ТК А
На холме среди одуванчиков
Учитель совершил стратегическую ошибку, которую я должен был немедленно исправить. Мировой опыт говорит о том, что нельзя разжимать кулаки и воевать сразу против всех. Поэтому я задал червям только три направления: Нью-Йорк, Вашингтон и Чикаго. Если будут разрушены эти города, то Америка оцепенеет и в глухом отчаянии падет предо мной на колени.
Я был согласен с учителем в том, что рано или поздно жизнь, какой мы ее знаем, будет уничтожена в термоядерном пекле или череде техногенных катастроф, но в отличие от Берта я не отказывал человеку в праве на дальнейшее существование, совсем нет. В конце концов, Homo sapiens – любимая, хоть и самая рисковая игрушка эволюции. Его главная проблема – это непомерная гордыня, за которую он был не единожды покаран, но еще более усердствовал во грехе. Новый Прометей окажет человечеству услугу и вернет единый язык, культуру и религию, утраченные во времена вавилонского столпотворения. А на пепелище старого мира из последней искры – тысячи выживших героев-прародителей – вспыхнет единая цивилизация будущего, лишенная атавизмов границ, рас, рабства, культурных и языковых барьеров.
Так началась моя игра.
Павлик
Когда меня мучила бессонница, то, чтобы уснуть, мне нужно было словить чувство кайфа без всякой дряни. Для этого я выпускал погулять свою тень. Сперва она бесшумно выскальзывала из окна спальни на улицу, затем проползала под кустами сирени к шоссе и там забавлялась, пугая полусонных дальнобойщиков. Так, она частенько врывалась в свет их лупоглазых фур бесформенным клубком тьмы, внутри которого, как желток на канатиках, болталось тускло люминесцирующее око, проецировавшее происходящее прямиком в мое сознание. Не раз я видел, как гримаса ужаса искажала лицо водилы за секунду до того, как фура врезалась в эпицентр густого сумрака. Через мгновение тень оказывалась внутри кабины, где обволакивала и ослепляла огорошенного работягу. Однако развлекаться на дорогах было не в моих правилах, а поскольку я всю жизнь строго придерживался определенных принципов, то еще до беды отгонял тень от водилы, и тот, отчаянно газуя, уносил фуру прочь, не замечая ни машин, ни светофоров, ни ментов, которые махали ему вслед полосатыми палками.
А в это время моя великолепная тень бесшумно перебиралась на другую сторону шоссе, где она, распластавшись на захарканном и забычкованном асфальте автобусной остановки, проползала под ногами у матерящихся шлюх и растворялась в уютной тишине городского парка. Там я как заботливый хозяин ненадолго спускал ее с телепатического поводка, и она мило шалила в густых кронах дубов и тополей, гоняя юрких белок и погружая птичьи гнезда в мертвенный холод своей потусторонней сущности.
Но когда я наконец желал уснуть, то направлял тень в один из монолитных домов в центре города, где она выискивала грязных людишек, надрывно храпевших после гнусных утех. У тени был нюх на таких. Обнаружив добычу, тень запечатывала ее рот поцелуем тридахны, а затем парализовала волю и погружала рассудок в пучину первородного ужаса. Она, как дементор, питалась предсмертным отчаянием своих жертв, но иногда могла полакомиться и чем-то более материальным.
Так, изредка кто-то из грязных людишек в припадке отчаянного безумия умудрялся разорвать сжимающиеся кольца моей тени и тянулся кто за мобилой, а кто и за припрятанной под подушкой пукалкой (ха-ха). Но тень решительно пресекала эти дерзкие выходки, замораживая чересчур шуструю конечность до состояния горного хрусталя. Та откалывалась от хозяина и со звоном ударялась об пол, рассыпаясь на тысячи ледяных осколков, по которым, как улитка, скользила тень, слизывая вкусняшки.
Глядя на агонию грязных людишек, которые днем поливали таких воспитанных мальчиков и девочек, как ты и я, грязью из-под колес своих тачек, а ночью трепыхались, окутанные тенью, и пучили глаза, как барбусы на дне разбитого аквариума, мое беспокойное и немного гордое сердце наполнялось наконец сладкой дремотной негой, и я засыпал, не забыв прежде призвать тень к себе. Услышав мой призыв, она молнией проносилась сквозь спящий город и бесшумно прокрадывалась в спальню, послушно и мягко занимая место рядом со своим хозяином. Тень была предана мне, как Хатико.
Возможно, с вашей точки зрения я немного перебарщивал с грязными людишками, но, во-первых, каждый сам выбирает свою планиду, а во-вторых, я по кусочкам вырывал наше с тобой будущее из их цепкой бульдожьей хватки, а это, поверь мне, стоило их никчемных жизней. Меня вполне устраивало быть невидимым санитаром города – повелителем инфернальной Хатико. Я очень боялся потерять ее и остаться беззащитным и беспомощным в этом мире, таким же, как ты.
Однажды тень случайно нашла его в одной из квартир рыжего дома с часами на центральном проспекте. Мальчик спал в своей комнате и не проснулся, даже когда его отец издал рык, пузыря кровью из рта, опутанный кольцами моей веселящейся тени.
Нога мальчика выбилась из-под одеяла и подрагивала, а глаза непрерывно бегали под веками. Наверное, в этот момент он охотился в гвинейских джунглях или отважно сражался с флибустьерами под знойным карибским солнцем. Из его носа на подушку медленно сочилась кровь. Иногда это бывает у натур тонких и впечатлительных. Тень остановила ее ток своим ледяным дуновением.
Я сразу почувствовал, что тень мальчика сродни моей. Она дрожала и колыхалась волнами, пытаясь оторваться от маленького хозяина. Его тень была очень голодна и отчаянно рвалась на свободу, но пока еще не умела проникать в мысли хозяина. Мне стало понятно, почему мальчик спал тревожным сном – его беспокойство было отражением страданий, невольно причиняемых голодной тенью. Люминесцирующим оком я приник к нему и узнал главное.
Мальчика звали Павлик, ему недавно исполнилось девять лет. Шумным развлечениям сверстников он предпочитал уединение с книгой. Больше всего ему нравились веселые проделки Карлсона, который в его воображении жил на одной из рубероидных крыш ближайших панелек. Малыш любил сидеть у открытого окна и смотреть на колышущиеся верхушки лип, мечтая, что вот-вот вместе с прохладным ветром в окно вихрем ворвется упитанный мужчина в расцвете сил из любимой сказки. На этот случай он держал под кроватью двухлитровую банку с клубничным вареньем, но Карлсон почему-то не прилетал, и варенье заросло мукором.
Отец Павлика – ростовщик средней руки – считал меланхолию сына чем-то сродни уродству, был груб и не любил его. Всякий раз, когда лязг ключей, входящих в дверной замок, прерывал мечтательное состояние ребенка, тот невольно вздрагивал.
Глядя на мальчика, я вспомнил, как сам впервые отпустил погулять свою тень. Тогда я был старше Павлика на несколько лет, и моя тень тоже мучила меня по ночам, пытаясь сбежать на волю. В один из дней своего сложного взросления я подрался с одноклассником, которого считал другом, и заработал фингал. Мне было так обидно, что ночью я никак не мог заснуть, придумывая самые изощренные способы мести.
– Отпусти меня и не пожалеешь, – донеслось тогда сквозь околесицу моих путанных темных фантазий. Меня охватил испуг, переросший в ужас от мысли о нарождающейся шизофрении.
– Ты кто? – спросил я вслух, надеясь, что если заговорить, то глюк исчезнет.
– Просто скажи, что позволяешь мне погулять, и я исполню твое самое тайное желание! – еще более явственно раздалось в голове.
Я был напуган, поэтому сделал все, о чем просил голос, и в благодарность испытал сначала физическое облегчение, а затем удивление и невероятный восторг от исполнения своего желания. Я сообразил, что раз тень исполнила мое желание, то было бы глупо ее упустить. Поэтому я призвал тень к себе и был весьма растроган, когда она безропотно вернулась на свое место.
На следующее утро я проснулся совершенно счастливым человеком в отличие от бедного одноклассника, на похоронах которого через пару дней я искренне прослезился. Все-таки много хороших воспоминаний связывало меня с ним. Конечно, мне было жаль его, ведь это была всего лишь глупая ссора, и через неделю мы могли бы вполне забыть о ней. Но зато какие перспективы этот случай открывал предо мной!
Только много лет спустя, пройдя сквозь череду бессмысленных удовольствий и отточив инструментарий управления тенью, я понял свое истинное предназначение – быть ночным кошмаром грязных людишек, их фатумом, чем-то вроде Фредди с улицы Вязов, врывающегося с безумной ухмылкой в их дурные сны.
Моя тень опустилась рядом с тенью Павлика и успокоила ее, поделившись своей добычей. Потом она помогла ей освободиться от мальчика, и тени стали играть друг с другом, словно кошки, и перешептываться о хозяевах. Как ни странно, но я испытал радость от осознания того, что я не единственный избранный и существуют еще равные мне в могуществе люди, а мое духовное одиночество закончилось. Я смотрел на лицо мальчика, которое теперь выглядело расслабленным и успокоенным, и обдумывал открывающиеся перед нами перспективы, пока не уснул.
Я покрылся холодной испариной, пытаясь выбраться из мучительного сна, понимая, что чужая тень настигла меня и душит. Но я был бессилен защитить себя без Хатико, которую забыл призвать на место перед тем, как уснуть. Приглушенный детский смех донесся до меня издалека.
– Павлик? – произнес я. – Что ты делаешь? Разве ты не чувствуешь, что мы с тобой ближе, чем близнецы, что кто-то наверху не просто так устроил встречу двух избранных? Разве я не предложил тебе свою помощь…
Недоговорив, я увидел сияние, которое манило меня ароматом полевых цветов, и поплыл в его сторону.
До сих пор надоедливая мысль не дает мне покоя: почему Хатико покинула меня? Подозреваю, что это кара за трусость, которую я проявил, испугавшись возможности дотянуться до «центров принятия решений» и сразиться там с древними, как мир, азиатскими дэвами.