Комната в замке. Входят Отелло и Эмилия.
Так ничего не видела ты?
Нет,
И ничего не слышала; мне даже
Подозревать не привелось!
Однако
Ты Кассио встречала вместе с ней?
Встречала, да; но ничего дурного
Не видела, хоть каждый слог их речи
Я слышала.
Как, неужель они
Между собой ни разу не шептались?
Нет, никогда.
И от себя ни разу
Тебя не отсылали?
Никогда.
Как будто бы за веером, за маской…
Нет, генерал, ни разу.
Непонятно!
В том, что она невинна, я готова
Душой своей ручаться; если ж вы
Другого мненья – измените мысли:
Они мутят напрасно ваше сердце.
Когда внушил сомненье это вам
Какой-нибудь бездельник, пусть его
Постигнет то проклятие, что небо
На змея-искусителя послало!
Уж ежели она не беспорочна,
И не верна, и нечиста душой,
Так нет мужей счастливых в этом мире:
Чистейшая из жен тогда гнусна,
Как клевета.
Зови ее ко мне.
Эмилия уходит.
В защиту ей она сказала много.
Да ведь и то – она простая сводня,
Так говорить умеет хорошо.
О, хитрое, лукавое творенье,
Замок и ключ гнуснейших самых тайн!
А тоже ведь колени преклоняет
И молится – я это видел сам!
Входят Дездемона с Эмилией.
Что хочет мой любезный повелитель?
Поди сюда, голубка.
Что такое?
Дай мне взглянуть в глаза твои. Смотри
В мое лицо.
Что значит эта прихоть?
А ты ступай к занятиям своим.
Любовников наедине оставьте,
Заприте дверь. Чуть будет кто идти,
Ты знак подай нам кашлем или криком:
В таких делах ты сведуща. Ну, прочь!
Эмилия уходит.
О, растолкуй, молю я на коленях,
К чему ведет, что значит речь твоя?
В твоих словах я только вижу ярость,
Но темен мне смысл этих самых слов.
Скажи, кто ты?
Твоя, мой повелитель,
Покорная и верная жена.
Клянись же в том: сама себя ты аду
Отдай теперь, а то ведь даже черти,
Взглянув в твое небесное лицо,
Тебя схватить, пожалуй, побоятся.
Так осуди сама себя вдвойне.
Клянись, что ты верна мне.
Бог свидетель!
Свидетель Он, что ты, как ад, коварна.
Против кого и в чем? Кто мой сообщник?
О Дездемона, прочь, прочь, прочь!
Увы!
Ужасный день! О чем, скажи, ты плачешь?
Ужели я причина этих слез?
Ты думаешь, быть может, что отец мой
Виной тому, что вызвали тебя
В Венецию; но я невинна в этом.
О, если бы угодно было небу
Тяжелые послать мне испытанья,
На голову несчастную мою
Полить дождем печали, посрамленья,
Зарыть меня по губы в нищету,
Сковать меня и все мои надежды –
Я бы нашел в сердечном уголке
Терпения хоть каплю; но чтоб сделать
Недвижною статуею меня,
Чтоб на нее указывало пальцем
Ленивое, холодное презренье –
Да нет, и то я снес бы без труда.
Но здесь, где то, в чем заключил я душу,
Где жизнь моя и без чего мне – смерть;
Здесь, где фонтан, откуда жизнь струится
И без чего иссякнуть должно ей –
Где это все уходит вдруг навеки
Иль лужею становится, затем
Чтоб мерзкие в ней гады разводились –
О, тут свой вид ты изменяй, терпенье,
Ты молодой, румяный херувим,
И в адскую наружность облекися!
Я все-таки надеюсь, что уверен
Ты в чистоте моей.
О да, конечно,
Как в чистоте тех мух мясных рядов,
Что в мерзости роятся от рожденья!
О зелье, одуряющее чувства
Пленительным таким благоуханьем,
Чудесною такою красотой…
Уж лучше бы ты не рождалась вовсе!
Но в чем же мой неведомый мне грех?
В чем грех? Ужли затем создали эту
Прекрасную бумагу, эту книгу
Чудесную, чтоб написать на ней:
«Презренная блудница!» В чем твой грех?
О, собственность общественная! Если б
Твои дела рассказывать я вздумал,
Лицо мое плавильной печью стало б
И в пепел бы вся скромность обратилась.
В чем грех? В чем грех? Да знаешь ли, что небо
От дел твоих нос зажимает свой,
И месяц жмурится, и наглый ветер,
Целующий все встречное – и тот
В подземные скрывается пещеры,
Чтоб дел твоих негодных не слыхать?
Бесстыдная блудница!
Видит Бог,
Что ты меня напрасно оскорбляешь.
Не потаскушка ты?
Чиста я – это верно,
Как верно то, что христианка я!
Когда себя оберегать для мужа
От рук чужих, объятий беззаконных,
Не быть блудницей значит – не блудница
Твоя жена.
Ты – не блудница? Ты?
Нет, нет, клянусь души моей спасеньем!
Возможно ли?
О Господи, помилуй!
Ну, извини; а я тебя считал
Венецианской хитрою девчонкой,
Успевшей за Отелло выйти замуж.
Входит Эмилия.
Ну, милая привратница в аду,
Мы кончили. На вот тебе за труд.
Открой мне дверь и сохрани все в тайне.
Уходит.
Ах, Боже мой! Что это сталось с ним?
Что вздумал он? Сударыня, что с вами?
Что, добрая синьора?
Право, я
Как в полусне.
Да что с ним приключилось?
С кем?
«С кем»? Да с ним, понятно, с господином
Моим.
Твоим? А кто твой господин?
Тот, кто и ваш. О, добрая синьора:
Супруг ваш.
Нет супруга у меня!
Не говори, Эмилия, со мною:
Я отвечать могла бы лишь слезами,
Но не могу я плакать. Постели
Мне брачные сегодня простыни
Да не забудь, смотри! И попроси
Ты мужа своего сейчас сюда.
Ну, новости, признаться!
Уходит.
Так поступить – так поступить со мной!
И чем могла подать я мужу повод
Жестоко так подозревать меня?
Входят Эмилия и Яго.
Что приказать угодно вам, синьора?
Что сделалось?
Не знаю, как сказать.
Тот, кто детей учить берется, должен
К ним снисходить, наказывать легко.
Так и ему меня довольно было б
Лишь побранить: ведь, в самом деле, я
Еще дитя.
Да что же тут случилось?
Ах, Яго, так синьору оскорбил
Наш генерал, такими он осыпал
Постыдными названьями ее,
Каких не снесть порядочному сердцу.
Достойна ль я, скажи, таких имен?
Каких имен, почтенная синьора?
Какие муж сейчас мне надавал.
Ее назвал он просто потаскушкой.
Да слов таких не станет говорить
Любовнице своей и пьяный нищий.
За что же он?
Не знаю; знаю только,
Что я не то, чем он назвал меня.
Ну, полноте, не плачьте, перестаньте!
Ах, что за день!
Неужли для того
Она таким почетным отказала
Искательствам? Неужли для того
Оставила отца, друзей, отчизну,
Чтоб имя потаскушки здесь носить?
Тут всякий бы заплакал поневоле.
Таков уж мой несчастнейший удел!
Будь проклят он за это! Как такое
Безумие напало на него?
То знает Бог!
Я дам себя повесить,
Коль клеветы такой не распустил,
С желанием добыть себе местечко,
Какой-нибудь презренный негодяй,
Какой-нибудь бездельник, подлипало,
Какой-нибудь подлейший, льстивый раб!
Да, это так, иль пусть меня повесят!
Фи, да таких людей на свете нет!
Не может быть!
А если есть такие,
Прости им Бог!
Нет! Виселица пусть
Простит! Пусть ад его все кости сгложет!
Ну, из чего муж обругал ее
Развратницей? Да разве кто за нею
Ухаживал? И где? И как? Когда?
Нет, верно, мавр обманут негодяем,
Бездельником, мерзавцем, подлецом…
О, если бы угодно было небу
Разоблачать подобных молодцов
И плеть влагать во все честные руки,
Чтоб, обнажив мерзавцев этих, гнать
Чрез целый мир, от запада к востоку!
Да говори потише.
Проклят будь
Тот клеветник! И ты таким мерзавцем
Когда-то был сбит с толку и меня
Стал ревновать к Отелло.
Ты рехнулась,
Мне кажется. Ну полно, перестань!
Что делать мне, скажи, мой добрый Яго,
Чтоб мужа вновь с собою примирить?
О добрый друг, сходи к нему! Свидетель
Небесный свет, что неизвестно мне,
За что любовь его я потеряла.
Клянуся всем, колени преклонив:
Когда любовь его я оскорбила
Хоть раз один иль мыслью, или делом,
Когда мой взор, мой слух, другое чувство
Пленялися хоть кем-нибудь другим;
Когда его я не люблю всем сердцем,
Как и любила прежде, как и буду
Всегда любить, хотя бы он разводом
Отверг меня – о пусть тогда покой
Расстанется навек с моей душою!
Всесилен гнев; его же гнев способен
Взять жизнь мою, но не отнять любовь!
«Развратница»! Мне тяжко повторять
Название такое. Это слово
Противно мне. Да всех бы благ мирских
Я не взяла, чтобы на то решиться,
За что дают названье это нам.
Я вас прошу, синьора, успокойтесь:
Ведь это в нем минутный только гнев.
Расстроен он делами государства
И выместил досаду всю на вас.
О, если б так!
Я в этом вам ручаюсь.
Трубы.
Но слышите? То к ужину зовут:
Вас ждут послы Венеции. Не плачьте,
Идите к ним. Все будет хорошо!
Дездемона и Эмилия уходят. Входит Родриго.
Ну что, Родриго?
Мне кажется, что ты нечестно поступаешь со мною.
Это отчего?
Да ты каждый день выдумываешь мне какую-нибудь новую увертку и, как мне кажется, более отдаляешь от меня всякую надежду, чем приближаешь меня к цели моих желаний. Право, я долее не могу терпеть, да и не знаю, простить ли тебя за то, что я уже, по глупости своей, перенес?
Выслушай меня, Родриго.
Много я слушал уже: между твоими словами и исполнением нет ничего родственного.
Ты совершенно несправедливо обвиняешь меня.
Обвиняю очень основательно. Я истратил все мое состояние. Даже половина брильянтов, которые я передавал тебе для Дездемоны, соблазнила бы и весталку. Ты сказал мне, что она приняла их, и надавал обещаний на скорую взаимность с ее стороны, но до сих пор я ничего не вижу.
Хорошо, хорошо, продолжай!
«Хорошо, продолжай»! Я не могу продолжать, да это и нехорошо. Клянусь этой рукой, ты поступаешь гадко, и я начинаю убеждаться, что ты надуваешь меня.
Очень хорошо.
Говорю тебе, что совсем нехорошо. Я сам объяснюсь с Дездемоной: если она возвратит мне мои брильянты, я откажусь от ухаживанья и раскаюсь в моих противозаконных исканиях; в противном же случае, будь уверен, я потребую удовлетворения от тебя.
Ты кончил?
Да, и не сказал ничего такого, чего твердо не решился сделать.
Ну, теперь я вижу, что у тебя есть характер, и с этой минуты начинаю иметь о тебе лучшее мнение, чем имел до сих пор. Дай мне руку, Родриго. Ты совершенно справедливо усомнился во мне, но все-таки, клянусь, я честно действовал в твоем деле.
Это незаметно.
Да, действительно незаметно, и твое сомнение не без основания. Но, Родриго, если в тебе есть действительно то, что я надеюсь найти в тебе теперь гораздо больше, чем прежде, то есть решимость, мужество и храбрость, то докажи это сегодня же ночью. И если в следующую ночь за этим Дездемона не будет принадлежать тебе – сживай меня со свету изменнически и выдумывай для меня какие хочешь пытки.
Но в чем же дело? Благоразумно ли, удобоисполнимо ли оно?
Из Венеции получено предписание, чтобы Кассио занял место Отелло.
Будто? Стало быть, Отелло и Дездемона возвратятся в Венецию?
О нет! Он едет в Мавританию и увозит с собою прекрасную Дездемону, если только его пребывание здесь не задержится чем-нибудь особенным, а этого нельзя ничем устроить так хорошо, как удалением Кассио.
Как же ты думаешь удалить его?
Да сделав его неспособным занять место Отелло – размозжив ему голову.
И ты хочешь, чтоб это я сделал?
Да, если ты решишься похлопотать о своей пользе и отомстить за себя. Сегодня он ужинает у своей любовницы, и я тоже отправлюсь туда. Он не знает еще о своем почетном назначении. Если ты хочешь подстеречь его при возвращении оттуда – а я устрою так, что это будет между двенадцатью и часом, – то можешь как угодно распорядиться с ним. Я буду поблизости, чтобы помочь тебе, и он будет иметь дело с нами обоими. Ну, чему ты так изумляешься? Пойдем со мною; дорогою я так хорошо докажу тебе необходимость его смерти, что ты почтешь себя обязанным сделать это дело. Час ужина наступил, и ночь быстро приближается. К делу!
Мне бы хотелось, однако, чтоб ты представил мне еще некоторые побудительные причины этого убийства.
И я исполню твое желание.
Уходят.
Другая комната в замке. Входят Отелло, Лодовико, Дездемона, Эмилия и свита.
Генерал, умоляю вас не беспокоиться провожать меня.
О, ничего! Напротив, прогуляться
Полезно мне.
Синьора, доброй ночи.
От всей души благодарю я вас.
Синьор, мы вам всегда душевно рады.
Ну что ж, идем, синьор? О, Дездемона!..
Мой друг?
Ступай сейчас же спать; я скоро возвращусь; да отпусти свою горничную, не забудь.
Хорошо, мой друг.
Отелло, Лодовико и свита уходят.
Ну что, как он? Мне кажется, смягчился.
Вернуться он сейчас же обещал.
Велел в постель скорее мне ложиться
И отпустить просил тебя.
Меня!
Да, таково его желанье было.
Ну, добрая Эмилия моя,
Ночное платье дай – и до свиданья.
Не должно нам теперь сердить его.
Ах, лучше бы вы с ним и не встречались!
Нет, этого не пожелала б я.
Я пылко так люблю его, что даже
И гнев его, и злоба, и упреки…
Тут отстегни… все для моей души
Пленительно и мило.
Положила
Те самые вам простыни, что вы
Недавно попросили.
Хорошо.
О Боже мой, как глупы мы бываем!
Эмилия, прошу тебя, когда
Я до тебя умру, из этих ты простынь
Мне саван сшей.
Ну что вы! Полно, полно!
У матери моей жила служанка –
Барбарою звалась она; у ней
Любовник был; но изменил и бросил
Бедняжку он. Я помню, у нее
Была тогда об иве песня – песня
Старинная, но скорбь ее души
Прекрасно выражавшая. Бедняжка
И умерла с той песнью на устах.
И у меня сегодня эта песня
Из головы весь вечер не выходит:
Все хочется, как Барбаре, бедняжке,
Пропеть ее… Пожалуйста, скорее!
Что? Принести ночное платье?
Нет.
Здесь отстегни… А этот Лодовико
Хорош собой.
Красавец просто он.
И говорить умеет как отлично!
Я знаю в Венеции одну женщину, которая босиком сходила бы в Палестину за один поцелуй его.
Бедняжка сидела в тени сикоморы, вздыхая,
О, ива, зеленая ива!
Склонившись к коленам головкой, грудь ручкой сжимая,
О, ива, зеленая ива!
Ручьи там бежали и стоны ее повторяли –
О, ива, зеленая ива!
А горькие слезы и жесткие камни смягчали.
Убери это…
О, ива, зеленая ива!
Прошу тебя, уйди: он сейчас придет.
О, ива, зеленая ива!
Его обвинять не хочу я…
Нет, это что-то не так. Слышишь, Эмилия, кто-то стучит?
Это ветер.
Я другу сказала: «Изменник!» И что же он мне отвечал?
О, ива, зеленая ива!
«Люблю я всех женщин – люби ты мужчин всех», –
вот так он сказал.
О, ива, зеленая ива!
Теперь идти ты можешь. Доброй ночи!
Как чешутся глаза мои! Не правда ль,
То признак слез?
Да что вы? Никогда!
Так я не раз слыхала. О, мужчины,
Мужчины! Что, Эмилия, скажи
По совести, неужли в самом деле
Есть женщины, способные мужей
Обманывать так низко?
Без сомненья,
Немало их.
А ты так поступить
Решилась бы, когда б тебе давали
Хоть целый мир?
А вы бы разве нет?
Нет, никогда, клянусь небесным светом!
Да ведь и я при свете ни за что.
Удобнее все это делать ночью.
И сделала б ты это, если б дали
Тебе весь мир?
Ох! Мир – большая вещь,
И дорого платить такой ценою
За маленький проступок!
Нет, оставь!
Не верю я, что говоришь ты правду.
Клянусь честью, мне кажется, что я решилась бы, а потом бы поправила дело. Конечно, я бы не сделала этого из-за пустого перстенька, из-за нескольких аршин материи, из-за платьев, юбок, чепчиков или подобных пустяков; но за целый мир? Ну, скажите, кто бы не согласился сделать своего мужа рогоносцем, если бы это могло доставить ему, например, царский трон? Да я б из-за этого не побоялась и чистилища.
Нет, я позволила бы проклясть себя, если бы даже из-за целого мира сделала такую низость.
Да ведь низость считается низостью только в мире; а если вы этот мир получите за труд свой, так эта низость очутится в вашем собственном мире, и тогда вам сейчас же можно будет уничтожить ее.
Нет, не хочу и верить я, что в свете
Есть женщина такая.
Верьте, есть.
И дюжины найдутся. Столько их,
Что землю бы наполнить ими можно.
Убеждена, однако, я в одном,
Что ежели и согрешают жены,
Так в том всегда вина одних мужей.
Когда они свой долг позабывают,
И блага те, что нам принадлежат,
Дают другим; когда, вдруг разразясь
Безумнейшею ревностью, стесненье
Кладут на нас; когда нас бьют порой,
Иль наши все расходы уменьшают –
Так ведь у нас есть тоже в сердце желчь.
Хоть кротки мы, но тоже мстить готовы.
Так пусть мужья то знают, что и мы,
Как и они, имеем те же чувства;
Что и у жен, как у господ мужей,
Есть зрение, и вкус, и обонянье,
Что и они способны находить
Меж горечью и сладостью различье.
Скажите, что в них действует, когда
Нас на других они меняют женщин?
Потешиться желанье? Верно, так.
Не страсти ли волнуют их? Конечно.
Не слабости ль их вводят в забужденье?
Наверно, да. Так разве и у нас,
Как у мужчин, нет никаких страстей,
Иль слабостей, иль склонностей к забавам?
Так с нами пусть обходятся мужья,
Как следует; иначе пусть узнают,
Что мы, греша, примеры с них берем.
Прощай, прощай! Пошли мне, Господи, уменье
В зле находить не зло, а средство к исправленью!
Уходит.
Улица. Входят Яго и Родриго.
Здесь стань, сюда, за эту вот колонну:
Сюда придет он скоро. Обнажи
Свой добрый меч и действуй им, да только
Быстрей, быстрей. Не бойся ничего:
Я буду здесь, как можно ближе. Помни:
Тут выигрыш или погибель нам;
Так соберись, как только можешь, с духом.
Будь близко здесь. Я оплошать могу.
Не отойду. Смелей же, меч наружу!
(Отходит на небольшое расстояние.)
Не очень я расположен к убийству,
Но доводы он сильные умел
Представить мне. И то сказать, ведь тут
Всего одним убудет человеком.
Вперед, мой меч! Он должен умереть!
(Становится за колонну.)
Теперь растер я ранку молодую
Чуть-чуть не в кровь; ожесточился он.
Что б ни было, он Кассио убьет ли,
Иль Кассио его, или друг друга
Они убьют – все в выигрыше я.
Останется в живых Родриго – верно,
Потребует он от меня назад
И деньги все, и эти все брильянты,
Которые стащил я у него,
Как будто бы в подарки Дездемоне;
А этого никак не должно быть.
Останется же Кассио в живых –
Так каждый день своею светлой жизнью
На жизнь мою он будет тень кидать,
Да и потом ему, пожалуй, выдаст
Меня сам мавр: тогда уж плохо мне.
Нет, умереть он должен – так и будет.
Но вот и он. Его шаги я слышу.
Входит Кассио.
Я узнаю походку – это он.
(Бросается на Кассио.)
Умри, подлец!
Да, умер бы, конечно,
От этого удара я, когда б
Мой панцирь был не лучше, чем ты думал.
Попробую теперь я панцирь твой.
(Ранит Родриго.)
О, я убит!
Яго выскакивает из своей засады, ранит Кассио в ногу и убегает.
Я ранен. Помогите!
Огня! Огня! Разбойники, убийцы!
(Падает.)
Входит Отелло.
То – голос Кассио. Сдержал мой Яго слово!
О, изверг я!
Так, так.
О, помогите!
Огня сюда! Хирурга!
Это он!
О, Яго мой, правдивый, честный, храбрый,
Так хорошо отмстивший за позор
Товарища и друга: ты учитель,
Учитель мой! Ну, крошечка, твой милый
Убит, и твой ударит скоро час.
Иду к тебе, блудница! Чар твоих,
Твоих очей не знает больше сердце.
Твой одр, запятнанный преступною любовью,
Покроется сейчас твоей преступной кровью!
Уходит. Входят Лодовико и Грациано.
Кто-нибудь! Ни дозорных, ни прохожих. Убийцы, убийцы!
Тут что-нибудь недоброе; ты слышишь,
Как страшен крик?
О, помогите!
Вот!
О, негодяй!
Тут двое или трое,
Как кажется. А ночь-то как темна!
Не западня ли это? Безрассудно,
Я думаю, идти на этот крик,
Покамест нас не соберется больше.
Нет никого! Я кровью истеку!
Входит Яго с факелом.
Слышите?
Кто-то идет сюда в одной рубашке с факелом и оружием.
Кто тут? Что за шум? Кто кричал «убийство»?
Не знаем.
Крик вам разве не был слышен?
Сюда, сюда! На помощь, ради Бога!
Вы слышите? Кто это там кричит?
Сдается мне, что лейтенант Отелло.
И вправду он, храбрейший человек!
Эй, кто вы там, кричащий так ужасно?
Ты, Яго? О, я ранен, изувечен
Мерзавцами. Ах, помоги скорей!
Вы, лейтенант? О, Бог мой! Да какие ж
Бездельники?
Мне кажется, из них
Один лежит недалеко, и с места
Он тронуться не может.
Мошенники!
Эй, кто там! Эй, сюда! Мерзавцы!
На помощь мне скорей!
О, помогите!
Вот, вот один из них.
А, подлый раб!
А, негодяй, разбойник!
(Закалывает Родриго.)
О, проклятый,
Проклятый Яго, пес бесчеловечный!
(Умирает.)
В потемках убивать! Да где ж другие
Разбойники? А в городе все тихо.
Разбой, разбой!
(К Лодовико и Грациано.)
Кто здесь? Вы что за люди?
Злодеи вы иль добрые?
Какими
Ты нас найдешь, такими назови.
Синьор Лодовико!
Я, синьор.
Ах, извините, пожалуйста. Здесь Кассио ранен разбойниками.
Кассио?
Куда ты ранен, брат?
Мне надвое перерубили ногу.
Спаси, Господь! Синьоры, поспешите.
Перевяжу я раненую ногу
Рубашкою моею.
Входит Бьянка.
Что случилось?
Кто здесь кричал?
Кто здесь кричал?
Мой Бог!
О Кассио, мой дорогой, мой милый!
О Кассио! О Кассио ты мой!
Прочь, блудная! Что, лейтенант, у вас
Ни на кого нет подозренья, кто бы
Мог сильно так вас изувечить?
Нет.
Мне очень жаль, что здесь вас нахожу я;
Я вас искал.
Нельзя ли одолжить
Подвязку мне – вот так. О, если б были
Носилки здесь, чтоб отнести его
Покойнее.
Смотрите – он слабеет.
О Кассио! О Кассио!
Синьоры,
Подозревать имею повод я,
Что эта тварь – участница в разбое.
(К Кассио.)
Терпение, мой добрый друг. Теперь
Позвольте мне ваш факел и посмотрим,
Знакомо ль нам лицо другого?
(Подходит к Родриго.)
Боже!
Мой добрый друг, соотчич милый мой!
Родриго – ты ль! Да, точно, он. О небо!
Родриго!
Как, венецианец?
Да.
Он вам знаком?
Знаком ли? Да, и очень.
Ах, это вы, синьор? Великодушно
Простите мне. Кровавый этот случай
Послужит мне, конечно, к оправданью
В небрежности.
Я рад вас видеть здесь.
Ну, Кассио, полегче ли? Носилки!
Носилки мне!
Родриго!
Он, он сам!
Приносят носилки.
А, наконец, носилки! Ну, теперь
Вы, люди добрые, его отсюда
Несите осторожнее, а я
Пойду позвать хирурга-генерала.
(Бьянке.)
А что до вас касается, синьора,
Вы можете оставить попеченье.
(К Кассио.)
Но знаете ли, Кассио, что тот,
Кто здесь лежит убитым, друг мой лучший?
Что вас могло поссорить?
Ничего
Решительно; я и не знал его.
Ты это что так побледнела вдруг? –
Несите же скорей его отсюда.
Кассио и Родриго уносят.
Синьоры, я прошу вас обождать.
(Бьянке.)
Так отчего ж бледна ты? – Замечайте,
Как у нее глаза блуждают. Ну,
Должно быть, мы не то еще узнаем.
Взгляните-ка, прошу вас, на нее,
Да пристальней, пожалуйста, взгляните!
Что, видите? О, и без языка
Заговорить умеет преступленье!
Входит Эмилия.
Что тут за шум? Что здесь случилось, Яго?
Да в темноте Родриго и другие
Разбойники, успевшие бежать,
На Кассио напали; тяжко ранен
Наш Кассио, Родриго же убит.
О Боже мой! О Кассио несчастный!
Вот каковы плоды распутства! Я
Прошу тебя, Эмилия, сходи
И Кассио спроси, где нынче ночью
Он ужинал.
(Бьянке.)
А, задрожала ты!
Он ужинал сегодня у меня;
Но я дрожу совсем не оттого.
А, у тебя! Так следуй же за мною!
Проклятая развратница!
Неправда!
Такая же я честная, как ты,
Нанесшая мне это оскорбленье.
Как я! Ах ты, мерзавка!
Ну, теперь,
Почтенные синьоры, не угодно ль
Пойти взглянуть на перевязку ран
У Кассио несчастного?
(Бьянке.)
За нами
И ты ступай; там ты другую сказку
Расскажешь нам. Эмилия, ты в крепость
Беги скорей и обо всем, что здесь
Случилося, уведомь генерала,
Его жену. Идемте же, синьоры.
(В сторону.)
О, эта ночь должна меня сгубить,
Иль цель мою вполне осуществить!
Уходят.