В. И. Боярский
Семь месяцев бесконечности

Глава 3
Сентябрь

Рухнувшие надежды. Шторм, шторм, шторм! Ледяные панцири собак. Джеф выигрывает пари. Дальше не пойдем! Первая критическая ситуация. Генри обучает Брайтона. На отдых, в Чили!

1 сентября, пятница, тридцать седьмой день. Вот так всегда! Как отдых, так дрянная погода! Но это, конечно же, как вы понимаете, вопль души не профессионального путешественника, а простого, нормального человека. Любой профессионал, высунув голову из палатки в такую непогоду, удовлетворенно хмыкнет, что будет означать: «Так и быть, отдохнем, все равно идти невозможно!» – и заберется в спальный мешок, а обыкновенный человек в этом случае непременно скажет или хотя бы подумает: «Черт бы побрал этот ветер! Единственный день за целый месяц и тот по-человечески не отдохнуть!» – и, забравшись в палатку, будет вертеться в спальном мешке, пытаясь отыскать какое-либо приятное занятие, которое непременно должно выделить этот день отдыха из череды всех предшествующих так называемых рабочих дней. Первое шевеление в лежащем рядом со мной спальном мешке я почувствовал примерно в 9 часов. Вскоре вслед за морозным дымком над мешком показалась всклокоченная голова Уилла. За стенами палатки по-прежнему свистел ветер. Я вылез наружу, причем весь мой наряд состоял лишь из влагонепроницаемых часов фирмы «Йема». Минус 27, ветер 10–12 с юга, видимость не более 200 метров. Вот и все, что я успел отметить снаружи до того момента, пока вдруг не вспомнил, что оставил в палатке работающий примус. Это заставило меня немедленно ретироваться. Вода для кофе была почти готова. Испив кофе, я продолжал вести себя абсолютно непрофессионально. Мне, видите ли, приснилось, что если я как следует теплоизолирую свой теплолюбивый озонометр, то он, несомненно, еще послужит мне и отечественной науке. Мысль была простая: укутать прибор одним из запасных собачьих жилетов и разместить его в ящике таким образом, чтобы можно было снимать показания, не вытаскивая весь прибор наружу.

Реализация этой идеи, к которой я и приступил сразу же по окончании завтрака, выйдя на поиски жилета, затормозилась по причине отсутствия запасных комплектов на наших нартах. Последний жилет вчера был варварски располосован Тимом, свободолюбивая натура которого не могла, конечно, смириться с этим стесняющим движения одеянием вызывающего ярко-оранжевого цвета. Произведенный через стенки палаток опрос профессионалов – Джефа и Кейзо – тоже не дал положительных результатов. Тем не менее я втащил весь ящик вместе с прибором в палатку для прогрева и просушки. Надо отметить, что я предварительно согласовал свои планы с Уиллом, и поэтому сейчас он весьма хладнокровно наблюдал из мешка за моими действиями, в результате которых в нашей палатке отнюдь не стало свободнее. Мне пришлось «сломать» пополам свой спальный мешок, с тем чтобы освободить часть пола для возни с довольно громоздким ящиком, после этого я извлек прибор из кожуха и подвесил его под потолком. Все это время, пока я возился с прибором, Уилл, лежа в мешке, прослушивал свои старые магнитофонные записи. В одну из пауз он объявил мне, что хотел бы сегодня с моей помощью постричься и помыть голову. «Нет ничего проще! – воскликнул я. – Какую прическу желаете-с?» Уилл, поколебавшись, попросил меня сделать свою любимую экспедиционную стрижку со звучным названием «Челлендж». Это название чрезвычайно редко встречалось в моей практике, но Уилл пришел мне на помощь, объяснив так: «Это то, что обычно получается из моих волос, когда их стригут маникюрными ножницами, входящими в комплект моего большого швейцарского перочинного ножа». (Как вы, конечно, помните, этот нож уже использовался нами, когда мы пилили разбившиеся на спуске нарты.) Ровно в 15.30, когда наш большой пятилитровый чайник с кипящей водой был отставлен в сторону и обе горелки примуса наполнили палатку теплом и гудением, перебивая шум ветра, мы с Уиллом в два голоса позвали Лорана и Бернара из их палатки, находящейся метрах в восьми от нашей – момент пострижения Уилла должен был быть обязательно запечатлен на пленку. По желанию клиента и постриг, и помыв должны были осуществляться на улице, чтобы не сорить (!) и не напускать лишней влаги в палатку. Возможно, что на принятие Уиллом такого благородного решения оказало влияние то обстоятельство, что при выполнении этих процедур внутри палатки они бы так и остались «за кадром» истории экспедиции. Не знаю, но во всяком случае выбор был сделан! Напомню, что в парикмахерском салоне минус 28 градусов, ветер и снег. Уилл обнажился по пояс и подполз на коленях к закрытой пока двери палатки, за которой томились в ожидании Лоран с Бернаром. Я взял нож с ножницами. Пауза. Уилл сосредоточенно настраивался. Наверное, перед его мысленным взором сейчас вставала вся его беспечная экспедиционная жизнь с длинными волосами, отвыкшими не только от ножниц, но и от расчески, не говоря уже о шампуне, но, как вы помните, день отдыха непременно должен был отличаться от других. Примерившись головой к выходу и не поворачивая ее в мою сторону, Уилл выдавил из себя: «Рэди!», что означало: «Готов!». Я расстегнул молнию, и в палатку ворвались клубы морозного воздуха. Уилл высунул голову наружу и скомандовал: «Начинай!»

Я, захватив в кулак длинные пряди его густой шевелюры, пытался подсечь их маленькими, путающимися в волосах и постоянно выскальзывающими из рук ножницами. Жесткие волосы Уилла не поддавались. Очень быстро скорость выстывания моего клиента начала заметно превосходить скорость стрижки. Уилл нетерпеливо поводил худыми лопатками, и я заметил, что волосы, буйно кустящиеся на его спине, понемногу начали вставать дыбом. Пришлось взять свои ножницы, которые немного больше Уилловых. Да, скорость решает все, тут уж не до качества – под угрозой сама жизнь отважного путешественника. Наконец процедура была закончена. Я втащил продрогшего Уилла в палатку и застегнул молнию. Лоран и не думал снимать эту сцену, заявив, что ему вполне достаточно близкой по содержанию сцены со стрижкой моей бороды, но своего поста не оставлял – ждал, когда я буду мыть несчастному голову. Выждали три минуты, чтобы согреться, и вот второй выход в открытый космос. У Уилла в правой руке баночка с шампунем, у меня – термос с горячей водой. Сразу же, как только Уилл высунул голову, я начал поливать его из термоса. При этом Уилл делал какие-то судорожные движения правой рукой, полагая, очевидно, что он намыливает голову. Вода, стекая по склоненной голове Уилла, моментально охлаждалась, кончики волос замерзали и становились негнущимися, снежная пыль перемешивалась с паром от выливаемой из термоса воды. Когда мы забрались обратно в палатку, на лице Уилла было выражение усталого блаженства, в основном от того, что мучительные процедуры закончены. Полумрак и отсутствие в нашей палатке большого зеркала не позволили Уиллу полюбоваться своей новой прической, но мне почему-то показалось, что наши отношения от этого только выиграли.

Отчаянный вызов, который Уилл бросил непогоде своим мытьем, имел весьма ощутимые положительные последствия – ветер стал стихать и к вечеру окончательно успокоился, однако видимость по-прежнему оставалась никудышной. Я, закончив просушку прибора, укутал его несколькими слоями одежды и установил на дне фанерного ящика, предварительно подстелив вниз слой поролона. В торцевой стенке ящика с помощью того же легендарного ножа я вырезал щель как раз по размеру его индикаторной шкалы и небольшое отверстие для кнопки запуска. Все это я заклеил двойным слоем полиэтилена, чтобы снег не попадал внутрь. После этого я запустил отогретый прибор в палатке, но он почему-то не заработал! Разочарование было сильным, и я уже решил, что отправлю его с самолетом на Кинг-Джордж, чтобы не тащить лишнюю тяжесть. С этой мыслью я вынес громоздкий ящик на нарты и, уже уходя, включил озонометр, просто на всякий случай. Боже! Он работал! На радостях я обежал все палатки и известил своих товарищей о новой победе советской науки, думая про себя, что окончательный приговор я вынесу ему завтра – после еще одной контрольной проверки. Когда я возвращался домой, то увидел, как сильно занесло все палатки и нарты за прошедшие сутки плохой погоды. Решили с Уиллом назавтра встать пораньше, чтобы начать раскопки. «Твин оттер» вместе с Генри уже перелетел в Розеру – станцию Британской антарктической службы, находящуюся в часе лета от нас. Генри, как и мы все, ждал погоды!

2 сентября, суббота, тридцать восьмой день. Накануне вечером ветер стих, ночь была спокойной, и это пробудило надежды на прилет самолета сегодня. Температура минус 28 градусов, горизонт был чист. Однако в 7.30, когда была назначена радиосвязь с Генри, видимость опять ухудшилась, подул южный ветер с поземкой, и нам пришлось отложить связь на час в надежде на улучшение погоды. За это время я немного откопал палатку, целиком освободил от снега нарты, почистил полозья, еще раз убедился в неработоспособности озонометра и пошел в гости к Джефу и Дахо. Войти в их пирамидальную палатку было не так-то просто. Представьте себе нейлоновый рукав длиной сантиметров шестьдесят и такого же диаметра с веревочными завязками с наружной и внутренней стороны, находящийся на высоте примерно полуметра от поверхности. Чтобы проникнуть внутрь, необходимо было встать на колени на специально установленный перед входом фанерный ящик, отряхнуть от снега маклаки – в палатке Джефа идеальная чистота – и влезать головой вперед, пока, преодолев еще один барьер – отверстие во внутреннем чехле палатки, – буквально не уткнешься носом в висящую как раз на этом уровне керосиновую лампу. Тут необходимо замедлить продвижение и в зависимости от имеющихся внутри вакансий, изогнувшись под углом 90 градусов, вползти направо к Дахо или налево к Джефу. Внутреннее убранство их палатки буквально поражало чистотой и порядком. Особенно это бросалось в глаза после живописного творческого беспорядка в нашей с Уиллом палатке. Такое впечатление, что Джеф и Дахо готовили пищу из гораздо более чистых продуктов – и примус, и чайник, и все кастрюли, и миски – так и сияли чистотой, а оба они, в еще достаточно свежих ярко оранжевых костюмах, прекрасно вписывались в эту обстановку благоденствия и процветания. Когда я, наконец, завершил свое вползание, некоторым образом нарушив царящую в палатке тишину, и устроился на небольшом складном стуле, любезно предложенном мне Джефом, то тотчас же получил чашку отменного китайского чая. Вскоре в палатку вполз Кейзо. Разговоры крутились вокруг того, где искать склад. По спутниковым данным, координаты нашего лагеря в точности совпадали с координатами склада, и поэтому не исключалась возможность, что, когда «дым рассеется», мы увидим заветный ящик. Однако Джеф почему-то был уверен, что мы прошли его и оставили склад к северо-востоку. Затем разговор переключился на тех, кто ждет нас дома: на наших жен, подруг, детей, родственников, друзей, знакомых и просто тех, кому интересна эта необычная экспедиция.

Я рассказал, что из телеграмм, полученных от Наташи, следует, что, по сообщениям всесоюзного радио, температура воздуха в районе нахождения экспедиции редко превышает отметку минус 43, что в общем-то соответствовало бы действительности, если принимать за истинную температуру сумму показаний двух из трех имеющихся у меня термометров. Дахо чрезвычайно развеселился, узнав про это обстоятельство, и долго смеялся, вытирая слезы. Смех у нашего почтенного профессора был очень веселым, что называется заразительным. Невозможно было удержаться от улыбки, слушая переливы его по-детски веселого хохота. Вот и сейчас, как только он пришел в себя, я, продолжая начатую тему, сказал, что готов поспорить с ним, что на основании коротенькой информации о моем падении в трещину и поломке термометра по всем правилам высокого искусства будет написана статья в какой-нибудь китайской газете о том, что советский гляциолог Виктор Боярский, чудом оставшийся в живых после падения в глубокую трещину, все-таки не уберег находившиеся при нем постоянно три термометра, разбив их при падении, и оставил тем самым экспедицию без средств для измерения температуры. (Впоследствии я оказался прав: именно такого рода сообщение мы вычитали в одной из заметок, присланных Дахо его женой Чинке.) Однако тогда это предсказание вызвало только новый приступ смеха у профессора. Мы сошлись на том, что такого рода перлы могут возникать при многочисленных перепечатках с дополнениями «от себя» первичной (получаемой от нас) всегда несколько «завышенной» информации. Не далее как вчера во время прямой радиосвязи Уилла с корреспондентом радио в Миннеаполисе, на вопрос корреспондента о погоде Уилл трагическим голосом сообщил: «Вэри колд, стронг уинд», – что в действительности соответствовало легкому ветерку при температуре около минус 25.

Пока мы веселились таким образом, Жан-Луи вылез из палатки с биноклем и стал внимательно изучать весь видимый горизонт. Через некоторое время он сообщил, что, кажется, что-то увидел к юго-востоку от нас. Тотчас же была снаряжена разведгруппа, в состав которой вошли Этьенн, Кейзо и я. Мы достаточно резво стартовали в указанном Этьенном направлении. Минут через десять Этьенн, вспомнив, что у него скоро связь с самолетом, повернул назад, мы же с Кейзо продолжили путь. Поземка, поднимаемая юго-восточным встречным ветром, очень сильно ограничивала видимость. Скоро исчез из виду лагерь, мы прошли еще 10 минут и в результате повернули обратно. В 14.30 после связи с самолетом нам стало ясно, что при такой погоде он сегодня уже не прилетит, трогаться же до того, как мы отыщем склад, нам было нельзя, так как провианта оставалось только на четыре дня, что было явно недостаточно для того, чтобы дойти до следующего склада, находящегося в ста милях к югу. Поэтому оставалось только ждать погоды и искать склад. Я попросил Уилла подогреть мне чайник воды для вечернего мытья головы, а сам с Этьенном отправился на поиски. На этот раз мы пошли строго на юг. Джеф поступил иначе: он запряг восемь собак, уложил на нарты палатку, примус, небольшой запас еды, корма для собак, горючего и вместе с Кейзо двинулся на северо-восток – направление, которое он отстаивал еще во время нашей утренней беседы. Двухчасовая поисковая экспедиция не дала никаких результатов. Правда, к ее окончанию погода улучшилась, показались участки голубого неба и даже стали видны невысокие пологие холмы с северо-востока, куда уехали Джеф и Кейзо. Когда мы вернулись в лагерь, уже смеркалось. Я покормил собак. К счастью, ни у Тима, ни у Сэма больше не проявлялось тех зловещих симптомов, которыми они нас здорово напугали после подъема на плато. Эта наша вынужденная стоянка дала им возможность полностью прийти в себя и отдохнуть.

Уилла в палатке не было – он ушел в гости к Лорану. Примус работал на слабом режиме, рядом стоял чайник, полный горячей воды. Я быстренько в рабочем порядке без демонстрации вымыл голову, поливая сам себе прямо из чайника. Вернулся Уилл, а вскоре мы услышали, что подъехали Джеф с Кейзо, причем тоже ни с чем. Однако улучшающаяся погода как-то повысила наше настроение, несмотря на эти две неудачи с поисками, поэтому мы с Уиллом, спев на два голоса «Катюшу» и поужинав, легли спать.

3 сентября, воскресенье, тридцать девятый день. Сегодняшний день начался необычайно рано. Примерно в два часа ночи я проснулся от того, что услышал, как Уилл, чертыхаясь сквозь зубы, пытался расстегнуть молнию на двери. Наконец-то ему это удалось, и он исчез в темноте, а через несколько секунд я услышал глухие удары, визг собак и рычание Уилла. Мне теперь было совсем уже несложно восстановить всю картину происшествия: какая-то из собак, очевидно, спросонья сболтнула лишнее и разбудила хорошо отдохнувшего днем и поэтому особенно чутко спящего ночью Уилла, а тот решил проучить ослушницу. Подобные ситуации случались и до того, но чаще Уилл ограничивался устным предупреждением, сделанным прямо из палатки нарочито хриплым и громким голосом, а если и это не помогало, в ход пускалась пластиковая лыжная палка фирмы «Эксель», для пущего устрашения расщепленная на конце. Меня всегда поражало, как это Уиллу не лень вылезать из теплого мешка в морозную темную ночь, чтобы наказывать собак – по мне пусть хоть всю ночь переругиваются, – но на Уилла эти ночные выходы оказывали странно успокаивающее воздействие: он возвращался в палатку, как правило, в благодушном настроении и с чувством выполненного долга забирался в мешок. Случалось и так, что какой-нибудь неосторожный пес вновь, как будто издеваясь, подавал голос, как только Уилл, вернувшись после ночной карательной операции, окончательно упаковывался в мешок. Мне было чрезвычайно смешно наблюдать за тем, как Уилл, изрыгая проклятия и призывая все кары на голову смутьяна, вновь, путаясь в молниях, пытался выбраться из мешка, правда, от второго раза я его, как правило, отговаривал, и мы вдвоем уже увещевали провинившуюся собаку. Иногда Уилл, встрепенувшись среди ночи от лая, просил меня помочь персонифицировать злодея, и мы принимались оба гадать (я лениво, он с воодушевлением), кому принадлежит лай. Не стоит и говорить, что каждый такой ночной выход вызывал переполох во всем лагере. Таким образом, Уилл, охраняя свой сон, не очень-то заботился об окружающих. Когда он вернулся в этот раз, я спросил его о погоде, на что Уилл ответил, что идет снег, видимость плохая и скорее всего завтра полета не будет, да и склада нам не найти, поэтому, добавил он, погружая ноги в еще не остывший спальник, завтра будем спать. Взбудораженный этим ночным происшествием, спал я плохо, в отличие от Уилла и собак, и с трудом дотянул до 5.45. Уилл, с головой спрятавшись в спальный мешок, не подавал признаков жизни в полном соответствии со своей вчерашней установкой. Я вылез из палатки. Редкие неяркие звезды мерцали на начинавшем светлеть небе. С юга со скоростью 10 метров в секунду, поднимая поземку, дул вполне уверенный в своем будущем ветер, горизонт был закрыт плотной дымкой, термометр показывал только минус 20 градусов. Увы, погода вновь была нелетной. Я известил об этом уже проснувшихся ребят и вернулся в палатку. Спальный мешок Уилла своей монументальной неподвижностью напоминал саркофаг. Его обитатель, ожив на мгновение после моего сообщения о погоде, заявил, что будет ждать развития событий лежа, и вновь закрыл глаза.

Я, стараясь не шуметь, запустил примус, вскипятил чай и приготовил завтрак. Аромат варящейся овсянки, который после месяца путешествия наши обветренные носы могли с легкостью выделить из тысячи других, распространился по палатке и, естественно, проник в глубины Уиллова саркофага. Этот фимиам пробудил от летаргического сна руководителя экспедиции и вызвал в нем живейший интерес. Оставив Уилла завтракать, я оделся и выбрался из палатки.

Погода с восходом солнца немного улучшилась, однако видимость все еще оставалась плохой. Мы приняли решение в 9.30 дать Генри добро на вылет, рассчитывая на то, что даже если он и не найдет нашего лагеря, то сможет слетать к следующему складу в районе холмов Лайнс и привезти нам оттуда несколько упаковок собачьего корма, с тем чтобы мы смогли бы наконец оставить эту стоянку. Генри сообщил нам, что примерно в 10.30 он будет в районе лагеря. Мы все вывалились на «улицу», чтобы по звуку моторов попытаться навести самолет. Вскоре мы отчетливо услышали его к востоку от нас.

Скрытый плотной облачностью самолет, как нам показалось, на достаточно большой высоте прошел на запад, севернее нашего лагеря. Спуститься ниже Генри не мог из-за низкой облачности. Минут пять невидимый Генри, повинуясь нашим командам, кружил над лагерем, и порой нам уже казалось, что еще мгновение и его «Твин оттер» прорвет облака, но нет! А тут еще собаки, услышав шум моторов, вдруг принялись выть во все свои тридцать шесть глоток, заглушая и шум моторов, и наши крики. Вой затих, пожалуй, одновременно с шумом моторов, и мы поняли, что Генри улетел к холмам Лайнс. Буквально через пять минут после этого видимость стала улучшаться прямо на глазах, небо и горизонт очистились, и нам стали видны даже далекие снежные вершины гор острова Александра I на северо-западе. Такое явное коварство со стороны погоды вызвало короткую, но яркую вспышку негодования со стороны Лорана и его команды, поскольку им необходимо было уже улетать, чтобы работать над отснятыми пленками и подготовиться к следующему визиту на маршрут в ноябре. Результатом этой вспышки было то, что ребята сложили палатку и стали упаковывать вещи, готовясь к отлету, несмотря на всю зыбкость ситуации с погодой. Мы тоже стали готовить то, что надо было отправить в базовый лагерь. Я решил дать последний шанс озонометру, переведя его из пассивного режима обогрева, когда основная роль отводилась внутренней системе термостабилизации, в активный, когда тепловой комфорт создавался с помощью полиэтиленовой литровой бутылки с горячей водой, помещенной в ящик с прибором. Для этого я вновь втащил ящик с озонометром в палатку и аккуратно уложил на «спину» этого изнеженного не по годам прибора плоскую полиэтиленовую бутыль, предварительно наполненную горячей водой из термоса. После этого выставил ящик за дверь и дал ему время для подготовки заключительного слова в свою защиту.

Часов в двенадцать Генри сообщил по радио, что нашел склад у холмов Лайнс и летит в нашу сторону с кормом для собак. Через час он совершил посадку в нашем лагере в свойственном ему мягком классическом стиле, подрулив прямо к палаткам. Мы быстро разгрузили самолет, и Генри, взяв на борт Джефа, полетел на поиски склада с продовольствием, поскольку после наших бесплодных попыток найти его мы были уверены, что координаты склада определены с ошибкой. Двадцатиминутные поиски оказались безрезультатными, и мы решили завтра выходить. Самолет привез те самые огромные белые мешки с одеждой, которые мы паковали в Миннеаполисе, новые спальники, письма, составлявшие довольно увесистый пакет (как выяснилось позже, рекордсменами по количеству полученных писем стали Дахо и Кейзо). В довершение всего Генри торжественно и осторожно протянул мне большой полиэтиленовый мешок. «Фром Беллинсгаузен стэйшн», – сказал он с многозначительной улыбкой. Я раскрыл пакет. Там, радуя истосковавшийся взор, лежал джентльменский набор: шампанское, водка и коньяк. Это был подарок от ребят с Беллинсгаузена ко дню моего рождения. Спасибо, ребята! Уж кто-кто, а я смог оценить тогда ваш подарок. При скудных запасах, остававшихся на станции в конце зимовки, найти в себе мужество поделиться со мной одним из самых дорогих и близких сердцу – на это способны только настоящие друзья! Шампанское ввиду его неблагонадежности при предстоящей транспортировке было решено выпить сегодня же, остальное я, надежно упаковав в валенки, спрятал в сумку до праздника. Я забыл упомянуть, что на самолете с Кинг-Джорджа прилетел Рэй – молоденький, изящный пес, брат Тьюли, проходивший стажировку на вожака в базовом лагере под руководством Джона Стетсона. Мы с Уиллом взяли Рэя в свою упряжку вместо Брауни, которого отослали назад на Кинг-Джордж для продолжения стажировки. Вечером в палатке Джефа был устроен скромный а-ля фуршет с шампанским.

4 сентября, понедельник, сороковой день. Это утро чем-то неуловимо напоминало предыдущее. Около 6 часов тишину разорвал истошный лай наших собак. Я выглянул из палатки. Мне показалось, что какая-то собака отвязалась и бродит вдоль строя, вызывая законный гнев и возмущение остальных. Уилл, торопясь и надевая носок с надписью «Лефт» на правую ногу, выскочил из палатки. Собаки моментально успокоились. Уилл возвратился разочарованный – виновники склоки найдены не были. Я умолчал о том, что видел отвязавшуюся собаку – вполне возможно, это был кто-то из других упряжек, – но когда я выбрался из палатки, то обнаружил нечто такое, что привело меня в очень веселое расположение духа и еще раз подтвердило мое мнение о высоком интеллектуальном уровне Егера. Егер, отвязавшись, спокойно лежал на своем обычном месте в таком положении, что никак нельзя было заметить, не подойдя к нему вплотную, что он отвязан. На этот раз он перехитрил Уилла, вволю погуляв на свободе до тех пор, пока разъяренный хозяин не начал своего исступленного исхода из палатки с весьма прозрачными для Егера намерениями. Заметив Уилла, он преспокойно улегся на свое место, изображая полную невинность. Я похвалил Егера, но на всякий случай вновь привязал его.

За четверо суток лагерь здорово занесло. Раскопка палаток и очистка нарт от снега заняли довольно много времени. Погода серенькая: туман, снег, температура минус 28. Поверхность – в основном твердый снег. К полудню туман рассеялся, и мы увидели, что находимся в окружении величественных гор самых причудливых очертаний. Впереди справа виднелись три скалы правильной формы, напоминающие египетские пирамиды. Слева тянулась невысокая горная цепь с остроконечными вершинами, целиком, даже с северной стороны, покрытыми снегом. Мертвенно-белый, безжизненный цвет гор и окружающей их снежной поверхности, сливающейся на горизонте с таким же белесым небом, создавал впечатление прямо-таки лунного пейзажа. Все пространство между горами, насколько позволяла судить видимость, представляло собой типичный ледниковый ландшафт с характерным для него волнистым рельефом. Длинные пологие спуски чередовались с относительно крутыми короткими подъемами. На спусках собаки, разгоняясь, набирали скорость, запаса которой, однако, хватало едва ли до половины следующего подъема. Затем приходилось их уговаривать, а порой и подталкивать нарты. К обеду солнце окончательно прорвалось через облака и, несмотря на минус 24 градуса, мы с Уиллом сняли рукавицы. Во время обеда, который прошел в теплой и дружеской обстановке, я проводил озонные наблюдения. (Две бутылки с горячей водой, предложенные озонометру накануне утром, возымели действие – он заработал!) Дахо, выкопав в снегу метровую яму, отобрал очередную пробу снега, остальные, нежась на солнце, просто обедали. До обеда мы прошли 7 миль, а затем до 17 часов в хорошем темпе и при благоприятной погоде – еще 11,5. Перед самой остановкой пришлось преодолеть очень крутой и сложный подъем, на вершине которого мы и разбили лагерь в координатах: 69,4° ю. ш., 65,0° з. д.

5 сентября, вторник, сорок первый день. Утро, как всегда, началось с подъема в 5.30. Погода замечательная: тихо, минус 28 градусов, ветер от востоко-юго-востока около 5 метров в секунду. Сразу же после старта вышли на пологий и очень длинный спуск. Вцепившись мертвой хваткой в стойки нарт, мы с Уиллом, да и все остальные наши товарищи, едва отталкиваясь лыжными палками от стремительно убегающей назад жесткой поверхности, искрящейся снежной пылью, мчались вперед. Собаки, с удовольствием поддерживая предложенный рельефом темп и вытянув пушистые хвосты, буквально летели над поверхностью ледника. Казалось, не будь на них постромок, они давным давно бы оторвались от этой неласковой коварной холодной земли и, оставив нас самих решать свои собственные проблемы, мгновенно растаяли бы в неяркой голубизне неба. Но сколь бы ни был приятным этот затяжной стремительный спуск, уже минут через десять после его начала, я – да, наверное, не только я – подумал, что все это обязательно должно завершиться не очень симпатичным подъемом. Так оно и вышло. Однако настроение собак после такой замечательной гонки было самым боевым, поэтому мы преодолели этот крутой подъем что называется на одном дыхании, то есть всего с одной остановкой. Вообще, если судить по началу, плато Дайер, на котором мы сейчас находились, менее всего можно было называть убаюкивающим словом «плато». Представьте себе такую картину: ни единого участка ровной поверхности, гигантские ледяные увалы, ложбины между которыми настолько глубоки, что когда мы в них спускались, то теряли из виду даже окружающие нас горы, зато с вершин этих увалов нашему взору открывалась чудесная в своей первозданной красоте картина. Безоблачное небо и солнце как будто оживили казавшийся вчера безжизненным окружающий нас лунный пейзаж. Белоснежные, словно высеченные из мрамора, зубцы гор резко выделялись на фоне чистого голубого неба. Яркая, почти без полутонов, палитра окружающего пейзажа напоминала полотна Рериха. Впереди по курсу, немного левей, показался горный массив Этернити, состоящий из трех обособленных групп гор, среди которых своей высотой и суровым великолепием выделялась гора Чарити. Ее западный склон, обращенный в нашу сторону, представлял собой практически отвесный скальный обрыв высотой не менее 1000 метров (вершина Чарити возносится над уровнем океана на высоту около 3000 метров). Вершины далеких гор плавали в мираже и буквально на глазах причудливо изменяли свои очертания, то пропадая за горизонтом, то возносясь над ним. Огромный ледниковый купол позади нас, с которого мы недавно так лихо скатились, искрился серебром в низких лучах клонящегося к западу солнца. Мириады узеньких ручейков поземки струились от его вершины к подножью. Сразу вспомнились удивительно точные строчки Фета: «Опять серебряные змеи через сугробы поползли». Именно эти ползущие «змеи» поземки создавали такой удивительный и великолепный эффект серебристого мерцания всей поверхности купола.

Сегодня во время движения мы мало беседовали с Уиллом, хотя катились на лыжах рядом по разные стороны наших нарт. Каждый из нас, любуясь окружающим пейзажем, думал о своем. Я вспоминал телеграммы, присланные мне из дома, мысленно переносился туда, в дождливый ленинградский сентябрь, вместе с Натой переживал внезапное ОРЗ сына, решившего, наверное, что нельзя уж так сразу резко начинать учиться после каникул. Затем принялся на ходу сочинять стихотворение для ребят с Беллинсгаузена, приславших такой приятный и весомый подарок. Стихотворение получилось таким:

 
В конце зимовки нет дороже
Того, что вы прислали мне!
Как во всем мире, на Кинг-Джордже
Любая истина – в вине!
 
 
Весна в сентябрьском тумане,
И скоро, скоро корабли
С утра призывными гудками
Разбудят сонную Ардли.
 
 
Нелегкий Южный Крест разлуки
Вы сбросите с уставших плеч.
Любимые глаза и руки
На месте всех разлук и встреч.
 
 
На старом питерском причале
Вас встретят праздником Весны,
И все тревоги и печали
Уйдут до… следующей зимы…
 

Во время обеденного перерыва я опять возился с озонометром и в перерывах вкушал традиционные орешки и шоколад. Остальные ребята устроились у нарт Кейзо и Этьенна. Я не могу разделить эти два, казалось, не совсем совместимых процесса – ланч и измерение приземного озона, – так как процесс измерения занимает 30 минут, кроме того, из-за сильного солнца, да и вообще из-за яркого дневного света я постоянно должен был следить за индикатором прибора сквозь туннель, образованный рукавицами, поэтому не мог отойти от своих нарт, и, чтобы не задерживать остальных, наскоро ел в перерывах между циклами измерения. Сегодня во время ланча Этьенн сказал, что завтра все соберутся на обед около наших нарт, чтобы Виктору было бы не так скучно, и это было приятно слышать.