V.S.
La Critica (первая книга казанской трилогии)
– Да?.. – пришёл мой черёд «дакать».
– Это общая причина в том, – Марта тщательно подбирала слова, – что этим… этим жестом… этим актом мы хотим показать самим себе и всему миру, что мы друг для друга – особенные люди. Если мужчины друг для друга – особенные люди, они могут дружить. Мы берём традиционные отношения.
– Да-да, я понимаю, – закивал я.
Марта продолжила:
– А когда мужчина и женщина друг для друга особенные, то они могут пожениться, – Марта улыбнулась одной половиной губ, в знак того, что она закончила объяснение.
– Мне понравилось.
– А что касается отдельных причин каждого из нас, то…
– Не надо, – остановил я Марту. – Читателям хватит и этого.
Марта начала расчёсывать волосы. Я снова глянул на часы и поправил рукав рубашки, потом другой рукав. Хм… Кое-кто поудачливее меня сказал, что лишними произнесёнными словами, мы только ограничиваем свою жизнь; загоняем себя в рамки. Я бы не хотел, чтобы у меня были рамки, чтобы у нас с Мартой были рамки; чтобы у Глеба были рамки. Мы на правильном пути. «Я буду беседовать с тобой обо всём, что есть и что будет у меня на сердце, чтобы ничего не осталось сокрыто», – сказал я себе.
– Знаешь, милый, я влюбилась в тебя с первого взгляда.
– Ой, да брось! – вырвалось у меня. – Правда, что-ли? Может «раза»?
– Правда, конечно.
– Круто! Я такой, – я сделал глубокий вдох. – Хотя в тот момент в прихожей мы даже не смотрели друг на друга…
– Ты вспоминаешь полуторагодовалый момент, а я имела в виду тот раз – на стадионе, на дне города. Сколько лет прошло? Одиннадцать?
– В августе будет двенадцать, – сказал я.
Мы помолчали. Потом Марта лукаво улыбнулась и спросила:
– А если бы ты был не писателем, а режиссёром, то, что должны были сейчас делать наши герои?
– Тут всё ещё проще. Никаких лишних слов! Современный зритель терпеть не может болтовню на экране. Если бы это было кино, то наши герои, в ожидании условленного часа, перебрались бы на заднее сиденье этого огромного автомобиля и занялись сексом, – я легонько стукнул костяшкой указательного пальца по поручню над перчаточным ящиком. – А режиссуру всей этой истории я бы доверил только Хармони Корину, однозначно. Или Мадонне, однозначно.
– Хм… – Стальская медленно повернула ко мне голову, ещё медленнее улыбнулась, прикусив нижнюю губу (так в определённые моменты делают все девушки независимо от образования), глазами показала мне на задний ряд. – Хм…
Если бы такому суждено было случиться, когда б Марта попросила меня придумать брачную клятву, я, недолго думая, процитировал бы поэта, изменив в его четверостишии одно слово (извиняюсь, конечно): «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, – и нам СОМНЕНИЕ даётся, как нам даётся благодать…» На первый взгляд – не очень подходящая максима для выражения вечной любви. Слово «сомнение» наводит на невесёлые мысли. Однако, по зрелому рассуждению, эти слова вполне могут быть девизом всей жизни, значит и брачной клятвой тоже. Если уж совсем обнаглеть и ещё раз позволить себе изменить – на этот раз – два слова в этих божественных прочувствованных гением строках, то получится: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, НО нам ЖЕЛАНИЕ даётся, как нам даётся благодать…» «Это бы понгавилось Марте, – прошептал мне на ухо картавый двойник. – Скажи ей». «Нет, это лишнее», – мысленно ответил я ему.
Прошу прощения за использование в этом абзаце избитых выражений, букв, знаков препинания… Кланяюсь поэту Ф. Тютчеву, написавшему в конце своей жизни строки:
«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, -
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…»
Голос, который способен возвращать души с Того Света, уж точно не будет сейчас лишним.
I say, that’s life, and as funny as it may seem
Some people get their kicks steppin’ on a dream
But I don’t let it, let it get me down
Cause this fine old world, it keeps spinning around
I’ve been a puppet, a pauper, a pirate, a poet – a pawn and a king
I’ve been up and down and over and out – and I know one thing:
Each time I find myself flat on my face
I pick myself up and get back in the race…
*****
Взгляд Марты был затуманен отчаянием и наркозом.
– Марта, у меня кажись часы спёрли! Пока я тут спал!.. – я был ошарашен этим открытием.
– «Кажись», «спёрли»! Выражаешься, как деревня! Ещё называешь себя интеллигентным человеком! – зло проговорила Марта. – Твои часы на каминной полке уже две недели лежат, с последней дискотеки. Уже три часа дня.
Я медленно начал движение через парковку к выезду. Нужно что-то сказать, но я боялся вызвать гнев Стальской; я берёг её нервную систему.
– Как твои «зубы»? – сочувственно, но твёрдо спросил я.
Марта отвернулась и молчала. В отражении правого зеркала заднего вида я видел её лицо; огромные солнечные очки, напряжённая складка между бровей. Вдруг подбородок Стальской дрогнул, моё сердце пропустило удар. Я резко остановил машину и, для пущей убедительности, рванул вверх ручной тормоз. Марта забыла свой плаксивый порыв и вопросительно уставилась на меня.
– Слушай, Марта! Мы сейчас с тобой заедем в магазин, потом возьмём суши на вынос, а потом рванём в одно местечко на берегу Волги и накушаемся водки до потери совести. Будем весело орать и материться; будем громко слушать музыку и проклинать человечество, и пить водку, и есть вкусности всякие, и радоваться весне, и мочить ноги по колено, и… и… подпевать магнитофону… Я буду показывать перед тобой свою молодецкую удаль, буду остроумно шутить и нелепо ухаживать за тобой… А ты… ты будешь танцевать, будешь снисходительно улыбаться и придумывать мне всякие смешные прозвища!.. А? А?! Решено!
«…Do you think we'll be in love forever?
Do you think we'll be in love?..»
– Зачем я тебе, Вадим? – из-под тёмных очков по щекам Марты лились слёзы.
– Заткнись, дура! – заорал я и ударил несколько раз сжатыми кулаками по рулю. – Просто, заткнись… – на этот раз еле слышно прошептал я, отвернувшись в другую сторону.
«…Baby put on heart shaped sunglasses
Cause we gonna take a ride…»
Марта подняла очки на голову и закрыла лицо ладонями. В следующее мгновение Стальская обвила мою шею руками, притянула к себе и горячо зашептала в самое ухо:
– Спасибо, милый, спасибо…
Два раза подряд поцеловала в губы, оставив вкус соли. Бессонные ночи и сопутствующие события порядком расшатали мои и без того игрушечные нервы. Я балансировал на грани комы и бесстыдной истерики. Марта всё ещё держала мою голову у своего лица; её ресницы щекотали мне ухо; слёзы и сопли, казалось, склеили нас навеки. Время юношеского мозгокрутства подошло к концу. Мы уже были другие.
Вот она меня отпускает. Вытирает тыльной стороной ладони мои и свои щёки, настраивает зеркало заднего вида на своё лицо. Последний взгляд на отражение, – как ни в чём не бывало. Приглаживает волосы, поправляет складку рубашки на груди. Манжеты… Смотрит на меня тёмно-тёмно-синим взглядом. Кончик языка скользит по пересохшим губам и исчезает за такой знакомой скептической усмешкой. Очки, как забрало опускаются на лицо. «Кх… Кх… Мм…», – произносит Марта Стальская, а потом сразу:
– Кто-то грозился отвезти на пустынный берег Волги, накормить вкусняшками и споить водкой?.. – южно-калифорнийская улыбка озарила парковку среднеповолжской больницы.
– Я ничего не говорил про «вкусняшки», я говорил про вкусности. Это две большие разницы, как говорят у вас в Одессе. Хотя, твоя интерпретация мне больше нравится, – я понял, что всё плохое позади, а впереди только хорошее.
– Вы будете болтать, господин Аронов, или заведёте свой полу-мачо-мобиль и выкрутите до отсечки в направлении вышеперечисленных соблазнов?.. – Марта скинула полусапожки и положила ноги около рычага коробки передач.
– Хм… Дайте подумать, госпожа Стальская. Я выбираааюю… «До отсечки!»
– И диетической «Mountain dew», – велела Стальская.
Машина, вильнув задом, выехала на проезжую часть и, по автобусной полосе, пренебрегая правилами дорожного движения и нормами морали, долетела до поворота направо. Водитель этой машины в это время думал: «Если я хороший человек, то только в самом плохом смысле этого слова».
*****
С того самого момента как машина скрылась за поворотом, эти двое больше не расставались, а примерно через шесть недель, не сказав никому ни слова (очевидно поняв выражение «таинство брака» слишком буквально), поженились. И закроем эту тему.
«…Say it's gonna be alright
Hit me my darling tonight
I don't know why but I like it
Gotta get back to the wire
Give it up give it up, live it up live it up…»
Любое движение, – во времени или в пространстве, –
это вопрос денег
Г. Стальский
Глава о тринадцатом выпуске
La
Critic
’и, хотя какого чёрта
Переписка в Твиттере Г. Стальского
В.А.: Новый бенефис Джейсона-нашего-Стетхема. «Шальная карта». Нечто среднее между артхаусным «Револьвером» и всеми остальными фильмами со стариной Джейсоном. В этой истории, наш любимый «бывший спецназовец» раздаёт пиз… не весь фильм напролёт, а только немного в середине и много в конце. Рекомендую к просмотру.
Г.С.: Фильм «Моя Госпожа» примечателен актрисой первого плана. Обаяние врождённого порока на фоне наивных садо-мазо, БДСМ, ГИБДД и прочих унижений.
*****
А что касается тринадцатого номера рекламной брошюры La Critica, то её всегда можно отыскать в центральной библиотеке нашего города.
Фармацевтика в союзе с природой способны устроить такое,
перед чем смерть покажется пикником на взморье
М. Веллер
Глава о том, как мы ехали от Бимерзкого. Ехали-ехали и приехали
02 мая.
В восемь часом вечера мы втроём приехали к Сицилии в «Фанерный Пейзаж». Выдача зарплаты и короткий разговор заняли пятнадцать минут. В половине девятого мы поднимались в лифте на предпоследний этаж жилого комплекса «Суворовский», чтобы встретиться с нашим адвокатом. Бимерзкий быстро справился с официальной частью, а именно с запиранием наших денег в своём сейфе, и перешёл к неофициальной в виде дурацких разговоров, в которых были такие фразы как: «Дорогая, ты сегодня останешься дома?»
Когда мы спускались в лифте вниз, Марта сказала: «Я ему завра всё расскажу». «Ладно», – ответил я, смотря в одну точку. «Серьёзно. Завтра. С глазу на глаз», – заверила меня Стальская. «Хорошо», – ответил я. «А мне расскажете?» – и так обо всём догадавшись, спросил Стальский.
Мы умирали с голоду, но не поддались порыву поужинать в городе, а решили доехать до домашней еды Джессики. Как назло на выезде из города дорожная полиция останавливала почти все автомобили с целью тщательного досмотра и мозгоклюйства. «Аронов-гад, выбрасывай всё из окна!» – наполовину в шутку, на три четвёртых всерьёз сказал Стальский. У меня ничего не было (с собой), поэтому мы с лёгким сердцем остановились по мановению полосатого жезла. Сам досмотр не занимал много времени, а вот очередь на него занимала.
– У тебя давно эти конфеты лежат, – сказал я Марте, указывая на коробку грильяжа на задней полке. – Откроем, если они не испортились.
– Камни не портятся, – пошутил Стальский.
– Это кто-то вместе с цветами подарил после съёмок «Завтрака», – сказала Марта. – Посмотри срок годности.
– Ты никогда не приносила домой цветы, – заметил я. – Часто дарят?
– Каждый раз, – сказала Стальская. – Всем девочкам-ведущим дарят цветы.
«Надо бы подарить Мартке цветы», – сделал я мысленную заметку, отправляя в рот первую конфетку.
– Ну-ка, – потянулся рукой Глеб и сцапал сразу две конфеты.
Затем и Стальская взяла конфету.
Когда инспектор подошёл к нашей машине, мы уже спороли полкоробки грильяжа и страдали чувством вины за испорченный аппетит.
– Инспектор, не желаете конфетку, – с заднего сиденья спросил я, протягивая коробку.
– Нет, благодарю, – ответил служитель автозакона. – Документы в порядке?
– Да, в полном, – открывая разрисованный под хохлому клатч от D&G и протягивая права, ответила Стальская.
Инспектор посветил фонариком на карточку водительского удостоверения и, вместо того, чтобы спросить свидетельство о регистрации и страховку, расплылся в улыбке и спросил:
– Марта Стальская, можно я с вами сфотографируюсь?
Пока происходила селфи-сессия, мы с Глебом съели ещё по конфете.
– Запрячу фотку поглубже, – сказал инспектор, водя по экрану своего Яблока, – чтобы жена не нашла. Хи-хи.
Пожелав удачи в творчестве и личной жизни, полицейский отпустил нас без досмотра.
Нам предстояла ещё одна остановка в пути, – в магазине, чтобы купить свежий хлеб.
Через пятнадцать минут мы вошли в дом и расползлись по ванным комнатам с целью мытья рук. Джессика тем временем разогревала ужин.
Собравшись в гостиной через пять минут, мы расселись кто куда в ожидании последних штрихов в картине нашей трапезы.
– Ох, чёрт, такой фильм страшный посмотрел!.. «Голод» называется. Как раз в тему, – Стальский нервно крутил самокрутку, сидя на диване перед включенным телевизором.
– Что? «Голодные игры»? – рассеянно спросила Стальская, не отрываясь от чтения с планшета.
– Какие, нахер, «Игры…»?!.. – заворчал Глеб. – «Голод». Фильм про лидера ирландской республиканской армии, который заморил себя голодом в тюрьме.
– Про иракского лидера? Ммм… Интересно, – покачивая головой и продолжая читать, сказала Стальская.
– Блин, отвали со своими иранскими лидерами, глухая тетеря… – прошипел Глеб, взглядом подгоняя Джессику.
Я тоже порядком проголодался. Конфеты, казалось, только усилили чувство пустоты в желудке. Вообще-то я чувствовал себя нехорошо, какое-то обезвоживание, что-ли.
– Это тот фильм с Фасбиндером в главной роли? – чтобы отвлечься от своего плохого состояния здоровья спросил я у Глеба.
Глеб с гримасой отчаяния посмотрел на меня, как будто ничего не понимая, спустя несколько секунд ответил:
– Да-да, этот самый фильм.
Лицо Стальского отразило боль и страдания. У меня в животе в этот миг сильно кольнуло.
– А-а, ч-ч-чёрт!.. – прошептал я.
Со стороны интерната, несмотря на поздний час, раздался звук тяжёлой строительной техники.
– Опять эти дятлы! – заорал Глеб, так что все, кроме Марты вздрогнули.
Не меняя позы, Марта сказала:
– Точно! Опять эти дятлы!
Долю секунды я удивлялся, потом почувствовал солидарность со Стальскими и отчаянное негодование по поводу того, что нас беспокоят этими звуками. А, почти задыхаясь от злости, зашипел:
– Опять эти… эти… дятлы!..
Здесь происходило какое-то безумие, но причина от меня ускользала; меня затошнило, а потом сразу перестало тошнить.
– Хотя какая разница. Нам не так уж мешает этот звук, тем более он не продлится долго, – тоном аутотренинга сказал Глеб.
Я посмотрел на Марту. Она, не отрываясь от чтения, сказала:
– Хотя, конечно, да… Нам не слишком уж мешает этот звук, к тому же он не продлится долго.
Я хотел сказать, что мой ум отказывается понимать происходящее, но, с ужасом заметил, что говорю следующее:
– Справедливости ради, скажу: нам не больно-то мешает это тарахтение, ведь оно длится всего ничего.
Было очевидно, что мы втроём пребываем в плену солидарности, находясь в плену одного вещества. Последние полминуты, Норма стояла около холодильника и с ужасом следила за происходящим.
– Горло… – прошептал Стальский и скатился с дивана на пол, приземлившись на лицо.
Со стороны Марты произошло какое-то движение, а также раздался лёгкий стон. Стальская со стуком уронила планшет на стойку, и дрожащим голосом проговорила: «Моя голова…», – после чего, почти не сопротивляясь, упала на пол. Я ощутил себя китом, выброшенным на берег, который слишком тяжёл для того чтобы дышать без воды. Картинка в поле моего зрения сменила угол, – я лежал на полу и смотрел на Стальских и ноги Нормы. Я не мог говорить.
– Норма! Норма! – раздался звук голоса Глеба, – Скорую помощь… Марка… Конфеты в Танке… Марк… Скорая помощь в Танке… Звони конфетам…
– Норма-Норма… – просипела Стальская, подражая интонации брата.
Это последнее околочеловеческое, что я запомнил.
*****
За те пять или шесть часов, что мы ждали реанимации, я ни на минуту не терял сознание. Чудинская скорая помощь приняла решение везти нас в городскую больницу. Все трое ехали на разных каретах. Как на бал.
Пока в лаборатории делали анализ оставшихся четырёх конфет грильяжа, нам промыли желудки и сделали клизмы, а потом мы с Глебом лежали неподалёку друг от друга на каталках в коридоре. Стальской в поле нашего зрения не было. Всё это время мы не могли самостоятельно двигаться и даже держать головы. Мы могли говорить.
Итак, мы с Глебом разговаривали. Болтали и смеялись на весь этаж. Кто-то из нас спросил у другого: «А где Марта?» Следующие мням-мням-мням минут мы орали: «Марта! Марта!» кто громче. Потом мы катались на каталках наперегонки, что в последствие оказалось вымыслом упоротого мозга.
В какой-то момент пришла медсестра и вколола нам что-то по вене. Перекинувшись напоследок очередными шутками, мы уснули. Мне приснилось, что мы ждём в гости президента Северной Кореи и очень по этому поводу волнуемся. Я же, не желая бить челом перед «уважаемым гостем», покрасил волосы в белый цвет и ушёл в баню читать газету.
*****
03 мая.
– А у гражданина… Стальского ещё и кокаин.
Я открыл глаза и сфокусировал взгляд. У изножья моей больничной койки стояла женщина в белом халате с фонендоскопом вокруг шеи и зачитывала что-то с металлического планшета с прищепкой на ухо мужчине в накинутом поверх костюма халате. Увидев, что я пришёл в сознание, врачиха вышла из палаты.
Уже в силу сформировавшейся привычки, я повернулся налево, надеясь на соседней койке увидеть Стальского. Глеб не подвёл, – он мирно посапывал на соседней кроватке.
– Очнулись, господин Аронов? – задал риторический вопрос мужчина, доставая из недр своих одежд удостоверение сотрудника МВД и разворачивая его перед моими замутнёнными очами. – Давайте побеседуем о произошедшем.
– Где Марта? – разлепляя спёкшиеся губы, промямлил я.
– Вадим, будет лучше, если я буду задавать вопросы, а вы отвечать, – тоном умника, как мне в тот момент показалось, проговорил мужчина.
– Где Стальская, придурок?! – мгновенно озверел я, вскочил с кровати и тут же рухнул на пол.
– А! Сукккка! Не закапывайте, я живой!!! – раздался с соседней койки возглас моего партнёра.
Я засмеялся сумасшедшим смехом и снова растянулся на полу.
– Не бойся, Стальский, тебя откопали, – весело прокричал я с пола.
– Ты где, Аронов?! – полным ужаса голосом прошептал Глеб. – Мы погибли, Аронов, я так и зна-а-а-ал!..
– Не гони, друзззжисче! – весело воскликнул я, ползя по полу в сторону его койки. – Сейчас я найду Марту, и мы отсюда уберёмся.
Оперуполномоченный молча наблюдал за этой нездоровой сценой (из нашей с Глебом повседневной жизни, ха-ха!).
– Вот ты где, гад! – выпрыгивая из-под кровати Глеба прямо перед его лицом, воскликнул я и ухватился за его подушку, как за спасательный трос вертолёта.
Стальский напугался и скуксился. Мне стало его жалко. Он тонким голосом проговорил:
– Я навсегда парализован, Вадим. Ты будешь за мной ухаживать до старости? Ты не бросишь ведь меня в доме для престарелых?
– Ну, конечно, не брошу, – ласково проговорил я, гладя по голове Глеба. – К тому же ты не парализован, просто тебя ещё таращит. С непривычки-то.
– Ты уверен в этом? – недоверчивой плаксивой интонацией спросил Глеб.
– Конечно, уверен, – улыбнулся я, а потом якобы нахмурился и спросил: – А кто зажал от меня кокос?
– Кто? – тоже улыбаясь, спросил Глеб.
– Вот кто?
– Я?
– Ты.
– Меня угостили, – с глупой улыбкой сказал Глеб.
– Хочешь сказать, что это не из лягушки с выпученными глазами? – недоверчиво прищурившись, спросил я.
– Неа, честное слово, не из лягушки, – заверил меня Глеб, а потом, заметив присутствие постороннего, спросил: – А кто это?
– Вы кто, мужчина? – оборачиваясь, строго спросил я.
– Оперуполномоченный Габдрахманов. Необходимо…
– Это Габдрахманов, – возобновил я разговор с партнёром. – Ты лежи и отдыхай, а я сползаю, найду Марту. А потом мы поедем домой к Джессике.
Я отпустил концы глебовской подушки и скатился на пол.
– Эй, стой! – встрепенулся Габдрахманов, когда я начал переползать порог.
В этом момент в палату, перепрыгнув через меня, вбежала врач и дрожащим голосом воскликнула: «Что здесь, Святые Небеса, происходит, вашу мать?!» Я решил, что мне не стоит отвлекаться на разговоры с первым встречным-поперечным и продолжил свой тяжкий путь гусеницы.
– Ну-ка хватайте его, – скомандовала женщина-врач, и я почувствовал на плечах крепкие руки Габдрахманова.
Им двоим – врачу и оперу – не составило большого труда уложить меня в кровать и привязать руки и ноги эластичными бинтами. Стальский же подобных мер в отношении себя не требовал, так как считал себя парализованным. Всё это время, что они меня усмиряли, я орал как свинья и требовал отвести меня к Марте Стальской.
– С ними сейчас бесполезно разговаривать, – сказала врачиха полицейскому, когда я переводил дух между своими воплями.
Спустя какое-то время ко мне присоединился Стальский, и мы начали орать по очереди. Со стороны это выглядело подлинным дурдомом. Улучив мгновение тишины, врач сказала Габдрахманову: «Побудьте здесь, я схожу за лекарством». Через минуту она вернулась с маленьким металлическим подносиком, на котором лежали два шприца с прозрачной жидкостью. Я, не переставая ритмично вскрикивать, без сопротивления дал сделать себе укол в вену. «Не сопротивляйся, друг», – сказал я Стальскому, видя, что он боится укола.
Прошла минута или две. Орать уже не хотелось. Кровать начала качаться, подобно качели или колыбели. Когда мой разум уже почти померк, в палату вошёл Бимерзкий и с порога строгим голосом обратился к врачу и Габдрахманому:
– Кто вам позволил допрашивать моих клиентов в моё отсутствие?! Их отравили. Вот заключение лаборатории.
– Эй, Марк, – умирающим голосом позвал я.
– Что? – не слишком приветливо отозвался Бимерзкий.
– Что с Мартой? – теряя фокус зрения, спросил я.
Дважды Мерзкий не торопился с ответом.
– Что с ней? – из последних сил спросил я.
«С ней всё будет в порядке», – услышал я сквозь пелену забытья и… уплыл в темноту.
«Ты скажешь: «How much?»
Я скажу: «Fuck you!»
Каждый хочет чужую,
Никто не хочет свою»
БГ
Глава о восьмой заповеди, «Неустоявшихся моральных новшествах» в «Храме Бесстыдства», «Ромашке Познания», лучших применениях галстукам, мисс Конгениальность, мистере Конь-генитальность и Человеке на Луне
22 мая.
Вот уже пару недель мы жили безо всяких злоключений. И, чёрт возьми, мне нравилась такая жизнь.
В этот день я, как самый ничем не занятый, ездил платить за коммунальные услуги за свою квартиру и квартиру Стальских. В три часа дня – как раз кстати – позвонила Сицилия, – у неё для меня был новый материал, – для июньского номера La Critic’и.
– Как у вас дела? – пространной интонацией спросила меня Владимировна. – На здоровье не жалуетесь?
Она, конечно, имела в виду тот случай, когда нас отравили грильяжем.
– Всё в порядке, СициМировна, спасибо, – ответил я.
– Что уж там в итоге оказалось? – попросила напомнить она.
– В основном «Тарен». Он раньше входил в комплект аптечки индивидуальной, являясь противоядием от некоторых видов химического оружия…
– Понятно.
– Такие дела. И ещё там нашли какую-то хлорид-диоксид-моногидраза… Лаборант говорила, я не запомнил.
– Ясно.
По факту покушения завели уголовное дело. Бимерзкий настоял на том, чтобы мы написали заявление, во много потому, чтобы нас самих не привлекли за употребление запрещённых препаратов. Это была его линия защиты. Следственные органы в рамках расследования прокрутили все записи с камер наблюдения в здании телекомпании «Кефир», но выяснить кто принёс «заряженную» коробку конфет не представилось возможным ввиду давности событий. Как я уже говорил, конфеты лежали в Танке уже довольно долго. Ещё следователи снимали отпечатки с самой коробки и даже звонили в Санкт-Петербург на фабрику им. Крупской. Интересно, что они спросили? «А грильяж с «Тареном» у вас выпускается? Может какая-нибудь ограниченная серия, специально для Грушинского фестиваля?»!
– Хорошо, – задумчиво проговорила Сицилия. – Ладно. Передавай привет Марте.
*****
После «Фанерного Пейзажа» я поехал к себе на квартиру, чтобы в одиночестве изучить материал из жёлтого конверта. Увлёкшись работой (да-да, я могу увлечься работой), я не заметил, как стемнело. Пора было собирать бумажки и мчать домой, чтобы после нежных объятий со своей Кариатидой, продолжить работу над статьёй в компании «славной настойки» (читай – «любого крепкого алкогольного напитка»).
Для разнообразия я решил выехать из города не кратчайшим путём, а через мост «Тысячелетие», – оттуда открывался захватывающий вид на обе половины города. Минув мост я съехал в небольшой туннель, и в этот момент по крайне левой полосе, моргая ксеноном, промчался красный Ягуар с чёрной тканевой крышей. Пролетая мимо моего левого борта мотор Ягуара взревел ещё сильнее, и эхо прокатилось под сводами подземного переезда. Я с улыбкой проводил, превращающийся в точку на горизонте, красный родстер. Дорогие понты, сколько себя помню, не оставляли меня равнодушным. Может мне показалось, но вроде номер у этого монстра был: «к001рт». Да разве ж его разглядишь, когда он перемещается со скоростью двести пятьдесят.
Когда я уже почти выехал на шоссе, зазвонил телефон. «Шуба», – прочитал я имя абонента. С секунду поколебавшись, я нажал «Ответить».
– Эй, приве-е-ет, как дела? – начал я разговор.
– …………
– Ммм…
– …………
– Вынужден ответить отказом, пупсик, – смеясь, ответил я.
– …………
– Нет, а что вы меня раньше не звали, когда я был…
– …………
– Никакого веселья не хочу.
– …………
– Чтобы отдыхать, нужно работать, а я…
– …………
– Веселитесь, вы заслужили. А я поеду домой репетировать семейную жизнь.
– …………
– И это… Спасибо, что позвал. Извини.
– …………
– Тебя туда же.
Разговор завершился. Я ехал и улыбался. Чему конкретно? Даже не знаю. Тому, что у меня, у нас всех всё хорошо. А Шуба меня звал на какое-то досужее мероприятие, на котором они с Глебом постоянные резиденты. Что именно за мероприятие Егор не уточнил, пытаясь заинтриговать меня. «Ты же журналист, исследователь…» – привёл, подсказанный Стальским, аргумент Егор, чем меня несказанно посмешил. Но для меня больше не существовало интересных мероприятий, кроме тех, что были у нас с Мартой. Вот, скажем, два дня назад: приезжаю домой, захожу в гостиную, а там никого нет. Только записка на столе. От Стальской. В ней написано: «Поднимись в бар на третьем этаже», и сердечко нарисовано.
Я поднимаюсь и что я вижу. Играет спокойная музыка. Свет везде выключен, только над баром и стойкой горят две тусклые лампочки. Джессика в фартуке и белой рубашке стоит за стойкой и натирает бокал вафельным полотенцем. Стальская, одетая в вечернее платье с открытой спиной, делает вид, что смакует мартини и в мою сторону даже не смотрит. Я включился в игру. Подсел рядом и махнул «бармену», мол «как обычно».
– Что ты пьёшь, милая? Мартини? – обратился я к «прекрасной незнакомке».
Стальская-незнакомка смерила меня оценивающим взглядом и промолчала.
– И повторите заказ для леди, – велел я «бармену».
Когда наши заказы были готовы, я возобновил общение.
– Так что… Как твоё имя, красавица?
– Мария, – промолвила Марта. – А твоё?
– Можешь звать меня Корнелиус, – сказал я.
Стальская сдержала порыв рассмеяться и продолжила игру. Отпив из своего олдфэшна чёрного Джонни, я, изображая матёрого соблазнителя, спросил:
– Как ты развлекаешься, детка?
Стальская перевела на меня томный взгляд и произнесла:
– Яблоки.
– Что?! Яблоки?.. – я с трудом придерживался роли; это всё было довольно смешно.
– Ем яблоки, – подтвердила «незнакомка».
– Яблоки?! Я не ослышался?
– Нет, ты не ослышался. Яблоки.
– Есть у меня яблоки, – сказал я, снова отпивая.
– Правда?! – проявила эмоции «незнакомка».
– Правда. Они у меня в номере. У меня номер в этой гостинице. Поднимемся, красавица?
– А у тебя точно есть яблоки?
– Точно, – беззвучно смеясь, проговорил я.
– Пойдём тогда, – она залпом прикончила свой мартини и съела оливку.
– Идём, – сдёргивая пиджак со спинки барного стула, сказал я и отправился вслед за «незнакомкой», легонько касаясь её обнаженной спины.
Мы сделали вид, что поднялись в мой номер, а на самом деле спустились на второй этаж и закрылись в мартовской спальне. Почему не в моей? Потому что у неё матрас лучше.
Кто-то скажет, что подобные игры практикуют пары, у которых отношения стали остывать. А-неа. Скажу по секрету: игры практикуют все, у кого есть фантазия.
И вот скажите теперь мне, – зачем мне нужны глебовско-шубовские тусовки, когда моя жизнь сложилась.
Я проехал ещё два или три километра по трассе, когда Эдит Пиаф на моём мобильном снова запела. На этот раз Стальский.
– Чего тебе надобно, Старч…ский? – спросил я.
«Тебе надо это увидеть, брат», – безапелляционным тоном заявил Глеб. Я, даже не думая притормаживать, ответил:
– Я уже всё видел, малыш. Сериалы, Стальский, сериалы.
«Просто поприсутствуй. Заодно заберёшь меня. Если я не смогу сам сесть за руль…»
– Да, блин, не хочу я тусоваться, я домой хочу! – воскликнул я.
«В этом есть практическая польза, как ты не поймёшь! Познакомишься с влиятельными людьми города. Не всё же в Астрале летать». Последней фразой Глеб затронул живую струну. «Сделай это для меня». Я слишком многим обязан этому человеку, чтобы отказывать по мелочам; Глеб знал, что я знаю это, и он на это рассчитывал.
– Чёрт с тобой. Куда подъехать?
«Знаешь бывшую швейную фабрику в посёлке Левченко?»
– Чего?!
«Ладно, въедешь в Левченко – перезвони, – я тебя сориентирую».
– Бле-ан… – прошептал я и, улучив благоприятный момент, развернулся через две полоски.
Снова двигаясь в сторону города, набрал Стальскую и рассказал ей всё, что знал, а именно, что Глеб и Шуба позвали меня на какую-то тусовку, что я ехать не хотел, и что они настояли. Марта решила повеселить меня коротким рассказом о том, как десять минут назад она пыталась самостоятельно сварить пельмени и кинула в кипящую воду красный перец, после чего они с Джессикой задохнулись.
– Ты научишься, – нежно сказал я.
«А ведь кориандр тоже можно использовать во время готовки пельменей?» – спросила она.
– Нет, лучше не надо, – почувствовав плохое предчувствие, сказал я.
«Но, милый, я его тоже кинула. Там в баночке, в пакетике было совсем мало. Этот кориандр, оказывается, выглядит как прессованный кофе. Я весь использовала».
– Чёрт!.. – прошептал я.
«Что?»
– Ты умница, – похвалил я. – Я бы хотел сейчас приехать домой и поесть приготовленные тобой пельмени.
«У… Какая самоотверженность, ми-и-илый…» – похвалила Стальская.
– Пока, красавица.
«Я тебя жду», – сказала она напоследок.
Через пятнадцать минут я въехал в посёлок Левченко и набрал Стальского. Он как назло долго не брал трубку. На шестой гудок таки взял.
