В. И. Боярский
Семь месяцев бесконечности
Точка старта – нунатаки Сил – находилась в 180 морских милях от Кинг-Джорджа. Нас должны были доставить туда на самолете «Твин оттер», а пока до вылета мы занялись организацией базового лагеря на Кинг-Джордже. Руководство Китайской антарктической экспедиции любезно предоставило нам помещения станции Грэйт Уолл, находившейся километрах в пяти от аэродрома. Эта станция вполне заслужила и поддерживает репутацию воистину «великой» среди полярников, населяющих остров, потому что обладала поистине неистощимыми запасами пива. Как я уже говорил, Чин Дахо провел здесь более года в качестве начальника, и я думаю, что именно в результате своего пребывания здесь он сформулировал четкий ответ на традиционный вопрос корреспондентов: «Что Вас привлекает в Антарктике?» На это Дахо неизменно отвечал: «Пиво и гляциология!» Сейчас станцию возглавлял небольшого роста китаец с бледным и немного печальным лицом (как выяснилось позже, не принадлежавший к числу любителей пива, чем, по-видимому, и объяснялась его бледность). Интересно, что все называли его мистер Ли. Однако это никак не вязалось с его обликом, и меня все время не покидало сомнение: мистер ли он или все-таки товарищ? Но тем не менее товарищ мистер Ли оказался на высоте поставленной перед ним задачи: приютить международную экспедицию «Трансантарктика». Гарцуя на снегоходе «Буран», он предложил всем, кто был готов, следовать за ним по дороге на станцию, отыскать которую в сгустившейся темноте было совсем не просто. Первыми оказались мы с Уиллом. Подцепив нарты к «Бурану», мы заняли позицию по обе стороны от нарт, ухватились за рукоятки и приготовились к старту. Сам мистер Ли был скрыт от нас покровом ночи – мы видели только кроваво-красный огонь задней фары «Бурана». Из каких-то своих неведомых нам соображений мистер Ли внезапно дал шпоры рычащему «Бурану», и тотчас же мы с Уиллом повисли на нартах, тщетно пытаясь подогнать ноги под стремительно увлекаемое в ночь туловище. Метров через сто на каком-то подъеме нам это удалось, и четыре борозды, оставляемые в глубоком снегу полозьями нарт и нашими ногами, сменились классическим двух-бороздным следом. Но ночная дорога готовила нам новые испытания: она просто изобиловала подъемами и спусками. На одном из них мы сумели на мгновение поравняться с нашим водителем и, стараясь перекричать шум двигателя снегохода, попросили его умерить темп. Но, очевидно, приняв нашу реплику за возгласы восхищения его водительским мастерством, мистер Ли бросил машину вперед, и нарты, не выдержав рывка, перевернулись. Плохо увязанные ящики рассыпались (кто мог предположить, что будут такие гонки!), и мы с Уиллом повалились в снег, пытаясь не выпустить нарты. Слава богу, мощности «Бурана» не хватило, чтобы волочь по рыхлому снегу такой груз, и мистер Ли нехотя остановился. Совершенно взмокшие, залепленные снегом, мы поднялись и заново упаковывали нарты. Подошедший мистер Ли, кажется, был несколько смущен представшей перед ним картиной и попытался нам помочь.
Воспользовавшись паузой, мы постарались объяснить ему отличие нашего путешествия от гонок «Формулы один», на что он согласно кивнул, и дальнейший путь до станции мы проделали без особых приключений. Вскоре все экипажи собрались вместе. Нам показали комнатки, где мы будем жить до вылета на ледник. Они были расположены по обе стороны коридора за просторным помещением кают-компании. Немного позже наш вездеход ГАЗ-71 с размашисто написанным на капоте именем «Мурка» привез журналистов и все оставшееся оборудование. Оставив все вещи в комнатах, мы отправились на нашу станцию на торжественный прием по поводу успешного приземления в Антарктике. В кают-компании было тесно: мы стояли в три-четыре ряда, опоясав сдвинутые вместе столы, на которые в отчаянном порыве гостеприимства было выметано все из закромов. Юра произнес длинную незапоминающуюся речь, и все с облегчением подняли бокалы «За Дружбу».
Ночь прошла быстро. Проснулся я от ощущения того, что кто-то стягивает с меня одеяло. Открыл глаза и разглядел в полумраке свесившегося со своей койки Уилла, тянувшего на себя принадлежавшее мне с вечера одеяло. Очевидно, ему приснилось, что он спит где-то у себя в одном из своих живописных бунгало на ранчо на севере Миннесоты, где все вокруг родное и все вокруг свое. Не желая выводить его из этого блаженного состояния, я не стал сопротивляться и в результате остался без одеяла. Да, хорошо, что в палатке у нас будут спальные мешки и подобные ночные атаки вряд ли окажутся для Уилла столь победоносными.
Весь следующий день прошел в сборах и подготовке того снаряжения и продовольствия, которое нам будет необходимо прямо начиная со старта. В 10 часов утра улетал самолет, и мы все поехали его провожать. Покачивая крыльями, самолет разбежался и скрылся в снежной пелене. Оборвалась еще одна ниточка, связывавшая меня с прежней жизнью. Теперь все мысли были сосредоточены на одном: на предстоящем завтра старте.
Утро 26 июля принесло ветреную погоду с сильной поземкой, однако видимость была сносной, и поэтому мы решили лететь. Первыми в 8 утра стартовали Джеф и Дахо с десятью собаками. Им предстояло разбить лагерь и обозначить полосу для приема остальных. Нас возил один и тот же маленький лыжно-колесный «Твин оттер». Широкоплечий и рослый Генри, пилот «Твин оттера», творил на этой машине чудеса: садился на такие площадки и при такой видимости, что мы понемногу начинали верить, что для него нет ничего невозможного. Это придало нам уверенности в том, что и на маршруте при возникновении каких-либо проблем Генри всегда придет нам на помощь. Самолет возвратился около 12 часов. Генри рассказал, что подыскал удачное место для первого лагеря: хорошая ровная площадка и, что очень приятно слышать, погода там намного лучше, чем здесь внизу – практически не дует и прекрасная видимость. Вторым бортом полетели Уилл и Жан-Луи вместе с киногруппой из Франции и двенадцатью собаками. По замыслу режиссера и оператора фильма Лорана Шевалье, первым историческим кадром начала экспедиции «Трансантарктика» должен был стать кадр исхода из самолета на снежный ковер организаторов и руководителей экспедиции. В полете, как рассказал потом Генри, неутомимый Лоран снимал айсберги в лучах заходящего солнца, ледниковый барьер, круто обрывающийся к океану. Из участников экспедиции на острове остались только мы с Кейзо и восемнадцать собак. Из них мы собирались взять только четырнадцать, остальные же должны были быть в резерве, и с ними оставался руководитель базового лагеря Джон Стетсон. По плану экспедиции базовый лагерь оставался на Кинг-Джордже до тех пор, пока мы не достигнем гор Элсуэрт, а затем он перемещался на холмы Патриот, где находится сезонный лагерь компании «Адвенчер нетворк». Уже в глубоких сумерках погрузили все оставшееся снаряжение на самолет при активной помощи Генри и его бортмеханика. Когда вместе с Генри мы катили бочку с керосином к самолету, он вдруг спросил: «Виктор, признайся, ваш самолет Ил-76 (он называл его Ильюшин) сделан из титана?» От неожиданности я даже остановился, и бочка начала поворачивать в мою сторону. «Почему ты так решил?» Генри тоже остановился и начал мне объяснять, что много раз наблюдал момент посадки, потом смотрел видеофильм о ней, отснятый чилийцами, и поэтому никак не мог представить себе, чтобы после такого удара в момент касания полосы машина не развалилась бы на куски. «Чилийские летчики говорят, – продолжал он, – что если бы такое приземление совершил их «Геркулес», то все его четыре мотора улетели бы вперед, а сам самолет рассыпался бы на части». Я ответил, что, насколько мне известно, это серийный самолет и, наверное, просто выполнен с традиционным русским запасом прочности. Генри был явно неудовлетворен ответом. Оставив его пребывать в полной уверенности, что у русских с титаном в стране все в порядке, я отправился грузить собак. Мне помогали наши ребята со станции Беллинсгаузен, пришедшие нас проводить. Валера Федоров, сняв рукавицы, пальцами пощупал тонкую ткань моей штормовки. «И это все? – спросил он и посмотрел на меня с явным сожалением: – Замерзнешь же, возьми мою „каэшку”[1]». Я попытался объяснить ему, что это не простая ткань, а с прослойкой «гортекса» – тоненькой пленочки, обладающей односторонней теплопроводностью и повышенной ветрозащищенностью. Валера, выслушав все это с серьезным видом, спросил: «А может, валеночки?» Обнялись на прощанье. Я сказал ему, что если будет холодно, то попрошу его по радио подослать мне валенки на маршрут. С нами летел фотограф-профессионал из «Нэшнл джиогрэфик» Рик Риджуэй. Они с Кейзо забрались вперед, поближе к пилотской кабине, я же остался вместе с собаками позади, рядом с дверями. В дверной иллюминатор я хорошо видел ребят, продолжавших стоять рядом с бочками, отвернувшись от ветра, гонимого раскручивающимися винтами самолета. Взлетели. Несмотря на кромешную тьму в кабине, я понемногу начал различать очертания собак. Главной моей задачей было отыскать Монти и принять меры к его максимальной изоляции. Монти сам обнаружил себя: я услышал его глухое ворчание – явный признак готовности незамедлительно начать массовые репрессии во имя собственного самоутверждения. Я немедленно это пресек, схватив Монти за ошейник, и притянул к себе его огромную мохнатую голову. Так и летели, чуть ли не обнявшись. Примерно через час полета небо очистилось, появились звезды, и в лунном свете можно было различить темные горы и мерцающую тусклым серебром поверхность ледника. Вскоре Генри повернулся и прокричал: «Снижаемся!» Через несколько минут я увидел в иллюминаторе огоньки, которыми была отмечена наша импровизированная посадочная полоса, лыжи самолета коснулись поверхности, и мы, подпрыгивая на застругах и замедляясь, покатились по снегу. Чувствовалось, что поверхность снега довольно плотная, о чем можно было судить и по неглубокому следу лыж, оставляемому нашим самолетом. Мы развернулись и подрулили прямо к палаткам. Джеф и Дахо принимали собак, которые с готовностью вываливались на снег прямо из раскрытой двери самолета. Лохматая баррикада, преграждавшая мне путь к дверям, рассыпалась прямо на глазах, и наконец я получил возможность выбраться из самолета. Меня на мгновение ослепил яркий свет портативного юпитера в руках Бернара – звукооператора французской киногруппы. Лоран, целясь мне в лицо огромным объективом своей кинокамеры, ловил крупный план, откуда-то слева из темноты вынырнули Уилл и Жан-Луи, своими укрепленными на головах фонариками похожие на шахтеров или спелеологов.
«Виктор, добро пожаловать в наш первый лагерь», – Этьенн сопроводил эту фразу широким жестом в сторону едва различимых в темноте стоящих полукругом палаток. Лоран неотступно следовал за нами. Юпитер выхватывал из темноты пять палаток: три купольные, одна из которых предназначалась для меня и Уилла, другая – для Кейзо и Жана-Луи, а еще одна – для киногруппы. Совсем крохотная шатровая палатка должна была стать домом для Джефа и Дахо. Позже, разглядев ее при дневном свете, я удивился, каким образом высоченный Дахо умудрился втиснуться в нее – да не один, а со спальным мешком и Джефом. Пирамидальная палатка была предназначена для Рика со всем кино- и фотооборудованием. Собаки были привязаны на своих доглайнах немного поодаль. Их уже рассортировали по упряжкам, поэтому мы отвели вновь прибывших собак на оставленные для них места. Генри спешил: погода на Кинг-Джордже портилась, ему надо было успеть вернуться. Договорились, что в случае хорошей погоды он привезет завтра утром журналистов и телевизионную группу из Эй-Би-Си, чтобы отснять старт экспедиции. Самолет улетел, а мы при свете керосиновых ламп, установленных на ящиках прямо напротив входа в каждую палатку, начали сортировать привезенные с собой вещи. Было на удивление тихо – ни ветерка. Мерцающие и поэтому кажущиеся махровыми звезды, дымок примусов и вспыхивающие время от времени в темноте за палатками собачьи глаза – все это вместе создавало романтическое настроение. Мысли о том, что впереди долгая трудная дорога, отступили перед ощущением какого-то душевного покоя. Я слышал, как Уилл, возясь в палатке со своими сумками, бормотал что-то себе под нос, поодаль Джеф читал вводную лекцию на тему «Основные правила организации походной жизни» профессору гляциологии Дахо, а Жан-Луи обсуждал меню ужина с искушенным в этих вопросах Кейзо. Эту идиллию слегка нарушал, придавая какую-то ненатуральность всему происходящему, Лоран со своей камерой. Рик возился в палатке с аппаратами, готовя их к завтрашней съемке. В порядке первой пробы себя на роль метеоролога я решил измерить температуру. Дахо, медленно, как улитка из раковины, вытащив свое длинное туловище из палатки, подошел ко мне понаблюдать за процессом измерения. Я достал небольшой термометр «пращ», взятый в числе прочих новинок отечественной измерительной техники в нашем институте, и начал бешено раскручивать его над головой. Когда я получал этот термометр в отделе метеорологии ААНИИ, Николай Николаевич Брязгин, старейший полярник и милейший человек, сказал мне: «Витя, это очень просто – покрути его над головой и через две минуты ты получишь температуру воздуха, – и добавил с благоговением: – Еще сам Нансен, когда шел через Гренландию, пользовался этим, точнее таким, – исправился он, заметив мой испуг, – термометром!» Не помню, то ли Николай Николаевич пропустил, то ли я сам прослушал, но в моей памяти как-то не отпечатался период измерительного процесса между раскручиванием термометра и собственно считыванием показаний. Поэтому, раскрутив на глазах у удивленного и заинтригованного этим дивом профессора свой маленький термометр, я беспечно опустил руку, пытаясь приблизить его к глазам, но термометр, описывая на излете сужающиеся круги, ударился о мою голову со звуком, не оставляющим ни малейшего сомнения в его судьбе. Оставшаяся в моих руках и продолжающая свое – теперь уже бессмысленное – вращение верхняя часть его могла служить только для индикации температур в интервале от нуля до плюс десяти градусов, абсолютно бесперспективном для наших условий, вторая же – наиболее содержательная – часть бесследно исчезла. Дахо, считая, по-видимому, процесс измерений законченным, осведомился о температуре, на что я ему рассеянно ответил, что сообщу завтра после обработки результатов. Профессор со вздохом сожаления удалился, а я тщательно захоронил в снег останки термометра, не желая сразу же, еще до старта экспедиции, нервировать своих товарищей, у которых в памяти наверняка были свежи воспоминания о пяти термометрах, безвинно загубленных мной в гренландской экспедиции. Забегая вперед, скажу, что первое, что обнаружил Этьенн, выбравшись из палатки рано утром, был кусок термометра, утерянный мной накануне. Сопоставив события вчерашней ночи со своей находкой и показав ее мне, он полуутвердительно, полувопросительно произнес: «Ну что, кажется, экспедиция началась, как ты считаешь?» Мне ничего не оставалось как согласиться.
Утро 27 июля. Нунатаки Сил впереди и слева от нас, темно-бурые, контрастирующие с бело-голубым ледником, тишина, солнце, мороз около 20 градусов (измерил спиртовым термометром), мы готовились к выходу. Накануне вечером, когда я вернулся в палатку после метеорологических наблюдений, Уилл уже приготовил ужин. Ужин запомнился, наверное, потому, что он был первым. Кажется, до сих пор помню его: это был отварной рис с консервированным лососем. Мы зажгли свечи (Уилл не переносил запаха керосиновой лампы, поэтому все два месяца нашей совместной жизни мы использовали свечи, в то время как все остальные жгли керосин), выпили чаю и, забравшись в спальные мешки, быстро заснули. Спать было очень тепло, и, несмотря на то, что мы проснулись рано, я чувствовал себя отдохнувшим.
Часов в девять утра наш лагерь пришел в движение, каждая двойка сворачивала свой минилагерь, упаковывала нарты и запрягала собак. Сложить палатку в такую безветренную погоду оказалось довольно просто, наш проверенный Гренландией экипаж действовал достаточно слаженно и быстро. Свернув лагерь, мы с Уиллом принялись «научно», по его выражению, упаковывать наши нарты. Задача заключалась в том, чтобы компактно уложить груз, сделав его как можно ниже, и с третьей попытки нам это удалось. Началось самое интересное – составление упряжки. Процесс это творческий. Порядок расстановки собак в упряжке определяется множеством факторов. Это прежде всего вес нарт и состояние поверхности снега, немаловажной является также психологическая совместимость собак.
Собаки! Лохматые наши друзья, вы еще не представляете, что вам предстоит, какие жестокие метели и встречные ветры будут на вашем пути, какие тяжелые снежные панцири покроют ваши спины, как вам придется освобождаться от них вместе с шерстью, выкусывая ее зубами, какие предательские трещины пересекут вашу дорогу – и только чудом ни одна из вас, провалившихся в них, не погибнет, – сколько кровавых следов оставят ваши израненные лапы на этом 6000-километровом пути, сколько раз после очередной пурги мы будем выкапывать вас из-под снега руками, каждый раз опасаясь не застать вас в живых… Сколько раз! А пока вы, полные сил и энергии, всем своим видом показываете готовность бежать и бежать вперед.
Собаки Уилла, наиболее крупные из всех наших псов и, несмотря на то что все они были выращены и воспитаны на его ранчо, не отличавшиеся дисциплинированностью, были особенно возбуждены перед стартом. Они лаяли, натягивали постромки, и мне приходилось быть начеку и стоять рядом с ними, чтобы не дать им раньше времени сорваться с места. В конце концов пришлось решить эту проблему так: ввернули в лед позади нарт ледовый крюк и привязали к нему нарты. Упряжка Джефа была более организованной, его собаки были послушнее и им таких дополнительных мер не требовалось, собаки Кейзо расположились позади, и их поведение во многом зависело от поведения находящихся впереди наших собак.
Вскоре появился самолет, хорошо заметный на фоне чистого голубого неба. Самолет приземлился, и из него высыпала пестрая толпа, в которой я различил изумрудную куртку журналистки Жаки Банашински и ярко-голубую пуховку ведущего программы «Эй-Би-Си спорт» Боба Беати. С ним находились трое ассистентов с телевизионной камерой, установленной на треноге, которую они ввинтили в снег неподалеку от нас, со стороны солнца. Боб сообщил Уиллу «сценарий» нашего старта. Мы должны были стартовать друг за другом с небольшим интервалом в таком порядке: первой стартует упряжка Джефа, за ней мы с Уиллом, далее Кейзо и Жан-Луи и последней упряжка с оборудованием киногруппы, вести которую поручено было Чину Дахо. Поскольку это был его первый опыт управления упряжкой, он решил сосредоточить все внимание на собаках, отложив на время лыжи и их освоение и, как нам показало ближайшее будущее, совершенно справедливо. Журналисты и фотокорреспонденты вышли на исходные позиции и… Стоп! Стоп! Уилл подошел ко мне и объяснил, что моя задача – по команде «Старт!» освободить нашу упряжку от держащей ее натянутой как струна веревки, в два прыжка настичь нарты и присоединиться к нему. Все мы, естественно, были без лыж. Боб Беати дал отмашку. Джефовская упряжка, подчиняясь его короткой команде, ушла на хороших рысях. В искрящейся на солнце снежной пыли нам было видно, как Джеф, накинув свой пояс на рукоятку нарт, пытался бежать рядом, но темп, заданный собаками, оказался чересчур высок, и Джеф вскочил на «облучок» – так мы называли небольшую площадку, образованную концами полозьев, выступающими на стойки нарт. Возбуждение наших собак достигло апогея. Еще бы! Они увидели впереди убегающую упряжку! Уилл, стоя одной ногой на облучке и держась обеими руками за стойки нарт, полуобернувшись ко мне, махнул рукой, что означало: «Давай!» Работая предусмотрительно припасенным ледорубом, я начал выбивать изо льда крюк. Все дальнейшее произошло непостижимо быстро и только чудом обошлось без жертв. Вырубленный наполовину крюк согнулся и, влекомый соединенными в едином порыве усилиями тридцати шести собачьих лап, рассекая воздух и минуя, к счастью, ближайшую цель – мою голову, – отлетел в сторону журналистов. Собаки, не веря обретенной свободе, распластавшись по снегу, в бешеном аллюре увлекли кричащего что-то Уилла в сторону невидимого пока Мирного. Я, бросив ледоруб, попытался было в полном соответствии со сценарием двумя прыжками настичь нарты, однако маклаки на моих ногах – это не кроссовки «Адидас», а скользкий лед – это не рекортан, да и я, признаться, – отнюдь не Бен Джонсон. Осознание этих трех бесспорных фактов заставило меня приостановить бег и перейти в режим монотонного преследования убегающих от меня собак. Правильно оценив развитие ситуации примерно через полкилометра, Джеф остановил свои нарты. Собаки Уилла, справившись со стартовой лихорадкой, перешли с аллюра на крупную рысь, и Уиллу не составило труда затормозить их метрах в десяти позади упряжки Джефа. Здесь я их и настиг. Характерный для антарктических ледников волнистый рельеф поверхности скрывал от нас точку старта, и поэтому мы не видели, что там происходит. Прошло минут сорок, а может быть, и больше, а упряжка Кейзо все не появлялась.
Не обращая внимания на приметы, мы решили повернуть назад, забраться на один из гребней и оценить обстановку. Стоило нам перестроить наши боевые порядки, как из-за бугра, который мы уже выбрали в качестве наблюдательного пункта, показалась упряжка Кейзо и Жана-Луи. Подъехав к нам, они рассказали, что самое интересное началось сразу же после старта Уилла, когда Кейзо скомандовал «Вперед!» своим собакам. Надо сказать, что большинство собак в упряжке Кейзо работало с ним вот уже третий год, и, несомненно, в течение этого длительного и неизбежного в воспитательной работе процесса взаимопроникновения и взаимообогащения воспитателя и воспитуемых его питомцы переняли от него истинно восточное спокойствие. Иначе чем же, как не этим, можно объяснить тот факт, что после старта собаки и не подумали следовать за остальными своими собратьями, как бы предчувствуя, что эта дорога не сулит им ничего хорошего (ну чем не восточная мудрость!), а, развернувшись, пошли прямо на группу журналистов. Их безошибочный опыт подсказал им, что там, где стоят люди, остановят и их, а остановка – это корм и отдых (к слову, эта логическая цепочка многократно прослеживалась и в нашем дальнейшем путешествии). Не ожидавшие такого поворота событий журналисты были застигнуты врасплох. Все заграждение было смято, белые элегантные сапожки Жаки, описав замысловатую дугу в воздухе, увенчали живописное нагромождение блокнотов, ручек, фотоаппарата, солнцезащитных очков, представлявшее собой самое Жаки. Расторопные ребята с американского телевидения сумели-таки у самой земли подхватить опрокинутую камеру, но больше всех пострадал Рик, который, как и подобает профессионалу, не расставался со своей фотокамерой до тех пор, пока бегущие прямо к нему в объектив собаки, приблизившись на расстояние гораздо меньше фокусного, не опрокинули его вместе с камерой. В результате его правый глаз, соприкасавшийся с видоискателем, окружил кровоподтек, окрашенный во все цвета радуги с явным преобладанием фиолетового – самого популярного в цветовой гамме нашей экспедиции. Легче всех отделался Боб Беати, находившийся в состоянии шока, после того как выпущенный на свободу собаками Уилла ледовый крюк просвистел в нескольких сантиметрах над его головой. Пока Жан-Луи в красках описывал эту историю, подъехала упряжка Дахо вместе с киногруппой и «одноглазым», но довольным Риком. Еще через несколько минут низко над нами прошел похожий на красную стрекозу «Твин оттер» и, помахав на прощание крыльями, скрылся за рыжими в лучах заходящего солнца гребнями нунатаков Сил. Мы остались одни. Было около 15 часов. Джеф сказал, что первый из одиннадцати расположенных между стартом и Южным полюсом складов с продовольствием находится километрах в пяти от нас. Мы решили заняться складом завтра утром и, пройдя со старта в общей сложности около трех километров, остановились на ночлег.
Двадцать восьмого утром Джеф уехал с пустыми нартами к складу с продовольствием: из всех участников экспедиции только он один знал или, точнее сказать, визуально помнил места расположения складов, поскольку они с Генри занимались расстановкой складов в январе. Первая победа! Джеф действительно нашел склад и возвратился с нартами, гружеными кормом для собак, нашим продовольствием и горючим. Быстро поделили все это по-братски между собой, упаковали нарты и тронулись. В этот день из-за позднего старта и частых остановок, вызванных киносъемками, мы прошли только 8 километров. Стояла на редкость благоприятная мягкая погода: температура около минус 10, легкий ветерок и прекрасная твердая поверхность, собаки бежали очень легко и с явным неудовольствием останавливались, когда Лорану с его режиссерским видением мира необходимо было снять очередной сюжет из серии «Собачьи упряжки на фоне гор и заходящего солнца». Лоран спешил – светового времени было не так много: уже в три часа дня солнце заваливалось за причудливо изрезанные гребни гор, закрывающих от нас западную сторону горизонта, цвет неба менялся от светло-голубого на западе до густо-фиолетового на востоке. К пяти часам, когда мы разбили лагерь, было уже совершенно темно. Бирюзовые подсвеченные изнутри яркими керосиновыми лампами купола палаток выглядели фантастически в этой космической темноте. В этот вечер, собравшись перед палаткой Жана-Луи и Кейзо, мы устроили небольшой праздник, посвященный началу нашего путешествия. Полированная поверхность высоких металлических кружек поблескивала в свете наших «шахтерских» фонарей. Лоран с камерой, естественно, был рядом – для создания и поддержания в нашей стихийно возникшей массовке киногеничного настроения он выбросил в круг небольшую бутылочку «Смирновской», которая моментально разошлась по кружкам. Все были в сборе, ждали только Дахо и Джефа, которые, по всей видимости, испытывали определенные трудности с размещением в своей крохотной палатке и особенно со входом и выходом из нее. Наконец, мы услышали скрип снега, и из темноты вынырнул Дахо в красивом оранжевом костюме. Войдя в наш тесный освещенный круг и получив причитающуюся ему кружку, он еще до знакомства с ее содержимым начал как-то странно пританцовывать. Я направил фонарик на его ноги, и все увидели, что Дахо с чисто профессорской рассеянностью забыл надеть даже домашние тапочки: он стоял на снегу в одних тонких черных носках. В ответ на наш немой вопрос Дахо, продолжая переминаться с ноги на ногу, заверил нас, что это не простые носки, а носки «Гортекс» и что ему совсем не холодно, к тому же – он показал на лежавший рядом на нартах большой термометр – температура всего минус 5 градусов. Ах, профессор, профессор, и ты пал жертвою коварного Фаренгейта. Пришлось бросить ему под ноги крышку от ящика с собачьим кормом. Появился Джеф. Вежливо, но твердо отклонив посыпавшиеся на него со всех сторон на разных языках заманчивые предложения, насчет «Смирновской», он налил себе горячего кофе. Опустевшие кружки, начинающий пощипывать морозец и усталость очень скоро разогнали нас по палаткам.
Двадцать девятого я проснулся в 5.45, прислушался – вроде тихо, не дует, – зажег свечи. Было не холодно, и примус запустился довольно быстро, и вот уже две его комфорки ровно гудели, быстро нагревая палатку. Поставил чайник, вода в котором за ночь покрылась тонкой корочкой льда, и разбудил Уилла. Подъем, свечи, примус и завтрак – все это входило в круг моих обязанностей, Уилл же отвечал за выживание нашего экипажа вечером. На завтрак были овсянка, кофе, галеты с маслом, а Уилл, кроме того, выпил большую (грамм семьсот, не меньше) кружку чая с лимоном, некоторое количество которых он предусмотрительно запас. Это вполне в его стиле – помню, что и в Гренландии он потрясал мое воображение количеством съедаемых за один присест лимонов. «Это держит меня на безопасном расстоянии от врачей», – объяснил мне Уилл, перехватив однажды мой изумленный взгляд. Пока готовилась каша, Уилл писал дневник – большую толстую тетрадь в жестком глянцевом переплете, которую он красочно оформил накануне вечером, приклеив на второй странице обложки цветную фотографию обнаженной смугло-кожей девушки, сидящей на берегу ручья и держащей в руках какую-то пеструю змею. «Ну?» – спросил меня Уилл, показывая фото и откровенно любуясь им. Я поднял вверх большой палец: «Сила!» – «Я познакомился с ней в Калифорнии после своего первого путешествия в Перуанские Альпы, – продолжал Уилл. – Она была индеанкой, мы неплохо провели время, а сейчас она вышла замуж и живет где-то в Мексике», – закончил он. Это тоже одна из характерных черт Уилла: будучи по природе своей настоящим искателем приключений, он не изменял себе даже в такой, казалось бы, совершенно особой области – в отношениях с женщинами. Он знакомил меня и заочно, и очно со многими своими подругами, причем подавляющее большинство из них были, по нашим привычным понятиям, что называется, экзотическими женщинами: японка, кореянка, негритянка, индеанка наконец. Наверное, именно по этой причине его брак с очень симпатичной стопроцентной американкой Патти оказался непродолжительным. Однако Патти сохранила не только фамилию Стигер, но и верность делу своего бывшего мужа, открыв в Или – городе, рядом с которым расположено ранчо Уилла, – небольшую фабрику по производству зимней одежды и обуви, главным образом маклаков. Изготовленные ею маклаки мы носили в Гренландии, и вот сейчас в Антарктиде они являются нашей основной обувью.
Уилл писал дневник левой рукой и очень долго, минут сорок пять – пятьдесят, так что я уже успел полностью закончить завтрак и начал одеваться. Посуду мы не мыли по установившейся еще в Гренландии традиции. «Зачем мыть? Каждый день одна и та же еда», – философски заметил тогда Уилл, когда я, проведя перед этим две недели в палатке Джефа, решил сохранить некоторые истинно британские традиции, включая обязательное мытье посуды, и в палатке Уилла. Долго уговаривать меня не пришлось, и практически все британские традиции уступили место американскому новаторству.
Я выбрался наружу. Гора с характерной плоской вершиной, долженствующая по нашим картам венчать собой мыс Дисапойнтмент, находилась, к счастью, на том же месте – впереди, немного справа по курсу и, увы, на том же расстоянии, что и вчера. Сегодня Уилл попросил меня лидировать на лыжах, чтобы немного ускорить темп нашего движения. Выстроились так: я впереди, за мной упряжка Джефа, за ним Кейзо и Жан-Луи, затем Уилл с Риком и последним Дахо с киношниками. Дахо нелегко давалось искусство управления упряжкой, собаки его практически не слушались – особенно им не нравилась в его исполнении команда «стоп», поэтому его упряжка часто ломала все «кинопостроения» Лорана, в которых, как правило, каждой упряжке отводилось вполне определенное место. Дахо нервничал, кричал на собак, часто пускал в ход лыжную палку, что, разумеется, никак не способствовало их взаимопониманию. Сегодня было довольно трудно бежать на лыжах: поверхность – практически голый лед, ноги разъезжались. Собаки чувствовали себя намного увереннее, и поэтому упряжка Джефа легко меня настигала. Оставил лыжи Джефу и попробовал бежать. Мне удалось даже на некоторое время оторваться от собак и сохранить безостановочное движение. В результате за два часа прошли около 10 километров. Неожиданно я наткнулся на невысокий, но широкий ледяной бугор, простиравшийся метров на пятьдесят-шестьдесят влево и вправо от нашего курса. Рельеф за этим неожиданным препятствием резко понижался.
