Комната в доме Оливии. Входят сэр Тоби, сэр Эндрю и Фабиан.
Нет, ей-богу, я не останусь ни минуты дольше.
Почему, мой дорогой злюка? Скажи, почему?
Вы непременно должны сказать нам причину, сэр Эндрю.
Ну, я видел твою племянницу: она была гораздо ласковее со слугою графа, чем когда-либо со мной. Там, в саду, я это видел.
А она тебя при этом видала, дружище? Ну, говори!
Так же хорошо, как я сейчас вижу вас.
Это лучшее доказательство, что она вас любит.
Черт возьми! Вы хотите сделать из меня осла?
Я докажу вам это по всем правилам, приведя к присяге ум и способность суждения.
А они были присяжными раньше, чем Ной стал мореплавателем.
Она любезничала с этим молодцом на ваших глазах единственно для того, чтобы пробудить ваше спящее мужество, наполнить огнем вашу грудь и адским пламенем вашу печень. Вам надо было подойти и заткнуть рот этому молодцу самыми лучшими, только что отчеканенными шуточками! Вот чего от вас ожидали и обманулись. Вы позволили времени смыть двойную позолоту этого случая и теперь в мнении графини поплыли на север, где и будете висеть, как ледяная сосулька на бороде у голландца, пока не исправите дела каким-нибудь блестящим проявлением храбрости или тонкой политикой.
Уж если на то пошло, так лучше храбростью, потому что политику я ненавижу. По-моему, лучше уж быть пуританином, чем заниматься политикой.
Ну что ж, построим твое счастье на фундаменте храбрости. Вызови графского посла на дуэль и нанеси ему одиннадцать ран. Моя племянница узнает об этом, и будь уверен, что никакая сваха в мире не отрекомендует тебя женщине так хорошо, как слава храбрости.
Другого средства не остается, сэр Эндрю.
Согласен кто-нибудь из вас отнести ему мой вызов?
Иди и напиши его воинственным почерком, дерзко и кратко. Об остроумии не заботься: лишь бы было красноречиво да замысловато. Разругай его, сколько хватит чернил. Не помешает, если ты его «тыкнешь» раза три. Сади ложь на ложь, сколько их уместится на листе бумаги, будь он величиной в простыню на уэрскую кровать. Ступай да смотри, чтобы в чернилах твоих нашлось довольно желчи. А там пиши хоть гусиным пером, это не важно. За дело!
Где мне вас найти?
Придем к тебе в cubiculum{Здесь: в твою комнату (лат.).}. Иди только.
Сэр Эндрю уходит.
Вам дорог этот человек, сэр Тоби?!
Это я обошелся ему дорого: тысячи в две, не менее.
Он напишет замечательное письмо. Но ведь вы его не передадите?
Обязательно передам. А ты всячески подстрекай юнца принять этот вызов. Я думаю, их канатами не притянешь друг к другу. Что касается Эндрю, то если его вскроют и найдут в его печени столько крови, чтобы хватило блохе на завтрак, – я готов съесть все остальное.
Да и противник его, этот юноша, судя по лицу, не обещает особенной свирепости.
Входит Мария.
Смотри: вот и соловей наш!
Хотите заболеть от смеха, – так идемте со мной. Этот болван Мальволио сделался идолопоклонником, настоящим ренегатом. Ни один христианин ради спасения своей души не поверит в такую кучу нелепиц. Он уже в желтых чулках.
И с подвязками накрест?
Урод-уродом – словно учитель из церковной школы. Я кралась за ним по пятам, как убийца. Он исполняет все предписания подкинутого мною письма. От улыбок на лице у него больше линий, чем на новой карте с обеими Индиями. Вы в жизни не видали ничего подобного. У меня руки чешутся швырнуть ему что-нибудь в голову. Я уверена, что графиня даст ему пощечину, а он, улыбаясь, примет это как особенную милость.
Пойдем, пойдем! Веди нас к нему.
Уходят.
Улица. Входят Антонио и Себастиан.
Я не хотел, чтоб ты себя тревожил;
Но если этот труд тебе приятен,
То я тебя не стану упрекать.
Тебя покинуть я не мог; желанье,
Острей, чем сталь, меня толкнуло вслед
И не одно стремленье вас увидеть,
Хоть было бы и этого довольно,
Чтобы меня к скитанью побудить,
Но также и забота, как свой путь
Ты совершишь в стране, столь незнакомой,
Которая чужому, без друзей
И без руки вожатого, нередко
Является враждебною пустыней.
Вот опасения мои, – и с ними
Моя любовь тем боле поспешила
Вслед за тобой.
Мой добрый друг Антонио,
Благодарю тебя, благодарю –
Вот все, что я могу тебе ответить.
За добрые услуги часто платят
Такой невыгодной монетой… Да,
Будь кошелек мой полон, как душа,
Ты лучшую награду получил бы.
Ну, чем заняться? Не пойти ли в город,
Чтоб осмотреть нам древности его?
Отложим лучше это мы на завтра,
Сперва жилище надо подыскать.
Я не устал, и до ночи далеко.
Прошу тебя, порадуем наш взор,
Пойдем взглянуть на славные строенья
И памятники города.
Прости,
Мне здесь по улицам ходить опасно.
В морском сраженье с кораблями графа
Раз удалось мне службу сослужить
Такую, что уж мне не отвертеться,
Когда случится им меня поймать.
Ты много перебил его людей?
Нет, мой проступок не такой кровавый,
Хоть место и характер нашей стычки
Легко могли к убийству привести.
Конечно, дело можно было сладить,
За все, что отняли мы, заплатив;
Да большинство из наших горожан
И поступило так, торговли ради,
Но я не захотел. Итак, мой друг,
Мне дорого придется расплатиться,
Когда меня поймают здесь теперь.
Так не ходи ж по улицам открыто.
И не пойду. На, вот мой кошелек.
Дома здесь лучшие – в предместье южном,
В гостинице, что называют «Слон»,
Я закажу обед, а ты, покамест,
Умножь познанья, исходивши город,
И время за нос поводи. Меня
Найдешь в гостинице.
К чему мне деньги?
На случай, если что-нибудь себе
Купить захочешь, – чтобы не нуждаться.
Наверное, без денег ты сейчас.
Итак, твоим я буду казначеем.
Прощай же.
Буду ждать тебя в «Слоне».
Явлюсь – не позабуду.
Уходят.
Сад Оливии. Входят Оливия и Мария.
За ним послала я. Когда придет он,
Как угостить его? Что подарить?
Ведь юность подкупить всегда возможно!
Я говорю так громко! Где Мальволио?
Он вежлив и торжествен. В этом деле
Такой слуга мне кстати. Где же он?
Вот он идет, графиня. Только вид у него ужасно странный; должно быть, он помешался.
Что с ним такое? Он в экстазе?
Нет, графиня, он просто улыбается. Но не мешало бы, чтоб кто-нибудь был около вас в случае, если он подойдет. Право, он рехнулся.
Сходи за ним.
Уходит Мария.
И я безумна тоже,
Когда веселый бред с печальным схожи.
Мария возвращается с Мальволио.
Как поживаешь, Мальволио?
Прелестная графиня! Хе-хе!
Ты улыбаешься? А я позвала тебя по серьезному делу.
По серьезному, графиня? Конечно, я мог бы быть серьезным, так как эти подвязки накрест останавливают и сгущают кровь. Впрочем, что за беда? Если и это приятно чьим-то взорам, я готов повторить правдивую песенку: «Когда я нравлюся одной, то нравлюсь всем само собой!»
Что с тобой, Мальволио? Здоров ли ты?
У меня не черная душа, хоть и желтые чулки. Письмо в моих руках, и повеления должны быть исполнены. Надеюсь, что мне знаком этот прекрасный почерк.
Не лечь ли тебе в постель, Мальволио?
В постель? Да, душа моя, я приду к тебе.
Господь с тобой! Почему это ты улыбаешься и беспрестанно посылаешь воздушные поцелуи?
Как ваше здоровье, Мальволио?
Вам желательно знать? Но разве соловьи отвечают галкам?
Почему это вы так развязно держите себя в присутствии графини?
«Не бойся величия». Так было написано.
Что ты хочешь этим сказать, Мальволио?
«Одни родятся великими…»
Ах!
«Другие достигают величия…»
О чем ты говоришь?
«А иным оно само дается».
Да исцелит тебя Небо!
«Вспомни, кто хвалил твои желтые чулки…»
Твои желтые чулки?
«Кто всегда желал тебя видеть с накрест завязанными подвязками…»
С подвязками накрест?
«Смелей! Ты можешь высоко подняться, лишь пожелай».
Я могу подняться?
«Если же нет, оставайся навсегда жалким слугой».
Это совершенное безумие!
Входит слуга.
Сударыня, молодой человек от графа Орсино пришел снова, и я едва уговорил его подождать. Он ожидает ваших приказаний.
Я к нему выйду.
Уходит слуга.
Милая Мария, позаботься, пожалуйста, об этом человеке. Где мой дядюшка Тоби? Пусть кто-нибудь из моих людей хорошенько за ним присматривает. Ни за что в мире не желала бы я, чтобы с ним случилось какое-нибудь несчастье.
Уходят Оливия и Мария.
Ага! Теперь вам ясно, кто я такой? Не кто-нибудь, а сам сэр Тоби должен обо мне заботиться. Это вполне согласуется с письмом! Она нарочно посылает его ко мне, чтобы я обошелся с ним грубо, как об этом сказано в письме. «Сбрось эту смиренную оболочку, – пишет она, – будь груб с моим родственником, резок со слугами; рассуждай обо всем, как государственный муж; веди себя необычно». И прибавляет затем, что при этом необходимы: серьезное лицо, важная поступь, медленная речь, наподобие вельможи, и тому подобное. Попалась, голубушка! Конечно, это милость богов, и я благодарю их за это. А слова ее, когда она уходила: «Позаботься об этом человеке!» О человеке! Не о Мальволио, не о дворецком, а о человеке! Да, все на это указывает, ни тени сомнения, никаких препятствий, ни одного смутительного или странного обстоятельства. Что тут возразить? Ничто не может стать между мной и пределом моих надежд. Боги, а не я, совершили все это, и их надлежит мне благодарить.
Возвращается Мария с сэром Тоби и Фабианом.
Где он, во имя всего святого? Я заговорю с ним, хотя бы в него вселились все адские силы, хотя бы овладел целый легион бесов.
Вот он! Вот он! Что с вами, сударь? Что с вами, почтеннейший?
Подите прочь – я отпускаю вас. Не мешайте мне наслаждаться моим уединением. Подите прочь!
Прислушайтесь, как гулко говорит в нем лукавый! Не предупреждала ли я вас? Сэр Тоби, графиня просит вас позаботиться о нем.
Ха-ха! В самом деле?
Тише, тише! С ним надо обходиться ласково. Отойдите в сторонку. Что с тобой, Мальволио? Как ты себя чувствуешь? Помни, друг мой, надо бороться с дьяволом: ведь он враг рода человеческого.
Понимаете ли вы, что говорите?
Видите, как он сердится, когда плохо говорят о сатане! Дай Бог, чтобы он не был околдован!
Показать бы его мочу ворожее.
Завтра же утром, непременно. Графиня ни за что на свете не хотела бы его лишиться.
Это еще что, сударыня?
О Господи!
Пожалуйста, замолчи! Надо действовать совсем иначе. Разве вы не видите, что вы его только раздражаете? Оставьте меня с ним наедине.
Не иначе, как ласкою; лукавый зол и не терпит насилия.
Ну, что ты поделываешь, голубок мой? Как поживаешь, мой цыпленочек?
Сударь!
«Поди сюда, Бригитта!» Нет, сударь, важному человеку не пристало играть с сатаной в бабки. Изыди, окаянный!
Заставьте его прочесть молитву, добрейший сэр Тоби, заставьте его помолиться.
Молиться, обезьяна?
Видите, я вам говорила: он и слышать не хочет о божественном.
Чтоб вам всем повеситься! Болваны, ничтожные твари, я не чета вам! Я вам еще покажу!
Уходит.
Возможно ли?
Если бы это представить на сцене, я бы назвал это, пожалуй, неправдоподобной выдумкой.
Душа его отравлена нашей шуткой.
Так не отставайте от него, чтоб шутка наша не выдохлась.
Право, мы его сведем с ума.
Тем спокойнее будет в доме.
Пойдем, свяжем его и посадим в чулан. Племянница моя уже уверена, что он сошел с ума, и мы можем продолжать нашу шутку себе на потеху, а ему на муку до тех пор, пока нам самим не надоест, а тогда можно и сжалиться. Мы поведем дело судебным порядком, а тебе, Мария, выдадим премию за изловление сумасшедших. Но смотрите, смотрите!
Входит сэр Эндрю.
Еще потеха для майского утра!
Вот вам вызов, читайте! Ручаюсь, что уксусу и перцу в нем достаточно.
Неужели он такой острый?
О да, ручаюсь. Прочтите только.
Давай сюда. (Читает.) «Молодой человек! Кто бы ты ни был, ты все-таки собака».
Изящно и храбро!
«Не удивляйся и не изумляйся в душе своей, почему я тебя так называю, ибо я не скажу тебе причину».
Славный крючок! На нет и суда нет.
«Ты приходишь к графине Оливии, и она любезничает с тобой на моих глазах. Но ты лжешь – я тебя вовсе не за это вызываю».
Весьма кратко и поразительно бессмысленно!
«Я подстерегу тебя, когда ты будешь возвращаться домой, и если тебе посчастливится меня убить…»
Славно!
«…то ты убьешь меня, как мерзавец и мошенник».
Лазейку ты себе оставил.
«Прощай, и Господь да помилует одну из наших душ! Он может помиловать и мою, но я надеюсь на лучшее. Итак, берегись! Твой друг, смотря по тому, как ты меня встретишь, или твой заклятый враг – Эндрю Эгьючик». Если это письмо его не взорвет, так его и порохом не сдвинешь с места. Я отдам ему послание.
Вот подходящий случай для этого: он сейчас разговаривает с графиней и скоро выйдет.
Ступай, сэр Эндрю, и подстереги его в уголке сада, как заправский сыщик. Как только завидишь его, обнажи шпагу и окати его потоком ужаснейших ругательств. Часто случается, что как проревешь громовым голосом самую страшную ругань, так прослывешь храбрецом гораздо больше, чем от настоящего дела. Марш!
Ну уж ругаться-то я умею.
Уходит.
Письма я, конечно, не отдам. Судя по манерам этого юноши, он умен и хорошо воспитан, да и посредничество его между Орсино и моей племянницей подтверждает это. Поэтому письмо не испугает его, так как оно глупо как нельзя более, и он сразу же увидит, что оно написано ослом. Вместо этого я устно передам ему вызов, наговорю с три короба о храбрости Эндрю и внушу юноше высокое мнение о его ярости, ловкости и горячности. Он так молод, что поверит всему. Это их обоих так напугает, что они уничтожат друг друга взглядом, как василиски.
Входят Оливия и Виола.
Вот он идет с вашей племянницей. Уйдем отсюда, и, как только они попрощаются, – сразу же вслед за ним!
Тем временем я придумаю самые страшные выражения для вызова.
Уходят сэр Тоби, Фабиан и Мария.
Уж слишком много высказала я
Для сердца каменного. Честь свою
Опасности огромной я подвергла,
В душе себя за слабость укоряю;
Но эта слабость так неудержима,
Что насмехается над укоризной.
Как душу вам снедает злая страсть,
Так от нее мой господин страдает.
Прошу, носите из любви ко мне
Вот этот медальон: в нем – мой портрет.
Не опасайтесь: мучить вас не станет
Он болтовней своей. И приходите
Ко мне опять, прошу вас, завтра утром.
В какой из просьб могла б вам отказать я,
Когда она не оскорбляет чести?
Прошу лишь об одном: любить Орсино.
Отдать могу ли без ущерба чести
Я графу то, что вам уж отдала?
Я разрешаю.
Хорошо. Но завтра
Приди сюда опять. Злой дух такой
Способен в ад увлечь меня с собой!
Уходит. Возвращаются сэр Тоби и Фабиан.
Здравствуй, молодой человек!
Здравствуйте, сударь.
Какое бы оружие с тобой ни было, приготовь его. Какого рода оскорбление ты ему нанес, я не знаю, но твой противник, разъяренный и кровожадный, как охотник, ожидает тебя в конце сада. Шпагу наголо! Не мешкай! Твой враг скор, ловок и смертоносен.
Вы ошибаетесь, сударь, я уверен, что у меня ни с кем нет ссоры. Я не могу припомнить, чтобы кому-нибудь нанес обиду.
Уверяю вас, что вы убедитесь в противном, и, если вы хоть сколько-нибудь дорожите своей жизнью, будьте осторожны: на стороне вашего противника все преимущества, какие только могут дать молодость, сила, ловкость и гнев.
Скажите же мне, сударь, кто он?
Он – рыцарь, возведенный в это достоинство прикосновением незазубренного меча на шитом ковре{Один из тех, кто посвящался в рыцари не на поле битвы, а в дворцовой зале, устланной коврами, и не за какие-либо подвиги, а за иные заслуги, иногда за услужливость при дворе или просто за деньги. (Прим. ред.).} – но в поединках он – сущий дьявол; он у тех людей уже разлучил душу с телом, и ярость его в эту минуту так неукротима, что утолить ее могут только предсмертные судороги и могила. Девиз его: «Отдай свою жизнь или бери мою!»
Я вернусь в дом и попрошу у графини провожатых. Я не любитель дуэлей. Я слышал, что есть люди, которые нарочно завязывают ссоры с другими, чтобы испытать их храбрость. Может быть, и он того же десятка?
Нет, сударь, гнев его основан на существенной обиде. Поэтому – готовьтесь! Вы должны принять его вызов. Вы не пойдете в дом, не подравшись со мною, а драться вы можете все равно и с ним. Итак, вперед, или обнажайте сейчас вашу шпагу. Драться вы должны – это решено, или откажитесь навсегда от права носить шпагу.
Это столь же неучтиво, как и странно. Сделайте мне одолжение, спросите у этого рыцаря, чем я его обидел? Если это и случилось, то верно без умысла, по неосторожности.
Извольте! Синьор Фабиан, побудьте с этим господином, пока я не вернусь.
Уходит.
Сударь, вы знаете что-нибудь об этой ссоре?
Я знаю только то, что рыцарь этот очень на вас зол и будет драться не на жизнь, а на смерть. Больше мне ничего неизвестно.
Скажите, пожалуйста, что он за человек?
Наружность его не обещает ничего необыкновенного, но вы на деле узнаете его мужество. Поистине, он самый ловкий, кровожадный и опасный боец во всей Иллирии. Угодно вам пройти к нему? Я попытаюсь помирить вас.
Я был бы вам очень благодарен за это. Я принадлежу к числу тех людей, которые предпочитают иметь дело со священником, чем с рыцарем, и не забочусь о том, считают ли меня храбрым.
Уходят.