полная версия

Татьяна Рувелли
Мир духовного опыта

Полная версия

Абсолютное знание

В четверть часа я увидел и узнал больше,

чем могло бы мне дать долголетнее

пребывание в университете, ибо я увидел

и познал существование всех вещей.

Я. Беме

Ещё одно мистическое переживание, захватывающее нас вне зависимости от принадлежности к религиозной традиции, – ощущение абсолютного знания, открывающего нам природу реальности. Это знание может быть двояким: обнажающим суть всего мироздания или же раскрывающим перед нами «святая святых» отдельного явления или существа, прозреваемого нами в такой целостности, что у нас не возникает сомнения в том, что мы разглядели его чистое бытие, незамутнённое нашим восприятием, или, как сказал бы Гегель, «в-себе-бытие». В этот краткий миг мистического постижения мы можем чувствовать, что познали смысл всего существующего, незримый фундамент, на котором зиждется мир.

Важно не что именно мы постигаем в подобном состоянии, поскольку легко убедиться, что постигать мы можем совершенно разное. Значение имеет сам опыт «абсолютного знания», озаряющий сознание. Содержанием такого знания могут быть различные объекты и идеи. Например, христианину может открыться природа Святой Троицы или замысел творения. Вот что пишет об этом опыте христианский мистик, основатель общества квакеров Джордж Фокс: «Я находился в том состоянии, в каком был Адам до своего рождения. Тайна творения была открыта для меня; и мне было дано увидеть, как все вещи получили свое название согласно своей природе и своим свойствам»⁸³.

В опыте «абсолютного знания» к нам может прийти глубинное понимание нашей индивидуальности, предназначения и высшего смысла судьбы. С.Гроф, проводя многочисленные трансперсональные сеансы, наблюдал, как в ходе определённых практик люди достигали предельной ясности в понимании своего жизненного пути⁸⁴.

Таким образом, мы можем столкнуться с фрагментарным «абсолютным знанием», касающимся частностей бытия, и глобальным «абсолютным знанием», снимающим покров со всего мироздания. Их объединяет одна общая черта – ощущение исчерпывающего проникновения в то, что нам открылось.

Однако, если в момент этого опыта всё кажется кристально ясным, очевидным до ошеломлённости – как можно было не понимать этого прежде! – то на выходе из этого «ясновидящего» состояния, обретённое знание словно рассыпается на осколки или затушёвывается, оставляя лишь смутный след, воспоминание о чём-то невероятно важном, но о чём именно – увы, нашему разуму уже неизвестно. Память об этом переживании продолжает влиять на нас в течение всей жизни, несмотря на то, что мы не можем воспроизвести в сознании его конкретность.

Возможно, причина подобного забвения кроется в двух разных способах функционирования сознания: привычном и изменённом под влиянием мистического опыта. Из этого вытекает различие в способности воспринимать, обрабатывать и воспроизводить информацию. В состоянии трансцендентного опыта мы выходим за границы рассудочного познания и воспринимаем информацию в кардинально ином формате, поэтому пределы того, что мы способны постичь, разрастаются до беспредельности, поражая своей новизной и грандиозностью, но так как наш повседневный разум в этот момент отсутствует, фиксировать и запоминать, подвергая аналитической обработке, некому. Вот почему при возвращении в обыденное сознание так трудно переместить полученное знание из канала мистической интуиции в русло дискурсивного мышления. Св.Тереза Авильская точно подметила эту особенность духовного опыта: «Если наш рассудок при этом воспринимает что-либо, то только таким путём, который для него самого остаётся неизвестным, и из того, что он воспринимает, он ничего не может понять. С своей стороны, я не верю, чтобы он здесь что-либо воспринимал, потому что, как я уже сказала, у него нет сознания о приобретении чего либо»⁸⁵. Сатпрем, известный ученик и биограф Шри Ауробиндо, описывает это состояние следующим образом: «Можно иметь переживание великой вибрации откровения, когда внезапно рвётся вуаль и перед нами раскрывается вся панорама истины, без слов, и мы даже не знаем, в чём состоит откровение – просто что-то вибрирует, делая мир необъяснимо более широким, более лёгким, более ясным»⁸⁶.

Таким образом, «абсолютность знания» в мистическом опыте может сопровождаться непониманием конкретного содержимого этого знания. В каком-то смысле знание было воспринято даже не нами – не той заурядной личностью, в которую человек заточен большую часть своей жизни, а всезнающим существом, до которого нужно суметь добраться, чтобы знание всплыло на поверхность разума. Вся наша жизнь может быть потрачена на то, чтобы расшифровать это знание, вспомнить его во всей цельности, выстроить между разными уровнями сознания мост, который станет путём к собственному Духу, хранящему знание обо всех аспектах мироздания.

В прошлой главе я описывала опыт непостижимости Высшей Реальности. Как соединить это переживание с «абсолютным знанием», насквозь просвечивающим для нас постигаемое? На стыке этих, казалось бы, противоречивых черт мистического опыта, образуется его новый, необычайный оттенок – знающее неведение. Вспомним сюжет восхождения Моисея на Синай и связанную с ним метафору мрака. В книге Исход сказано: «И стоял весь народ вдали, а Моисей вступил во мрак, где Бог» (Исход 20:21). Именно это восхождение к Богу «во мрак» является в христианстве образцом самого сокровенного приближения. Обратимся к христианскому святому Дионисию Ареопагиту, выстроившему свою мистику вокруг «тьмы неведения»⁸⁷ – тьмы, которая на самом деле есть свет совершенного знания. Подобные оксюмороны в трудах Ареопагита отражают тот удивительный опыт, в котором абсолютное знание (свет) является абсолютным неведением (тьмой, которая и есть самый ослепляющий свет). В главном трактате Д.Ареопагита «Мистическое богословие» сказано: «Молимся о том, чтобы оказаться нам в этом пресветлом мраке и посредством невидения и неведения видеть и разуметь то, что выше созерцания и знания, что невозможно ни видеть, ни знать, ибо и это есть поистине видеть и ведать»⁸⁸. Дионисиева мистика, безусловно, мистика света, несмотря на то, что для описания этого света она обращается к метафоре мрака.

Итак, можно говорить о двух видах духовного знания: неведающее знание (знание, доступное осмыслению, но умаляющее Бога и потому в действительности незнающее Его) и знающее неведение. Это второе и есть опыт «абсолютного знания» – свет, который в то же время тьма – непостижимость. Именно в этом неведении заключена полнота знания.

Преображение мира

Для озарённой души сама жизнь

становится Священным Писанием

Хазрат Инайят-хан

Одним из самых необыкновенных мистических инсайтов является переживание преображённого бытия. В момент духовного вглядывания в мир, мы можем ощутить присущую ему сакральность, которая оставалась незамеченной прежде. Каждое существо, явление, весь свод законов мироздания преображается на наших глазах, приобщаясь к измерению Божественного. Мистик смотрит на мир глазами изумлённого ребенка, впервые знакомящегося с необъятностью Вселенной, где каждая деталь, попавшая в его поле зрения, кажется невероятно значительной и достойной внимания. Он словно попадает в фантастическую действительность и обнаруживает невиданное ранее чудо. Обыденность мировосприятия уступает место восторженному ликованию, в котором всё существование сияет новыми красками.

Даже то, что казалось нам до истёртости знакомым, теперь поражает своей свежестью и новизной, ставя нас перед фактом, что всю свою жизнь мы по-настоящему не замечали того, с чем механически сталкивалось наше сознание каждый будний день. Очень метко это наблюдение выразил дзэнский поэт Ракан Осё:

«Подняв взор к небу, я впервые в жизни увидел,

Что солнце круглое.

С тех пор я – первый счастливец в этом мире»⁸⁹

Поразительно созвучно этим строкам стихотворение индийской поэтессы Лаллы:

«Теперь всё ново для меня.

Мой ум нов, и луна, и солнце.

Весь мир, омытый дождем Я есть Это,

Выглядит так,

Словно его вымыли водой»

Подобная трансформация бытия происходит исключительно в сознании мистика, не затрагивая внешнюю реальность, сохраняющую привычный облик для остальных людей. Мир не подвергается изменениям, он остаётся точно таким же, каким и был, однако теперь в нём обнаруживается некая магическая красота. Тому, кто пережил мистический опыт, и человеку, не имеющему такового, бытие открывает себя в кардинально различных плоскостях восприятия. Тот, у кого орган мистического ви́дения ещё не развит, не может воспринять таинство существования.

Философ Р.Штейнер писал: «только переживаемое внутри нас самих даёт нам ключ к красотам внешнего мира. У одного, плывущего по морю, лишь немногите переживания проходят через душу, другой же воспринимает при тех же условиях бессмертную речь Мирового Духа, и перед ним разоблачаются тайны мироздания»⁹⁰. Сознание такого человека обретает способность прозревать мир до его основания, до Божественного истока, порождающего всё сущее. Всё наблюдаемое религиозным сознанием словно подсвечивается изнутри, проявляя свою глубинную суть, тем самым оповещая нас о сути Бога. Неповторимая поэтесса З.Миркина, творчество которой пронизано переживанием Божественных проявлений, так писала об этом особенном взгляде на мир: «и освещаются предметы до Бога, спрятанного в них»⁹¹.

В мистическом опыте человек воспринимает реальность освящённой во всей её целокупности. Все объекты пространственно-временного континуума обладают в его глазах Божественными свойствами, выводящими его за границы этого континуума. Мирское, становясь вместилищем священного, перестаёт быть обособленным от духовной реальности. Материальная Вселенная предстаёт перед нами как нечто сверхъестественное, усеянное следами Божественного. Мы находим, говоря строками прекрасной поэмы Шри Ауробиндо «Савитри», что «скрытое блаженство лежит в корне вещей»⁹², ибо Бог «влил свой дух в знаки материи»⁹³. Для мистика вся природа, всё ещё пребывающая по эту сторону бытия, выражает собой потустороннее, восславляя Господа и приоткрывая Его. Всюду религиозный человек чувствует празднование Божественного замысла. Празднует и ликует каждая частица Вселенной, каждое существо и явление, осуществляя глубокую связь между творением и Творцом, сплетающую все нити мироздания в единое полотно.

Озарённый человек сонастраивается с внутренней жизнью всего окружающего пространства, заглядывая в души небесных явлений, деревьев и всего множества живых существ. Митрополит Трифон в своём благодарственном акафисте «Слава Богу за всё» пишет: «Я созерцал зимой, как в лунном безмолвье вся земля тихо молилась Тебе, облечённая в белую ризу, сияя алмазами снега. Я видел, как радовалось о Тебе восходящее солнце и хоры птиц гремели славу. Я слышал, как таинственно о Тебе шумит лес, поют ветры, журчат воды, как проповедуют о Тебе хоры светил своим стройным движением в бесконечном пространстве»⁹⁴.

Ещё одно поэтичное свидетельство этого опыта – молитва индейцев кечуа, сложившаяся после колонизации Америки и отразившая синтез индейского и христианского мироощущений:

«Рассвет наступил во Вселенной, и первый луч солнца славит тебя, Господи! Уже мир, разгоняя тучи, откидывает своё черное покрывало, чтобы возблагодарить своего Создателя. Уже король звёзд, ярчайшее солнце, начинает посылать свой свет и, расчёсывая свои золотые волосы, во всей вселенной благодарит своего Творца. И взошло солнце, и горы оделись светом, и улыбаются они, поклоняясь Богу. И с первым дуновением ветра деревья словно собираются вместе, чтобы в едином порыве протянуть свои ветви к небу и возблагодарить тебя, Господи! И в кронах деревьев просыпаются стаи птиц, и все, от самой маленькой пташки до самой большой, обращают свои головки к небу и поют свои песни, благодаря Создателя. Уже цветы распускают свои венчики, чтобы ароматом своим возблагодарить Создателя. И священная река Вильканота шумом и силой могучих вод своих благодарит Создателя. Уже в волнующихся кристально чистых водах озёр купается рыба, благодаря тебя, Господи!..»⁹⁵.

Переживание священного бытия особенно характерно для человека так называемого первобытного общества. В любом проявлении жизни он может увидеть вкрапление мистического свойства. Его реальность пропитана сверхъестественным, в ней размывается грань между миром по ту и эту сторону. Живя в естественных и гармоничных условиях, как нельзя лучше способствующих непосредственному постижению реальности, первобытный человек имел более тесную связь с природой и потому замечал, с каким совершенством она выполняет Божественное предначертание. Он ощущал себя неотъемлемой частью Целого, и потому Целое открывалось ему, обнажая свои тайны, спрятанные природой от чужаков – заасфальтированных душ развитой цивилизации. С такой чуткостью к сакрализованной вселенной мы часто сталкиваемся в древних священных писаниях, появившихся на заре культуры, когда человек ещё не откололся от первозданной природы. Это чувство изумления перед миром подсвеченных волшебством явлений особенно было свойственно священным книгам индуизма. Бенгальский поэт Р.Тагор, восхищённый древнеиндийскими гимнами Ригведы, называл эти переложения мистического чувства «поэтическим свидетельством коллективного отклика народа на чудо и трепет бытия»⁹⁶.

Несмотря на существенные различия в уровне развития культуры, невозможно не заметить сходство мистического опыта первобытного человека и современного представителя информационной эпохи. Специфика сознания и организация психической деятельности человека таковы, что позволяют испытывать тождественные духовные переживания вне зависимости от культурно-исторического контекста. Тем не менее, способность ощущать священную тайну бытия стала атрофироваться в ходе развития цивилизации. Рационализация и механизация сознания, ставшие уделом человека в эпоху индустриального общества, притупили его умение замечать фееричность обживаемой действительности. Так произошла десакрализация мира. Потеряв связь со своей душой, человек утратил способность ощущать священное в окружающем мире. Подчинив его законам формальной логики, отлаженному и выверенному механизму, в котором все тайны вскрыты скальпелем амбициозного ума, он лишил себя возможности лицезреть чудо, доступное сердцу «дикаря». Вспоминаются слова поэта-мистика Новалиса: «Первый человек – это первый духовидец. Ему всё является в виде духа. Дети – что иное, как не первые люди? Яркий взор ребёнка богаче, нежели предчувствие самого отважного провидца»⁹⁷.

Неслучайно Новалис, говоря о «первом духовидце», упомянул ребёнка. Опыт преображённого бытия сравним с телепортацией в детство, но если в сознании зрелого человека мир внезапно обретает фантастически прекрасные черты, то ребёнок видит мир таковым изначально. Во всяком случае, явления «священного» заглядывают к нему с куда большей охотой, пользуясь гостеприимством его незагромождённой души. Современный психолог Тобин Харт, исследуя многообразие мистического опыта детей, приходит к выводу, что он ничем не уступает опыту величайших мистиков. Детская непосредственность, чувствительность, неутраченная ещё эмпатия всему сущему позволяют ребёнку улавливать музыку духовной реальности. Вот как описывает свой опыт одиннадцатилетняя Деби: «Я смотрела в небо, просто смотрела. Не знаю, как это произошло, но внезапно оно открылось мне. Не знаю, как сказать, но я почувствовала, что всё вокруг совершенно и взаимосвязано. Я не могу сказать, что о чём-то думала, думать было как бы и не о чем. Это было так, словно моя грудная клетка может взорваться и разлететься на миллион кусочков. Словно я могу взорваться и стать солнцем и облаками»⁹⁸.

Опыт преображения мира открывает нашему взору истинное предназначение материи. Её функциональность, прежде имеющая прагматическое значение, отходит на задний план. Материальный мир отныне представляется нам выражением надземной гармонии и красоты. Мы чувствуем, что материя – это проявленная Божественность, энергия Бога, воплощённая в осязаемой форме. Нередко поэты воспевают оду священной материи, сами не зная того, что глотают вино преображённого бытия. Каждая прожилка растения, каждый атом и, наконец, слияние любящих тел обретают большую ценность, нежели все догматы, церкви и философии, ибо то, в чём пульсирует явленная жизнь, излучает истину интенсивнее всех умозрительных концепций. Это обожествление материи не становится вырождением Божественного до уровня профанного, наоборот, оно представляет собой взлёт материи в поднебесье.

Яркий пример опыта преображения мира, прошедшего через призму христианского сознания, можно наблюдать во вдохновенных работах известного философа и теолога П.Тейяра де Шардена. Освящённую вселенную Тейяр де Шарден, обладавший врождённой чувствительностью к надземной красоте материи, назвал Божественной средой, написав о ней одноимённую книгу, строки из которой можно назвать акафистом обожествлённой Вселенной. Он пишет: «Отныне мы должны видеть во всех творениях, в их природе и действиях, то, что есть в них самого сокровенного и самого реального, – как солнце в осколках разбитого стекла, – чтобы в их множественности открывалась одна Реальность, недосягаемая в своей близости, духовная в своей материальности. Если какой-нибудь предмет оказывает на нас воздействие своей глубинной сущностью, то это нас озаряет Вселенский Центр (Бог – прим.авт)…В Божественной среде все элементы Вселенной соприкасаются друг с другом тем, что есть в них самого глубинного и самого окончательного… Водворимся в Божественной среде. Окажется, что мы принадлежим ей самой глубиной своей души и самым вещественным, что есть в материи»⁹⁹.

Именно эту неотъемлемость материи от Божественной среды так тонко чувствовал и первобытный человек, не оформляя движения своей души в изысканные, богословские формы. Тем более не подозревал он и о космическом теле Христа, как именовал Шарден свою Божественную среду, однако сквозь словесные расхождения можно разглядеть одно и то же переживание сокровенного космоса, овеществившего собой чудо.

В хасидизме, мистическом течении внутри иудаизма, также можно разглядеть опыт восприятия преображённого бытия. В хасидских высказываниях из коллекции М. Бубера, несравненно оптимистичных и жизнеутверждающих, нередко встречаются подобные мысли: «Бог говорит человеку так же, как Он сказал Моше: «Сними обувь твою с ног твоих» – стряхни обыденность, которая сковывает твою сущность, и ты узнаешь, что место, на котором ты сейчас стоишь, – святая земля. Ибо нет ступени бытия, где бы не было Божественного присутствия – везде и во все времена»¹⁰⁰. Здесь мы снова встречаемся с универсальным открытием всех мистиков, всех духовидцев: стоит лишь поднять святость мира с его глубин при помощи своего осознания, и мир переродится на глазах.

Вспоминается известное изречение поэта-визионера У.Блейка: «Если бы двери восприятия были чисты, всё предстало бы человеку таким, как оно есть – бесконечным». Блейк указал главную закономерность этого опыта – именно наше восприятие открывает доступ к совершенному ви́дению реальности, и когда оно очищено, мир втекает в нас перерождённым. По этой же причине жизнь ребенка, чистого от рождения, наполнена магией, как и в существовании мистика, смывшего пыль со своего сердца, повсюду торжествует волшебство.

Это мистическое переживание часто давало повод незнакомым с ним на собственном опыте презрительно надевать на него ярлык пантеизма, противопоставляя настоящему опыту встречи с Богом. Однако пантеизм – понятие с весьма расплвывчатым содержимым. Мистические переживания, приписываемые «пантеизму», столь многолики, что уже давно не вмещаются в это призрачное определение. Не будем уподобляться тому, кто с брезгливостью размахивает «пантеизмом» по всякому удобному случаю, не понимая, о чём он, в сущности, говорит.

При осмыслении мистического опыта необходимо вовсе отказаться от таких понятий, как «пантеизм», «монизм», «имперсонализм», «дуализм» и прочих «измов». Это понятия-фантомы, изобретённые не слишком пытливым умом, расфасовывающим реальность на примитивные категории с утилитарной целью упростить классификацию сложных явлений. Они не несут в себе и малой доли многогранности и широты религиозного созерцания; они упрощают и выхолащивают уникальный опыт каждой души, создавая иллюзию его объяснимости, вмещаемости в одно жалкое слово. Мы можем оперировать подобными понятиями, если хотим блуждать по омертвевшим полям теории, но если нам захочется вдохнуть жизнь реального сердца, нам придётся отбросить ограниченность всяких понятий. Изучению подлежит жизнь, а не формула. Каждая формула, пытающаяся в сжатом виде изложить жизнь, неизбежно её упускает.

Произведение искусства, являясь эманацией человеческой души, хранит на себе печать мастера, подобно тому и Бог, эманируя, созидает своей энергией материальный мир. Как не умаляется мастер, а напротив, возрастает в своём творческом акте, так не умаляется Бог, изливая энергию своей мысли в творение. Нередко в числе «пантеистов» оказывается тот, кто в силу особенностей своей природы склонен переживать эту переплетённость мироздания с его Творцом, ибо во всём пульсирует энергия Создателя, перетекающая в разные формы. Такой человек осознаёт, что всё окружающее – не сам Бог, но Его воплощённая энергия, ведь, как сказано в Коране: «И куда бы вы ни повернулись, обратитесь к Аллаху»¹⁰¹. Несомненно, у подобного «пантеиста» чувство связи с Богом сильнее, чем у того, кто превозносит Его личностную природу на словах, но остаётся слеп и глух к Его бесподобному творчеству.