В. П. Лукьянин
Эвакуация. 1941—1942 гг.
3. Попытка «детского мата»
«Захват Москвы не имеет большого значения»
И снова данные от историка М.И. Мельтюхова: «Для операции “Барбаросса” из имевшихся в вермахте 4 штабов групп армий было развернуто 3 (“Север”, “Центр” и “Юг”) (75 %), из 13 штабов полевых армий – 8 (61,5 %), из 46 штабов армейских корпусов – 34 (73,9 %), из 12 моторизованных корпусов – 11 (91,7 %). Всего для Восточной кампании было выделено 73,5 % общего количества имевшихся в вермахте дивизий. Большая часть войск имела боевой опыт, полученный в предыдущих военных кампаниях. Так, из 155 дивизий в военных действиях в Европе в 1939–1941 гг. участвовали 127 (81,9 %), а остальные 28 были частично укомплектованы личным составом, также имевшим боевой опыт. В любом случае это были наиболее боеспособные части вермахта. Военно-воздушные силы Германии развернули для обеспечения операции “Барбаросса” 60,8 % летных частей, 16,9 % войск ПВО и свыше 48 % войск связи и прочих подразделений»[51].
Резюмирую эту информацию совсем коротко: примерно три четверти вооруженных сил Третьего рейха (а остальные несли свою разбойную службу по всей захваченной Европе), закованные в броню, оснащенные мощными моторами, поднаторевшие в победах, в предрассветный час выходного летнего дня по сигналу «Дортмунд», полученному накануне в полдень, одновременно и внезапно огненным и стальным валом обрушились на советскую землю. Тщательно просчитанный и безупречно подготовленный удар принес ожидаемый результат. Один из главных разработчиков этого плана – знакомый уже читателю генерал-полковник Франц Гальдер, – подытоживая первый день кампании, предполагающей молниеносный разгром СССР, с удовлетворением «потирал руки»: «Наши наступающие дивизии всюду, где противник пытался оказать сопротивление, отбросили его и продвинулись с боем в среднем на 10–12 км! Таким образом, путь подвижным соединениям открыт».
Нельзя сказать, что все у завоевателей проходило совершенно гладко. В одном случае путь танковому соединению преградил «труднопроходимый лесной массив (сомнительно, чтобы этого нельзя было избежать)», в другом пришлось обходить болота, в третьем наткнулись на не замеченную раньше разведкой моторизованную группу РККА, но автор дневника не сомневается, что она будет разбита и тем самым «оперативный успех танковой группы Гудериана будет обеспечен». Но это же мелкие царапины на лаковом панно!
В оперативном дневнике одного из главных военачальников армии вторжения эмоции были бы неуместны, но сквозь бесстрастные строки деловых записей просачивается прямо-таки ликование: «Командование ВВС сообщило, что наши военно-воздушные силы уничтожили 800 самолетов противника (1‑й воздушный флот – 100 самолетов, 2‑й воздушный флот – 300 самолетов, 4‑й воздушный флот – 400 самолетов). Нашей авиации удалось без потерь заминировать подходы к Ленинграду с моря. Немецкие потери составляют до сих пор 10 самолетов». И о том же в несколько ином ракурсе: «Командование ВВС сообщило, что за сегодняшний день уничтожено 850 самолетов противника, в том числе целые эскадрильи бомбардировщиков, которые, поднявшись в воздух без прикрытия истребителей, были атакованы нашими истребителями и уничтожены».
Естественный после таких донесений итог первого дня: «Задачи групп армий остаются прежними. Нет никаких оснований для внесения каких-либо изменений в план операции. Главному командованию сухопутных войск не приходится даже отдавать каких-либо дополнительных распоряжений». Все идет строго по плану!
А дальше (напомню процитированное): «путь подвижным соединениям открыт».
О каких задачах упоминает начальник ОВХ? Куда дальше предстоит двигаться «подвижным соединениям»?
Тут уместно напомнить о выступлении Гитлера на совещании 5 декабря 1940 года, где фюрер очертил контуры будущего плана «Барбаросса». Там содержался принципиально важный для него тезис – «уничтожить жизненную силу России». При этом особо подчеркнул: «Сосредоточить крупные силы в южной группе армий», и в то же время: «Захват Москвы не имеет большого значения».
Кстати, последний тезис, про Москву, был не очень понятен даже ближайшим сподвижникам фюрера: если собрались разрушить государство, так надо же нанести смертельный удар по его системе управления, – с чего, как не с захвата столицы, начинать эту операцию? В предыдущей главе я уже упоминал, что в начальный период войны был момент, когда генералам хотелось форсировать захват Москвы, несколько перераспределив силы между южным и центральным направлениями. Идею высказал генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Центр»; с ней согласился Гальдер. По этому поводу состоялось даже совещание в штабе группы армий «Юг», в котором участвовал сам Гитлер. Гальдер почему-то там присутствовать не смог, его представлял зам – Фридрих Паулюс. И вот чем это обсуждение завершилось (цитирую все тот же дневник): «Фюрер опять недвусмысленно отклонил эти предложения. Он опять продолжал свою песню: “Вначале должен быть захвачен Ленинград, для этого используются войска группы Гота. Во вторую очередь производится захват восточной части Украины. С этой целью войска группы Гудериана привлекаются для ликвидации сопротивления противника у Гомеля и Коростеня. И только в последнюю очередь будет предпринято наступление с целью захвата Москвы”» (6 августа 1941 года).
Читатель, конечно, заметил, что автор дневника в этой записи отозвался о своем фюрере довольно непочтительно. Конечно, это «за глаза» – в дневнике, не предназначенном для посторонних глаз. Однако за этой непочтительностью стоит любопытная проблема, о которой стоит сказать несколько слов отдельно.
Несмотря на то, что генералы рейха истово выполняли волю фюрера (за что наиболее рьяные из них были сурово и совершенно справедливо осуждены Нюрнбергским трибуналом), единомышленниками с вожаками нацистов они не были. Были они, выражаясь сегодняшним языком, технократы, то есть профессиональные военные, увлеченно и по-своему даже талантливо делающие свое дело и предпочитающие не марать руки в «грязном деле» – в политике. Гитлера они приняли потому, что он предоставил им широкое поле профессиональной деятельности; им импонировало, что он был очень заинтересованным «работодателем», а порой даже обнаруживал неординарную сообразительность (как в том случае, когда поддержал Манштейна во время французской кампании). Но в принципе он все же был не из их среды, в военных делах они считали его дилетантом. Тем, я думаю, объясняется, что «технократ» Гальдер не только в дневнике не раз отзывался о фюрере не очень почтительно, но порой позволял себе и «прилюдно» вступать с ним в спор. За инакомыслие в стратегических вопросах он в сентябре 1942 года был смещен с должности начальника ОКХ, а потом и вовсе заподозрен в причастности к заговору против Гитлера (в июле 1944 года), так что конец войны застал его в концлагере Дахау, из которого его освободили американцы… Собственно, потому мы сегодня имеем возможность читать его дневники: он расшифровывал свои стенографические записи уже после войны.
Однако речь сейчас не о Гальдере, а о том, что многоопытные гитлеровские генералы предлагали фюреру сконцентрировать силы на захвате Москвы, а он это предложение отклонил, чем вызвал их недоумение. Между тем все естественно: Гитлер определял цели, а генералы-«технократы» – лишь средства достижения таковых; знать о целях им было не обязательно, ибо выходило за рамки их служебной компетенции.
Случай, которого я сейчас коснулся, иллюстрирует это «разномыслие»: фюрер заявил о намерении уничтожить «жизненную силу России», и они вообразили, будто эта сила заключена в кремлевских правителях. Но он ведь думал вовсе не так!
Вот что конкретно говорилось о целях восточной кампании в подписанной Гитлером директиве № 21 «Барбаросса»:
«Общий замысел.
Основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено.
Путем быстрого преследования должна быть достигнута линия, с которой русские военно-воздушные силы будут не в состоянии совершать налеты на имперскую территорию Германии.
Конечной целью операции является создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга – Архангельск. Таким образом, в случае необходимости, последний индустриальный район, остающийся у русских на Урале, можно будет парализовать с помощью авиации»[52].
Как видите, ни о советской столице, ни о московском руководстве тут нет ни слова. И не могло быть: о своем крайне уничижительном отношении к «еврейско-большевистской» власти Советской России Гитлер высказался еще в «Mein Kampf» и с тех пор мнение не переменил, а план «Барбаросса» разрабатывался, при всех прочих предпосылках, еще и в расчете на то, что, если сильно ударить по главной опоре этой власти – вооруженным силам, – то власть сама собою рухнет.
Однако и не Красную армию он имел в виду, говоря о «жизненной силе России». Армию он планировал уничтожить первым же мощным ударом прямо на границе, но тем задача не решалась. Гитлер резонно опасался, что и армия, и презираемая им «еврейско-большевистская» власть, и другие государственные институты могут возродиться в каком-то виде после самого сокрушительного разгрома, если не уничтожить…
А вот что именно, по его мнению, нужно было уничтожить, чтобы Россия уже никогда не смогла возродиться ни в «большевистском», ни в каком ином варианте? Прямого ответа на этот вопрос ни в дневниковых записях Гальдера, ни, тем более, в радиообращении Гитлера после нападения на СССР нет. Напрямую об этом не говорится и в директиве «Барбаросса», поскольку она адресована не политикам, а генералам.
Но косвенные указания на действительные цели в тексте директивы найти легко!
Что бы, по-вашему, значило такое стратегическое решение: разгромив армию противника на самой границе и вступив на территорию обреченного на разрушение государства, армия вторжения почему-то не развивает этот успех, устремившись единым разрушительным валом из огня и стали до самой советской столицы, а разделяется на три потока, которые двигаются в разных направлениях? Три железных клина, не встречая уже (как предполагалось) серьезного сопротивления, разрезают немереные российские пространства, как студень, и в кратчайшие сроки достигают рубежа, не столь уж удаленного от Москвы на восток. Но на том рубеже – стоп! Продвигаться дальше нет нужды. И захват Москвы «не имеет значения». В принципе, допускалось, что бронетанковые колонны, двигающиеся к назначенным рубежам, могут обойти ее с севера и с юга, и она, просуществовав некоторое время в виде анклава, рухнет, как и «еврейско-большевистская» власть, сама собой.
Так чем же привлекал Гитлера и ближайших его сподвижников тот рубеж, которого достигнуть было предписано как можно быстрее? Если присмотреться, о том ведь достаточно внятно сказано в процитированном фрагменте: по достижении названной линии у русских останется «последний индустриальный район», да и тот далеко – на Урале; возникнет нужда – его можно будет просто разбомбить, не посылая туда наземные войска.
Стало быть, остальные индустриальные районы к тому моменту будут уже ликвидированы, ибо практически все они расположены западнее того рубежа. В том и заключается «креативный» смысл замысла операции «Барбаросса»: разгромив армию противника уже на границе и не давая ему опомниться, оккупировать его основные индустриальные районы. Тем самым, с одной стороны, лишить «еврейско-большевистский режим» военно-промышленной опоры (так что он неминуемо рухнет); с другой стороны, получить дополнительные ресурсы для победы над Англией. Остроумно? Дело, однако, не столько в сообразительности гитлеровских стратегов, сколько в особенностях размещения основных предприятий советской военной промышленности в предвоенный период.
«Жизненная сила России»
Нынче не многие, кроме профессиональных историков, знают, что накануне Великой Отечественной войны почти вся наша военная промышленность была сосредоточена на сравнительно узкой полосе территории между линиями Ленинград – Киев на западе и Ярославль – Воронеж – Донбасс на востоке. Здесь размещались предприятия, на которых производилось до 85 процентов военной техники и боеприпасов. Там же находились все танковые заводы, все броневые станы, все трубопрокатные агрегаты, изготавливающие трубы для минометов, почти все предприятия, выпускающие высококачественные и легированные стали, и т. д.[53] Некоторые историки эту зону, протянувшуюся на тысячи километров вдоль западной границы, но в географическом смысле неширокую – 300–500 километров, – называют военно-промышленным поясом СССР. По-моему, это определение выразительно и точно.
Причем промышленные предприятия и сырьевые базы не были разбросаны более или менее равномерно по всей географической зоне, а сосредоточены преимущественно в трех ее сегментах. Между прочим, гитлеровские стратеги об этой «экономической географии» были прекрасно осведомлены. Я уже цитировал запись в дневнике Гальдера, датированную 2 февраля 1941 года (в это время план нападения на СССР активно дорабатывался), – о том, что 32 % советской военной промышленности сосредоточено на Украине, 28 % – в Москве и Горьком (в принципе, если двигаться с запада – примерно одно направление) и 16 % – в районе Ленинграда.
Эти проценты можно проиллюстрировать. Насчет Украины: в Харькове родились средние танки «тридцатьчетверки», в Киеве строились боевые самолеты, в Мариуполе работал крупнейший в стране бронепрокатный стан. Мощный военно-промышленный потенциал был сосредоточен в Днепропетровске. В Москве и примыкающей к ней промышленной агломерации производили легкие танки, самолеты, артиллерийские орудия; в Горьком (нынешнем Нижнем Новгороде) – крупнейший в стране автозавод (на нем же во время войны производились легкие танки, бронеавтомобили, минометы), авиационный завод и множество других предприятий. Шестнадцать ленинградских процентов – это тяжелые танки, броневая сталь и бронепрокат, а также (в области) – алюминиевое сырье, металлический алюминий и незаменимые для военной техники сплавы на его основе.
Я не многое перечислил, однако не думаю, что здесь нужно более основательно погружаться в военно-промышленную географию: необходимые подробности будут в последующих главах. А приведенных примеров, думаю, вполне достаточно, чтобы объяснить идею трех броневых клиньев, разошедшихся от западной границы СССР на северо-восток (к Ленинграду), на юго-восток (на Украину) и в сторону Москвы.
Кстати, о Москве в директиве «Барбаросса» сказано так, чтобы и генералам было понятно: «Захват этого города означает как в политическом, так и в экономическом отношениях решающий успех, не говоря уже о том, что русские лишатся важнейшего железнодорожного узла»[54]. Но всему свой черед.
Наверно, в свете сказанного уже не требует особого пояснения и концепция «блиц», на основе которой выстроена вся программа «Барбаросса»: надо было очень торопиться, чтоб успеть взять под контроль все то, что в совокупности Гитлер назвал «жизненной силой России». Разработчики программы задолго до начала боевых действий (директива ведь подписана 18 декабря 1940 года) опасались, что при медленном наступлении обороняющаяся сторона непременно использует производственные возможности этих предприятий, чтобы хоть частично восполнить катастрофические потери военной техники на границе, и тогда на пути германских войск появятся новые заградительные барьеры, даже более опасные, чем вдоль рек Буг и Прут, поскольку во время активных военных действий добиться эффекта внезапности уже не удастся. (Это были не умозрительные опасения, и, когда блицкриг превратился в затяжную войну, они подтвердились.)
Заставляла торопиться и надежда, что «жизненную силу России», захваченную в рабочем состоянии, удастся сразу же переориентировать на службу рейху: ведь промышленные мощности Чехословакии, Бельгии, Франции к этому времени работали уже в полную силу, оснащая вооружением вермахт. К слову, безоглядно (то есть не мысля, что когда-то может случиться Нюрнберг) терроризируя бомбежками жилые и деловые кварталы подготавливаемых к захвату городов, немцы во многих случаях достаточно «бережно» обходились с промышленными предприятиями: рассчитывали заполучить их более или менее неповрежденными. Но приходилось торопиться еще и по той причине, что «русские» (не фанатики-«большевики», а народ, успешно применивший тактику выжженной земли против Великой армии Наполеона) сами все разрушат.
Директива «Барбаросса» не только призывала армию вторжения торопиться, но и создавала для того условия. Наступающим воинским формированиям было велено не отвлекаться на попутные задачи: не бомбить второстепенные объекты, расположенные в стороне от главного направления, не заботиться о защите флангов (ибо некому будет нападать), тем более не заморачиваться вопросами военно-административного, так сказать, обустройства захваченных территорий (с этим успеется). Вперед и только вперед!
В общем, директивой «Барбаросса» войскам предписывалось, взяв разгон на границе, на большой скорости, практически без остановок (фигурально выражаясь, не выключая танковых моторов), проскочить насквозь не очень широкий военно-промышленный пояс СССР до самой его восточной границы – «забрать у противника его промышленные районы», как откровенно выразился Гальдер в своем дневнике (3 июля 1941 года). Такими действиями (а не захватом столицы) вермахт и выполнит задачу, поставленную фюрером, – «уничтожить жизненную силу России». Лишенной этой силы России воевать будет просто нечем – бери ее голыми руками.
«Кампания против России выиграна»?
Поначалу все у них так и пошло, как было запланировано. Как это выглядело, нынче можно себе представить отчасти по кадрам немецкой кинохроники первых дней вторжения в СССР (они примелькались на наших телеэкранах), отчасти по воспоминаниям очевидцев. Не наступающие в рукотворных громах и молниях цепи, а маршевые колонны: молодые спортивного вида парни в распахнутых на груди гимнастерках, торчащие по пояс из танковых люков, колонны автоматчиков-мотоциклистов, вместительные грузовики с пехотой, запыленные, но довольные, улыбающиеся лица, бодрые марши, сентиментальные губные гармошки – не война, а парад победителей.
Иногда вблизи дороги они обнаруживают беспорядочные группки уныло бредущих на восток красноармейцев. Это еще не пленные, но брать их в плен немцам пока что недосуг: торопятся.
Но уже 23 июня Гальдер получает донесения с еще не устоявшегося фронта о том, что «противник пытается сосредоточить свои подвижные соединения в глубине обороны». Генералу это кажется просто невозможным: по его мнению, «местные переброски наземных [советских] войск и авиации являются вынужденными и предприняты под влиянием продвижения наших войск, а не представляют собой организованного отхода с определенными целями».
На третий день войны (он считает дни, как ступеньки к вершине триумфа, полагая, что их будет немного) Гальдер записывает: «Противник в пограничной полосе почти всюду оказывал сопротивление. Если он при этом не совсем представлял себе обстановку, то это явилось следствием тактической внезапности, которая привела к тому, что сопротивление противника оказалось неорганизованным, разобщенным и поэтому малоэффективным… Признаков оперативного отхода противника пока нет». Однако: «Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен». И где-то в середине того же дня: «В общем, теперь стало ясно, что русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам. При этом верховное командование противника, видимо, совершенно не участвует в руководстве операциями войск».
Генерал-полковник Гальдер – один из основных авторов плана «молниеносной» войны против СССР, но он трезвомыслящий человек, и любопытно, читая его «пронумерованные» дни войны один за другим, наблюдать, как у него рассеивается эйфория от первых успехов и нарастают недоумение и озабоченность: «Оценка обстановки на утро в общем подтверждает вывод о том, что русские решили в пограничной полосе вести решающие бои и отходят лишь на отдельных участках фронта, где их вынуждает к этому сильный натиск наших наступающих войск… Противник организованно отходит, прикрывая отход танковыми соединениями, и одновременно перебрасывает большие массы войск с севера к Западной Двине» (4‑й день войны). «Группа армий “Юг” медленно продвигается вперед, к сожалению неся значительные потери. У противника, действующего против группы армий “Юг”, отмечается твердое и энергичное руководство» (5‑й день войны). 6‑й день войны: у главнокомандующего сухопутных войск Браухича вызвало раздражение, «что некоторые переброски и маневры в полосах групп армий происходят не так, как было намечено вчера во время переговоров главкома с командующими группами армий “Центр” и “Юг”»; по этому поводу Гальдер рассудительно замечает: «На фронте под влиянием изменений обстановки, состояния дорог и других обстоятельств события развиваются совсем не так, как намечается в высших штабах, что создает впечатление, будто приказы, отданные ОКХ, не выполняются». И еще: «Средствами радиоразведки впервые установлено, что Москва непосредственно руководит боевыми действиями». 8‑й день войны: «В тылу группы армий “Север” серьезное беспокойство доставляют многочисленные остатки разбитых частей противника, часть которых имеет даже танки. Они бродят по лесам в тылу наших войск. Вследствие обширности территории и ограниченной численности наших войск в тылу бороться с этими группами крайне трудно… Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека. Лишь местами сдаются в плен».
В общем, несмотря на феерический успех первого дня, война началась вовсе не так, как ее планировали разработчики операции «Барбаросса». Один, два, три случая – это еще куда ни шло (Гальдер ведь убедительно объяснил несовпадение реальных действий с планами, вызвавшее раздражение у Браухича). Но когда прошло больше недели, неприятности стали «сгущаться» и стало очевидно, что замысел блицкрига проваливается, уж так не хотелось автору дневника верить в несостоятельность своего интеллектуального детища! И он безотчетно стал искать в фронтовых сводках поводы поверить в то, что, несмотря на непредвиденные трудности, все идет по плану:
«Группе армий “Юг” удалось не только отбить все атаки противника на южный фланг танковой группы Клейста, но даже продвинуться правым флангом танковой группы в юго-восточном направлении. Наши войска несколько продвинулись на восток» (27 июня, 6‑й день войны). «Моральное состояние наших войск всюду оценивается как очень хорошее, даже там, где им пришлось вести тяжелые бои. Лошади крайне изнурены» (29 июля, 8‑й день войны). «На фронте группы армий “Юг”, несмотря на отдельные трудности местного значения, бои развиваются успешно. Наши войска шаг за шагом теснят противника»; «Обстановка на фронте вечером: В общем операции продолжают успешно развиваться на фронтах всех групп армий. Лишь на фронте группы армий “Центр” часть окруженной группировки противника прорвалась между Минском и Слонимом через фронт танковой группы Гудериана. Это неприятно, но не имеет решающего значения» (30 июня, 9‑й день войны). «Вечерние оперативные донесения: На фронте группы армий “Юг” отражена сильная атака противника западнее Ровно. Противник понес большие потери. Временная задержка 3‑го моторизованного корпуса (северное крыло танковой группы). Продвижение на центральном участке и на южном фланге. Наши войска в Румынии форсировали Прут и вклинились на территорию противника в среднем на 12 км. Перед фронтом 17‑й армии противник, введя в бой крупные силы танков в качестве прикрытия, организованно отходит. Наши дивизии энергично преследуют отходящего противника» (2 июля 1941 года, 11‑й день войны).
Продвижение на восток давалось заметно трудней, чем представлялось полгода назад в берлинских кабинетах, но увеличение потерь и отставание по времени не вызывали особого беспокойства у руководства вермахта и рейха: в целом все идет по плану и по поводу достижения главных целей операции сомнений быть не может. Был даже момент, когда казалось: окончательный перелом наступил, свершилось!
Я имею в виду 3 июля, 12‑й день войны. С утра в тот день Гальдер записал, что противник «ведет упорные арьергардные бои», тем не менее, «видимо, отходит за Днестр»; трудности продвижения формирований вермахта генерал объясняет плохой погодой: проливные дожди «совершенно размыли дороги». Северный фланг южной группировки пытаются атаковать какие-то уцелевшие красноармейские части, но их руководство явно не имеет ни общей картины обстановки, ни внятного плана действий, а потому «в этих несогласованных атаках [нельзя видеть] какую-либо угрозу оперативного значения». В таком же духе он рассматривает донесения других участков неоглядного театра военных: «В целом теперь уже можно сказать, что задача разгрома главных сил русской сухопутной армии перед Западной Двиной и Днепром выполнена» и т. п. В итоге он приходит к выводу, что «кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она еще не закончена. Огромная протяженность территории и упорное сопротивление противника, использующего все средства, будут сковывать наши силы еще в течение многих недель… Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдет не столько о разгроме вооруженных сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы и не дать ему возможности, используя гигантскую мощь своей индустрии и неисчерпаемые людские резервы, создать новые вооруженные силы». (Как видите, опять он о промышленных районах!)
Вот он, финал операции «Барбаросса»; вот шах, за которым, по замыслу гроссмейстеров военно-провокационной интриги, должен был неотвратимо последовать мат, завершающий геополитическую партию, навязанную «большевистской России»! На такой стадии игры оконфуженный игрок кладет обычно своего короля на доску и заявляет о признании проигрыша. Но!..