Вацлав Воровский
Леонид Андреев
Как прежде он отвлекался от конкретных, реальных подробностей жизни, оставляя лишь то, что ему казалось важным, так и теперь начинает он абстрагировать от всего конкретного и реального в характерах и обстановке людей. Вместо живой личности он подставляет отвлеченный тип – какую-то сумму нужных и важных, с его точки зрения, черт; вместо полноты драматического действия он дает ряд сопоставлений и движений – схематичных, случайных, – но опять-таки только тех, ка кие, по его мнению, нужны и важны. Так, героями «Жизни человека» являются не живые, конкретные лица, а «человек», «жена человека», старухи, пьяницы и т. и символы. В «Царе-Голоде» герои – либо фантастические фигуры Смерти, Времени, Царя-Голода, либо без личные типы рабочих, хулиганов, буржуа, судей, победителей. Точно так же отдельные акты не являются частями преемственно развивающегося целого, а отрывочными эпизодами, связанными не внутренней связью, а внешней зависимостью от цели автора. И действие в этих эпизодах тоже лишь схематическое, рассчитанное на одностороннее, зато тем более сильнее впечатление на слушателя. Реплики действующих лиц составляются автором так, чтобы по содержанию и по созвучию слое давали то картину пошлости, то ужаса, то гнета, то радости, то падения и т. д. Самые действующие лица изображены тоже лишь с одной определенной стороны. Так например, у друзей Человека «благородные лица, открытые, высокие лбы, честные глаза. Выступают они, гордо выпячивая грудь, ставя ноги уверенно и твердо, и по сторонам смотрят снисходительно, с легкой насмешливостью». Напротив, у врагов Человека «коварные подлые лица, низкие придавленные лбы, длинные обезьяньи руки. Идут они беспокойно, толкаясь, горбясь прячась друг за друга, и исподлобья бросают по сторонам острые, коварные, завистливые взгляды». Рабочие в «Царе-Голоде» только трех типов. Геркулес «со слабо развитой головой и низким лбом», чахоточный рабочий «харкающий кровью и смотрящий в небо», и сухой бесцветный старик. У хулиганов и проституток «почти полное отсутствие лба, уродливое развитие черепа, широкие челюсти, что-то скотское или звериное в походке». У судей и зрителей на суде «все свойства, как толщина, так и худоба, как красота, так и безобразие, достигают крайнего развития». Инженер – «низенький, лысый, грязновато одетый… Некрасив – хорош только большой, выпуклый лоб… Вынимает грязный носовой платок и громко сморкается» и т. д.
Таким образом, получается схематизация фигур, схематизация действий. Эффект от этого искусственно усиливается, но зато и легко переходит в карикатуру, как, например, в сцене бала у Человека или почти во всем «Царе-Голоде». Эта схематизация – в том числе и злополучные «старухи» – заимствована автором у М. Метерлинка, но только Метерлинк сам создал этот стиль, как выражение своего своеобразного лирико-драматического творчества, Л. Андреев перенял манеру и утрировал ее, доведя до манерности. Правда, справедливость требует признать, что после «Царя-Голода» он не применял этой манеры письма в таких резких формах. И реалистические «Дни нашей жизни», и даже кошмарно-символические «Черные маски» писаны в более жизненных тонах. То же самое новейшие пьесы «Анатэма» и «Анфиса». Но зато «старухи», символизирующие какие-то сверхземные силы, упорно сохраняются автором и в такой реалистической по содержанию пьесе, как «Анфиса».
В общем, манера композиции и стиль Андреева – хоть и создавались под многообразными влияниями – приспособились к основному настроению автора; как само это настроение, так и приемы творчества у него болезненны, вычурны, неустойчивы, с резкими скачками от яркого реализма к дикой фантастике, от трагического к карикатуре, от богатства образами к тощей искусственной схематизации.
Не мешает отметить также пристрастие к некоторым образам, бесконечно повторяющимся у Л. Андреева. Так, он очень любит греметь против «города». Достается городу и в специальном рассказе этого названия, и в «Савве», и в «Проклятии зверя». А в то же время Л. Андреев невероятно скуп на описания деревенской природы и вообще трудно себе представить, как бы он стал изображать ее. Чувствует он пристрастие и к «смеху». Уже в первом томике был рассказ «Смех». Страшным смехом смеется идиот в «Василии Фивейском». Затем идет «Красный смех». Далее зловещий смех Тюхи в «Савве»; смех старух в «Жизни человека» и т. д. Но особенную слабость чувствует Л. Андреев к сумасшествию: «Мысль», идиот «Вас. Фивейского», сумасшедшие в «Красном смехе, безумие Николая („К звездам“)», «Мои записки», «Черные маски» и т. п.
