Вацлав Воровский
Леонид Андреев
Трагедия жизни. Для человека, мыслящего рационалистически, жизнь современного общества должна казаться нелепой, иррациональной. Вот, например, люди три раза в неделю собирались играть в винт, а когда один из них за игрой умер, оказалось, что никто даже не знал ни его адреса, ни его личной жизни («Большой шлем»). Уже первым этим рассказом автор с недоумением остановился перед загадкой жизни: что ты и, главное, к чему ты? И почти в каждом своем рассказе заглядывал он в тот или иной уголок жизни человеческого общества и всюду видел нелепость и бессмыслицу, зло и насилие «Превратили землю в помойную яму, – говорит Савва – в бойню, в жилище рабов, грызут друг друга… Блудили себе потихоньку… Лгали, бесстыдствовали, кривлялись перед своими алтариками и бессильным богом…» А доктор Керженцев в том же смысле говорит о земле, «у которой так много богов и нет Единого вечного Бога».
Эта жизнь без единого Бога, то есть без нравственного начала, превратившаяся в помойную яму лжи и насилия, изображена Л. Андреевым с наиболее трагической стороны – именно со стороны своей повседневности – в пьесе «Жизнь человека». В лице человека обобщена здесь жизнь среднего буржуазного интеллигента нашего времени. И это опять крайне характерно; Л. Андреев, рисуя жизнь человека, просто-напросто отбросил всю громадную жизнь трудящихся слоев – крестьян, рабочих, мелких мещан. Не удивительно, что равнодействующая человека прошла по линии зажиточного интеллигента. Некто в сером, говорящий в прологе от имени автора, заявляет, что герой пьесы «во всем станет подобен другим людям, уже живущим на земле. И их жестокая судьба станет его судьбой, и его жестокая судьба станет судьбой всех людей». «Неудержимо влекомый временем, – поясняется далее смысл жизни человека, – он непреложно пройдет все ступени человеческой жизни от низу до верху, от верху до низу. Ограниченный зрением он никогда не будет видеть следующей ступени, на которую уже поднимается нетвердая нога его; ограниченный знаниями, он никогда не будет знать, что несет ему грядущий день, грядущий час – минута. И в слепом неведении своем, томимый предчувствиями, волнуемый надеждами и страхом, он покорно совершит круг железного предназначения». После всего, что нами было сказано о характерной психологии вырождающейся, пассивной, неспособной на самостоятельную историческую роль интеллигенции, едва ли надо пояснять, что тот человек, о котором говорит в таком пессимистическом тоне Некто в сером, есть не кто иной, как хорошо знакомый нам интеллигент указанного типа. Трагедия жизни есть трагедия интеллигента, отставшего от передовых, демократических классов общества, упорно не желающего пойти на службу хозяевам жизни, твердящего о своей надклассовой сущности и вздыхающего по утраченном значении в общественной жизни. Это трагедия бывшего идейного вождя, превратившегося постепенно в простого приказчика при буржуа-хозяине, но упрямо воображающего, что еще может «поблестеть мечами, позвенеть щитами».
Впрочем, было бы ошибочно заключать, что Л. Андреев проповедует примирение с «помойной ямой», непротивление злу и насилию. Его моральная философия враждебна разуму и добру лишь постольку, поскольку эти разум и добро составляют достояние некоторых, а не всех. Он отрицает их и противопоставляет им торжество безумия и тьмы, потому что безумие и тьма – общее благо, а разум и добро – привилегия. Но в своем пессимизме он знает один исход – это бунт: именно – бунт, стихийный, бесформенный, как сама тьма, протест против привилегированного мира. Этот ультраанархический исход крайне характерен для психики Л. Андреева и родственной ему интеллигенции; дикий, всеразрушающий бунт, как ответ на социальную несправедливость – вспомните П. Ткачева и Нечаева! – красной нитью проходит через все творчество Л. Андреева.
