Вадим Иванович Кучеренко
Нежить
Глава 4, в которой старый леший Прошка задумал продать на торжище вверенных ему Афанасием зайцев, но вместо этого проиграл их в карты.
Мир нежити во многом схож с людским.
Недаром ведь веками рядом жили!
Нельзя равнять его с укладом городским,
Но торжищем и бесы дорожили.
Четыре раза в год, а то бывает чаще,
Все сходятся на берегу реки,
И обитатели полей, озер и чащи
Несут на торг с добром своим мешки.
Распродается леший здесь грибами,
Пшеницу с рук сбывает полевой,
Русалки завлекают жемчугами,
Губастыми сомами – водяной.
Кикиморы льняным торгуют платьем,
Лопасты – лотосом с заброшенных болот,
А ведьмы старые – отварами с заклятьем,
Порою спутав с отворотом приворот.
Бурлит толпа, как дьявольский напиток.
Обмана нет в помине, все честны:
Попробуй не продать себе в убыток,
Коль мысли – не слова! – твои слышны.
Но так бывает, что испорчена порода.
А старый леший с лет младых узнал,
Как мысли скрыть лихие от народа
И без труда нажить изрядный капитал.
Однако прежде как бы ни ловчил,
Лишь тумаками вволю и разжился.
Как будто вору кто наворожил,
И он навек с удачей раздружился.
Но с Афанасием иначе вышло дело,
Пусть и года уж Прошкины не те…
На торжище он шел, и все в нем пело –
Он был уже на полпути к мечте.
Считал себя старик завзятым вором,
И если у кого украсть решил –
То он и крал, не маясь приговором
Несуществующей, как верил он, души…
За Прошкою гурьбой бежали зайцы,
Послушные дуде в руках его.
Он так гудел, что взмокли даже пальцы,
Не слыша фальши от усердья своего.
Дуда замолкла – зайцев не собрать,
Ищи-свищи затем их по лесам…
Но день и ночь без отдыха играть
Под силу разве старым лешакам?!
Еще беда – был зайцам не сезон,
И, кроме Прошки, все об этом знали.
Им до зимы – еда, прогулки, сон,
Жирком тела чтоб мерно заплывали.
К зиме, глядишь, товар в большой цене…
Но ждать всю осень леший мог едва ли.
Привиделось такое бы во сне –
И зайцы бы недолго жировали…
Перевалило солнце уж зенит.
Собрало торжище со всей округи нежить.
Порою смех вдруг чей-то прозвенит,
Но чаще уханье чужое ухо нежит.
Довольны все, особенно купцы,
Что позабыты свары и раздоры.
Закон жесток, и даже храбрецы
Предпочитают драке разговоры.
А Никодим любил поговорить.
В дни торжищ полевой с утра уж весел –
Ведро он браги мог уговорить
И сотню спеть степных раздольных песен.
Но перед этим меж рядов ходил,
Что приглянулось, покупал без торга.
И тем же вечером шутовкам все дарил,
Убытков не считая к их восторгу.
Таков он был: чудак из чудаков,
Кикимор одиноких сновиденье,
Лопастам друг. И только стариков
Он выводил из всякого терпенья…
Был вечер недалек, торг затихал,
И Никодим уж уходить собрался,
Но разговор внезапно услыхал
Он водяного с лешим – и остался.
Забыв о том, зачем сюда пришли,
Ожесточенно спорили дедки.
Да так, увлекшись, далеко зашли –
Того гляди, что схватят за грудки.
– Примета верная, потопа надо ждать, -
Талдычил водяной, воссев на кочку.
– В лесных делах что можешь понимать? -
Сердился леший. – Быть войне – и точка!
– Плодятся зайцы, как мальки, к большой воде, -
Гнул водяной. – Проверено веками!
– В одном ты прав, знать, быть большой беде,
Коль зайцев летом продают стадами.
– Так ждать потопа или ждать войны? -
Вмешался полевой, наскучив слушать. –
На что судьбою мы обречены,
И почему вдруг у беды да зайца уши?
– Вы, полевые, можете не знать, -
Презрительно скривившись, леший молвил, -
Вдруг так зайчихи начали рожать,
Что все леса приплод их переполнил.
Такое было перед Той Войной…
Слыхал, малец, как с ангелами бились?
Рассказывал мне старый водяной,
Что князю тьмы мы за отвагу полюбились.
– Молчал бы лучше, старый ты дурак! -
И водяной с опаской оглянулся. –
Перед Потопом точно было так…
Весь мир в воде! Он мне бы приглянулся.
И старики вернулись к старой теме,
И каждый о своем вновь речь завел.
Брюзжанье их, как слепень, билось в темя,
И, не дослушав, Никодим ушел.
Он не встречал средь нежити таких,
Кто пережил Потоп и Ту Войну.
Тысячелетья поглотили их.
Никто не знал, что было в старину.
Остались лишь былины и предания,
Но постепенно забывали их.
Теряла нежить с каждым веком знания
Об истинных событиях былых.
На слово верить – мало простаков,
И Никодим, как многие, не верил.
Неверие сгущало тьму веков.
На свой аршин былое каждый мерил.
«И что о прошлом думать и гадать?
Ведь оглянуться даже не успеешь,
Как время подойдет тебе узнать,
Что жизнь прошла, и спорить не посмеешь.
Все сущее живет и умирает.
Вся разница – как долго и когда.
И даже нежить в срок свой погибает,
Устав считать минувшие года…»
И Никодим вдруг широко зевнул –
Его от дум обычно в сон клонило.
Он под кустом до ночи прикорнул…
Но счастье будто полевому изменило.
Со сна подумал Никодим – комар над ухом
Безжалостно ему терзает нервы,
Воинственным своим ведомый духом.
И не стерпел – его ударил первым.
Наглец не смолк, зудел что было сил,
Он улетал и возвращался снова.
И полевой себе то в глаз, то в ухо бил,
Ленясь припомнить колдовства основы.
И лишь когда всего себя избил,
Он вырвался из крепких сна объятий.
И комара со зла бы погубил –
Но словно сгинул мигом неприятель.
Не сразу Никодим уразумел,
Что ухо не комар – дуда терзала.
Вовсю старался Прошка – как умел,
Дуда в ответ обиженно пищала.
Неподалеку леший проходил
От тех кустов, где Никодим заспался.
По торжищу он с зайцами ходил
И с нежитью жестоко торговался.
Но цену так никто и не давал,
И старый леший злобно сокрушался.
Он зайцев оптом и поштучно продавал
И в дальний лес сам перегнать их обещался –
Напрасны были все его потуги.
Кто в спину, кто в лицо ему смеялся:
Он слишком дорого ценил свои услуги
И, всем известный вор, своею честью клялся.
Но Никодиму невдомек, он не видал.
Судьба, как видно, Прошке так сулила:
Не разбуди он полевого, тот бы спал,
И не нависла бы над лешим вражья сила.
Приметлив полевой был – враз признал
Тех зайцев, что за лешим ковыляли.
Он, почитай, с рождения всех знал.
Их с Афанасием зайчата забавляли:
Заноза в лапе ли, колючка ли в ушах –
Те тотчас к пастухам своим бежали.
И умиления слезу порой в усах
Надежно прятал он, чтоб зайцы не видали…
Но что случилось с ними? Вот беда!
Свалялась шерсть и лапки в кровь разбиты,
От жира не осталось и следа,
И перепуганы, как будто были биты.
Какой пастух из Прошки?! Вор есть вор,
И воровские у него повадки.
Судьба произнесла свой приговор,
Когда родился он; с него и взятки гладки.
Пусть даже Никодима кто обидел,
Он так бы не озлился, как сейчас,
Когда обиду зайцам он увидел…
И потемнел вдруг полевого глаз.
Но глаз второй сощурился хитро…
Как раскаленный нож пронзает масло,
Легко проник он в лешего нутро.
И вмиг все Никодиму стало ясно.
Ввязаться в драку? Лешие сильнее,
И Прошка мог шутя его побить,
Пусть он и стар. Нет, надо быть умнее
И лешего суметь перехитрить!
«Ну, а не выйдет – так затею драку!» -
Подумал молодецки Никодим.
Он по натуре не был забиякой,
Но в деле правом был неустрашим.
– Постой, пастух! – он закричал, что было мочи.
И Прошка вздрогнул, словно от удара. –
Ты будешь так бродить до самой ночи,
Иль снизишь цену своего товара?
– И так я зайцев отдаю почти что даром, -
Привычно леший злобно забурчал.
– Каков купец, с таким он и наваром, -
Услышал он в ответ и осерчал.
– Берешь – бери, а нет – так прочь беги, -
И старый леший грозно скорчил рожу. –
Для бесенят насмешку сбереги,
Не то поля тобою унавожу!
– Беру – и по рукам, когда и точно даром!
– Задаром зайца хвост и то я не отдам.
По справедливости, за самородок – пара …
– С ума сошел ты к пожилым годам!
Так торговались – пыль столбом стояла,
Но только время потеряли зря.
Луна уж в небесах, как новый грош, сияла,
И гасла над рекой вечерняя заря,
Уже отчаялись и Никодим, и Прошка.
И предложил вдруг полевой устало:
– Давай сыграем в карты понарошку,
Передохнем – и все начнем сначала!
Картежником заядлым Прошка слыл,
А торговаться не было уж сил.
Как отказаться? Вор азартен был,
И полевой его уговорил.
Порою вспоминали старики,
Что карты дьявол нежити подбросил.
У князя тьмы в почете игроки,
А лучших он на званый ужин просит.
Другие утверждали – это бред,
Спасали нежить в Ту Войну они от бед.
И нанесли врагу немалый вред,
Предсказывая день и час побед.
Но кто на слово верит старикам?
Ведь даже трус на склоне лет – герой,
И тем ему обязан дьявол сам,
Что не лежит, как червь, в земле сырой.
Всегда неверие питается обманом,
Заклятьем страшным память не в чести.
Сокрыто прошлое от нежити туманом,
В грядущее им налегке брести…
Игрок кум вору, верно говорят.
Колода карт при лешем неизменно.
Огнем недобрым вмиг зажегся взгляд –
Он выигрыша жаждал откровенно.
А Никодим спокоен был, как сыч,
Хотя и видел, что крапленая колода.
Для нежити игра – исконный бич,
Но все-таки в семье не без урода.
– Очко! – и сбросил леший карты.
У полевого – снова перебор.
О чувстве меры позабыл в азарте
Вошедший в раж недальновидный вор.
То, в деле шулерском большой знаток,
Смеялся он без видимой причины,
Коль удавался баламут или липок,
Или тащил он из колоды клины.
То леший начинал сердиться вдруг,
И бормоча, что полевой все перепутал,
С наколкой карту вырывал из рук,
Чем окончательно игру и счет запутал.
Все видел Никодим и понимал,
Но шулеру ни словом не перечил.
В свои он сети Прошку завлекал,
Чтоб тот навек запомнил этот вечер.
– Играем просто так, как будто дети,
Без интереса мне скучна игра, -
Смешав все карты, полевой заметил. –
Айда на боковую до утра!
– На кон я ставлю зайца! Чем ответишь? -
Немедля старый леший закричал.
– Ты, леший, верно, в праведники метишь?
На мелочишку я играть устал!
И Никодим, как будто ненароком,
Алмаз заветный Прошке показал.
У нежити тот звался Черта Оком,
И равного никто ему не знал.
– Я против зайцев ставлю свой алмаз.
Он стоит втрое, ну да черт с тобою,
Сыграем на него мы только раз –
Играю не с тобой я, а с судьбою!
У Прошки голова пошла вдруг кругом –
О Черта Оке вор любой мечтал.
Кто им владел – мог дьяволу стать другом,
На прочих с колокольни бы чихал.
– Идет, – он прохрипел. – Чур, без обмана!
Но полевой надежно спрятал взгляд.
Поля дышали запахом дурмана,
Вдыхал и старый леший сладкий яд.
Луна, и ночь, и бешеное зелье…
Весь мир струился и куда-то плыл.
Алмаз был лешего единственною целью,
И Никодим легко колоду подменил.
Он с ног на голову все в ней переиначил:
Шестерка превратилась вдруг в туза.
Теперь привычная для лешего раздача
Ему бы принесла немало зла.
Заклятья проще нет; не будь так одурманен,
Его бы сразу леший раскусил.
Но карты видя, как в густом тумане,
Он своего обмана плод вкусил.
Все вышло так, как Никодим задумал,
И в прикупе к тузу десятка вдруг пришла.
Перечить старый леший было вздумал…
Но благодать к нему с небес сошла.
Он прослезился, в воровстве признался
И клятву дал не врать, не воровать.
Язык во рту о зубы заплетался,
И Прошка до утра решил поспать.
Дурман-трава свою сыграла роль,
И старый леший с зайцами простился.
А Никодим, как истинный король,
К вассалам с тронной речью обратился.
– Жалею вас, жалею ваши ноги,
Но мы к утру должны домой дойти,
Преодолеть усталость и дороги,
Чтоб старый вор не смог вас вновь найти.
В родном лесу вам каждый куст подмога,
Овраг любой вас от беды спасет.
Вы, спрятавшись, подкормитесь немного,
А там и Афанасий к вам придет!
Не плачь, Малышка, не пыхти, Обжора,
Обманывать какой мне интерес?! -
И, дудку отложив, – не разбудить бы вора! –
Повел он зайцев за собой в родимый лес.
Глава 5, в которой леший Афанасий знакомится со знахарем (ведуном) Силантием, а также неожиданно встречается с его дочерью.
– Входи смелее, гость нежданный!
И Афанасий в дом вошел,
Помедлив чуть. Был голос странный,
Из преисподней будто шел…
Снаружи дом дышал на ладан,
Казалось, ветер дунь – снесет.
Внутри увидел – анфилада
Пустынных комнат вдаль идет;
Не обойти их и в недели.
Повсюду пауки в углах
В сетях серебряных воссели,
И эхо бродит в потолках.
Нетопырей полет бесшумный
Картину эту дополнял…
Отшельник жил здесь иль безумный?
Судьбину Афанасий клял.
Не склеп могильный, не пещера,
И не острог, и не изба…
Какой изгоя мерить мерой?
Дом ведуна – его судьба.
Вновь Афанасий огляделся,
Но не увидел никого;
Куда-то даже голос делся…
И леший крикнул: «Ого-го!»
Но поперхнулся криком сразу.
Из сумрака его ожгли,
Стеснив дыхание, два глаза –
Как будто факелы зажгли.
Был дряхл ведун – живые мощи,
Но все ж огромен, как медведь.
Подумал леший: «Тощий-тощий,
А в ухо даст – убьет же ведь!»
– Куда уж мне, – был голос тих,
Как будто тьма сама шептала. –
Когда-то был Силантий лих,
Но старцу драться не пристало.
Себя как удержать от мысли?
К такому леший не привык.
В своем лесу вольготно мыслил,
А говорить почти отвык.
Но с ведуном будь начеку,
Моргнет – и поминайте духа:
Потом всю жизнь кричи «кукареку»
Иль выпью на болоте бухай глухо.
Известна лешим лишь простая ворожба –
Проникли знахари в глубины колдовства.
Дала им силы лютая борьба,
Что нежить некогда лишила божества.
Пусть нежитью забыта Та Война,
Но страх невольный в памяти остался.
Предав забвению заслуги ведуна,
Ту боль запомнили, что он лечить пытался.
Не потому ль изгнали ведуна?
Как рядом жить, скрывая ужас, вечность…
Довольно, что кровавая луна
Карает их за прошлую беспечность!
– Не голова, а улей диких пчел…
Не можешь мыслить – говори толково! -
Услышал леший? По губам прочел?
Рой мыслей обуздало слово.
Он рассказал, а кое-что домыслил,
Что лешего вдруг в город привело;
Злодейства водяного перечислил,
И как ему дорогу всю везло.
Ведун не перебил его ни разу.
Молчал и слушал. Слушал и молчал…
За ним исподтишка безбровым глазом
С тревогой тайной леший наблюдал.
Но вот он смолк, и пот отер со лба.
Тень на стене движенье повторила.
«Туманна наша, друг, с тобой судьба», -
Она безмолвно будто говорила.
– Все повторяется, – услышал леший вдруг. -
Проклятие над нежитью витает.
Оно лишь совершило новый круг,
И сам себя в пяту змий вновь кусает.
– Лесной я дух, – промолвил леший робко, -
И для меня слова твои темны.
От них мне только тягостно и знобко.
Мы, лешие, не очень-то умны!
– Жила бы нежить в мире меж собой,
Когда бы не страдала головой.
И миром правили бы леший, водяной…
Доступно излагаю, дух лесной?
Ведун сурово на него воззрился,
И леший, вздрогнув, второпях кивнул.
– Но, видно, шибко человек молился,
И разум ваш пропал или заснул.
Любя вас приютила мать-земля,
Ее вы чада, а отец – природа.
Когда-то реки, рощи и поля
Кишмя кишели вашего народа.
И лишь затем пришел к вам человек.
Но не сказал, зачем он и откуда,
И что он поселился здесь навек…
Для вас он просто гость был ниоткуда.
Почти бессмертны духи, в этом дело.
Но человек, в короткой жизни спешной,
В порочное вселенный наспех тело,
Забыл, что светит дух во тьме кромешной.
Из праха он. Что может понимать?!
И, заносив до дыр чужое платье,
Он принуждает мачехой стать мать,
Уже на душу наложив заклятье.
Природы выродок, изгой,
Не смевший прежде даже пикнуть,
Вступил с Землей в неравный бой,
С ней вместе не страшась погибнуть.
Нарыв давно бы излечили,
Когда б единою судьбой
Земные духи ладно жили…
Но мир их полнится враждой.
Был человек с рожденья слаб,
Все остальные – в крепкой силе.
Так долго был для всех он раб,
Что незаметно стал всесилен.
Он так плодился, что планета
Изнемогла и уступила.
Сживая нежить прочь со света,
Ее терзает злая сила.
Кто вы теперь? Лишь звук пустой.
Вы отголосок, отблеск, эхо.
И образ жизни ваш простой
Мишенью сделал вас для смеха…
– Отец, – раздался голос звонкий, -
С утра пораньше уж ворчишь!
Как будто лучик света тонкий
Рассеял тьму. – Меня бранишь?
Ей было… Двадцать или сорок?
У леших свой расчет годам.
Она была как дивный морок,
Что сна лишает, как туман!
Струился медным водопадом
До пяток хаос из волос,
Скрывая тело там, где надо,
И обнажая, где пришлось.
Она гостей не ожидала
И, уподобившись звезде,
С небес в том самом, в чем летала,
Спустилась – в юной наготе!
И леший полюбил мгновенно,
Виденьем сладостным пленен:
Меж ягодиц двух вдохновенных
Увидел милый хвостик он.
С мизинчик… Больше и не надо,
Чтоб леший потерял себя.
За все его труды награда,
За то, что жил он, не любя.
Завидев лешего, сверкнули
Глаза раскосые огнем,
К его глазам на миг прильнули –
Она и он… Они вдвоем…
Всего мгновение и длилось –
Быть может, вечность, он не знал, –
И ведьмы нет, как будто снилась,
И пробужденья час настал.
Но мир вокруг преобразился,
Не здешним, не земным он стал…
Впервые дух лесной влюбился
И наяву средь грез блуждал.
– Будь осторожен, леший, с нею, -
Ведун ворвался в мир мечты. –
Сказать я большего не смею.
Не совладаешь с ведьмой ты!
Ведун сочувственно и мудро,
Как с равным, с лешим говорил.
Он вспомнил вдруг тот лес и утро,
Когда был юным и любил…
Они случайно повстречались
На перепутье двух дорог.
Не словом – взглядом обменялись,
Но он ее забыть не смог.
Не позабыла и она…
В ночь полнолуния пришла,
Стыда не ведая, сама.
Но, ведьма, девственна была.
Ее он в грудь поцеловал,
Она к губам его прильнула –
И сладкий стон ночь разорвал…
Под утро лишь она заснула.
Коротких несколько ночей
Безумство их тогда продлилось.
Он не простил их палачей,
Но отомстить не получилось.
Он колдовством себя терзал,
Отвергнув мысли о молитве.
Не ел, не пил, совсем не спал –
Готовился к смертельной битве.
Но в ночь одну все изменилось.
Пришло известие – в лесу
Пред смертью ведьма разродилась.
И дочь подкинули ему.
И тотчас страх к нему вернулся,
Как появилось, что терять.
Он, месть презрев, в себе замкнулся,
О мире не желая знать.
А дочь тихонько подрастала,
И, пробуждая в нем мечты,
Она с годами принимала
Забытой матери черты.
Порой он сам пугался сходства,
В ней подмечая жест иль взгляд,
Которым, с чувством превосходства,
И мать судила всех подряд.
Он видел (или же предвидел?),
Что матери своей судьбу,
Когда бы кто ее обидел,
Дочь повторит, избрав борьбу…
А та, о ком он думал нежно,
Ярилась, словно дикий зверь.
Влетев к себе, оделась спешно
И вышла – но в окно, не в дверь.
Безумье ведьмой овладело.
Душа ее желала зла,
И подчинялось слепо тело.
Искала жертву – и нашла.
Был дом немного скособочен,
Но крепок, весь из кирпича.
Для человека низок очень –
Дверной проем лишь до плеча.
Но тенью легкою скользнула,
Его завидев, на крыльцо.
К замочной скважине прильнула –
И гневом вспыхнуло лицо.
Убранство комнаты простое
Лишь телевизор оживлял.
Пред ним в различных позах – трое.
Сюжет их очень забавлял.
– А ночью жителей столицы, -
В нем человек вещал уныло, -
Как утверждают очевидцы,
Вновь посетили НЛО…
– Ведь до утра она летала, -
Сказал весь в шерсти и седой.
– А знахарю и горя мало, -
Вступил в беседу с бородой.
– Увидят люди – шум пойдет,
Беды не оберешься, братцы!
– Когда-нибудь она поймет,
Что ведьму сил лишают святцы.
– Была б врожденной, не обидно.
Ученых не могу терпеть!
– Наполовину ведьма, видно…
– Молчать, косматые! Не сметь!
Ворвалась ведьма, как стихия.
И побледнели домовые,
А были все они лихие
И, как один, сегодня злые.
– Нести довольно всякий вздор, -
И начал девы глаз косить. –
Нарушил кто наш договор
И с лешим вздумал задружить?
– Мы ничего не нарушали!
Осмелясь, пискнул домовой.
Другие двое промолчали,
И прикусил язык он свой.
– Был договор – вы бережете
Покой отца и мой покой.
За это в слободе живете,
Имеете здесь угол свой.
Вы, из села, совсем забыли:
Когда вдруг в город заявились,
Пред вами двери все закрыли.
И вы тогда жестоко бились…
– Но городские нас побили.
Согнали в церковь к алтарю,
И к смерти всех приговорили.
Я, Доможил, благодарю …
– Что благодарность домового?
Нет лицемернее ее!
Смешная плата, право слово,
За жизнь свою и за жилье.
За вас я выкуп заплатила,
Спасла от смерти и свела
Накоротке с нечистой силой,
И в слободу жить привела.
И что за это получила?
Одну лишь головную боль.
«Благодарю» от Доможила!
И счастлива я быть изволь?!
– Тебе с тех пор мы верно служим, -
Напомнил ведьме домовой. –
В любую слякоть или стужу
Врагам твоим грозим бедой.
И этой ночью, по приказу,
Мы навестили одного.
Всю ночь он не сомкнул и глаза.
Уж попугали мы его!
– Ах, да, а я и позабыла, -
На миг лишь дева и смутилась, –
Что проучить я вас просила…
На этот раз все получилось?
– Сначала сонного душили, -
Другой вмешался домовой, -
Затем посуду всю побили.
И был к утру он чуть живой!
– Уж Постень нынче расстарался, -
Старик товарищу польстил. –
Тебе он угодить пытался…
– И очень этим угодил!
Сменила дева гнев на милость.
Ее раскосые глаза
Приобрели и синь, и живость –
Омыла будто их гроза.
– Эй, Постень, проводи меня! -
Она кивнула домовому
И, смехом радостным звеня,
Пошла на улицу из дома.
– Опять задумала лихое, -
Вздохнув, промолвил Доможил.
– Эх, где ты, времечко былое,
Когда я ведьме не служил…
