В. П. Лукьянин
Эвакуация. 1941—1942 гг.
Главные трудности
Не следует, однако, думать, что скоротечные победы над Польшей и Францией настолько вскружили головы наследникам германского имперского милитаризма, что они утратили чувство реальности. Генералы из ОКВ и ОКХ были людьми достаточно трезвомыслящими, чтобы понимать: механическое перенесение европейского опыта ведения «молниеносной войны» на российские равнины не пройдет. Не будем тешить себя патриотическими иллюзиями: как раз «особой стойкости» русского народа, с которым будто бы сам Отто фон Бисмарк своим соплеменникам не советовал воевать, Гитлер не опасался – тем более после провальной финской кампании РККА. Более того, он откровенно делал ставку на слабость советского строя, и для того были реальные основания[43].
По-настоящему заботили разработчиков плана проблемы, которые вытекали из гигантских размеров евроазиатского «Голиафа». Назову хотя бы три – самые очевидные.
Во-первых, оцените возможность собрать на границе протяженностью в несколько тысяч километров ударную группировку всеевропейского масштаба (имею в виду не только количество дивизий, но и участие государств-сателлитов) – да чтобы незаметно, не привлекая внимания противника, иначе ведь не получится никакой внезапности.
Во-вторых, сразить противника надо одним мощным ударом, иначе начнется затяжная война, к которой нужно готовиться совершенно иначе. О затяжной войне Гитлер и мысли не допускал, понимая, чем она опасна для Германии в принципе, а в протяженной на многие тысячи километров России – особенно.
В‑третьих, надо ударить так, чтобы «уничтожить жизненную силу России» (напоминаю, что так записал мысль фюрера генерал Гальдер): чтоб ненавистная страна не только не смогла подкинуть откуда-нибудь из неоглядных сибирских просторов свежие дивизии, не учтенные в разведданных, но навсегда утратила бы способность возродиться как государство.
С подобными проблемами вермахту не пришлось иметь дело в Европе: там расстояния не те, да и с каждой европейской страной гитлеровцам удавалось разделаться поодиночке, не оставляя им времени договориться для совместных действий. А Россия (конечно, СССР, но на своих совещаниях они предпочитали называть страну Россией) – хоть и не монолит (как они резонно полагали), но единый массив. Словом, разработчикам плана «Барбаросса» пришлось столкнуться с новыми для них проблемами, причем с решения как раз их – на первый взгляд, неразрешимых – пришлось начинать, иначе все остальные пункты дерзкого плана «молниеносной войны» «обнулятся».
Они не стали решать эти проблемы каждую по отдельности, а связали в один узел: разгромить противника единым ударом, да чтобы он потом не смог возродиться, получится лишь при условии, если под удар будут подставлены сразу практически все его военно-стратегические силы и вся военно-промышленная мощь. Конечно, и удар при этом должен быть такой силы, чтоб не напугать и обратить в бегство, а уничтожить наверняка; значит, в исходной для нападения позиции нужно сосредоточить достаточное для того количество войск, и цели выбрать точно.
И, само собой разумеется, удар должен быть нанесен внезапно (вот оно, ключевое слово плана молниеносной войны!), чтоб противник не успел понять, что происходит, и совершить какие-то маневры, минимизирующие обрушившуюся на него катастрофу. Естественно, противник не будет играть в поддавки – значит, его нужно заставить играть в свою игру: где-то поманить соблазном, где-то продемонстрировать ложные намерения, а, в общем, ввести в заблуждение. Вспомните, как это бывает в шахматах.
Гитлеровские стратеги были гроссмейстерами военно-обманных игр. Они спланировали невиданный по масштабу и беспримерный по дерзости дебют и разыграли его как по нотам. Мы (теперь уж не наши вожди и полководцы, не сумевшие вовремя понять, что нам навязывается «мат в три хода», а сегодняшние историки и публицисты) до сих пор ломаем голову (и копья) по поводу «загадки 22 июня», кусаем локти: прозевали! – и пытаемся найти виновных. Между тем американский генерал Дуглас Макартур еще в 1941 году писал: «Немецкое вторжение в Россию – это выдающееся в военном отношении событие. Еще никогда прежде не предпринималось наступление в таких масштабах, когда за такое короткое время преодолевались такие огромные расстояния…Это триумф немецкой армии…»[44]
Макартур гитлеровской Германии отнюдь не симпатизировал, тем более не симпатизировал Советскому Союзу, но это был весьма компетентный знаток военной стратегии. Тогда, когда он высказался о вторжении вермахта в СССР, он еще не мог ничего знать о сверхсекретной гитлеровской директиве № 21 «Барбаросса» и лишь наблюдал профессиональным взглядом результаты ее выполнения, но, как видите, прекрасно понимал, что дело тут не в болезненной подозрительности Сталина, не в просчетах советского Генштаба или в недальновидности командира танковой роты, не ко времени распорядившегося законсервировать танковые пулеметы. Он оценил высокий класс стратегического мышления, который продемонстрировало военно-политическое руководство рейха, а также четкость работы командного состава и рядовых солдат вермахта.
Как же задумывался этот «гроссмейстерский» дебют, едва не обернувшийся позорным «матом» не только для «сталинизма», но и для тысячелетней России?
Данные «недостаточно достоверны»?
Началось, естественно, с основательного изучения противника: каким вооружением он располагает, как оно рассредоточено? Каковы мощности военно-промышленных предприятий страны, с которой предстоит воевать? Что представляют собой вооруженные силы противника, насколько хорошо они подготовлены профессионально? На чем держится их боеспособность? Каков их моральный дух? Каковы имеются в стране резервы и армии, и военной промышленности? И так далее – все ведь имеет значение в такой ситуации.
Данные об СССР собирались главными немецкими штабами из разных источников (разведка, дипломатические службы, открытая печать), интегрировались, анализировались, взвешивались, сопоставлялись с собственными ресурсами и возможностями. Следы такой работы постоянно отражаются в оперативном дневнике Гальдера: «Размещение русской военной промышленности: 32 % – на Украине; 28 % (в особенности авиапромышленность) – в районе Москвы и Горького; 16 % – в районе Ленинграда; остальное – на Урале и Дальнем Востоке» (17 декабря 1940 года); «В России имеется 600–800 тыс. рабочих-подростков в ремесленных, железнодорожных и фабрично-заводских училищах (с 14 лет). Похожи на кадетские корпуса. Четыре года практической работы. Поднятие авторитета (армии и промышленности)» (27 января 1941 года); «Карта обстановки у противника: В европейской части предположительно: 121 стрелковая дивизия (13 моторизованных), 25 кавалерийских дивизий и по меньшей мере 31 мотомехбригада. В целом насчитывается до 180 соединений.
Мы считаем, что против Финляндии и на Кавказе [у противника] скованы 21 пехотная и 1 кавалерийская дивизии. Русские могут свободно распоряжаться: 100 пехотными, 25 кавалерийскими дивизиями и 30 мотомеханизированными бригадами.
Мы имеем: 104 – пехотные дивизии (включая и легкие пехотные), 34 подвижных соединения (включая кавдивизию). Дополнительно к этому – несколько румынских дивизий.
В численном отношении превосходство на нашей стороне (боевой опыт, боевая выучка, вооружение, организация, руководство, национальные особенности характера, наличие идей». (Это все записано Гальдером 2 февраля 1941 года.)
На основе богатых и разнородных сведений планировались все войсковые операции. Можно представить (и дневник Гальдера в том поможет), сколь огромный объем информации переработан при детальной разработке операции «Барбаросса»! При этом использовались не только данные, полученные от разведок: несомненно, и активное торгово-промышленное, а уж тем более военное сотрудничество двух стран в предвоенные годы дало военным аналитикам богатый материал. Немцы хорошо знали, что и где у нас строилось в тридцатые годы! В том числе и для производства вооружения.
Конечно, немалые трудности для разработчиков плана нападения на Советский Союз возникали у немецких стратегов из-за режима повышенной секретности, который поддерживался в «стране большевиков». Характерная ремарка в докладе Гальдера главкому 28 января 1941 года: «Данные (о противнике. – В.Л.) нельзя назвать исчерпывающими; они недостаточно достоверны». Подобные признания давали повод советским историкам объяснять провал плана «Барбаросса» недооценкой гитлеровцами политического, экономического и военного могущества СССР[45]. Нынешние историки про «политическое могущество» не говорят, но недоработки немецкой разведки тоже считают важным фактором поражения вермахта.
Думаю, это верно лишь отчасти. Немцы не столько «не знали», сколько «недооценили», а что именно недооценили, мы обсудим позже. Сейчас же хочу подчеркнуть: то, что нужно было для «гроссмейстерского» дебюта, гитлеровские генералы разведали, оценили и рассчитали точно. Именно поэтому в первые часы войны немецкие бомбы и снаряды падали не куда придется, а на отмеченные на оперативных картах аэродромы и места дислокации танковых частей; именно поэтому, разгромив красноармейские соединения на первом рубеже обороны, мощные танковые клинья вермахта стали пробивать коридоры для армейских группировок «Север», «Центр» и «Юг» не просто в глубь советских просторов, а к точно намеченным целям. Причем, когда генералы потребовали как-то усилить группировку «Центр» за счет танковых соединений, снятых с южного направления, чтобы быстрее захватить Москву, Гитлер повторил то, что говорил уже на совещании 5 декабря 1940 года: взятие Москвы не имеет большого значения. Он был, можно сказать, автором этой кампании, а генералы только исполнителями: он знал то, что им вовсе не обязательно было знать.
Словом, агрессор точно знал, какими военными силами располагает противник, где эти силы дислоцированы; а также знал свои возможности, знал, чего хотел, и в этом отношении операция «Барбаросса» была не только хорошо подготовлена, но в «дебютной» стадии развивалась строго по плану, а потому очень успешно.
Может показаться удивительным – но и противник действовал по этому же плану! Он сосредоточил почти все свои ударные силы там, где нужно было нападающим, – подставил себя под удар. Но удивляться тут особенно нечему: понятие военной хитрости известно чуть ли не с доисторических времен; заманить противника в ловушку – вполне стандартный тактический прием. Удивительно другое: почему историки Великой Отечественной войны – и советские, и постсоветские – не обращают внимания на тот очевидный факт, что красноармейские соединения выдвигались к западной границе в полном соответствии с планом «Барбаросса»!
Речь, конечно, не о том, что в Берлине планировали, когда и куда такая-то дивизия или бригада РККА должна выдвинуться, а о том, что они якобы скрытно (или прикрываясь нарочито неубедительными поводами) подводили свои дивизии к советской границе и тем самым демонстрировали свое тайное (!) намерение напасть. Столь же «тайно» (ибо германская разведка на самом деле все видела и знала, но не спешила «спугнуть» будущую жертву какой-нибудь неосторожной нотой протеста) к линии готовящегося боевого столкновения выдвигались и красноармейские дивизии и бригады. В результате к моменту нападения гитлеровцев в приграничной зоне, в пределах досягаемости немецких бомбардировщиков и артиллерийских орудий, было сосредоточено (по данным М.И. Мельтюхова) 186 красноармейских дивизий из имевшихся в наличии 303 (3 061 160 человек личного состава из 5 774 211 общей численности)[46]. Конечно, не вся Красная армия туда подтянулась, был еще Забайкальский военный округ (с началом войны преобразованный в Забайкальский фронт), ибо отношения с Японией были более чем напряженные, до самой Сталинградской битвы сохранялась большая вероятность опять же «вероломного» удара японцев «в спину» СССР. Дислоцировались наши воинские формирования в Закавказье, в Средней Азии: с разных направлений можно было ждать удара. Немало армейских подразделений несло службу в нашем необъятном тылу: охрана, учеба и прочее.
Но из того, что можно было бросить на защиту западной границы, предупреждая нападение Германии, собрано было практически все. При этом немецкая разведка прекрасно знала, где какие соединения и части расположились, какова их боеготовность, знали даже имена командиров. Наблюдая, как на приграничные железнодорожные станции прибывали и разгружались все новые воинские эшелоны, немцы отнюдь не тревожились: чем больше – тем лучше, это вписывалось в план «Барбаросса».
Главная тактическая хитрость, на которой, как на волоске, держался этот тщательно проработанный, а все-таки авантюрный план, заключалась в том, чтобы напасть внезапно. Этот пункт в директиве «Барбаросса» особо подчеркивался: «Решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения напасть не были распознаны»[47].
И ведь это тоже у них получилось!
Фактор внезапности
Запись, сделанная Гальдером в день нападения на Советский Союз, начинается с фразы: «Утренние сводки сообщают, что все армии, кроме 11‑й [на правом фланге группы армий “Юг” в Румынии], перешли в наступление согласно плану. Наступление наших войск, по-видимому, явилось для противника на всем фронте полной тактической внезапностью». Замечание про полную внезапность выделено самим автором дневника: для него это принципиально важно. Дальше он протоколирует события, совершившиеся на только что открытом Восточном фронте, первые сведения о реакции в мире на вторжение армии рейха в СССР, сводки с мест первых сражений. И, по-видимому, уже вечером фиксирует «общую картину первого дня наступления». И опять его первая фраза – о том же: «Наступление германских войск застало противника врасплох».
После того генерал тоном патологоанатома анализирует последствия этой внезапности для армии противника:
«Тактическая внезапность привела к тому, что сопротивление противника в пограничной зоне оказалось слабым и неорганизованным, в результате чего нам всюду легко удалось захватить мосты через водные преграды и прорвать пограничную полосу укреплений на всю глубину (укрепления полевого типа).
После первоначального “столбняка”, вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям. Без сомнения, на стороне противника имели место случаи тактического отхода, хотя и беспорядочного. Признаков же оперативного отхода нет и следа. Вполне вероятно, что возможность организации такого отхода была просто исключена. Ряд командных инстанций противника, как, например, в Белостоке [штаб 10‑й армии], полностью не знал обстановки, и поэтому на ряде участков фронта почти отсутствовало руководство действиями войск со стороны высших штабов.
Но даже независимо от этого, учитывая влияние “столбняка”, едва ли можно ожидать, что русское командование уже в течение первого дня боев смогло составить себе настолько ясную картину обстановки, чтобы оказаться в состоянии принять радикальное решение.
Представляется, что русское командование благодаря своей неповоротливости в ближайшее время вообще не в состоянии организовать оперативное противодействие нашему наступлению. Русские вынуждены принять бой в той группировке, в которой они находились к началу нашего наступления».
Вот так эта ситуация смотрелась с высоты главного штаба сухопутных войск вермахта. Картина, надо признать, безжалостно точная, она многое объясняет в том, как будут развертываться события в ближайшие часы и дни. Но о том, каким образом удалось достигнуть внезапности этой невиданной по масштабу операции, готовившейся на виду у всего мира, генерал не говорит ничего – это не его компетенция.
Наши историки, как я уже говорил, вместо того, чтоб всерьез задуматься над этим вопросом, находят в том лишний повод обвинить Сталина. Даже Молотов соглашается: проморгали. И едва ли не единственный российский автор, В.И. Лота, историк разведки, попытался объяснить этот «сталинский» просчет целенаправленными действиями германских спецслужб[48]. Ключевое слово в его версии – дезинформация, да ведь иначе, как с помощью дезинформации, вызвать у противника такую аберрацию зрения и невозможно. И документами убедительно подтверждается, что для Верховного командования вермахта меры по дезинформации противника рассматривались как важнейший момент подготовки к выполнению директивы «Барбаросса». В частности, специально вопросу дезинформации было посвящено распоряжение Кейтеля, главного сподвижника Гитлера по военным делам, от 13 мая 1941 года[49].
Другое дело – чего конкретно хотели добиться Гитлер и его сподвижники с помощью дезинформации? С точки зрения историка Лоты, они хотели закамуфлировать самый тот факт, что Германия собирается напасть на СССР. Для того, мол, затеяли все эти «Феликсы», «Мариты», «Зонненблюме», «Морские львы» и прочие разбойные вылазки; сама война с Англией, по его мнению, – не более чем отвлекающий маневр. В.И. Лота – автор очень информированный, но: тонны бомб каждую ночь в течение десяти месяцев на Лондон, Ливерпуль, Ковентри и другие города Англии – это отвлекающий маневр?! Более полутора тысяч самолетов люфтваффе, сбитых над Ла-Маншем, – для отвода глаз? И как согласовать с его концепцией запись, сделанную Гальдером в своем дневнике в 11 часов утра 22 июня:
«Англия, узнав о нашем нападении на Россию, сначала почувствует облегчение и будет радоваться “распылению наших сил”. Однако при быстром продвижении германской армии ее настроение вскоре омрачится, так как в случае разгрома России наши позиции в Европе крайне усилятся»?
Первые победы одержаны в России, а мысли у него по-прежнему об Англии. Не для публики ведь писал, а для себя.
В.И. Лота приводит ряд интересных документов и фактов, но все они относятся уже к тому времени, когда выяснение отношений у Гитлера с Англией зашло в тупик и фюрер «нашел выход», решив разделаться с СССР, который теперь очень ему мешал. В это время «разводить» Россию, предлагая ей «дружить» против Англии, стало для нацистской верхушки удобно, но они же понимали, что Молотов и Сталин, включаясь в предложенную дипломатическую игру, всерьез эти предложения не принимают. «Сталин умен и хитер», – констатирует Гальдер после очередной дипломатической неудачи (16 января 1941 года).
Наконец, В.И. Лота почему-то игнорирует тот факт, что в последние перед нападением Германии на СССР недели и дни вопрос для советского руководства был не в том, ради чего вдоль берегов Буга и Прута выставлено более 120 дивизий вермахта, а в том, когда именно – в какой день и в котором часу – эта громада двинется на восток. Вот тут машина дезинформации заработала на полную мощность, но раскручивали ее уже не в ведомстве адмирала Канариса, на документы которого специалист по разведкам в основном опирается, а в ведомстве Геббельса, непревзойденного мастера дезинформации, который в статье В.И. Лоты по необъяснимой причине даже не упоминается.
Между тем именно главный враль Третьего рейха в преддверии вторжения в СССР сумел создать столь плотную и зыбкую «дымовую завесу» над маневрами по секретному плану «Барбаросса», что никто в мире, за исключением очень узкого круга подельников фюрера, не понимал, что именно там происходит и к чему это приведет. При этом применял столь изобретательные приемы, что сам потом ликовал: как это здорово у него получилось.
Эти «художества» гитлеровского министра пропаганды подробно описала Е.М. Ржевская, автор документальной книги «Геббельс: Портрет на фоне дневника». Вот что, к примеру, он записывал в своем дневнике[50]: «Операция “Барбаросса” развивается. Начинаем первую большую маскировку. Мобилизуется весь государственный и военный аппарат. Об истинном ходе вещей осведомлено лишь несколько человек. Я вынужден направить все министерство по ложному пути, рискуя, в случае неудачи, потерять свой престиж» (31 мая 1941 года); «Победа на Крите воодушевила и воспламенила сердца. Для германского солдата нет ничего невозможного» (3 июня 1941 года); «…Моя статья о Крите – блестяща. Больше ничего интересного в официальном мире» (4 июня); «…Слухи о предстоящем нападении на Украину. Довольно-таки обоснованные. Мы должны применять более надежные способы обмана. Я энергично возьмусь за это» (7 июня).
Самый, пожалуй, знаменитый и «коронный» номер в его репертуаре – упомянутая выше статья, которую сам автор назвал блестящей («нескромно, но правда»). Используя пример с островом Крит, Геббельс в ней будто бы прозрачно намекает, что готовится вторжение в Англию. Статья «должна появиться в “Фелькишер беобахтер” и затем быть конфискована. Лондон узнает об этом факте спустя 24 часа через посольство Соединенных Штатов. В этом смысл маневра. Все это должно служить для маскировки действий на Востоке» (11 июня). Все так и случилось: статья была написана, одобрена фюрером, 13 июня напечатана газетой – и, строго по плану, номер был конфискован. Получилось, будто высокопоставленный чиновник выболтал большую военную тайну!
А на следующий день Геббельс записал в дневнике: «Большая сенсация. Английские радиостанции заявляют, что наше выступление против России просто блеф, за которым мы пытаемся скрыть наши приготовления к вторжению в Англию. В этом и была цель маневра». И еще раз в тот же день: «Моя статья является в Берлине большой сенсацией. Телеграммы несутся во все столицы. Блеф полностью удался. Фюрер этому очень рад. Йодль восхищен»; «Я приказываю распространить в Берлине сумасбродные слухи: Сталин якобы едет в Берлин, шьются уже красные знамена и т. д. Д-р Лей звонит по телефону, он целиком попался на эту удочку. Я оставляю его в заблуждении. Все это в настоящий момент служит на пользу дела»; «Наш спектакль удался превосходно».
Пожалуй, вот что еще процитирую: «Маскировка в отношении России достигла кульминационного пункта. Мы наполнили мир потоком слухов, так что самому трудно разобраться… Наш новейший трюк: мы намечаем мирную конференцию с участием России. Приятная жратва для мировой общественности, но некоторые газеты чуют запах жареного и почти догадываются, в чем дело».
Это записано 18 июня 1941 года. После этого любые агенты, перебежчики, совестливые дипломаты могли называть противнику хоть «липовый», хоть настоящий день и час нападения германских войск – им все равно не поверили бы.
Первый ход партии, предполагающей «мат в три хода» (его еще шахматисты называют «детским матом») подготовлен безукоризненно.
Итак: е2 – е4!..