Берег моря.
Входят Антонио и Себастиан.
Так ты не хочешь оставаться дольше и не позволяешь мне идти с тобою?
Не сердись, но я не хочу. Мрачно светит надо мной звезда моя. Враждебность моей судьбы могла бы заразить и твою. Потому, прошу тебя, позволь мне страдать одному. Я плохо заплатил бы за твою любовь, поделившись с тобою моим горем.
Хоть скажи, куда ты идешь.
Нет, не скажу. Мое путешествие – просто скитальчество. Но я замечаю в тебе прекрасную черту скромности: ты не хочешь вынудить у меня мою тайну, тем охотнее я тебе откроюсь. Знай же, Антонио, меня зовут Себастианом, хоть я и называю себя Родриго. Отец мой был тот Себастиан из Мессалина, о котором ты, как мне известно, уже слышал. После него остались я и сестра моя, родившиеся в один и тот же час. Зачем не угодно было небу, чтоб мы и умерли одновременно? Ты помешал этому: за час до того, как ты спас меня от бушующих волн, сестра моя утонула.
О, горе!
Хоть и говорили, что она на меня очень похожа, однако многие считали ее красавицей. Я, конечно, не мог разделять с ними их восхищения, однако смело скажу, что сама зависть должна была бы назвать ее душу прекрасной. Она уже утонула в соленой воде, а я снова топлю ее память в соленых слезах.
Извини, что я плохо за тобой ухаживал.
О добрейший Антонио, прости мне причиненное тебе беспокойство!
Если ты не хочешь убить меня за мою дружбу, позволь мне быть твоим слугою.
Если ты не хочешь уничтожить сделанного тобой, то есть убить того, кому спас жизнь, – не требуй этого. Простимся сразу. Мое сердце так чувствительно и во мне еще так сильно сходство с моей матерью, что глаза мои при малейшем поводе наполняются слезами. Я иду ко двору графа Орсино. Прощай!
Уходит.
Благословенье неба будь с тобою!
Меня не любят при дворе Орсино, –
Иначе скоро свиделся б с тобой.
Но что мне в том? Я за тобой лечу!
С опасностями я играть хочу.
Уходит.
Улица. Входит Виола, за нею следом Мальволио.
Не вы сейчас были у графини Оливии?
Я только что от нее; и я шел так медленно, что успел дойти только до этого места.
Она возвращает вам этот перстень, сударь. Вы могли бы избавить меня от труда и сами захватить его с собою. Она еще приказала вас просить решительно сказать вашему герцогу, что она отвергает его предложение. Еще одно: не осмеливайтесь являться к ней с поручениями от герцога, – разве только чтобы сообщить ей, как он это принял. Возьмите же!
Она взяла у меня перстень, и я не приму его обратно.
Послушайте: вы дерзко бросили ей перстень, и ей угодно, чтобы он так же был возвращен. Если он стоит того, чтоб нагнуться, так вот он, а если нет, пусть возьмет его первый прохожий.
Бросает перстень и уходит.
Я перстня вовсе ей не оставляла!
Что это значит? Боже сохрани!
Не обольстила ли ее наружность?
Она так страстно на меня глядела,
Как будто бы забыла о речах.
Ее слова порой бессвязны были!
Она меня – о, это верно – любит!
И вот хитро на это намекнула,
Ко мне отправив хмурого посла.
Ведь перстня герцог ей не посылал!
Я – цель ее желаний. Если так,
То лучше бы любить ей сновиденье.
Личина! Видно, ты полна коварства
И бес тобой воспользоваться рад!
Как лицемеру молодцу нетрудно
На сердце женщины напечатлеть
Свой образ! Ах, не мы, а наша слабость
Тому причиной! Ведь природой мы
Так созданы. Чем кончится все это?
Оливию Орсино любит нежно;
Я, глупая, равно им пленена;
Она ж, обманутая, полюбила,
Как кажется, меня. Что будет дальше?
Когда я юноша, я не должна
Питать надежду на любовь Орсино;
А если женщина, – увы, как тщетно
Должна Оливия по мне вздыхать!
Ты этот узел разрешишь, о время!
А для меня он – не по силам бремя.
Уходит.
Комната в доме Оливии. Входит сэр Тоби, за ним сэр Эндрю.
Пойди сюда, сэр Эндрю! Не быть за полночь в постели – значит рано вставать. A diluculo surgere saluberrimum{Рано вставать очень полезно (латинская пословица).}… ты знаешь?
Нет, ей-богу, не знаю. Я знаю только, что поздно ложиться – значит поздно ложиться.
Ложный вывод, столь же для меня противный, как пустая бутылка. Просидеть за полночь и потом лечь спать – значит рано лечь; так, стало быть, ложиться спать за полночь – значит рано ложиться. Разве наша жизнь не состоит из четырех стихий?
Говорят так, но я думаю, что она состоит из еды и питья.
Ты – ученый. Давай же есть и пить. Эй, Мария, вина!
Входит шут.
Вот идет дурак, ей-богу!
Как живете, дорогие мои? Видали вывеску трех дураков?{Намек на трактирные вывески того времени с изображением двух голов и подписью под ними: «Мы три дурака», причем под третьим подразумевался глядящий на вывеску. (Прим. ред.).}
Добро пожаловать, болван! Споем-ка хором.
Ей-богу, славное горло у дурака! Я бы дал полдюжины червонцев, чтобы иметь такие икры и такой славный голос, как у дурака. Ей-богу, ты вчера вечером славно дурачился, когда рассказывал о Пигрогромитусе и вапианах, пересекающих Квебусский экватор. Чудесно, ей-богу! Я послал тебе шесть пенсов для твоей любезной, получил ты их?
Я спрятал твой подарок в карман, потому что нос Мальволио – не плеть, моя милая белоручка, а мирмидонцы – не пивная лавочка.
Превосходно! Вот лучшие шутки в конце концов. Ну, пой же!
Да, спой-ка. Вот тебе шесть пенсов, валяй!
Вот и от меня. Когда один рыцарь дает…
Какую же вам песню спеть – любовную или нравоучительную?
Любовную! Любовную!
Да! На что мне нравоучения!
Где ты, душенька, гуляешь?
Иль меня ты забываешь,
Что одна грустишь?
Кто тебя отсюда манит?
Час любви, поверь, настанет,
Быстро пролетит!
Чудесно, ей-богу!
Славно! славно!
Что любовь? Не за горами,
Не за лесом и полями,
Здесь она – лови!
Если медлишь, – проиграешь,
Поцелуй мой потеряешь.
Не теряй – лови!
Медовый голос, клянусь моим дворянством!
Ядовитый голос!
Сладостный и ядовитый, ей-богу!
Если слушать его носом, – так сладок, что даже тошно. Да что? Не хватить ли так, чтоб земля пошла в пляс? Спугнем-ка филина круговой песней, которая вытянула бы у ткача три души.
Пожалуйста, если вы меня любите. Я на круговых песнях собаку съел!
А ведь иная собака и сама кого угодно съест.
Конечно. Давайте споем: «Молчи, мошенник»!
«Молчи, мошенник»? Да, ведь тогда я должен буду назвать вашу милость мошенником!
Я уже не в первый раз заставляю называть себя мошенником. Запевай, шут! Начинается так: «Молчи!»
Я не могу начать молча.
Хорошо! Ей-богу, хорошо! Ну, начинайте!
Поют хором.
Входит Мария.
Это что за кошачий концерт? Если графиня не позовет своего дворецкого Мальволио, чтобы выгнать вас из дома, так назовите меня чем угодно.
Графиня – родом из Китая, мы – дипломаты, а Мальволио – старая ведьма.
(Поет.)
Вот три веселых молодца!
Что я ей не родственник, что ли? Разве мы не одной крови с твоей госпожой?
(Поет.)
Жила на свете госпожа…
Право, его милость славно дурачится.
Да, он на это мастер, когда расположен, и я тоже, но только у него это выходит искуснее, а у меня натуральнее.
Однажды зимним вечерком
Сошлись…
Ради бога, замолчите!
Входит Мальволио.
Взбесились вы, господа, что ли? Что это у вас ни стыда, ни совести – шуметь по ночам? Или вы принимаете дом графини за трактир, что так немилосердно горланите ваши портновские песни? Право, вы лишены всякой благовоспитанности и такта!
Такт, сударь, в нашей песне мы соблюдаем. Убирайся к черту!
Сэр Тоби, я должен поговорить с вами начистоту. Графиня поручила мне сказать вам, что, хоть вы и живете у нее как родственник, но буйства вашего она не желает терпеть. Если вы можете отказаться от дурного поведения, так она вам очень рада; если же нет и вам угодно с ней проститься, так она очень охотно с вами расстанется.
Прощай, душа! Твой друг собрался в путь!
Прошу вас, сэр Тоби…
Пора ему от жизни отдохнуть!
Возможно ли?..
Ты никогда, сэр Тоби, не умрешь!
Нет, братец, врешь!
Это делает вам честь, право!
Не худо бы его прогнать.
Зачем? Ему к лицу здесь постоять.
Прогнать его, мошенника, за дверь!
Заврался! Не посмеешь ты, поверь.
Ты с такта сбился, приятель, сам врешь! Что ж ты за важная особа? Дворецкий! Или ты думаешь: раз ты добродетелен, так не бывать на свете ни пирогам, ни вину?
Да, клянусь святой Анной! И имбирем будут по-прежнему обжигать рот.
Твоя правда. Проваливай-ка! Хорохорься перед другими слугами! Подай-ка нам вина, Мария!
Если бы ты, Мария, хоть сколько-нибудь дорожила милостью графини, ты не потворствовала бы этому разврату. Графиня узнает об этом, вот мое слово!
Уходит.
Ступай! Помахивай ушами!
А было бы так же хорошо, как и выпить, проголодавшись, – вызвать его на поединок, да и не явиться, оставив его в дураках.
Сделай-ка это, рыцарь. Я напишу тебе вызов или на словах расскажу ему, как ты рассердился.
Почтеннейший сэр Тоби, будьте потише только эту ночь. Молодой посол от герцога опять был у госпожи, и с тех пор ей как-то не по себе. А с мсье Мальволио я справлюсь. Если я не сделаю его притчей во языцех и всеобщим посмешищем, так считайте меня круглой дурой. Я знаю, как это сделать.
Расскажи же, расскажи! Что ты о нем знаешь?
Право, иногда кажется, как будто он вроде пуританина.
О, если бы я думал так, я избил бы его, как собаку!
Как? За то, что он пуританин? Твои побудительные причины, рыцарь?
Мои причины хоть и не побудительны, но зато хороши.
Пусть себе будет – чтоб его нелегкая взяла – пуританином или чем угодно, все-таки он флюгер, что вертится по ветру, чванный осел, который выучил наизусть благородные слова и сыплет их пригоршнями; он ужасно доволен собою и совершенно уверен в том, что набит совершенствами; он свято верит, что кто на него ни взглянет, непременно влюбится. Этот порок отлично поможет моему мщению.
Что ж ты думаешь сделать?
Я подкину ему туманное любовное послание. В нем опишу цвет его волос, форму ноги, поступь, глаза, лоб, черты лица, и он узнает себя непременно. Я могу писать совсем так, как графиня, ваша племянница. Когда нам попадется какая-нибудь забытая записка, то мы едва можем различить наши почерки.
Превосходно! Я уже чую, в чем дело.
И мне в нос ударило.
Он подумает, что письмо это от моей племянницы и что она в него влюблена.
Да, я действительно хочу выехать на этом коньке.
Да, и этот конек сделает его ослом.
Ослом уж наверно.
О, это будет чудесно!
Отличная шутка! Уж поверьте! я знаю, мое зелье на него подействует. Я спрячу вас обоих, с шутом в придачу, поблизости от того места, где Мальволио найдет письмо: примечайте только, как он будет его толковать. А сейчас – на боковую. Желаю, чтоб вам приснилась наша шутка. Прощайте.
Уходит.
Прощай, Пентезилея{Пентезилея – царица амазонок. (Прим. ред.).}.
Славная, на мой взгляд, девка!
Чистокровная гончая, и обожает меня. Да за это нельзя ее винить.
Меня тоже одна обожала!
Пойдем спать, рыцарь. Не худо бы, если бы тебе прислали еще денег.
Если мне не удастся жениться на твоей племяннице, я здорово сяду на мель.
Вели только прислать денег, и если в конце концов она тебе не достанется, назови меня кургузой лошадью.
Если я не добьюсь этого, не верьте мне больше ни в чем. Вот и всё.
Идем, идем! Я приготовлю грог. Ложиться уже поздно. Идем, рыцарь, идем!
Уходят.
Комната во дворце герцога. Входят герцог, Виола, Курио и другие.
Я жажду звуков. Добрый день, друзья!
Цезарио мой добрый, пусть споют
Опять старинную, простую песню
Вчерашней ночи. Грусть мою как будто
Она развеяла сильней гораздо,
Чем пышные слова пустых напевов,
Пленяющих наш бестолковый век.
Одну строфу, одну строфу всего лишь!
Простите, ваша светлость, – того, кто мог бы спеть ее, здесь нет.
Кто же ее пел?
Шут Фесте, который очень забавлял отца графини Оливии. Но он, верно, где-нибудь поблизости.
Разыщите его, а пока сыграйте этот мотив.
Уходит Курио. Музыка.
Цезарио, когда полюбишь ты,
В страданьях сладких вспомни обо мне.
Как я, все любящие своенравны,
Изменчивы в движениях души.
Одно в них держится неколебимо:
То образ милой, глубоко любимой.
Что, нравится ль тебе напев?
Прекрасно!
Как эхо, раздается он в чертогах,
Где царствует любовь.
Твои слова
Прекрасно выражают чувство страсти.
Ручаюсь жизнью, – как ни молод ты,
Но ты уже искал в глазах любимой
Ответа на любовь; не так ли?
Да.
Отчасти, государь.
Ну, какова ж
Твоя любезная?
На вас похожа.
Она тебя не стоит. Молода?
Почти что ваших лет.
Стара, ей-богу!
Муж должен быть своей жены постарше:
Тогда она к себе его привяжет
И будет царствовать в его душе.
Как мы себя, Цезарио, ни хвалим,
А наши склонности не постоянней,
Капризнее гораздо и слабее,
Чем женщины любовь.
Согласен с вами.
Так избери подругу помоложе,
А иначе любовь не устоит.
Ведь женщины – как розы:
Чуть расцвела –
Уж отцвела,
И милых нет цветов!
Да, жребий их таков!
Не доцветать,
А умирать.
Их жизнь – мгновенье, слезы.
Курио возвращается с шутом.
Ну, спой-ка песнь вчерашней ночи, друг!
Заметь, Цезарио, – то песнь простая.
Крестьянки в поле, собирая хлеб
Иль кружево сплетая, молодицы
Поют ее; она не мудрена
И тешится невинностью любви,
Как в старину бывало.
Прикажете начать?
Да, пожалуйста, спой.
Смерть, скорей прилетай, прилетай
Кипарисами гроб мой обвить!
Жизнь, скорей улетай, улетай, –
Я красавицей гордой убит!
Плющом украсьте саван мой,
Посмертный мой венец!
Никто с любовию такой
Не встретит свой конец.
Нет, нежных прекрасных цветов
Не бросайте на бледный мой лоб
И в тоске не склоняйте голов
На укрывший меня черный гроб!
Чтоб было некому по мне вздыхать.
Заройте труп мой в прах!
Чтоб другу гроб мой не сыскать,
Забудьте о слезах!
Вот тебе за труд.
Тут нет труда, ваша светлость. Петь для меня – удовольствие.
Ну так возьми за удовольствие.
Пожалуй, за удовольствие рано или поздно мы должны расплачиваться.
А теперь позволь мне тебя уволить.
Да хранит тебя бог меланхолии и да сошьет тебе портной камзол из тафты с нежным отливом, ибо душа твоя – истинный опал. Людей с твоей твердостью надо бы посылать в море, где человек не знает, что его ждет, и должен быть ко всему готов; ибо когда не знаешь, куда направляешься, заходишь всего дальше. Прощайте!
Уходит.
Оставьте нас.
Курио и придворные уходят.
Цезарио, еще раз
Пойди к безмерно гордой и жестокой,
Скажи ей, что моя любовь над миром
Возносится, как небо над землей:
Владений жалких вовсе ей не надо.
Скажи, что все дары судьбы, богатства,
Ей счастьем данные, в моих глазах
Ничтожны, как случайная удача.
Лишь царственное чудо красоты,
Которое природа в ней явила,
Влечет к себе мой дух неудержимо.
Но если, добрый герцог мой, не может
Она любить вас?
Такой ответ
Не принимаю я.
Принять должны вы.
Положим, девушка влюбилась в вас –
Такая, может быть, и есть на свете –
И сердце ноет у нее по вас,
Как ваше по Оливии; положим,
Что вы не можете ее любить,
Что вы ей это говорите, – что ж,
Ответ ваш не должна ль она принять?
Грудь женщины не вынесет той бури
И урагана страсти, что в моем
Грохочет сердце; женщины душа
Мала, чтобы вместить в себе так много.
Они непостоянны; их любовь
Желаньем только может называться;
Она в крови у них, а не в душе,
И вслед за ней отягощают сердце
И пресыщение, и тошнота.
Моя ж, как море, голодна любовь –
Ее насытить трудно! Не равняй
Мою к Оливии любовь с любовью,
Что может женщина ко мне питать!
Однако же, я знаю…
Что ты знаешь?
Скажи.
Мне слишком хорошо известно,
Как женщины способны полюбить.
Их сердце так же верно, как и наше.
Дочь моего родителя любила,
Как, может быть, я полюбил бы вас,
Когда бы слабой женщиною был.
А как же дальше жизнь ее сложилась?
Вся жизнь ее – пустой листок, мой герцог;
Она ни слова о своей любви
Не проронила, тайну охраняя;
И тайна, как червяк, в цветке сокрытый,
Питалась пурпуром ее ланит.
Задумчива, бледна, в тоске глубокой,
Как памятник великого терпенья,
Иссеченный на камне гробовом,
Она в печали только улыбалась.
Иль это не любовь? Конечно, нам,
Мужчинам, легче говорить и клясться.
Да, наши обещанья выше воли:
Велики в клятвах мы, в любви – ничтожны.
Сестра твоя скончалась от любви?
Я – вот все дочери и сыновья
Из дома моего отца. И все же
Не знаю я… Но не пора ль к графине?
Да, это правда! Торопись, беги!
(Дает ей драгоценность.)
Вручи ей это и скажи ей сразу –
Любовь моя не вынесет отказа.
Уходит.