Вадим Иванович Кучеренко
Нежить
Глава 6, где читатель узнает о жизни дочери знахаря ведьмы Марины, а театральный домовой Альфредо (Суседко) предупреждает ее о грозящей им обоим опасности.
Легко жить ведьме городской,
Спознавшейся с нечистой силой,
Ведь многолюдный мир людской
Питает колдовские силы.
Давно прошли те времена,
Когда людьми каралась тьма.
Зла дали всходы семена,
И ведьма судит всех сама.
Захочет – порчу наведет,
И человек сгорает тихо;
Приворожит, с ума сведет –
Не отличишь добра от лиха.
У ведьмы собственный закон,
Ей человеческий не писан.
И пусть бесчеловечен он,
Но ей такой судьбой прописан.
Дочь знахаря не отличалась
Терпением и милосердьем.
И, ведьма, с нечистью спозналась,
Повсюду сея зло с усердьем.
Но если бы ее спросили,
Кто больше ненавистен ей,
Ответ бы странный получили:
Искать напрасно средь людей…
А, впрочем, и сама она
С рожденья странною была:
Светила полная луна,
Когда дочь ведьма родила.
С той ночи так и повелось:
Лишь полнолунье – дева злится.
Как будто ведьме удалось
По смерти в дочь свою вселиться.
Когда б не любящий отец,
Давно бы дева отомстила.
Предвидя горестный конец,
Взмолился он… Она простила…
Иль отложила час расплаты,
Покуда знахарь был живой?
Но за смирение – и плата:
Как будто в омут с головой,
В актрисы дева вдруг подалась.
Здесь применение нашлось
Тому, что раньше скрыть пыталась –
Менять личины ей пришлось.
Не трудно ведьме обратиться
В любую живность иль предмет.
На сцене перевоплотиться
Ей затруднений тоже нет.
Так в образ героинь вживалась,
Что начинала забывать,
Когда и где игра кончалась,
Как прежде – где она, где мать.
Талант в ней дьявольский, писали
Взахлеб все местные газеты.
Когда они бы только знали,
Близки как к правде их наветы!
Немало ведьм среди актрис.
Порой всю жизнь они играли
И умирали средь кулис.
И в церкви их не отпевали.
Но деве что до их судьбы?
Ей со своею б разобраться…
Когда ты с нечистью на «ты»,
Что отлучения пугаться!
Ее тревожило другое…
С утра в театр она спешила.
В ней, как обычно, жили двое –
Пока актрисой быть решила.
От слободы до драмтеатра
В минуты три бы долетала,
Пешком же не дойти до завтра –
Меж тем и этим выбирала.
Час на автобусе в час пик
Для ведьмы даже испытанье.
Но дух ее давно привык
И подчинил себе сознанье.
В салоне только тело было –
Душа витала в облаках.
Там, высоко, средь птиц парила,
Земной с ног отрясая прах.
Обычно ведьмы не любили
Надолго землю покидать.
Но мать ее мечты сгубили –
И деве нравилось летать.
Себя лишь в небе ощущала
Свободной от мирских забот.
Мрак жизни страстью освещала –
Был божеством ее полет!
… Театр – спасением от скуки,
Чтоб воспаленный мозг забыл,
Как крыльями стать жаждут руки.
Но этим утром тих он был.
По темным длинным коридорам
На сцену ведьма быстро шла,
И перепуганным актерам
Казалась воплощеньем зла.
Наряд ее из красной кожи
Как пламя адское пылал,
А взгляд, на лезвие похожий,
Мгновенно порчу насылал.
(Театр лишь по названью храм,
Актер – язычник, нет в нем веры.
И суеверий жутких хлам
Хранит душа его без меры).
По сцене, мрачной и пустой,
Толстяк потерянно бродил
И то и дело крест святой
На животе своем творил.
А равно освящал и сцену,
Животный страх в глазах тая.
– Крестить задумал Мельпомену? -
Вспылила ведьма не шутя.
Толстяк осел, как тесто в кадке,
И, побледнев, ответил ей:
– Как можете такой быть гадкой,
Вы – Мельпомена наших дней!
Был комплимент и груб, и льстив –
В обычном театральном духе.
Толстяк, прощенье получив,
Пересказал ей тут же слухи.
– На репетицию актеры
С утра с цветами все пришли –
Но, как нарочно, режиссера
С инфарктом в «скорой» увезли.
Частя словами, сиротливо
В платок сморкался и сопел,
А глазки бегали блудливо –
Себя сейчас он лишь жалел.
– Боюсь, что покажусь я стервой -
Примета больно уж скверна!
На репетиции на первой…
– Всему виною сатана!
Мужчина выпалил в запале
И в смертном страхе оглянулся:
На миг почудилось, что в зале
Был тот, о ком он заикнулся.
– Чуть что, так сразу сатана! -
И дева глазом закосила,
Так взбешена была она. –
Другой ведь нет нечистой силы…
Но осеклась, потух и взгляд.
Вздохнул мужчина облегченно.
Змеи не так смертелен яд,
Как ведьмы, в слово облеченный.
– Поклонник Бахуса он был, -
Сказала ведьма убежденно.
– Зеленый змий его сгубил! -
Кивнул мужчина обреченно.
– Давно его предупреждали,
А он в ответ лишь чертыхался.
Ведь только мы, актеры, знали,
Как он над нами издевался!
То накричит, то прочь прогонит,
То роль твою другой он даст…
Надолго он меня запомнит,
Коль Богу душу не отдаст!
И жутко ведьма улыбнулась,
Забыв, что не одна она.
Душа мужчины содрогнулась,
И гибко выгнулась спина.
Поклон земной не мог быть ниже.
– Обидел ролью вас? Забудьте!
Поверьте мне, он будет тише…
Добры к нему, Марина, будьте!
Толстяк вспотел, как будто ливень
До нитки промочил его.
Он жалок был, и ей противен…
– Не поняла я ничего!
Зло прошипев, она ушла.
Кулиса, дрогнув, ведьму скрыла.
– Ох, не наделала бы зла!
Рука живот перекрестила…
В гримерке дева заперлась,
На стул у зеркала присела
И рассмеялась. Дождалась!
Театром ведьма завладела.
Репертуар и даже роли –
Отныне все подвластно ей.
Страх смерти и немного боли –
Как мало надо для людей!
Для ведьмы это не преграда.
Театр был только пробой сил,
Шаг первый, первая награда,
Что ум холодный заслужил…
От грез ее вдруг пробудило
Сопенье звучное в углу.
Оно знакомо деве было,
Но свет зажгла, рассеяв мглу.
– Зачем ты? Не люблю я это, -
Захныкал домовой тотчас.
– Тогда оставь меня, Альфредо,
Не до гостей и мне сейчас.
– Не гость в театре я, ты знаешь.
Хранитель давний я его.
– И что меня ты опекаешь,
Я тоже знаю. Что с того?
Альфредо нервно завозился
И завздыхал еще сильней.
Когда-то в деву он влюбился
И до сих пор робел пред ней.
Но этим утром, сам не свой,
Набравшись духа, к ней явился.
Смущен был чем-то домовой,
И на себя за это злился.
– А то, что ночью режиссера
Лихие гости навестили…
– Нелепей не слыхала вздора.
Нет, право, вы меня взбесили!
Директор и вот ты теперь –
Какие-то намеки, слухи…
Ты за спиною видишь дверь,
Или в окно привыкли духи?!
– Прогнать меня не мудрено.
Ну, как других придется слушать?
Все домовые заодно –
Грозят надрать тебя за уши!
– Не много ль на себя берут?
Я ведьма, и не им чета!
– Как видно, сплетники не врут.
Ах, ты, святая простота!
Был очень домовой доволен,
Что ловко ведьму обхитрил.
В своих симпатиях не волен,
Он мягче с ней заговорил.
– Что домовому человек?
Докучный временный сожитель.
И вот уже который век
Его жестокий притеснитель.
А что мы сделали худого?
И разве мы повинны в том,
Что дома нет без домового,
И без обидчика – не дом?
Но человек не понимает,
И объяснить не вправе мы:
Как дня без ночи не бывает,
Не может света быть без тьмы.
Но все-таки нейтралитет
Дух дома свято соблюдает.
Ему от нас обиды нет,
Пока он дом не освящает.
Но иногда бывает так –
О полтергейсте всякий знает! –
Домашний дух, на зло мастак,
Вдруг в хаос дом свой обращает.
Причины важные всегда
У домовых на то бывают.
Но кто их слушал и когда?
Нас без суда прочь изгоняют…
Внезапно сам Альфредо вспомнил
О днях, когда иначе звался.
(Простое имя он сменил,
Когда в театре оказался.
Но, языком трепать любитель,
Он никому не рассказал,
Как, прежде духом мирный житель,
Суседко мстителем вдруг стал).
…В старинном тихом доме жил
Он со старушкой по соседству.
И жизнью этой дорожил,
Свою хозяйку зная с детства.
Он вместе с нею пережил
Войну, лишения и голод.
И честно кашу заслужил
И теплый угол в лютый холод.
Он по ночам, когда спала,
Ее мохнатой лапой гладил…
Старушка тихо умерла,
Моля, чтоб с внуком он поладил.
Но тот, едва переселился,
Весь бабкин скарб враз вынес вон.
И в домового бес вселился –
И день, и ночь мстил внуку он.
Дом в поле битвы превратился.
Но домовой был побежден,
Когда враг к церкви обратился
И дом попом был освящен.
Бежал в театр он, посрамленный.
Но человеку не простил.
Богемной жизнью утомленный,
Навек обиду затаил.
– Альфредо, не заснул ты часом? -
Прервал вдруг окрик мыслей нить.
Опять косила ведьма глазом,
Не в силах нрав свой усмирить.
– Что мне до жизни режиссера? -
Вздохнул устало домовой. –
Но знай, что собрались актеры
Театр кропить святой водой.
А если так, мне будет худо,
Не по нутру мне та вода.
Придется вновь бежать отсюда.
А я устал. Да и куда?
– Я помогу тебе, Альфредо!
Да точно ли придет беда?
Не знает трус, что есть победа –
Ты сам учил меня всегда.
– Смешон я, в этом ты права.
Однажды трус – трус навсегда.
Страх смерти – это лишь слова.
Жизнь хуже смерти иногда!
Забывшись, к деве домовой
Вдруг мягкой лапой прикоснулся.
Он ей прощал весь ужас свой
И то, что в прошлое вернулся.
– Но все же мой тебе совет -
Театр покинь на эти дни.
Тьму не рассеет церкви свет,
Но мы с тобою здесь одни.
И будет тяжким испытание…
Поверь, я пережил его!
Печаль несет с собою знание.
В нем, кроме слез, нет ничего.
– Так ты останешься, Альфредо?
– Мне незачем уже бежать.
Не знает трус, что есть победа–
Увы, я это смог узнать…
ГЛАВА 7, в которой ведьма Марина поднимается с лешим Афанасием в небо, а на земле их поджидает мстительный домовой.
Был Афанасий околдован
Красою ведьмы неземной,
Но, к долгу накрепко прикован,
Очнулся скоро дух лесной.
Ничто вокруг не изменилось
За эти несколько минут –
И эхо не угомонилось,
И пауки, как прежде, ткут.
Но леший стал другим уже.
Прозрев как будто, он увидел,
Что прощены давно в душе
Все те, кто ведуна обидел.
Причиной старость ли тому,
Когда уж сил нет ненавидеть,
Иль мудрость разогнала тьму,
И все в другом предстало виде?
Кто знает, ведал сам ли он…
Как милосердно от рожденья
Всех к смерти приучает сон,
Так жизнь способствует забвенью.
– Войны не будет, водяного, -
Промолвил знахарь, – излечу.
Признает духа он лесного,
Когда я это захочу.
Кивнув, пошел он. Леший следом,
Боясь на полшага отстать.
В лесу был страх ему неведом,
Но дом был ведуну под стать.
Повсюду здесь туман клубился,
И полночь вечная застыла.
И солнца луч бы заблудился
Средь бесконечных комнат стылых.
Но знахарь путь знал хорошо.
Он шел и тихо бормотал:
– Я изготовлю порошок
Из камня, что с небес упал.
Болотные добавлю травы
И сонной одури немного…
У нежити все те же нравы?
Тогда гориголова сока.
Ведь бешеница водяная
Для водяного – самый смак.
Еще лягушка икряная…
А нет икры – сойдет и так!
И зелье выйдет хоть куда.
Ты водяному дашь напиться.
Пригубит он – и никогда
На леших уж не будет злиться…
– Скажи, с какого вдруг рожна
Из рук моих он будет пить? –
Набравшись духа, ведуна
Решился леший перебить.
– Вопрос не в бровь, а прямо в глаз, -
Ведун нахмурился сурово. –
И много ты таких припас?
Ты – дело, я же только слово!
– Мне это вряд ли по плечу, -
Понуро Афанасий молвил. –
Ей-ей, того озолочу,
Кто дело за меня б исполнил.
– Так ты, лешак, богат, я вижу? -
Марина вышла вдруг из тьмы. –
Я торговаться ненавижу,
В цене легко сойдемся мы.
– Задумала худое, дочка, -
И знахарь даже побледнел. –
Что раскудахталась, как квочка?
Лешак не этого хотел!
С отцом не споря, дева ближе,
Почти вплотную, подошла.
Стал леший будто ростом ниже,
И кругом голова пошла.
От ведьмы запах шел дурмана,
В глазах плясали черта два –
Как обещание обмана,
Бесстыдно скрытое едва.
– Давно хотела побывать
Я в тех местах, откуда родом,
Осуждена была где мать
Своим безжалостным народом.
Ведь все теперь иначе там:
Грех истреблен, и добродетель
Цветет, подобно сорнякам…
Лешак, отец, тому свидетель!
– Прости за правду ты меня,
Но коль о том заговорили:
Такого не бывало дня,
Когда б русалки не блудили…
– Эй, малый, придержи коней! –
Невольно ведьма улыбнулась –
Был леший очень робок с ней. –
Так добродетель не вернулась?
Глаза ее, как уголь, жгли,
В них яро полыхала злость,
И если б убивать могли,
То долго ждать бы не пришлось.
Они и в знахаре зажгли
Забытую былую страсть.
И страхи все его ушли.
На миг устал он счастье красть.
Ведь даже капля камень точит.
И в этом миг он вдруг решил,
Что зря себя всю жизнь морочит:
Из-за младенца, мол, простил…
– Как будто бы за дочь боялся,
Но так казалось только мне, -
Себе как на духу признался. –
Не жил я, а витал во сне!
Мой страх глубиннее, чем думал.
Пустил он корни с тех времен,
Когда восстать на Бога вздумал
Князь тьмы, гордыней ослеплен.
Я расскажу вам в эту ночь
Всю правду, что известна мне.
Узнать ее должна ты, дочь –
Как нежить билась в Той Войне,
И что с ней после битвы стало…
Молчать я больше не могу.
Недолго мне уже осталось,
Века влачить невмоготу.
Ты выслушай, а там решай
Своим умом, как будешь жить.
Отца не сильно порицай –
Не грех бывает и простить.
– Отец! – К нему метнулась дева.
Но дочь он отстранил рукой.
– Я говорил с тобой без гнева,
В душе моей царит покой.
Теперь расстанемся до ночи –
Пойду к себе готовить зелье.
От слез утри скорее очи
И время посвяти веселью!
Ведь гость у нас, лешак из леса.
Он малый добрый, с головой.
Сними ты с глаз своих завесу –
Он покорен навек тобой.
Не будь сурова, недотрога,
Сторицей ласку он вернет.
Ведь впереди вас ждет дорога,
И испытание вас ждет!
Старик шагнул, и тьма сгустилась.
Рассеялась – уж нет его…
Взглянув на лешего, смутилась
Вдруг дева взгляда своего.
Себя припомнила нагую,
Когда увидел он ее
Впервые утром – вот такую,
Какая есть… Увидел все!
И, не виня себя в кокетстве,
Вдруг изменилась на глазах,
Как то бывало с нею в детстве
В забытых позже дивных снах.
Исчез ведьмовский взгляд раскосый,
Что так пугал людей обычно,
И заплелись вмиг сами косы,
И голос мягким стал, не зычным.
Зачем сменила облик свой,
И не задумалась она.
Когда бы мать была живой,
То подсказала б: «Влюблена!»
Приди ей в голову самой
Такая мысль – отвергла б разом.
От ярости сошла б с ума,
Кося своим небесным глазом.
Свобода ведьмам лишь важна,
Для них любовь страшней позора –
В такие дни душа нежна,
И зло не застилает взора…
Был Афанасий леший видный,
И много бы голов вскружил,
Когда б не столь был безобидный.
Но, словно перст, один он жил.
Досель его не привлекали
Лопасты дерзкие намеки,
Русалки хитростью пугали,
А от кикимор жди упреки.
Он жил как будто в ожидании,
Чем дев лесных смешил нередко.
И те на первом же свидании
Над ним подшучивали едко.
Все изменилось в одночасье,
Когда дочь ведуна он встретил.
На счастье или же несчастье,
Но в ней изъянов не заметил.
О ней мечтал в тиши лесов,
Когда, бессонницей томимый,
Бродил, ночных пугая сов,
Он до утра неутомимо.
И вот теперь наедине
Стоял он с грезою своей,
Не каясь ни в едином дне,
Что он прожил в мечтах о ней.
– Сейчас бы в небе очутиться, -
Услышал Афанасий вдруг. –
Бездумно в птицу превратиться,
Над облаками сделать круг!
– Я дух земной, и не летаю, -
Ответил ведьме грустно он. –
О небе даже не мечтаю.
Однажды только видел сон…
– А хочешь, я тебя возьму
С собой туда? – спросила дева. –
Мы полетим с тобой во тьму,
Которой – верь мне! – нет предела.
И вознесемся к тем мирам,
Что над Землею вечно светят.
Приблизимся к Творца глазам,
И нам они на все ответят!
В чем жизни смысл, узнаем мы,
И что затем случится с нами.
По смерти выходцы из тьмы
Кем будут – пылью, облаками?
– А я хотел бы дубом стать,
В лесу своем укорениться…
– Довольно, леший, нам мечтать!
Побыть сегодня хочешь птицей?
А трусишь – полезай на спину,
Да осторожней, не свались!
Тебя за облака закину,
За шею крепче лишь держись.
Насмешки леший не стерпел,
И все в единый миг случилось.
Вдруг дева – как, он не узрел, -
В его объятьях очутилась.
– Теперь летим, – промолвил он, -
В руках моих надежней будет!
Не скоро ждет нас вечный сон,
Пусть смерть пока о нас забудет.
Впервые ведьма растерялась.
Как с дерзким лешим поступить?
И вдруг сама себе призналась,
Что ей покорной в радость быть.
…Все выше, выше, выше, выше!
Лишь небо и глаза его.
Наитие как будто свыше –
Она и он… И никого!
Она и раньше ведь летала…
Но облака другими были!
Иль не о том она мечтала,
Когда они под нею плыли?
Бледнела ведьма в неге страстной.
Бледнел и леший вместе с ней,
Ко всем красотам безучастный,
Что видел с высоты своей.
Земля ему с орех казалась,
Лишь цветом был тот голубой.
Когда бы то не возбранялось,
Его бы леший взял с собой.
Всех звезд ему сейчас дороже
Был земляной орех лесной.
Как ведьма, леший грезил тоже –
Но лишь о стороне родной.
Забыв как будто даже деву,
Мечтал он в лес скорей вернуться,
Руками прикоснуться к древу
И целый век не шелохнуться…
Так небо разлучило их.
И отчего? – не понимая,
Вдруг леший загрустил и стих,
Марину нежно обнимая.
– Пора домой, – сказал на ухо
Он ведьме. Или сам себе?
Поди пойми лесного духа…
Кто волен в собственной судьбе?!
…Земля все ближе под ногами.
Ночь в городе; огни кругом.
Мигает чудище глазами…
Лишь слобода спит мертвым сном.
Дом знахаря, окном темнея,
Их встретил чуткой тишиной.
И, от смущения краснея,
Разжал объятья дух лесной.
Он поцелуя робко жаждал.
Но ведьма, получив свободу
И дорожа минутой каждой,
Вновь обрела свою природу.
– Дождись меня, – она сказала. -
Пойду, проведаю отца.
– Ты на меня не осерчала? -
На лешем не было лица.
Зло фыркнув, дева в доме скрылась.
Но в глубине души своей
Она сама себе открылась –
Страх лешего приятен ей…
Но некто был, кто видел их,
В углу безмолвно затаившись.
И только разговор затих,
Он вышел, сильно разозлившись.
Взлохмаченный с ушей до пят,
Привычный будто к разным бедам,
Он выбрал час, когда все спят,
И в дом вошел за ночью следом.
– Я так и знал, что будет худо, -
Промолвил злобно домовой. –
Лешак своим известен блудом,
Зато не дружит с головой!
Он сжал кулак – и леший в ухо
Удар с размаха получил.
Свалил бы с ног лесного духа,
Когда б тот послабее был.
Но леший не дурак подраться,
В нем дух воинственный силен.
Не домовому с ним тягаться –
Бит будет в честной драке он.
Однако не бывало сроду,
Чтоб домовой был честен в чем.
И этот не срамил породу –
Был Афанасий обречен.
Как будто тьма сама вонзила
В него клыки и когти разом,
В мгновенье ока сил лишила
И ослепила жутким глазом…
Заклятья можно избежать,
Предупредив своим заклятьем.
Но злясь, врага не разгадать.
Гнев в битве – сущее проклятье!
Младенец был сейчас сильнее…
Уж домовой торжествовал,
Как вдруг услышал он, бледнея:
– Довольно, Постень! Я сказал!
На домового знахарь грозно
И повелительно смотрел.
Противоречить невозможно;
Да Постень и дышать не смел.
– Кто в дом тебя впустил, признайся?
Ведь вам сюда заказан вход.
Ты мне по совести покайся,
Не то не избежишь невзгод!
– Не сам, Марина приказала, -
В пол глядя, Постень пробурчал. –
Ей леший враг, она сказала…
– Молчи! – старик в сердцах вскричал.
От мысли он страдал, что дочь
Столь вероломна и хитра.
Душа ее черна, как ночь.
И лишь к отцу она добра.
Но он умрет – что будет с нею?
Весь мир ей враг, и друга нет…
– Несешь ты, малый, ахинею!
Иль не расслышал мой совет?
Тогда запомни, что скажу:
Тебя здесь не было, приятель!
Забудешь – зло я накажу,
Сам пожалеешь, что не спятил.
Хоть слово вымолвишь кому –
Быть пауком тебе без срока.
В моем их множество дому!
Тебе понятен смысл зарока?
Был Постень глуп, но догадался,
Что знахарь хочет от него;
Старик от лешего пытался
Скрыть, что виновна дочь его.
Осклабясь, домовой кивнул;
Старик мигнул – и враз он сгинул.
И леший в тот же миг зевнул –
Ужасный сон его покинул.
– Иди за мной, – ведун сказал,
Не отвечая на вопросы. –
Ты, Афанасий, долго спал –
Уже на травы пали росы.
Готово зелье водяному.
Готов и я рассказ начать.
Покорствуя началу злому,
Сниму я с прошлого печать.
И ты, и дочь моя – узнайте,
Что в свой узнал и я черед;
Своим потомкам передайте –
Пусть тайна эта не умрет!
Не важно, что я скоро сгину.
Беда, коль сгинет ваш народ.
И дочь моя, моя Марина,
Предаст проклятию свой род!
Они вошли в замшелый зал,
Где ведьма сто свечей зажгла.
В печи огонь вовсю пылал,
И пламенела кровью мгла.
– Садись, Марина, поудобней,
Ты, Афанасий, рядом с ней.
Я в кресле размещусь свободней –
Отсюда прошлое видней…
Глава 8, в которой знахарь рассказывает о том, откуда взялась нежить, и о Той Войне.
Давным-давно – ничто в сравненье,
Лишь отголосок тех времен,
Когда Творец своим твореньем
Был бесконечно восхищен.
Земные гады, рыбы, птицы,
Скоты и звери удались;
В том невозможно усомниться.
Вот только люди не дались.
Из праха Бог создал людей,
Вдохнул бессмертную в них душу,
Позволил жить бессчетно дней…
И тем сглупил, признать не струшу.
Адам был тих и прост, как прах.
С Лолитой хуже вышло дело.
Забыв вложить ей в душу страх,
Слепил Творец на зависть тело.
Изъян не скоро проявился;
Как ржа, он деву разъедал.
Адам бы сильно изумился,
Когда о том бы вдруг узнал.
Душа простая, всем довольный,
Представить он себе не мог,
Как можно выбрать путь окольный,
Сойдя с того, что выбрал Бог.
Не враз Лолита согрешила.
Душа в сомнениях жила –
То снисхождения просила,
То властно требовала зла.
Решил все случай, как обычно.
Архангел приглянулся ей…
Пусть слышать это непривычно -
Бог всех любил как сыновей.
Его же Бог любил всех боле,
Свою в нем видя явно масть.
Когда на то была бы воля,
То передал ему бы власть.
А сам бы тихо наслаждался
Красою созданных миров…
Но, коли Богом ты назвался,
То прежде будь к себе суров.
Любимцу участь Бог иную
Уготовлял – взойти на крест
И, претерпев кончину злую,
Занять одно из лучших мест
Вблизи престола и Отца,
А коли мудрости в нем станет,
То заменять порой Творца…
Кого мечта да не обманет?!
Зовем сейчас мы Сатаной
Того, о ком я речь веду,
И нежить кто повел на бой,
Накликав горькую беду.
Тогда его иначе звали.
А как – не все ли вам равно,
Коль раньше вы его не знали?
Ведь было это так давно!
Лолита, заскучав от мужа,
Все чаще в сторону смотрела.
В глазах ее застыла стужа,
В душе измена тихо зрела.
Как осудить ее за это?
Адам в сравненье с Сатаной –
Как дождь осенний против лета,
Как слякоть раннею весной.
Не вдруг у них все получилось.
Вдруг Сатана стал замечать –
Лолита словно вся светилась,
Как будто с глаз сорвал печать.
Так расцветает скромный ландыш,
Так робкий утром соловей
К полуночи любовью дышит,
Ночь напролет поет о ней.
На Сатану взглянуть не смея,
Чтоб взгляд не выдал мысль ее,
Лолита, на подобье змея,
Коварство мыслила свое.
То прикоснется вдруг рукою,
Как будто невзначай, к нему,
Когда он – этого не скрою, -
Творцу молился своему.
Святые оборвав напевы,
Он забывал о Боге с ней…
Да мало ли в головке девы
Соблазна разного затей!
Был Сатана неискушен,
Лолита же насквозь порочна.
В те дни Творец был увлечен
Каким-то делом, как нарочно.
Никто не знает, как свершилось
Грехопаденье Сатаны.
С веками многое забылось,
И даже жертвы Той Войны.
А может, не было греха,
И Сатана был непорочен,
А кто-то просто набрехал?
Завидовал, быть может, очень…
Но слух о блуде божьи твари
Из уст в уста передавали.
Подобно гнусу в топкой мари,
Не кровь, а сплетни смаковали.
Дошло и до Творца однажды…
Услышав, люто взревновал,
И, ослепленный гневом, дважды
Он Сатану к себе призвал.
Взошел тот. На престоле сидя,
Сурово посмотрел Творец.
Кинжалы будто, ненавидя,
Вонзил в грудь Сатаны слепец.
Сверкали молнии, и громы
Твердь сотрясали и сердца.
Вселяя ужас, взгляд угрюмый
Улыбку будто стер с лица.
Простерлась радуга над троном,
В цвет скорби крася небеса.
Торжественным и мрачным тоном
Скорбели бурно голоса.
Но лишь Творец взмахнул рукой –
И смолкли гласы, шелест крыльев,
Исчез порядок вековой,
И даже время стало пылью.
И во вселенской тишине,
Вне времени и вне пространства,
Велел Бог выбрать Сатане:
Лолита иль земные царства?
– Мой Бог, – так молвил Сатана, -
Благоговею пред тобою,
Но мне Лолита лишь нужна,
И за нее готов я к бою!
Он так сказал или иначе –
Не важно, право, нам теперь.
Бог сильно упростил задачу,
Открыв ему к Лолите дверь.
– Так ты с Адамом вздумал биться?
Спросил неласково Творец. –
Коль он в мужья ей не годится,
Убей – и с девой под венец!
Над Сатаною он смеялся,
Но все за правду принял тот.
Кто видел, чтобы Бог кривлялся?
Такое в голову нейдет.
– Адам ей даже не любовник, -
Воскликнул Сатана в запале. –
И Ты тому прямой виновник,
Что у Лолиты он в опале.
И для чего мне убивать?
Из праха он, и дунет ветер –
Песчинки малой не сыскать
Адамовой на белом свете.
Он лишь пародия на Бога,
Гротеск ужасный, явный брак.
Ребенок будто он убогий,
В душе его кромешный мрак.
Тебе садовник нужен был –
И Ты его шутя слепил,
Но для чего, и сам забыл.
А он исправно ел и пил
За годом год, трудами маясь,
И о помощнике просил,
В саду твоем, как крот, копаясь,
Как будто из последних сил.
Лолита же совсем иная.
Душа в ней, разуму под стать,
Стремится, устали не зная,
Добро и зло скорей познать.
Лолита не чета Адаму,
И пусть она из праха тоже,
Но ей хвалу и честь воздам я –
Она на ангела похожа!
Ты сотворил большое зло,
Впустив в мир Божий человека.
С Лолитой просто повезло,
Адам – Твоей ошибки веха!
Так Сатана честил Его,
Своей гордынею ведомый,
Не зная замысла всего,
С Творца мечтами не знакомый.
Слова он сыпал, как горох,
Их раскусить не успевая…
В те дни был разумом он плох,
И пел, Лолите подпевая.
Пусть не люблю и я людей –
Адам был, в сущности, безвреден.
Он просто жил, и без затей,
Но так ли уж был духом беден?
Душа была ведь в них одна,
Адам был то же, что Лолита.
В любви слеп даже Сатана.
Как эта истина избита…
Все это понимал Творец,
Но Он безумца молча слушал.
Вот наконец замолк юнец,
Всю в кровь Его изранив душу.
И вечность длилась тишина,
Невыносимая для слуха.
Бледнел все больше Сатана,
Пока Бог набирался духа.
Не мог Бог ереси простить,
Умом я это понимаю.
Но надо милосердным быть!
С Него вины я не снимаю.
– Лолита царств тебе милей, -
В словах Его сквозила злоба. –
Так оставайся же ты с ней,
И с глаз моих долой вы оба!
И содрогнулись небеса,
Услышав приговор суровый.
И «аллилуйя» небеса
С тех пор на лад запели новый.
Так Сатану с Лолитой в ад
Отправил Бог, поддавшись гневу.
Им заказав пути назад,
Адаму даровал он Еву.
Те жили счастливо вдвоем.
Зато Лолита лютовала.
Снедала желчь ее живьем,
Ей жить спокойно не давала.
Лишь Сатана ее оставит,
Лолита уж спешит к себе
И над природой опыт ставит,
Своей покорствуя судьбе.
Гомункулус ничто в сравнении
С тем, что задумала она.
Нуждалась дева в поклонении.
Ведь так была сотворена!
Она не от природы ведьма,
Свое ученостью брала.
Без разрешения, без ведома
Творила черные дела.
Смирись-ка, леший, с этим ты:
Все ваши предки – плод исканий,
Осколки девичьей мечты,
Слезинки тяжких испытаний.
Вы ведьмы первой порожденье.
Вам в муках жизнь она дала,
И, подчиняясь наважденью,
Из тьмы на свет вас призвала.
Но было деве не под силу
В вас душу Божию вдохнуть.
Бессилие ее бесило…
Лолиту как не упрекнуть?
Мир населяя разной нежитью,
Бросала вызов тем Творцу.
И Сатане, опутав нежностью,
Внушала ненависть к Отцу.
Еще бы много начудила,
Когда б позволили ей жить.
В беду Лолита угодила,
Задумав Еву погубить.
В Эдем из ада путь неблизкий,
Казалось ей – подать рукой.
И, обернувшись змеем склизким,
Чужой нарушила покой.
Среди цветов она скользила,
И ядом отравляла их.
Ее терзала злая сила,
Ей было тяжко средь живых.
У древа, где добро и зло –
О чем прекрасно знала дева, -
Плодами сочными цвело,
Лолита повстречала Еву.
Все изменила встреча эта…
Одна что ночь, другая – день.
Сошлись, как будто в час рассвета,
И между них Адама тень.
Струилась желчь у ведьмы с жала,
И ненависть – из глаз ее.
Когда бы Ева убежала,
Чтоб горе выплакать свое…
Но слишком потрясло известье.
Адам скрыл от жены своей,
Что был женат; и эти вести
Невинность оскорбили в ней.
Как мог он? Ева возроптала,
Змеи речами смущена.
Она в душе своей восстала,
И тем была обречена.
Ей ревность разум омрачила.
О прошлом захотев узнать,
Она послушно плод вкусила…
Не привыкать Лолите врать!
Запрет Творца нарушив строгий,
Добро и зло смогла познать,
Смысл жизни собственной убогий
И как ей вровень с Богом стать.
Лишь прошлое осталось тайной –
Чтоб вспомнить, надо пережить.
И с этой истиной печальной
Пришлось до смерти Еве жить.
Что было дальше, каждый знает:
Прогнал Творец из рая Еву.
Свою он власть оберегает,
Путь преграждая к жизни древу.
Бессмертен Бог один вовеки,
И потому он правит нами.
А божьи твари, человеки –
Не быть себе им господами!
Но, впрочем, я отвлекся чуть…
Печально то, что было с Евой,
Но а с Лолитой – просто жуть.
И пострадать пришлось ей первой.
Заклятьем Бог обрек ее
Век доживать в змеином виде,
Питаясь прахом, и свое
Потомство люто ненавидеть.
Но, проклиная, позабыл
Бог о любимом прежде сыне.
Лолиту Сатана любил.
Творцу он мстить решил отныне.
Он кликнул клич – и встала рать.
Могучей не было доселе.
– Лолита вам была как мать,
Так докажите это в деле!
Из вод глубин и из лесов,
С равнин и гор, болот и пашен
Сошлись вы, мой заслышав зов.
И каждый воин здесь бесстрашен.
Земным ли духам Бога гнева
Бояться, или Сатане?
Не знала страха даже Ева.
Так пусть весь мир сгорит в огне!
Смолк Сатана, закончив речь.
В тот час он явно был в ударе:
Безмолвных словом смог увлечь
И стал навек им государем.
Когда бы предков вы видали:
Клыки и когти отросли
И дикость образу придали,
Густые космы до земли…
Но Сатана был рад и им.
С архистратигом Михаилом,
Врагом безжалостным своим,
Помериться хотел он силой.
Тот ангелов полки призвал,
Во всем Творца покорный воле.
Заранее как будто знал,
Как Сатана Лолитой болен.
Иль, может, кто предал его?
Но только не земные духи.
За полководца своего
Они приняли злые муки.
С тех пор зовется Сатаной
Восставших духов предводитель.
Их заслонив своей спиной,
Не дрогнул грозный Обвинитель.
Как позабыть? Мы Той Войной
Назвали дни, когда сошлись
На поле брани свет со тьмой,
И реки крови пролились.
Луна и солнце – все померкло;
Армады ангелов закрыли
Светила; небо всех извергло,
И крылья черными их были.
Земная рать, как поле в жатву,
Где колос к колосу, стояла.
Блюли земные духи клятву,
И божья длань их не пугала.
Взмахнули ангелы крылами –
И воздух громы сотрясли,
И ураганы, и цунами
По всей Земле кругом прошли.
Где горы были – там равнина,
Где море – только тихий плес,
В пустыне взбухла рек стремнина,
И с корнем выдран дикий лес.
Как будто выкосило градом
Нестройную земную рать –
Ведь с чащей лег и леший рядом,
Без рек и водяным не встать.
Но Сатана взмахнул рукой –
Ряды сомкнулись тесно разом.
И ангел пал, за ним другой
Под порчу наводящим глазом.
Собрав все силы, духи дружно
Произнесли заклятье зла.
А много ангелам ли нужно?
Поникли черные крыла.
Но мало духов, тех же – тьма.
Лишь Михаил ввел новых в бой,
Утихла тут же кутерьма.
Вновь божьих тварей грозен строй.
Кипящей лавой пролились
С небес потоки звездной пыли.
Но те, кто выжил, не сдались.
Они героями все были!
Все меньше оставалось их,
Зато крепчала вражья сила.
Жалея ратников своих,
Встал Сатана на Михаила.
