Теодор Драйзер
Титан

Глава 10
Испытание

Церемония открытия дома на Мичиган-авеню состоялась в конце ноября 1878 года. К тому времени Эйлин и Каупервуд провели в Чикаго около двух лет. Учитывая людей, с которыми они познакомились на скачках, на званых ужинах и приглашениях на чай, а также на приемах в клубах «Юнион» и «Калюмет»^[12] (где Каупервуд получил клубную карту при поддержке Эддисона), вместе со знакомыми Маккиббена и Лорда, они смогли разослать приглашения примерно для трехсот гостей, двести пятьдесят из которых обещали прийти. Благодаря негласному управлению Каупервуда своими делами, вплоть до этого времени не было никаких комментариев о его прошлом, как и особого интереса к нему. У него были деньги, приятные манеры и притягательная личность. Городские бизнесмены, – те, с которыми он встречался в светской обстановке, – были склонны считать его интересным и весьма умным человеком. Эйлин, будучи красавицей, благодарной за внимание к себе, более или менее получала по заслугам, но высший свет по-прежнему отворачивался от них.

Поразительно, какое впечатление может произвести далеко не самый известный человек, проявляя определенную деликатность и разборчивость. В Чикаго существовала неплохая еженедельная газета светской хроники, которую Каупервуд с помощью Маккиббена поставил себе на службу. Мало что можно сделать в любых обстоятельствах, не имея интереса к себе, но при наличии внешней респектабельности, значительного состояния и непреклонной воли все становится возможным. Кент Маккиббен имел знакомство с редактором Нортоном Биггерсом, довольно унылым и разочарованным в жизни человеком сорока пяти лет, уже довольно седым и запущенным на вид, – нечто вроде губки в человеческом облике, изображавшей подобие интереса и жизнерадостности лишь в случае крайней необходимости. В те дни редактор газеты светской хроники считался членом приличного общества, и его воспринимали скорее как гостя, нежели как репортера, хотя уже тогда существовало растущее отчуждение.

– Вы знаете Каупервудов, не так ли, Биггерс? – спросил Маккиббен однажды вечером.

– Нет, ответил Биггерс, который, памятуя о своей выгоде, уделял особое внимание только членам высшего общества. – Кто они такие?

– Он банкир, и его офис находится рядом, на Ласаль-стрит. Они из Филадельфии. Миссис Каупервуд очаровательная женщина, молодая и все прочее. Они строят дом на Мичиган-авеню. Вам не мешало бы познакомиться с ними. Они уже обзавелись влиятельными знакомыми, и Эддисоны любят их. Думаю, если вы хорошо отзоветесь о них, они это заметят и оценят по заслугам. Он довольно щедрый человек и вообще хороший парень.

Биггерс навострил уши. Светская журналистика в лучшем случае позволяла зарабатывать на хлеб с маслом, и у него было очень мало способов честно выручить несколько лишних долларов. Многообещающие предприниматели и те, кто находился на пороге светского общества, должны были выложить щедрую сумму за подписку на его газету, если ожидали услышать что-то хорошее и приятное о себе. Вскоре после этой беседы Каупервуд получил подписной бланк из делового отдела «Сатедей Ревью» и немедленно отослал чек на сто долларов лично мистеру Хортону Биггерсу. Впоследствии некоторые незначительные персоны отметили, что когда Каупервудов приглашают на званый ужин, это мероприятие сопровождается комментарием в «Сатедей Ревью»; в противном случае ничего подобного не происходило. Судя по всему, Каупервуды были удостоены предпочтительного отношения, но почему, и кто они такие?

Опасность публичности и даже умеренного успеха в обществе заключается в том, что шик и блеск притягивает скандалы. Когда вы начинаете выделяться среди общей массы, когда ваша жизнь становится особенной, толпы «знатоков» желают знать, кто вы такой и почему отличаетесь от остальных. Энтузиазм Эйлин в сочетании с финансовым гением Каупервуда превратил церемонию открытия их нового дома в выдающееся мероприятие, но, с учетом сопутствующих обстоятельств, это было опасным делом. Общественная жизнь Чикаго до сих пор протекала в чрезвычайно медленном темпе. Здешние мероприятия, как уже упоминалось, были флегматичными и тяжеловесными. Устроить нечто поистине блестящее и пиротехническое означало столкнуться с известным риском. Даже если они не присутствовали на мероприятии, более осторожные члены чикагского общества все равно бы услышали о нем и поле всяческих пересудов вынесли бы окончательный вердикт.

Торжества начались с приема в четыре часа дня, который продолжался до половины седьмого, а в девять часов состоялись танцы под музыку знаменитого струнного оркестра Чикаго, сопровождаемые музыкальной программой, где выступали известные артисты. С одиинадцати вечера до часа ночи продолжался роскошный обед в сказочной стране китайских фонариков за небольшими столиками, расставленных в трех комнатах на первом этаже. В качестве дополнительного стимула Каупервуд развесил не только лучшие картины, приобретенные за рубежом, но и одну новую, – особенно блестящую работу Жерома, который тогда находился в зените своей экзотической популярности, – картину с обнаженными одалисками в гареме, отдыхающих возле ярко расцвеченной каменной мозаики в восточной бане. Это было более или менее «свободное» художественное полотно для Чикаго, шокирующее для непосвященных, хотя и достаточно безобидное для просвещенных, но оно придало яркий штрих, необходимый для галереи в целом. Здесь была также недавно прибывший портрет Эйлин кисти голландского художника Яна Ван Бирса, с которым они познакомились предыдущим летом в Брюсселе. Он написал этот портрет за девять сеансов позирования. Это был великолепный холст, выдержанный в светлых тонах, с летним пейзажем на заднем плане: пруд с низким каменным бортиком, красный угол голландского кирпичного шале, клумба с тюльпанами и голубое небо с кудрявыми облачками. Эйлин сидела на изогнутом поручне каменной скамьи с зеленой травой у ног и бело-розовым солнечным зонтиком с кружевной каймой, праздно отодвинутым в сторону. Ее энергичная округлая фигура была одета по последней парижской моде: шелковый костюм для прогулок в бело-голубую полоску, соломенная шляпка с бело-голубой лентой и широкими полями затенявшими блеск животной страсти в ее глазах. Художник довольно точно уловил ее дух, – напористость, самонадеянность и браваду, основанную на неопытности, отсутствие подлинной изысканности. Портрет выглядел, пожалуй, чересчур эффектно, как и все остальное, что было связано с ней, и неумышленно нацелен на возбуждение зависти у тех, кто не был так щедро одарен от природы. Тем не менее, это было замечательное хара́ктерное полотно. В теплом сиянии газовых рожков Эйлин здесь выглядела особенно избалованной, праздной и высокомерной, – хорошо ухоженная и прикормленная домашняя любимица сильных мира сего. Многие останавливались посмотреть на картину и обменяться впечатлениями, как шепотом, так и в полный голос.

День начался с суетливой неуверенности и беспокойных предчувствий со стороны Эйлин. По предложению Каупервуда она наняла секретаршу по протокольным вопросам худосочную девушку, которая рассылала пригласительные письма, подшивала ответы, выполняла поручения и следила за всевозможными мелочами. Ее французская горничная Фадетта мучилась с подготовкой двух туалетов, которые должны были появиться уже сегодня: один к двум часам дня, а другой между шестью и восемью часами вечера. Ее восклицания «Mon Dieu!» и «Par Bleu!» раздавались почти постоянно, пока она икала какой-нибудь предмет одежды, полировала украшение, пряжку или заколку. Борьба Эйлин за совершенство, как всегда, была суровой. Ее размышления о наиболее подходящей нижней юбке были не менее изматывающими, чем рытье канавы. Ее портрет, висевший на восточной стене, служил образцом для подражания; она чувствовала себя так, как будто весь свет будет только и судачить о ней. Лучшая местная портниха Тереза Донован дала некоторые советы, но Эйлин остановилась на темно-коричневом платье из Парижа, обладавшем многими достоинствами, ибо оно превосходно демонстрировало красоту ее рук и шеи и очаровательно гармонировало с ее кожей и волосами. Она попробовала аметистовые сережки и сменила их на топазовые. Ее ноги были обтянуты коричневыми чулками, а на из обуви она выбрала коричневые туфли-лодочки с красными эмалированными пряжками.

Беда Эйлин состояла в том, что она не занималась этими вещами с той легкостью, которая служит верным признаком уверенности в себе. Она не столько возвышалась над ситуацией, сколько позволяла ситуации господствовать над собой. Иногда ее спасала лишь превосходная непринужденность и элегантность Каупервуда. Когда он находился поблизости, она ощущала себя великосветской дамой, вхожей в любое общество. Когда она оставалась одна, то ее мужество, каким бы оно ни было, трепетало на грани бегства. Опасное прошлое никогда по-настоящему не покидало ее мысли.

В четыре часа Кент Маккиббен, подтянутый и щеголеватый в своем вечернем сюртуке, с одного быстрого взгляда оценивший усилия, потраченные на представление, занял место в приемной, где поговорил с Тейлором Лордом, который завершил последний осмотр и теперь собирался уехать, чтобы вернуться вечером. Если бы эти двое были близкими друзьями, то они бы напрямую обсудили светские перспективы Каупервудов, но им пришлось ограничиться скучными формальностями. В этот момент появилась сияющая Эйлин, ненадолго спустившаяся вниз. Кент Маккиббен подумал, что еще никогда не видел ее более прекрасной. По сравнению с некоторыми надменными особами, вращавшимися в высших кругах, – костлявыми, жесткими, расчетливыми, извлекавшими выгоду из своего гарантированного положения, – она была восхитительна. Очень жаль, что ей не хватает уравновешенности; ей нужно быть не такой дружелюбной, а немного пожестче.

– Право же, миссис Каупервуд, – сказал он вслух. – Все это выглядит очаровательно. Я как раз говорил мистеру Лорду, что считаю ваш дом настоящим триумфом.

Услышать такое от Маккиббена, принадлежавшего к высшему обществу, да еще в присутствии Лорда, стоявшего поблизости, было подобно глотку крепкого вина для Эйлин. Она лучезарно улыбнулась.

Среди первых прибывших были миссис Вебстер Израэль, миссис Брэдфорд Канда и миссис Уолтер Райсэм Коттон, которые взялись помогать с приемом гостей. Эти дамы не знали, что они держат в руках свою будущую репутацию прозорливых и разборчивых женщин; они были увлечены демонстрации роскоши со стороны Эйлин, растущего финансового могущества Каупервуда и художественных достоинств нового дома. Рот миссис Вебстер Израэль имел необычную форму, в которой Эйлин всегда чудилось что-то рыбье, но ее нельзя было назвать неказистой, а сегодня она выглядела оживленной и даже привлекательной. Миссис Бредфорд Канда, чье старое розовое и серебристо-серое платье возмещало угловатость ее фигуры, тем не менее была очень любезна и радовала Эйлин, поскольку считала, что предстоящие событие будет очень значительным. Миссис Уолтер Райсэм Коттон, самая молодая из трех, имела внешний лоск высшего образования в Вассаре и была «выше» многих вещей. Она почему-то подозревала, что Каупервуды могут не дотянуть до высоких стандартов, но все же очень стараются, и возможно, со временем превзойдут других соискателей.

Иногда жизнь переходит от индивидуальности и обособленности к подобию цветовой тональности картин Монтичелли, где индивидуальность утрачивает смысл, а блестящая целостность затмевает все остальное. Новый дом, с его замечательными створчатыми окнами от пола до потолка на первом этаже, тяжелыми гирляндами каменных цветов и заглубленным полом с растительным орнаментом, вскоре заполнился красочным живым потоком гостей.

Многие, с кем Эйлин и Каупервуд были вообще не знакомы, получили приглашения через Маккиббена и Лорда; они пришли, и теперь их представляли хозяевам. Соседние переулки и открытое место перед домом было заполнено гарцующими лошадями и красиво украшенными экипажами. Все, с кем Каупервуд имел более или менее близкое знакомство, явились пораньше, и, сочтя обстановку живописной и увлекательной, решили задержаться. Местный ресторатор Кинсли предоставил маленькую армию хорошо вышколенных слуг, расставленных как часовые на посту под бдительным присмотром дворецкого. Новая столовая, выдержанная в цветовой гамме древнеримских фресок, сияла хрусталем и ломилась от блюд с художественно расположенными деликатесами. Женские вечерние наряды, варьировавшие от осенних оттенков серого и коричневого до зелени и багрянца, прекрасно вписывались в светло-коричневую обстановку приемной и хорощо сочетались с темно-серой и золотой отделкой главной гостиной, римским бледным пурпуром в столовой и бело-золотистыми стенами музыкальной комнаты.

Эйлин, поддерживаемая ободряющим присутствием Каупервуда, который мужской компании обходил столовую, библиотеку и художественную галерею, стояла у всех на виду в тщеславной красоте, как скорбный памятник, воплощающий суетность всех зримых вещей. Гости, толпой проходившие мимо, скорее любопытствовали, чем были заинтересованы ей и казались скорее завистливыми, чем симпатизирующими, и скорее критичными, чем благожелательными, словно пришли посмотреть на персональную выставку.

– А знаете, миссис Каупервуд, – беззаботно заметила миссис Симмс. – Ваш дом напоминает мне современную художественную выставку. Уж не знаю, почему.

Эйлин, уловившая пренебрежительный намек, не нашлась с остроумным ответом. У нее не было такого дара, зато она вспыхнула от негодования.

– Вы так думаете? – язвительно осведомилась она.

Миссис Симмс, ничуть не раздосадованная произведенным впечатлением, радостно удалилась в сопровождении молодого художника, подобострастно семенившего за нею.

Судя по этому и по другим незначительным эпизодам, Эйлин могла понять, что ее практически не считают «своей» в местном светском обществе. Высшие круги до сих пор не удостаивали ее или Каупервуда серьезного внимания. Она почти возненавидела скучную миссис Израэль, которая в то время стояла рядом с ней и слышала обмен репликами; однако миссис Израэль была гораздо лучше, чем ничего. С ней миссис Симмс обошлась равнодушным вопросом «Как поживаете?»

Приветствия от прибывающих Эддисонов, Следдов, Кингслендов, Хоксэмов и других пропали всуе; Эйлин так и не обрела уверенность в себе. Однако после ужина, когда молодежь под влиянием Маккиббена отправилась на танцы, Эйлин смогла проявить себя во всем блеске, несмотря на сомнения. Она была веселой, смелой и привлекательной. Кент Маккиббен, бывший мастер таинств и хитросплетений торжественного парного шествия, с удовольствием повел ее во главе этой воздушной, сказочной процессии в сопровождении Каупервуда, предложившего руку миссис Симмс. Эйлин, облаченная в белый атлас со штрихами серебра и бриллиантами, блиставшими в ожерелье, браслете, сережках и волосах, казалась экзотической принцессой. Она просто сияла. Маккиббен, почти зачарованный ею, был чрезвычайно внимателен.

– Это такое наслаждение, – шепнул он ей на ухо. – Вы великолепны… просто мечта!

– Мы можете убедиться, что я вовсе не бесплотна, – отозвалась Эйлин.

– Хотелось бы! – он весело рассмеялся, и Эйлин, до которой наконец дошел скрытый смысл этого обмена репликами, игриво блеснула зубами. Миссис Симмс, занятая беседой с Каупервудом, тщетно пыталась услышать, о чем они говорили.

После этого танца Эйлин, окруженная полудюжиной разгоряченных, грубовато-бездумных юношей и девушек повела их посмотреть на свой портрет. Консервативные гости старшего возраста комментировали реки вина, картину Жерома с обнаженными наложницами в одном конце комнаты, переливавшийся красками портрет Эйлин и энтузиазм некоторых молодых людей из ее компании. Миссис Рэмбо с довольным и дружелюбным видом заметила мужу, что Эйлин, по ее мнению, «очень жаждет ощутить вкус жизни». Миссис Эддисон, пораженная демонстрацией материального благополучия Каупервудов, – если не по размеру и солидности, то по внешнему блеску, – сказала мужу, что «должно быть, он очень быстро делает деньги».

– Это человек – прирожденный финансист, Элла, – нравоучительным тоном пояснил Эддисон. – Он великолепный махинатор, и у него обязательно будет много денег. Не знаю, сможет ли он вписаться в высшее общество. Будь он один, я бы не сомневался с этим. Она красавица, но боюсь, ему нужна женщина другого рода. Она слишком хорошенькая.

– Я тоже так думаю. Она мне нравится, но едва ли ей удастся правильно отыграть свои карты. Это весьма прискорбно.

Как раз в этот момент появилась Эйлин в сопровождении улыбающихся юношей по обе стороны от нее. Ее собственное лицо тихо сияло от радости, вызванной обилием лестных замечаний. Теперь ее целью был бальный зал, состоявший и малой гостиной и музыкальной комнаты, временно объединенных друг с другом. Толпа гостей расступалась перед ней; воздух был наполнен цветочными ароматами, звуками музыки и голосов.

– Миссис Каупервуд – одна из самых хорошеньких женщин, которых я видела за долгое время, – обратился мистер Бердфорд Канда к редактору светской газеты Хортону Биггерсу. – Она почти слишком хороша.

– Вы полагаете, она очаровательна? – поинтересовался осторожный Биггерс.

– Весьма симпатична, но боюсь, недостаточно холодна и не слишком умна. Здесь подошел бы более серьезный типаж. Пожалуй, она слишком пылкая. Пожилые женщины не захотят приближаться к ней; она заставляет их казаться старухами. Лучше бы она не была такой юной и хорошенькой.

– Именно так я и думаю, – сказал Биггерс. По сути дела, он вовсе так не думал; ему не хватало аналитического разума для столь точных выводов. Но поскольку так сказал мистер Бредфорд, он должен был верить в это.

Глава 11
Плоды дерзаний

На следующее утро за чаем у Норри Симмса и в других местах обсуждалось значение попытки Каупервудов вписаться в высшее общество города и тщательно взвешивалась проблема их приятия или неприятия.

– Беда миссис Каупервуд в том, что она слишком неотесанна, – заметила миссис Симмс. – В целом, мероприятие получилось довольно аляповатым. Только подумать, кому пришла в голову мысль повесить ее портрет в одном конце галереи, а этого Жерома в другом конце! А потом эта статья в газете сегодня утром! Можно подумать, они уже считают себя избранниками судьбы.

Миссис Симмс немного сердилась за то, что, по ее мнению, она позволила Тейлору Лорду и Кенту Маккиббену использовать себя, хотя они оба были ее друзьями.

– Как твое впечатление о гостях? – поинтересовался Норри, намазывавший маслома рогалик.

– Разумеется, там были представлены далеко не все. Мы с тобой были наиболее значительными из приглашенных, и теперь я жалею, что мы пришли. Да и вообще, кто такие эти Израэлсы и Хоксэмы. Что за ужасная женщина! – (она имела в виду миссис Хоксэм.) – Никогда в жизни не слышала более тупых замечаний.

– Вчера до нашего визита я разговаривал с Хейгенином из «Пресс», – сказал Норри. – По его словам, Каупервуд обанкротился в Филадельфии, прежде чем переехать сюда, и против него было выдвинуто множество исков. Тебе приходилось слышать об этом?

– Нет. Но его жена утверждает, что знакома с Дрейками и Уолкерами из Филадельфии. Я собираюсь спросить Нелли насчет этого. Меня часто занимало, почему ему пришлось уехать из Филадельфии, если его дела шли так прекрасно. Люди обычно так не поступают.

Симмс уже завидовал демонстрации финансовой мощи, которую Каупервуд провел в Чикаго. Кроме того, манеры Каупервуда недвусмысленно свидетельствовали о его превосходном интеллекте и силе воли, а это неизменно вызывает негодование у всех, кроме просителей или хозяев, одержавших победу в других жизненных схватках. Симмс был крайне заинтересован узнать что-то более определенное о Каупервуде.

Однако до того, как его положение в обществе смогло утвердиться в том или ином направлении, на пути Каупервуда возникла гораздо более важная проблема, хотя Эйлин, вероятно, так не думала. Отношения между старыми и новыми газовыми компаниями становились все более напряженными; акционеры старых предприятий начали проявлять беспокойство. Они стремились выяснить, кто стоит за новыми газовыми компаниями, которые угрожали вторжением в их эксклюзивные заповедники. Наконец один из адвокатов, нанятых «Газовой и осветительной компанией Северного Чикаго для борьбы с махинациями Сиппенса и генерала Ван-Сайкла, обнаруживший, что муниципалитет Лейк-Вью выделил концессию для новой компании, и апелляционный суд собирается утвердить ее, напал на идею обвинения в сговоре и оптовой взятке для членов совета. Бала собрана масса доказательств того, что Данивэй, Джейкоб Герехт и другие чиновники Северной стороны получали наличные деньги. Подача искового заявления подразумевала задержку окончательного одобрения концессий и давала старой компании время на обдумывание дальнейших действий. Юрист Северной стороны по фамилии Парсонс, пристально следил за действиями Сиппенса и генерала Ван-Сайкла и в конечном счете пришел к выводу, что они были пешками и подставными лицами, а реальным вдохновителем всей этой суматошной деятельности был Фрэнк Каупервуд, или же люди, которых он представлял. Однажды Парсонс посетил офис Каупервуда с намерением встретиться ним; не добившись результата, он продолжил копаться в его прошлом и узнавать о его связях. Эти расследования и встречные схемы в конечном счете привели к судебному процессу на выездной сессии Окружного суда Соединенных Штатов в конце ноября, с обвинением в сговоре между Фрэнком Алджерноном Каупервудом, Генри де Сото Сиппенсом, Джадсоном П. Ван-Сайклом и другими лицами. Почти сразу же за этим последовали иски, поданные компаниями Западной и Южной стороны, со сходными обвинениями. В каждом случае фамилия Каупервуда упоминалась как тайная движущая сила, стоявшая за новыми компаниями, сговорившимися о принудительном выкупе своих акций за баснословную цену. История его злоключений в Филадельфии попала в прессу, хотя лишь отчасти; это был сильно переработанный вариант, который он сам раньше подготовил для газет.

Несмотря на тяжкие обвинения, юристы старых газовых компаний так и не смогли ничего доказать. Но тюремный срок (независимо от причины) с предыдущим банкротством и последующим скандальным разводом (хотя газеты ограничились лишь сдержанным упоминанием об этом) подстегнул публичный интерес и поместил Каупервуда с его молодой супругой в центр внимания.

Самого Каупервуда уговорили дать интервью, но он сказал, что был всего лишь посредником, а не инвестором трех новых компаний, и что выдвинутые против него обвинения были лживыми, – не более, чем юридической уловкой, предпринятой ради того, чтобы сделать его положение как можно более тягостным. Он пригрозил, что подаст в суд за клевету. Хотя судебные иски в его адрес в итоге закончились ничем (он устроил дела таким образом, что его участие нельзя было проследить, не считая роли финансового посредника), обвинения все же были выдвинуты, и теперь он представал хитроумным манипулятором, имевшим скандальное прошлое.

– Насколько я понимаю, этот Каупервуд начинает зарабатывать себе имя в газетах, – обратился Энсон Меррил к своей жене однажды утром за завтраком. Он развернул «Таймс» на столе перед собой и смотрел на заголовок, гласивший: «Против нескольких граждан Чикаго выдвинуто обвинение в сговоре. Имена Фрэнка Алджернона Каупервуда, Джадсона П. Ван-Сайкла, Генри де Сото Сиппенса и других перечислены в жалобе, поданной в выездную сессию Окружного суда». – Я считал его обычным брокером.

– Мне мало известно о них, кроме того, что я слышала от Беллы Симмс, – ответила его жена. – Что там написано?

Он передал ей газету.

– Я всегда считала их обычными выскочками, – продолжала миссис Меррил. – Судя по тому, что мне приходилось слышать, его жена просто возмутительна. Правда, я ее ни разу не видела.

– Он неплохо начинает для филадельфийца, – улыбнулся Меррил. – Я видел его в клубе «Калюмет», и он показался мне довольно проницательным человеком. Так или иначе, он бойко приступает к делу.

Мистер Норман Шрайхарт, который до сих пор тоже не думал о Каупервуде, хотя и видел его в холлах «Калюмета» и «Юнион-клаб», начал всерьез задаваться вопросом, кто он такой. Шрайхарт, человек огромной физической и умственной мощи, крепкий и невозмутимый, как бык, сильно отличался от Энсона Меррила. Однажды днем он встретился с Эддисоном в клубе «Калюмет» вскоре после того, как началось оживление в прессе. Опустившись на большой кожаный диван, он спросил:

– Эддисон, кто такой этот Каупервуд, чье имя сейчас полощут в газетах? Вы знаете всех и каждого. Кажется, вы однажды представили его мне?

– Несомненно, – с добродушным видом ответил Эддисон, который, несмотря на гонения Каупервуда, был скорее доволен, нежели расстроен. Судя по шумихе, сопровождавшей борьбу старых и новых газовых компаний, было вполне очевидно, что Каупервуд весьма искусно справляется со своими делами, а главное, продолжает скрывать имена своих кредиторов. – Он родился в Филадельфии. Несколько лет назад он уехал оттуда и занялся комиссионным зерновым бизнесом. Сейчас он банкир. Должен сказать, он довольно хитроумный человек. У него много денег.

– Правдали, как пишут в газетах, что в 1871 году он обанкротился на миллион долларов в Филадельфии?

– Насколько мне известно, так оно и было.

– А потом он отсидел тюремный срок?

– Думаю, да. Но полагаю, на самом деле там не было никакого настоящего криминала. Судя по всему, он угодил в жернова какой-то крупной политической и финансовой схватки.

– И ему всего лишь сорок лет, как пишут в газетах?

– Примерно так, насколько я могу судить. А что?

– Ну, эта его схема представляется мне довольно амбициозной, – удержать старые газовые компании в пределах города. Как вы полагаете, он справится?

– Этого я не знаю, – осторожно сказал Эддисон. – Все, что мне известно, я узнал из газет.

По сути дела, у него не было никакого желания говорить об этом бизнесе. В настоящее время Каупервуд через посредника пытался достичь компромисса и союза со всеми заинтересованными сторонами. Дело продвигалось с большим трудом.

– Хмпф! – заметил Шрайхарт. Он задавался вопросом, почему такие люди, как он сам, Меррил, Арнил и другие не разрабатывали эту перспективную область или не выкупили старые компании. Он ушел заинтересованным, и вскоре, – фактически, уже на следующее утро, – составил план действий. Как и Каупервуд, он был расчетливым, жестким и холодным человеком. Он твердо верил в Чикаго и во все, что было связано с будущим этого города. Теперь, когда Каупервуд обозначил свою позицию, ситуация с газовой отраслью стала совершенно ясной для него. Даже сейчас еще оставалась возможность вступить в игру со стороны и с помощью искусных махинаций обеспечить себе желанную награду. Вероятно, самого Каупервуда можно будет отстранить от руководства или перекупить… кто знает?

Будучи очень властным человеком, мистер Шрайхарт не верил в инвестиции или миноритарные партнерства. Если он приступал к делам такого рода, то предпочитал единоличное руководство. Он решил пригласить Каупервуда в свой офис для деловой беседы. Соответственно, его секретарша составила уведомление в довольно возвышенном стиле, приглашавшее Каупервуда «для обсуждения важного вопроса».

Так получилось, что как раз в то время Каупервуд считал свое положение в финансовом мире Чикаго вполне прочным, хотя все еще испытывал горечь от поношений в свой адрес, недавно посыпавшихся на него из разных мест. В таких обстоятельствах ему было свойственно проявлять высокомерное презрение к людям, бедным или богатым в равной степени. Он хорошо помнил, что хотя их с Шрайхартом представили друг другу, последний раньше не снисходил до того, чтобы обращать на него внимание.

– Мистер Каупервуд просит меня передать, – написала мисс Антуанетта Новак под его диктовку, – что в настоящее время он крайне занят, но будет рад встретиться с мистером Шрайхартом в своем офисе в любое удобное время.

Это привело властного, самоуверенного Шрайхарта в некоторое раздражение, но тем не менее он полагал, что в данном случае разговор на чужой территории не причинит никакого ущерба, и в сущности, будет даже полезен для него. Поэтом в во второй половине дня в среду он приехал в офис Каупервуда, где его ожидал самый радушный прием.

– Как поживаете, мистер Шрайхарт? – сердечным тоном осведомился Каупервуд, протянув руку. – Рад видеть вас снова. Кажется, мы однажды встречались несколько лет назад.

– Мне тоже так кажется, – ответствовал мистер Шрайхарт, – широкоплечий, темноглазый, с квадратной челюстью и короткими черными усами над слегка выступающей верхней губой. Его взгляд был жестким и пронизывающим. – Если можно доверять тому, что пишут в газетах, вы интересуетесь местной газовой отраслью, – добавил он, сразу переходя к делу. – Это правда?

– Боюсь, на газеты в целом никак нельзя полагаться, – вежливо заметил Каупервуд. – Вы не возражаете, если я попрошу рассказать о причине вашего интереса к моему бизнесу, в чем бы он ни заключался?

– Сказать по правде, я сам заинтересовался местной газовой ситуацией, – ответил Шрайхарт, глядя на финансиста. – Это довольно выгодная область для капиталовложений, и несколько членов старых газовых компаний недавно посетили меня с предложением помочь им объединить свои усилия, – (Это была абсолютная ложь.) – Меня интересовали ваши соображения по поводу возможности победы той линии действий, которую вы сейчас проводите.

Каупервуд улыбнулся.

– Я вряд ли смогу обсуждать этот вопрос, – сказал он, – если не узнаю о ваши намерениях и связях значительно больше, чем мне известно в настоящее время. Насколько я понимаю, акционеры старых компаний действительно обратились к вам с предложением о помощи в улаживании этого вопроса?

– Именно так, – сказал Шрайхарт.

– И вы полагаете, что сможете подтолкнуть их к объединению? На какой основе?

– Ну, я полагаю, что это будет просто: выделить каждому из них две или три акции в новой компании вместо одной в каждой из старых компаний. Затем мы сможем избрать новый совет директоров, назначить руководящих сотрудников, объединить все офисы под одной крышей, прекратить все эти судебные иски, и все будут счастливы.

Он произнес это небрежным, покровительственным тоном, как будто сам Каупервуд не размышлял о такой возможности несколько лет назад. Каупервуд изумился, когда услышал собственный план, поучительным тоном изложенный ему весьма могущественным местным бизнесменом, который до сих пор совершенно игнорировал его.

– А на какой основе вы ожидаете вступления новых газовых компаний в эту корпорацию?