Вадим Иванович Кучеренко
Нежить
Глава 15, в которой Никодим отправляется на поиски Афанасия, а Марина хитростью выманивает деда Водяника из воды.
Когда Галины дух искал,
Гонимый ведьмой, водяного,
Он множество существ видал,
За исключеньем полевого.
Тот в чреве дуба почивал,
Минувшей ночью изнуренный.
Вполглаза, впрочем – засыпал
И тут же вскакивал, смущенный.
Рос дуб на берегу ручья,
Где дед Водяник затаился
И, в ожиданье мужичья,
О прошлом вспоминал и злился.
– Эй, Никодим, – дед окликал
И пробуждал того от грез. -
Зачем Творец людей создал?
Он этим в мир разлад принес.
Адам был глуп, мне говорили,
И принимал слова на веру.
Его не яблоки сгубили –
Лолите доверял не в меру.
Следи он за своей женой,
Не позволяй шататься праздно –
Та не сошлась бы с Сатаной
И не блудила всяко разно.
Не началась бы Та Война,
В наш мир беда бы не пришла.
Зря оклеветан Сатана –
Слепец Адам источник зла!
Так дед Водяник рассуждал,
И, угождая духу злому,
Согласно Никодим кивал,
На пол кивке впадая в дрему.
Он, убаюканный журчаньем
Ручья ли, беса, что жил в нем,
Доволен был и мирозданьем,
И каждым им прожитым днем.
Адам, и Ева, и Лолита,
И даже прародитель зла
Давно им были позабыты.
Где цвел огонь, теперь зола.
Он был уверен, что былое
Не прорастет в грядущем дне,
И никогда начало злое
Не победит уже в войне.
А если так, то смысла нет
Творенье Бога ненавидеть.
Сосуществуют тьма и свет,
И глупо этого не видеть.
Живи и радуйся, пока
Старуха-смерть в глаза не взглянет
И не ухватит за бока –
Тогда с тебя печали станет.
Как будет после, знает кто?
Был Никодим в одном уверен –
Не обвинит его никто,
Что полевой себе не верен.
Служил, как мог, он Сатане,
Извечный страх тая пред Богом,
И за Лолиту в Той Войне
Сражался в рвении убогом.
Пал Сатана, и нежить с ним –
Смирился духом полевой.
Был божий мир ему чужим,
И мир себе избрал он свой.
Отшельником в норе ютился,
Живя вольготно средь полей,
И в мыслях с прошлым распростился –
Был день сегодняшний милей.
Со всеми ладил Никодим,
Не видя в ссорах много прока.
Домой вернувшись невредим,
Он не забыл войны урока.
Так тихо мирно жил бы он,
Но, Афанасия любя,
Превозмогал сейчас свой сон,
Троих охотников губя.
Их был не против проучить,
Как истый нежить, полевой.
Но наказать, а не убить,
И отпустить живых домой.
Всем рассказали бы они,
Какие страхи испытали,
И все оставшиеся дни
Пред нежитью бы трепетали.
Но Афанасий осерчал,
А водяной решил иначе,
И Никодим в ответ смолчал,
Ему желая неудачи.
И будто кто наворожил –
Уж полдень был, а те не шли.
То ль Афанасий не спешил,
То ль стороной они прошли.
– Как долго ждать прикажешь мне? -
Ворчал сердито дед Водяник. –
И зябко же лежать на дне…
А ведь я лешему не данник!
– Он данник вечный будет твой,
Услуги этой не забудет, -
Ответил хмуро полевой. –
А от тебя ведь не убудет!
И знаешь что? Ты полежи,
А я его потороплю.
В дупле я без своей межи,
Скажу по правде, плохо сплю.
Мы с Афанасием вдвоем,
Пугая слева их и справа,
Людишек быстро приведем
К ручью на скорую расправу!
Передразнив, замолкло эхо,
А в опустевшее дупло
Уже бродяга-ветер въехал
И листьев павших нанесло.
Помедли Никодим чуть-чуть,
И он с Петром бы повстречался.
Почти их пересекся путь,
Но полевой стремглав умчался.
Не видел он, как Петр тонул,
Ручей одолевая вброд,
Как водяной к нему прильнул,
Людской весь ненавидя род,
И опустился вмиг на дно,
Опутав длинной бородой.
И как ручей, с ним заодно,
Поил Петра своей водой…
Ах, нежить, будь она неладна!
Но Никодим всегда считал,
Что смерть – транжира и накладна.
А он копить предпочитал.
На то ведь он и полевой.
Он даже воин так себе…
Марина – та была иной,
Вся жизнь ее текла в борьбе.
И, не скрывая восхищенья,
Она, в кустах засев, следила,
Как без пустого сожаленья
Петра топила злая сила.
«В воде его не одолеть, -
Мелькнула мысль. – Старик силен.
На берег должен захотеть
Каким-то чудом выйти он.
А там его уж как-нибудь
Не силой – хитростью возьмем.
Неустрашимой только будь!» -
И глаз, скосив, сверкнул огнем…
Топить – приятная работа.
Водяник в прошлые века
Людей губил с большой охотой,
И жизнь его была легка.
Все омрачилось в одночасье.
Однажды ведьму утопив,
Он навсегда утратил счастье,
Себе злодейства не простив.
Виновна та была бесспорно –
Любовью плотской возлюбила.
Запрет Творца нарушив вздорно,
Сама себя приговорила.
Нельзя простить такое было.
Вся нежить в страхе замерла –
Им кара лютая грозила,
Когда бы та не умерла.
Но казнь свершилась. Ночью лунной
Вскипев, разгладилась вода
Над головою ведьмы юной…
И стороной прошла беда.
Все было по закону верно,
И дед Водяник это знал.
Но почему-то он безмерно,
Как никогда, в ту ночь страдал.
Гоня свои сомненья прочь –
Закон не сорная трава! –
Он ведуну подкинул дочь,
Всем объявив – она мертва.
Ничто с тех пор не изменилось,
Топить вот только разлюбил –
Ему порой та ведьма снилась,
Чье даже имя он забыл.
Дед Никодиму уступил,
Его речами вдохновленный.
Но без азарта он топил,
Казалось, чем-то утомленный.
И, завершив свою работу,
Исполнив нежити завет,
Он словно с плеч стряхнул заботу
И всплыл со дна, где тьма, на свет.
Сиянье солнца, птичьи трели
И равномерный плеск воды
Покой вернуть ему сумели,
Смирив предчувствие беды.
Природа ран любых целитель,
Ее целебен каждый звук.
Она великий утешитель
Душевных ли, духовных мук.
Но червоточина гнездилась,
И дед Водяник точно знал –
Все то, что с ним уже случилось,
Ничто в сравненье с тем, что ждал.
И он почти не поразился,
Увидев, как на берегу
С русалкой леший разрезвился,
Ее лаская на бегу.
Нагие оба, словно звери,
Забыли всякий стыд они,
Закон безнравственно презрели,
Как будто были здесь одни.
Но и заметив водяного,
Они нимало не смутились.
Кидая камни в духа злого,
Ему грозили и бранились.
– Да не сошли ли вы с ума? -
Был дед Водяник страшен в гневе. –
Как будто выносила тьма
В своем бесстыдство ваше чреве.
Не зря я доверял примете:
Русалка с лешим – жди беды! –
И, позабыв про все на свете,
Ступил на берег из воды.
Был поступью он так тяжел,
Что воздух сотрясал шагами,
Но, с хрипотой дыша, побрел,
Упрямо шаркая ногами.
Дед руку мог едва поднять,
Куда ему за лешим гнаться.
Ну, разве только попенять
И запретить с русалкой знаться.
И, шаг умерив, дед Водяник
Окликнул лешего сердито:
– Остановись-ка, ты, охальник!
Раскайся – будет все забыто.
Но будто эхо повторило:
– И ты покайся, водяной! -
То ведьма вдруг заговорила. -
Не чаял встретиться со мной?
Из-за куста змеей скользнула
И к водяному подошла,
Глаза кося, в глаза взглянула
И ярой злобой обожгла.
– Ты знаешь ли меня? – спросила.
– Да, вспоминаю я тебя!
Какой неведомою силой
Вернула к жизни ты себя?
Напуган дед Водяник был –
В ней свой ночной кошмар узнал.
Года прошли, но не забыл,
И в ведьме этой ту признал.
Одно лицо… И голос той…
И та же ненависть глазах…
Но вдруг ответ пришел простой,
Развеяв суеверный страх.
– Ты дочь той ведьмы, – он сказал.
Марина мрачно улыбнулась. –
Ведь я просил… Я приказал!
Но ты вся в мать. И ты вернулась…
– Спросить «зачем» не хочешь ты? -
Был шепот так похож на крик. –
Я матери своей мечты
Тебе поведаю, старик.
– Я знаю все, – ответил он. -
Моей погибели ты жаждешь,
О мести мысли гонят сон.
Ты не живешь, Марина, – страждешь.
– Так не живи и ты, старик,
И это справедливо будет.
Судить других ты лишь привык,
А ну как кто тебя осудит?
– Да уж не ты ли мой судья?!
– И даже твой, старик, палач.
Имею прав всех больше я! –
Был ведьмы крик похож на плач.
В руке ее блеснул сосуд,
Наполненный прозрачным ядом.
– Сейчас свершится правый суд,
Иль с матерью я лягу рядом!
Глава 16, в которой Марине едва не удается погубить деда Водяника, но Афанасий спасает его.
В лесу не просто полевому
Найти дорогу и ночлег.
И, поплутав по бурелому,
Свой Никодим замедлил бег.
– Куда мог леший провалиться? -
Воскликнул полевой в сердцах
И даже начал было злиться,
Как вдруг заметил тень в кустах.
Вгляделся – так оно и есть!
Там Афанасий затаился.
Жестокую замыслив месть,
Тот в зверя перевоплотился.
Но друга Никодим узнав,
В нем перемене поразился –
Волк, голову свою задрав,
Ужасным воем разразился.
Одним лишь голосом, без слов,
Завыл протяжно, вдохновенно,
И был, казалось, он готов
Петь день и ночь самозабвенно.
Но лучше леший бы молчал –
Юнец продолжить путь не смел.
На вой он плачем отвечал,
Вовсю сморкался и сопел.
Иван дрожал, как лист сухой.
Молитв обрывки бормоча –
Христианин он был плохой, -
Взывал он к лешему, крича:
– Не будь злодеем, отпусти,
Георгий же вот-вот помрет!
На этот раз его прости,
Еще придет его черед!
Перемежался с плачем вой,
И горше не было печали…
Вздохнув, подумал полевой:
– В лесу всю живность распугали!
– Эй, Афанасий, – он позвал.
И леший смолк на полу ноте.
– Забыл, куда меня послал
Не по моей – своей охоте?!
Привычный облик свой приняв,
Смолчать решился леший было.
Но, волчий норов переняв,
Ключом начало злое било.
– Ты вовремя меня нашел, -
Отвел он взгляд от Никодима. –
Один отбился и ушел.
Мне помощь, друг, необходима.
На поиски отправлюсь я,
А ты пока что этих двух
Постереги здесь без меня,
Терзая души их и слух.
– Раз надо, я постерегу, -
Покорно Никодим кивнул. –
Не пожелаешь и врагу
Такую жизнь, – и он зевнул.
Но только Афанасий скрылся,
Враз бросил на судьбу роптать,
Забрался в куст, листвой укрылся –
Он не любил недосыпать.
Сон налетел в одно мгновенье,
Лихой и беспощадный тать,
И Никодима, без сомненья,
Сумел легко завоевать.
Порой пугает тишина
Подобно молнии нежданной.
В лесу она всегда страшна,
Пусть даже кажется желанной.
Иван прислушался. Как тихо!
И даже лес вдруг светлым стал.
– Георгий, миновало лихо, -
Еще не веря, прошептал.
– Дождемся ночи – и в дорогу,
Тебя на горб себе возьму. –
В нем разгоралась понемногу
Надежда, освещая тьму…
Где Петр прошел, остался след, -
Казалось, лес кровоточил, -
Он, в довершенье многих бед,
Порядком лешего взбесил.
Когда тот в волка воплотился –
Впервые в собственной судьбе, -
То невзначай переродился,
И потому был не в себе.
Он мести жаждал, но забыл,
Явилось что первопричиной,
И потому печально выл,
Измучась злобой беспричинной.
Он даже лес не узнавал,
Сам изменившись в одночасье,
И к человеку ревновал
За мнимое к тому участье.
Все было новым для него,
И новизна порой пугала –
Меняла круто жизнь его,
Но ничего не обещала.
Дух предков словно в нем ожил
И счел жизнь прошлую забавой;
Он Сатане, как встарь, служил,
И дани требовал кровавой.
Преобразился дух лесной –
И лес обрел черты иные.
Безжизненный, угрюмый, злой,
Щетинил иглы он стальные.
Из плоти, прикоснись, кусок,
В одно мгновенье вырывал,
Как дикий зверь: один бросок –
И кто слабее, умирал.
Густым лес пропитался мраком
И затаился, предвкушая,
Как будет жить, питаясь страхом
И милосердия лишая.
К ручью приблизясь, дух лесной
Заслышал явственно мольбы.
Взывал к кому-то водяной,
Перекрывая шум борьбы.
– Будь молодцом и выпей зелье, -
Он смех короткий различил.
– Да тут вовсю идет веселье! -
Подумав, леший поспешил.
То, что увидел, изумило,
И он скорей протер глаза,
Но ничего не изменила,
От боли горькая слеза.
Был дед Водяник окружен
Русалкой, лешим и Мариной.
Заклятьем немощи сражен,
Он бился с яростью звериной.
Одним усильем мышц могучих
Он нападенье отражал,
Но так завяз в песках зыбучих,
Что никого не поражал.
На спину леший взгромоздился,
Русалка за руки держала –
Как водяной ей ни грозился,
Она его не отпускала.
Был дед Водяник обречен,
И с каждым вздохом приближался
Тот миг, когда не смог бы он
Отбиться, как бы ни сражался.
Стихии воплощенье, глыба
В венце зеленой бороды,
Он задыхался, словно рыба,
Что умирает без воды.
– Забавно, – ведьма прохрипела,
Кривя в усмешке тонкий рот –
Змея как будто прошипела. -
Я буду жить, а он умрет!
Боюсь, мне будет одиноко,
Ведь не было такого дня,
Чтоб с водяным – за око – око! –
Сквитаться не мечтала я.
О чем теперь я думать буду
И чем заполню пустоту,
Где новый жизни смысл добуду,
Когда свободу обрету?
– Умри и ты, иди за мной.
Едва очутимся в аду, -
Ответил гневно водяной, -
Я сам тебя тогда найду!
– И к жизни ты меня присудишь,
А заодно и мать мою? –
Вскричала ведьма. – Нет, не будешь
Гордыню тешить ты свою!
Марина ближе подступила.
– Ему держите крепче руки!
Нечистой будь он трижды силой,
Но испытает смерти муки.
И тень во мраке глаз мелькнула,
И опечалились они,
И бледность вмиг к лицу прильнула.
– Прощай же и навек усни!
Скатилась капля, зашипев,
Как демон легиона тьмы,
Но песню смерти не допев,
Затихла, цвет приняв сурьмы.
Встал Афанасий пред Мариной,
Взглянул в раскосые глаза –
Казалась та такой невинной…
И он растерянно сказал:
– Я не пойму, что происходит,
Мне будто снится страшный сон,
И мысль безумная приходит…
Мой разум ею потрясен!
– Будь проклят хилый разум твой, -
Воскликнул гневно водяной. -
Ты, леший, больно уж простой.
Ужель не видишь, что со мной?
Так встань на сторону мою, -
Вдруг голос мощь его набрал, -
И совесть обели свою –
Ведь ты меня сюда зазвал!
Но коли замысел таков –
То прокляну я всех навек.
Моих вы ужаснетесь слов:
Коварней вас лишь человек!
Был дед Водяник в сильном гневе
И, нежить с плеч стряхнув своих,
Он пригрозил коварной деве:
– А ты ответишь мне за них!
За то, что их околдовала,
Лишила и ума и воли
И к святотатству призывала –
Страшней твоей не будет доли.
– Ты не хули огульно нас, -
За ведьму леший заступился. –
Ты прав, и я тебя не спас,
Но на нее ты зря взъярился.
Не смерти мы твоей хотели,
А дух жестокий усмирить.
Но попросить тебя не смели
Отвара ведуна испить.
Сказать мне правду было нужно,
Но я тебя тогда не знал, -
И Афанасий простодушно,
Как на духу, все рассказал.
Был долог и ухабист путь,
Которым он до цели брел,
Но не скривил его ничуть
И тем доверье приобрел.
Был дед порядком с толку сбит,
И ложь он истиной измерил:
Пусть леший правду говорит,
Но ведьма… Ведьме он не верил.
– Не лгу я, – Афанасий молвил,
Приметив недоверья взгляд. –
Ведун при мне сосуд наполнил.
Отвар целебный в нем, не яд!
И что за дикая причуда!
Чтоб убедить тебя, я сам
Хлебну из этого сосуда.
Своим поверишь ты глазам?
– Испей сперва, там будет видно.
На слово как мне доверять?
Кому жизнь в тягость – не обидно
Ее по глупому терять!
На деда с укоризной глянув,
Из ведьмы ослабевших рук
Сосуд взял леший. Та, отпрянув,
Вся почернела словно вдруг.
Глаз, полных тьмы, не отводила,
Кричащих лешему как будто.
В них мысль туманная бродила
И словно зарождалось утро.
Душа взывала к покаянью,
Но гордый дух протестовал.
Приговоренный к наказанью,
Он, возмущенный, лютовал.
А Афанасий безмятежно,
Сомнений тягостных не зная,
Марине улыбался нежно,
Ее мольбы не понимая.
Он яд почти что пригубил,
Но в миг последний с диким криком,
Душевных ей придавшим сил,
С любовью просветленным ликом,
Марина бросилась к нему
И, зарыдав, к груди припала.
– Пусть лучше кану я во тьму! -
Она в беспамятстве кричала.
Как лунный свет, стал леший бел.
Бессильно руки опустив,
Он разом будто онемел,
Злодейства ведьме не простив.
– Пусть даже прав не ты, а я, -
Забухал грозно дед Водяник, -
Лишь ведьме буду я судья,
Тебе же, леший, вечный данник!
Бесстрашно ведьма рассмеялась.
Она уже в себя пришла
И смехом скрыть от всех пыталась,
Как душу ей обида жгла.
– Даю я, водяной, обет, -
Она со злобой прошипела, -
Что сколько ни прошло бы лет,
Закончу начатое дело.
Мне ненавистен весь ваш род,
И в том нет разницы, признаюсь,
Когда и кто из вас умрет.
Но Афанасий дорог, каюсь.
А месть не терпит чувств иных.
И тот, кто чью-то жаждет кровь,
Всегда чураться должен их
И задушить в себе любовь.
Я детям это завещаю, -
Блеснул раскосый ведьмы глаз, –
И помнить свято обещаю,
Когда приду в другой я раз.
Ручей, и лес, и все живое,
Казалось, в страхе замерло.
Весь мир затих, и только двое
Кричали друг на друга зло.
Но дед Водяник признавал,
Что девы ненависть сильней.
В былые дни он мать знавал –
Во всем Марина схожа с ней.
И, осудив когда-то мать,
Из милосердья дочь осудит –
Ведь будет боль ее терзать,
Покуда сердце биться будет.
– Вот так и мать твоя, – сказал, -
Законы наши отвергала.
Нас Бог бесплодьем наказал –
От ведуна она зачала.
Соблазн в мир нежити внесла,
Себя, Силантия сгубила…
Всем только горе принесла,
Тем оправдав, что полюбила.
Но хуже ты стократ ее.
Мать из любви твоя грешила,
Ты мстить решила за нее,
Но даже мать ты не любила.
А Афанасий – он не в счет.
Легко ты духа соблазнила,
И в том холодный был расчет –
Его понадобилась сила.
Не нужен ведьме дух лесной,
Бесплоден блуд их век за веком.
Продолжить проклятый род свой
Ты сможешь только с человеком.
Иль думаешь, меня убив,
Законы ты бы изменила?
Бог, даже сына не простив,
Тебе не даст такую силу.
– Не даст – так я сама возьму, -
Зловеще ведьма прокричала. –
И захочу – рассею тьму,
Которой не было сначала.
– Уймись! – воскликнул водяной. -
Горда ты свыше всякой меры,
И в том покайся предо мной.
Не может нежить жить без веры!
– Не может – верит пусть в меня, -
И ведьмы голос зазвучал
Как гром, раскатами звеня: -
Ведь умер Бог! А ты не знал?!
Глава 17, в которой каждый получает то, что заслужил.
«Бог умер!» – эхо повторило.
Примолкло… Вновь произнесло…
Само с собою говорило
Как будто вековое зло.
А эхо множилось, дробилось
На сотни разных голосов,
И, отдаляясь, разносилось
«Бог умер» в сумраке лесов.
И нежить вдруг притихла разом,
Не смея эху доверять.
Но, отвергая высший разум,
«Бог умер» стала повторять.
Кто робким шепотом, кто вслух,
Бросая вызов или в страхе,
Мечтой лаская гордый дух,
Привыкший жить, как червь, во прахе.
– Так умер Бог, ты говоришь? -
С опаской глянул водяной. –
А чем ты это подтвердишь?
Да не играй в слова со мной!
– Он умер, точно знаю я.
Мне тайну ангелы открыли.
В трусливом страхе за себя
Они от мира это скрыли.
Бессмертен Бог, внушали нам,
И верили все в это слепо,
Не доверяя вещим снам.
А что уж более нелепо?!
Кивнул угрюмо дед Водяник:
– И я забыть пытался сон…
В нем возвращается изгнанник
И занимает отчий трон.
– Трон пуст уж множество веков,
Быть может, и тысячелетий.
Но держат вас за простаков,
Чьи спины полюбили плети.
За вами ангелы следят,
Как божьи псы сторожевые.
Чуть что, так поедом едят.
А разве нежить – не живые?!
Вы то же, что и человек,
Сотворены из той же глины.
Но вот уже который век,
Как прокляты. А вы невинны!
Лолитою сотворены,
Вы против Бога ополчились.
Но ведь вина в том Сатаны,
Вы под его началом бились.
За что же нежить Бог карает,
А человеку прощено?
Он вам плодиться запрещает,
Тому же все разрешено.
Как свято нежить чтит закон,
Что дан ей Богом в наказанье!
Послушным имя – легион,
И их ничтожны притязанья.
А человек желает править,
Всем божьим миром завладеть,
И, Бога оскопив, заставить
Себе в церквах осанну петь.
Да разве Бог стерпел бы это,
Когда бы жив доселе был?!
Иль в страхе прячется он где-то,
Лишенный мужества и сил?
Нет, умер Бог, ведь это ясно.
И, значит, все его законы,
Что нежить мучили ужасно,
Отменены и беззаконны.
И ты, неправедный судья,
Уж никого судить не будешь.
Об этом позабочусь я.
Марины ты не позабудешь!
Казалось, даже борода
У водяного дыбом встала.
Еще чуть-чуть бы – и беда
Над ведьмой крылья распростала…
Но шумно выдохнул старик –
И злобы будто не бывало.
Он головою вдруг поник.
Его раскаянье терзало.
– Судья неправедный! – Дед всхлипнул.
Не дав ему договорить,
Вдруг Афанасий громко крикнул:
– Коль умер Бог, и нам не жить!
Смех ведьмы, слезы водяного,
Галины с Прошкой причитанье
Разволновали духа злого,
И он прервал свое молчанье.
– Весь мир – творение его,
И даже наша мать, Лолита.
Что мы без Бога? Ничего.
Во мраке тайна жизни скрыта
Лолита в нежить дух вдохнула,
Но не от Бога ли взяла?
И не ему ли нас вернула,
От своего устав же зла?
Но если Бог умрет – прервется
Его дыхание. И дух
Покинет нас и не вернется…
Бог жив, покуда жив злой дух!
– Как видно, старый я дурак, -
Взревел, опомнясь, водяной. -
Затмил мне было разум мрак…
Ах, ведьма, ты шутить со мной!
Но та презрительно молчала,
Как дед Водяник ни вопил,
И никого не замечала -
Раскосых глаз пустым взгляд был.
Боролась ведьма, как могла,
Пока в ней не иссякла сила.
Она бы лучше умерла,
Чем о пощаде попросила.
Что смерть? Одно прикосновенье…
Из мира этого в иной
Продлится переход мгновенье.
Жизнь вечная страшней порой.
Жить, как отец, в душевной муке?
Марина видела и знала –
Нельзя с любимым быть в разлуке.
Она отца не понимала.
Ей Афанасий не простит
Своей обманутой любви,
За мать она не отомстит
И не утопит мир в крови, -
Зачем тогда ей жизнь такая,
Неутоленная во всем?
И, мыслью в небо улетая,
Марина растворялась в нем…
– Я сплю, и это снится мне? -
Из леса вышел Никодим. –
Мурашки скачут по спине…
Эй, Прошка, что, договорим?
Но почему ты гол, как зверь?
А это кто, ужель Галина?
Я не забыл тебя, поверь…
Но так ли ты теперь невинна?!
Язвил он зло и откровенно,
И не скрывал, что рвется в бой,
Понять пытаясь вдохновенно,
О чем все спорят меж собой.
– Я, Афанасий, сам не свой!
На миг всего я и заснул,
Наказ твой помня, – полевой
Не удержался и зевнул.
Но тут же, скрыв зевок ладонью,
Отчаянье изобразил:
– Сам не пойму я, как спросонья
Я за людьми не уследил!
Туда-сюда – нигде их нет,
Как будто мне они приснились.
Не отыскал я даже след.
Они в лесу бесследно скрылись!
Ты все же, друг мой, дух лесной,
А я всего лишь полевой.
Ну, прикорнул я под сосной…
Да не качай же головой!
Взгляд Афанасий бросил хмурый:
– Мне не до шуток, Никодим!
– И то какой-то ты понурый.
Марина, ведьмочка, что с ним?
– Что с нею, ты хотел спросить,-
Угрюмо леший проворчал. –
Ты подскажи, как упросить,
Чтоб дед Водяник не серчал?
И Афанасий рассказал
Все без утайки полевому.
В ум друга веря, леший знал –
Тот подольстится к водяному.
– Закон гласит: за око – око,
А смерть несущий – умирает.
И справедливо, пусть жестоко,
Убийц за помыслы карает.
Ответив другу, Никодим
Промолвил очень тихо: «Жаль».
Винился будто перед ним,
Предвидя вечную печаль.
Но Афанасий не смирился,
И выдал гневный взгляд его.
В лице он даже изменился,
Но не страшился ничего.
Тихонько солнце на закат,
Окровавленное, клонилось.
Был лешему сам черт не брат.
В нем предков сердце пылко билось.
– Меня послушай, дед Водяник, -
Он к водяному подступил. -
Народа нашего избранник,
Ты по закону всех судил.
Но почему жесток так он?
Ревнитель строгий старой веры,
Ты беспощаден. Твой закон
Порой бывает строг без меры.
Но зло в ответ рождает зло.
Марины мать приговорил –
Что из того произошло?
Ты в ней лишь ненависть родил.
Не для того же наказанье,
Чтоб преступления плодить.
Самой Марине в назиданье
Сумей сейчас ее простить.
И оборви тем череду
Грядущих – верь мне! – преступлений.
От мира нежити беду
Ты отведи без сожалений.
Дух Афанасий перевел
И , с облегчением вздохнув.
Как алый мак лицом зацвел,
Упрямо голову нагнув.
Набухли влагой неба веки,
О милосердии моля.
Из берегов все вышли реки
И заболотили поля.
Деревья корни обнажили.
Дождь на бесстыдство их ворчал,
Они, пьянея, влагу пили.
А дед Водяник все молчал.
Последних капель звук совпал
Со вздохом тяжким водяного.
Задор недавний в нем пропал.
Дождь охладил пыл духа злого.
– Поспорить мог бы я с тобой,
Меж нами много разногласий.
Но я должник навеки твой.
Твоя Марина, Афанасий!
Дарую жизнь ей за тебя.
Но, леший, есть одно условье:
Пошлю в изгнанье ведьму я –
Лишь так мы избежим злословья.
– Марина выполнит его,
Я за нее в том поручитель.
Нет слаще жизни ничего…
– О, замолчи же, мой мучитель!
Марина ль это прошептала,
Иль ветер выдохнул в сердцах?
Но ведьме плакать не пристало,
Таилась боль в сухих глазах…
– Изгнанье вечное как смерть.
Ты лишь отсрочил приговор.
Я не могу отныне сметь
Тобою свой наполнить взор.
Быть может, ты со мной уйдешь? –
С надеждой робкою взглянула. –
Любовь и счастье обретешь.
Я б на твоей груди заснула…
– Я дух лесной, и здесь мой дом, -
Ответил Афанасий ей. –
Уйду с тобой, и что потом?
Где проведу остаток дней?
Недолго б счастье наше длилось,
Когда бы я затосковал.
Мне прошлое бы вечно мнилось,
Я лес к тебе бы ревновал.
Однажды ты захочешь чадо -
Бесплодны лешие, увы!
Но жертвы мне такой не надо,
И не морочь мне головы.
Исчадье своего народа,
Ты мир наш люто ненавидишь.
Уж такова твоя природа…
Все против нас, сама ты видишь!
– Как ты разумен, леший мой! -
Марины глаз вновь закосил. -
Поговорил сейчас со мной -
И целый мир мне подарил.
Ты прав во всем, мой дух лесной,
Тоскующий о глухомани.
С цыганским табором весной,
Поднаторев в людей обмане,
Я в путь отправлюсь. Белый свет
Ковром цветным под ноги ляжет.
А коль убьет во цвете лет,
Меня он этим лишь обяжет.
– Марина… – с укоризной было
Воскликнул леший – и умолк.
Любовь на миг всего ожила,
Но перегрыз ей горло волк.
Марина побелела вся,
За схваткой этой наблюдая…
Себе пощады не прося,
Сказала, чуть ли не рыдая:
– Покорность вы мою ценя,
Галину с Прошкою простите.
Во всем виновна только я,
Меня одну и накажите.
– Сам за себя ответит каждый, -
Был водяной неумолим.
(Терзался лютою он жаждой).
Но тут вмешался Никодим.
– Не пожалею Черта Око!
Алмаз я за русалку дам.
Изгнать из мест родных – жестоко.
Скитаться ей не по годам.
– Закон не против, – дед Водяник,
Припоминая, закивал. -
Вернуться может вновь изгнанник
Коль за себя он выкуп дал.
– Невинность – нет ее ценней.
Но кто из нас не ошибался?
Верну я долг свой давний ей, -
И Никодим заулыбался.
– Галина! – крикнул. – Мы свободны:
Ты от меня, я от тебя.
Живи, люби кого угодно.
Но больше всех люби себя.
Русалка вздрогнула всем телом,
Стыдливо взгляд свой отвела.
Невеста словно в платье белом,
Нагая вся, в ручей вошла.
– Прощай и помни, Никодим -
Лишь одного тебя любила.
Как Сатана неотразим
Ты раньше был. Я не забыла!
Едва ли встретимся мы вновь.
Ты не простишь мне Черта Око,
А я тебе – свою любовь.
О, как нам будет одиноко!
Два изумруда из глубин
Ручья заснувшего сверкнули.
И тихий всплеск… Он вновь один.
Вдруг слезы на глазах блеснули.
Но головой встряхнул – и прочь
Прогнал печальные виденья.
– Коварная Лолиты дочь…
Я глуп без всякого сомненья!
Он рассмеялся так, что лес,
Притихший было, зашумел,
Покрылся рябью мелкий плес.
А старый вор вдруг осмелел.
– А что со мной? – Напомнил Прошка,
Забытый всеми, о себе. –
Куда мне будет путь-дорожка
И поворот в моей судьбе?
– Убийца и мошенник, тать! -
Взъярился водяной мгновенно. –
Как смеешь ты еще роптать
И вопрошать так дерзновенно?!
Ты мира нашего позор,
Не нежить будто – человек.
И потому мой приговор:
Ты сослан в мир людей навек.
Живи среди себе подобных,
А в лес дорогу позабудь.
И там, средь них, богоугодных,
Каким тебе угодно будь!
Наставил палец – Прошка взвыл,
Колени лешего согнулись,
Он на траву упал без сил.
Но встал, а силы не вернулись.
Заклятьем вор был обречен
Все потерять былые чары.
Не леший был отныне он –
Старик, сутулый и поджарый.
– И духа твоего в лесу
Чтоб не было до ночи!
В последний раз испей росу,
Омой слезами очи –
И прочь спеши, как будто черти
Бегут гурьбою за тобой.
Не избежишь иначе смерти.
Тому порукой водяной!
И дед Водяник, погрозив
Ужасным пальцем, удалился.
До бучила доплыл, чуть жив.
Как никогда, он утомился.
Как пес заблудший тихо воя,
Куда-то Прошка убежал.
На берегу остались двое,
Да Никодим в дупле лежал.
Спал полевой и видел сон,
Как возвращает Черта Око…
– Марина, – леший был смущен. -
Поверь, мне будет одиноко!
– Не жалься, дух, – съязвила та. -
Тебе твой лес меня милей.
Эх, ты, лесная простота!
Должна я быть – и буду злей.
Умеючи и ведьму бьют –
Вот так, наотмашь от себя.
И если сразу не убьют,
То только крепче стану я.
Прощай навеки, дух лесной!
А впрочем, почему и нет?
Еще ты встретишься со мной.
Мир тесен, темен белый свет.
Ты там, где тьма, найдешь меня, -
Сказала ведьма, будто спела.
И, Афанасия маня,
Как птица, в небо улетела.
