Там же. Входят Дездемона, Эмилия и шут.
Не знаешь ли, друг мой, где живет лейтенант Кассио?
Не знаю, где он квартирует. А выдумать вам какую-нибудь квартиру, сказать, что он живет там или здесь – значит солгать на свою голову.
Не можешь ли ты как-нибудь осведомиться и разузнать?
Я расспрошу о нем весь мир, то есть буду ставить вопросы и по ним давать ответы.
Найди его и попроси прийти сюда. Да скажи ему, что я просила моего мужа о его помиловании и надеюсь, что все уладится.
Сделать это – в силах человеческих, и потому я попытаюсь исполнить.
Уходит.
Да, где бы я могла потерять этот платок, Эмилия?
Не знаю, синьора.
Поверишь ли, я б лучше согласилась
Мой кошелек и деньги потерять!
Хотя во мне уверен благородный
Отелло мой и ревностию гнусной
Не страждет он, но на дурные мысли
Его навесть легко все это может.
Так не ревнив на самом деле он?
Кто, он? О нет! Я думаю, что солнце
Его страны страсть эту выжгло в нем.
Вот он идет.
Теперь я не отстану,
Пока опять он Кассио к себе
Не позовет.
Входит Отелло.
Ну, как тебе, мой милый?
Теперь прошло.
(Тихо.)
О, мука притворяться!
(Громко.)
А как твое здоровье, Дездемона?
Мне хорошо.
Дай руку мне. Как влажна
Твоя рука!
Она не испытала
Ни старости, ни горя.
Это признак
И щедрости души, и плодородья.
Как горяча! Да, горяча и влажна!
О, где рука такая – нужны там
Стеснение свободы, пост, молитва
И плоти умерщвленье, и обеты,
Затем что тут гнездится дьяволенок,
Которого нетрудно возмутить.
Да, славная рука – рука прямая!
И вправе ты так называть ее:
Она тебе мое вручила сердце.
Да, щедрая! В былое время сердце
Нам руку отдавало, а теперь,
По нынешней геральдике, дается
Одна рука – не сердце.
Не умею
Поддерживать я этот разговор.
Ты лучше мне скажи: что ж обещанье?
Какое обещание, голубка?
За Кассио послала я, чтоб он
Пришел сюда поговорить с тобою.
Сегодня я схватил ужасный насморк,
Как надоел! Подай мне твой платок.
Вот он.
Нет, тот, что подарил тебе я.
Он не при мне.
Нет?
Нет.
Нехорошо!
Им мать мою цыганка одарила.
Она была колдунья и читала
В сердцах людей, и матери моей,
Даря платок, сказала, что покамест
Он будет с ней – не перестать ей быть
Любимою и над отцом моим
Не потерять сердечной власти. Если ж
Он пропадет иль будет подарен
Кому-нибудь, отец мой отвернется
С презрением, и помыслы свои
Отдаст другим. Платок тот, умирая,
Передала мне мать моя, прося,
Чтоб, если мне судьба жену дарует,
Ей и платок отдать. Я так и сделал.
Храни ж его: как за зеницей ока,
Смотри за ним. Отдашь кому-нибудь,
Утратишь ли – ты навлечешь погибель,
С которой не сравниться ничему.
Возможно ли?
Да, верь мне, в этой ткани
Есть колдовство. Платок тот вышит был
В пророческом неистовстве сивиллой,
Успевшею увидеть двести раз
Годичное вращенье солнца; черви
Священные шелк дали для него,
И этот шелк окрашен влагой, взятой
Из девственных сердец прекрасных мумий.
Не шутишь ты? И это верно?
Верно.
Так береги ж старательно его.
О, если ты не шутишь, так уж лучше б
Я никогда не видела его!
А, это как?
Что значит твой суровый
И резкий тон?
Потерян он? Пропал?
Да говори: уж нет его?
О Боже!
Где? Говори!
Он не потерян, нет.
А если бы?..
Ага!
Я повторяю:
Он не пропал.
Дай, покажи его!
Да, показать могла б, но не хочу я.
Легко понять, что ты хитришь со мной.
Прошу: позволь – пусть Кассио придет
Сюда, мой друг.
Подай платок. Мне что-то
Недоброе сдается.
Ну, оставь!..
Ты не найдешь на свете человека
Прекраснее.
Платок!
Прошу тебя,
Поговорим о Кассио.
Платок!
Он человек, который постоянно
Основывал все счастие свое
Лишь на одном твоем расположенье,
С тобой делил опасности…
Платок!
Нет, ты не прав, сознаться надо…
Прочь!
Уходит.
Он не ревнив, по-вашему?
Я, право,
Таким еще не видела его.
Уж нет ли в том платке на самом деле
Сокрытых чар? О, как несчастна я,
Что он пропал!
Да, мужа не узнаешь
Ни в год, ни в два. Мужья – желудки, мы –
Не более, как пища. Голодают –
Так нас едят, чтоб после изрыгнуть,
Насытившись. Вот Кассио и муж мой.
Входят Яго и Кассио.
Других нет средств: она лишь может сделать.
А, к счастию, вот и она. Ступайте
Просить ее.
Ну, Кассио мой добрый,
Что скажете? Что нового?
Опять
Я с прежнею к вам просьбою, синьора;
Опять молю заступничеством вашим
Устроить так, чтоб мог я снова жить
И снова быть участником счастливым
В любви того, кого всем сердцем я
Высоко чту. О, не тяните дела!
Когда уж так проступок мой тяжел,
Что ни мои прошедшие заслуги,
Ни горесть в настоящем, ни обет
Быть в будущем слугой его достойным
Любви его мне возвратить не могут,
Так для меня хоть убедиться в том
Уж было бы большим благодеяньем.
Тогда судьбе своей я покорюсь
И на другой какой-нибудь арене
Начну сбирать у счастья подаянье.
Увы, увы, мой благородный друг,
Ходатайство мое уж бесполезно!
Мой муж теперь не муж мой; не узнать бы
Его и мне, когда б его лицо
Так сильно изменилось, как характер.
Пусть за меня так молят все святые,
Как я за вас просила; речь моя,
Открытая, мне навлекла немилость.
Вам потерпеть необходимо. Все,
Что я могу, то сделаю, и даже
Для вас решусь на то, на что не смела б
Я для себя решиться – верьте мне.
А между тем довольны будьте этим.
Так генерал сердит теперь?
Ушел
Он только что отсюда в беспокойстве
Каком-то непонятном.
Будто он
Сердиться в состоянии? Я видел,
Как по ветру ряды его солдат
От пушечных ударов разносились;
Я видел, как, подобно злому духу,
Из рук его ядро родного брата
Исторгнуло и может он сердиться?
О, значит, тут есть важная причина!
Пойду к нему; причина непременно
Есть важная, коль рассердился он.
Пожалуйста, пойдите. Верно, дело
Касается республики.
Яго уходит.
Иль весть
Дурная из Венеции, иль просто
Злой умысел, открытый здесь, на Кипре,
В нем светлое спокойствие затмили.
А в случаях подобных человек,
Хоть важными взволнованный делами,
К безделицам способен придираться.
Уж так всегда: пусть палец заболит –
И эта боль сейчас распространится
На члены все здоровые. К тому ж,
Нам надо знать, что люди ведь не боги
И что мужья не могут быть всегда
Внимательны, как в первые дни брака.
Брани меня, Эмилия, брани:
Неопытный боец, я обвинила
Его за то, что он не добр ко мне,
Но вижу я теперь, что подкупила
Свидетелей: он ложно обвинен.
Ах, дай-то Бог, чтоб были тут причиной
Республики дела, а не сомненье,
Не ревность к вам.
О, Боже сохрани!
Ведь повода к тому не подала я.
Ревнивому – ответ ваш не ответ.
Ревнивые не потому ревнуют,
Что повод есть, а просто потому,
Что ревновать в натуре их. Ведь ревность –
Чудовище, которое себя
Само зачнет, само и порождает.
Да сохранит Всевышний дух Отелло
От этого чудовища!
Аминь.
Пойду за ним. Вы, Кассио, покамест
Побудьте здесь. Найду его спокойным –
Опять начну просить его и все
Употреблю, чтоб он исполнил просьбу.
От всей души я благодарен вам.
Дездемона и Эмилия уходят. Входит Бьянка.
Здорово, друг.
А, дорогая Бьянка!
Здорова ли? Что делаешь ты здесь?
А я к тебе, мой ангел, отправлялся.
А я к тебе. Ну, можно ли, скажи,
Не навестить за целую неделю,
Не приходить семь дней и семь ночей,
Сто шестьдесят часов? Часы ж разлуки
С любовником в сто шестьдесят разов
Скучней часов обыкновенных суток.
О, грустно их считать!
Прости мне, Бьянка:
Я важными делами занят был,
Но верь, в часы досуга заплачу я
За долгое отсутствие мое.
Мой милый друг, не можешь ли мне вышить
Такой платок?
(Подает ей платок.)
О, где ты взял его?
Подарен он, конечно, новым другом.
Ну, мне теперь причина твоего
Отсутствия понятна… вот в чем дело!
Прекрасно, друг, прекрасно!
Перестань!
Брось гнусную догадку в зубы к черту,
Пославшему тебе такую мысль.
Ревнуешь ты, вообразив, что это
Знак памяти любовницы другой.
Нет, Бьянка, нет, клянусь.
Так чей же он?
Мой милый друг, я, право, сам не знаю:
Я в комнате моей его нашел,
И сильно он мне нравится. Покамест
Не хватятся его – а это будет
Наверное – хотел бы я, чтоб точно
Такой же был мне вышит… Так возьми
Его с собой и сделай, что прошу я.
Покамест же оставь меня.
«Оставь»?
Зачем «оставь»?
Я жду здесь генерала
И не хочу и не считаю нужным,
Чтоб с женщиной меня увидел он.
Да отчего?
Не оттого, чтоб я
К тебе любви не чувствовал.
Но, верно,
Уж оттого, что разлюбил давно.
Прошу тебя, хоть проводи немного,
И скоро ли, скажи, тебя я ночью
Увижу.
Я пройтись с тобой могу,
Но очень недалеко, потому что
Здесь должен ждать; увидимся же скоро.
Ну что ж, и то приятно мне. Должна
Я поступать так, как судьба желает.
Уходят.
Кипр. Перед замком. Входят Отелло и Яго.
Итак, вы все такого мненья?
«Мненья»?
Что раз один поцеловать тайком…
То поцелуй преступный.
Иль с другом
Часок-другой в постели полежать,
Хоть нагишом, но без порочных мыслей?
Как! Нагишом, в постели и без мыслей
Порочных? О, да это лицемерье
Пред дьяволом! Кто поступает так
Без замысла греховного, тех вводит
В такой соблазн сам дьявол, а они,
Уж в свой черед, и небо соблазняют.
Ну, если тем и кончится, так это
Простительный проступок. Но когда я
Своей жене платок дарю, тогда…
Ну, что ж тогда?
Тогда ее он собственность, и может
Она его отдать кому угодно.
Да ведь и честь есть собственность ее,
Так значит, честь отдать ей также можно?
Честь, генерал, невидимая вещь –
И часто тот, по-видимому, честен,
В ком никакой нет чести. Но платок…
Свидетель Бог, я с радостью забыл бы
Твои слова. Ты говорил… О, это
Над памятью моей летает, словно
Над домом зачумленным ворон злой.
Ты говорил, что у него платок?
Что ж из того?
О Яго, это дурно!
Что из того, когда б я вам сказал,
Что от него я слышал или видел.
Ведь много есть бездельников таких,
Которые, успевши убедить
Иль умолить возлюбленную сердца –
Своим ли волокитством неотступным,
По доброму ль согласию ее –
Не разболтать о том никак не могут.
Так что-нибудь он говорил тебе?
Да, говорил; но генерал, поверьте,
Он только то сказал мне, от чего
И клятвенно он может отказаться.
Что ж он сказал?
Что он… Да я не знаю,
Как вам сказать. Он говорил, что он…
Что? Что?
Лежал…
Он? С ней?
Да, с ней, коли хотите.
Лежал с нею… Лежал с нею! О, это отвратительно! Платок… Признался… Платок! Заставить его признаться, а потом, в награду, повесить! Нет, прежде повесить, а потом заставить признаться! Я дрожу при одной мысли об этом… Природа не облекается в такую омрачающую страсть без какого-нибудь предчувствия… О… носы, уши, губы! Возможно ли? Признайся же! Платок! О, дьявол!
(Падает в судорогах.)
Действуй,
Мое лекарство, действуй! Вот как ловят
Доверчивых безумцев! Вот как честных,
Невиннейших и непорочных женщин
Позору подвергают. Генерал,
Послушайте! Синьор! Отелло! Что вы?
Входит Кассио.
А, Кассио!
Что здесь случилось?
Вот
В припадке он падучей. Это с ним
Уже второй: вчера еще был первый.
Потри ему виски.
Нет, нет, не нужно.
Нельзя мешать припадку, а не то
Запенятся уста его, и скоро
Он в дикое неистовство впадет.
Смотрите – шевелится. Удалитесь
Отсюда вы на несколько минут:
Очнется он сейчас. Я после с вами,
Как он уйдет, о деле очень важном
Поговорю. Ну, как вам, генерал?
Не ранили ль вы голову?
Кассио уходит.
Смеешься
Ты надо мной?
Над вами? Я? О нет!
Свидетель Бог, мне только бы хотелось,
Чтоб горе вы, как муж, переносили.
Рогатый муж – чудовище и зверь.
Так много же зверей живет, и много
Приветливых чудовищ в городах.
Сознался он?
Ах, будьте же мужчиной!
Подумайте, что каждый человек,
До бороды доживший, чуть под иго
Жены попал, все ту же лямку тянет.
Поверьте мне: мильоны есть людей,
Которые спят ночью на постелях,
Доступных всем, и могут клятву дать,
Что им одним постели те доступны.
У вас не так, и лучше ваш удел.
Скажите мне: не адские ли козни,
Не злейшая ль насмешка сатаны,
Когда супруг развратницу лобзает
И убежден в безгрешности ее?
Нет, лучше знать, а зная, что со мною,
Я знаю, что должно и с нею быть.
О, ты умен – в том спору нет.
Побудьте
Здесь в стороне немного, но себя
В терпения пределы заключите.
Меж тем как вы лежали на земле,
Безумствуя от горести, что людям,
Таким, как вы, нисколько не прилично, –
Был Кассио. Его я удалил,
Придумавши хорошую причину
Для вашего припадка, и просил
Опять прийти поговорить со мною.
Он обещал. Вы спрячьтесь и следите,
Как каждая черта его лица
Вдруг расцветет насмешкою, презреньем,
Нахальною улыбкой хвастовства,
Затем что я его заставлю снова
Мне повторить всю повесть: как, когда
И сколько раз он был с женою вашей
Наедине и будет сколько раз?
За жестами его, я повторяю,
Следите вы. Но только, генерал, –
Терпение: иначе я уверюсь,
Что бешенству совсем вы отдались
И что в вас нет уж ничего людского.
Я буду терпелив – ты слышишь, Яго?
Я изумлю тебя моим терпеньем,
Но после – слышишь, Яго? – после я
Явлюсь тебе безмерно кровожадным.
Ну что ж – и то недурно, но всему
Своя пора. Однако удалитесь!
Отелло отходит в сторону.
Я с Кассио заговорю о Бьянке,
Бабеночке, которая себе
И платья все, и пищу добывает
Продажею всех прелестей своих.
От Кассио без памяти она;
Уж такова развратниц этих кара:
Всех надувать, одним надутой быть.
А Кассио от смеху помирает,
Когда о ней с ним говорят. Вот он!
Входит Кассио.
Одна его улыбка – и Отелло
Сойдет с ума. Его слепая ревность
Значение дурное вмиг придаст
Движениям, и взглядам, и улыбкам
Бедняги Кассио.
(К Кассио.)
Ну, лейтенант,
Что, как дела идут?
Нехорошо,
Тем более, что ты даешь мне титул,
Которого потерей я убит.
Просите хорошенько Дездемону –
И можно вам ручаться за успех.
(Понижая голос.)
Вот если б то зависело от Бьянки,
Вы скоро бы успели.
Просто смех,
Как вздумаю об этой бедной твари.
Смеется он! Да, да, уже смеется!
Я женщины не знаю ни одной,
Которая любила б так мужчину.
Бедняжка! Вижу – в самом деле, любит
Она меня.
Отнекиваться стал
И на губах улыбка!
Вас хочу я
Спросить…
Теперь его наводит он
На исповедь. Так, Яго, славно, славно!
Слух Бьянкою распущен, что на ней
Вы женитесь. Скажите, в самом деле
Решились вы на это?
Ха-ха-ха!
Ты торжествуешь, римлянин, ты торжествуешь!
Я женюсь на ней – на публичной женщине? Сжалься, пожалуйста, хоть немного над моим рассудком: не считай его таким нездоровым. Ха-ха-ха!
Так, так, так! Выигрывающие всегда смеются.
Право, ходит молва, что вы женитесь на ней.
Да неужели ты говоришь правду?
Будь я отъявленный мерзавец, если лгу.
Со мной уж ты покончил. Хорошо.
Это она сама, глупая обезьяна, распускает слух. Она уверена, что я женюсь на ней, просто вследствие своей любви и тщеславия, а не потому что я обещал.
Яго делает мне знак: верно, он начинает рассказ.
Она недавно приходила сюда – везде найдет, просто надоела! На днях я разговаривал на набережной с несколькими венецианцами, вдруг приходит эта сумасшедшая и бросается ко мне на шею.
С криком: «О дорогой Кассио!» Это видно из его жестов.
Повисла на шее, и лезет с поцелуями, и плачет надо мною, и тащит меня, и тормошит… Ха-ха-ха!
Теперь он рассказывает, как она тащила его в мою комнату. О, я вижу твой нос, но не вижу собаки, которой я брошу его.
Нет, надо непременно разойтись с ней.
Вот и она идет сюда.
Входит Бьянка.
Эта женщина точно хорек, только хорек раздушенный. Чего, скажи, ты преследуешь меня?
Пусть тебя преследует дьявол со своей мачехой! Что значит этот платок, который ты дал мне? Я очень глупо сделала, что взяла его. Захотел, чтоб я вышила ему такой же точно, и рассказывает, что он нашел его в своей комнате, не зная, кто оставил его там. Это подарок другой какой-нибудь любовницы, а мне приходится вышивать по нем? Возьми, отдай его своей кукле! Откуда бы ты ни достал его, я не хочу вышивать по нем.
Что ты, моя милая Бьянка? Что ты?
Клянусь небом, это должен быть мой платок.
Если хочешь сегодня прийти ко мне ужинать – можешь; не хочешь – приходи, когда будешь расположен. (Уходит.)
За нею, за нею!
Да и в самом деле, надо идти: она станет ругаться на улице.
А вы будете у ней ужинать?
Да, полагаю.
Хорошо. Я, может быть, тоже приду: мне очень нужно бы еще поговорить с вами.
Пожалуйста, приходи. Придешь?
Хорошо, ступайте.
Кассио уходит.
Как мне умертвить его, Яго?
Заметили вы, как он хохотал над своими низостями?
О Яго!
А платок видели?
Это был мой платок?
Ваш, клянусь этой рукой. И видите, как он ценит эту безрассудную женщину, вашу жену. Она подарила ему, а он отдал этой потаскушке.
Мне хотелось бы убивать его девять лет кряду! Славная женщина! Дорогая женщина! Милая женщина!
Ну, забудьте это.
О, пусть же она пропадет, пусть сгниет, пусть станет добычею ада сегодня же ночью! Не жить ей на свете, нет. Сердце мое превратилось в камень; я ударил по нем и сильно зашиб руку. О, в мире не было еще создания прелестнее ее! Она могла бы лежать рядом с императором и давать ему приказания.
Да вам-то что из этого?
Повесить ее! Я только говорю, что она такое: отлично вышивает, удивительная музыкантша; пением своим она бы медведя сделала ручным. Такой высокий и совершенный ум, такое остроумие!..
Тем хуже для нее.
О, в тысячу, в тысячу раз хуже! И потом – как она любезна!
Да, слишком любезна!
Так, ты прав; но все-таки жаль, Яго! О, Яго! Жаль, страшно жаль, Яго!
Ну, если вам так нравятся ее пороки – дайте им полный простор: уж если они не трогают вас, так, конечно, никому другому нет дела до них.
Я изрублю ее на куски… Украсить меня рогами!
Да, это гнусно с ее стороны.
И взять для этого в сообщники моего подчиненного!
Это еще гнуснее!
Доставь мне яду, Яго, и сегодня же ночью! Я не стану объясняться с ней, чтобы ее прелести не поколебали моей решимости… Сегодня же ночью, Яго.
Не умерщвляйте ее ядом; задушить ее на постели, той самой постели, которую она опозорила.
Славно, славно! Мне нравится справедливость этого наказания. Отлично!
А что касается Кассио, предоставьте его мне. Вы услышите дальнейшее сегодня в полночь.
Превосходно!
За сценой играют трубы.
Что это за звуки?
Вероятно, кто-нибудь из Венеции. А, это Лодовико, посланный от дожа. Жена ваша идет сюда с ним.
Входят Лодовико, Дездемона и свита.
Привет мой вам, храбрейший генерал.
И вас, синьор, приветствую всем сердцем.
Светлейший дож и члены все сената
Вам шлют поклон.
(Подает пакет.)
Целую от души
Посредника их воли и желаний!
(Открывает пакет и читает.)
Что нового, мой милый Лодовико?
Я очень рад, что вижу вас, синьор.
С приездом вас приветствую.
Спасибо!
А Кассио? Где он? Как поживает?
Живет, синьор.
У мужа моего
С ним вышли неприятности большие,
Но, верно, ты уладишь это все.
Ты думаешь?
Что, друг мой?
«Постарайтесь
Исполнить то, когда хотите вы…»
Он не к тебе, кузина, обращался:
Он занят весь письмом. Так генерал
И Кассио поссорились?
К несчастью.
Я все дала б, чтоб помирить их снова:
Ведь Кассио я от души люблю.
Огонь и ад!
Мой друг?
В уме ли ты?
Он сердится?
Расстроило, быть может,
Его письмо? Мне кажется, что в нем
Приказ ему в Венецию вернуться
И Кассио сдать должности свои.
Ах, этому я очень рада!
Право?
Мой друг…
Я рад, что ты с ума сошла.
Отелло мой, что это значит?
Дьявол!
Чем заслужить могла я?
Генерал,
Вот этому никто бы не поверил
В Венеции, хотя бы я поклялся,
Что видел сам. Синьор, уж это слишком!
Просите же прощения у ней:
Она в слезах.
О дьявол, дьявол, дьявол!
Когда б земля беременеть могла
От женских слез, то каждая слезинка
Рождала бы, наверно, крокодила.
Прочь с глаз моих!
Чтоб не сердить вас больше,
Я ухожу.
Уходит.
Покорное созданье!
Ах, генерал, молю вас, воротите
Ее сюда!
Синьора!
Что, мой друг?
Ну, вот она. Что вы сказать хотели?
Кто? Я? Синьоре?
Да, желали вы,
Чтоб воротил ее я к вам. О, может
Она идти и возвращаться вновь,
И вновь идти, и снова возвращаться,
И плакать – да, и плакать. О, синьор,
Покорное она – как вы сказали –
Покорное создание! Плачь, плачь!
Что ж до того, синьор… О, как искусна
Ее печаль!.. Что до того письма,
В котором мне приказ домой вернуться…
(Дездемоне.)
Ступай – пришлю я после за тобой!
(Лодовико.)
Исполню я веление сената
И возвращусь в Венецию!
(Дездемоне.)
Прочь! Вон!
Дездемона уходит.
Я Кассио сдам должность, а сегодня
Я вас прошу отужинать со мною.
Я очень рад вас видеть здесь, синьор,
Душевно рад. – Козлы и обезьяны!
Уходит.
И это вот тот благородный мавр,
Которого сенат наш называет
Всех совершенств полнейшим образцом?
И это вот тот благородный дух,
Которого не могут тронуть страсти;
Та твердая и честная душа,
Куда пройти не может, уязвляя,
Стрела судьбы иль случая удар?
Он далеко не тот, что был.
Здоров ли
Он головой? Не поврежден ли ум?
Он то, что есть. Я осуждать не смею
И лишь могу молиться, чтоб он был
Тем, чем бы мог он быть.
Жену ударить!
Ну, можно ли?
Да, это, признаюсь,
Нехорошо. Но я желал бы, право,
Чтоб хуже он не делал ничего.
Что, он всегда так поступает или
Мое письмо в нем взволновало кровь
И довело до первого проступка?
Увы, увы, нечестно было б мне
Рассказывать, что видел я и знаю!
Увидите! Его поступки все
Вам объяснят и без моих рассказов:
Вы можете следить и замечать.
Как больно мне, что в нем я так ошибся.
Уходит.