полная версия

Татьяна Рувелли
Мир духовного опыта

Полная версия

Парадоксальность бытия

Крайности сходятся.

Все истины не что иное, как полуистины.

Все парадоксы можно примирить.

Кибалион

Если читатель был достаточно внимателен, то заметил: о каком бы мистическом опыте ни шла речь, он был усеян выглядывающими на каждом шагу парадоксами и противоречиями, вполне уютно чувствующими себя рядом друг с другом. Я напомню их: вербальная невыразимость духовного опыта выливается в тысячи пламенных строк религиозной поэзии; непостижимость Бога становится единственной возможностью познать Его; абсолютное знание оказывается незнанием; единство с Богом – непременно различие; отсутствие «я» – наше истинное присутствие; отдаляющее от Бога сомнение – шаг навстречу Ему; этап мрака – путь к беспредельному свету; молчание – речь истины.

Откровения людей, переживших мистический опыт, изобилуют противоречивыми, контрастными описаниями состояний, выразить которые невозможно, не прибегая к алогичным высказываниям, обескураживающим рациональное мышление. Почему же, делясь своим опытом, мистики в один голос обращаются к своей любимой фигуре речи – оксюморону? Кажется, что лишь он способен удовлетворить их желание найти словесный эквивалент необычайности произошедшего. Парадокс обезоруживает разум, уверенный в своём всемогуществе, давая понять, что ему не место на территории Запредельного.

Духовный опыт сметает законы формальной логики, слишком хрупкие, чтобы противостоять мистической очевидности. Парадокс перестаёт ощущаться как нечто несоответствующее реальности. Напротив, оказывается, что именно он способен выразить её удивительные свойства. Если логика раздваивает наше восприятие, не позволяя объять мир целиком, то мистическая алогичность устраняет эту двойственность, открывая глубинное единство противоречий. Они не сглаживаются и не приводятся к общему знаменателю, а самоликвидируются. В мистическом состоянии сознания, проникнутом чувством целостности бытия, противоречия естественно вписываются в сущность мироздания.

Часто в описаниях мистического опыта встречаются такие пары состояний: единство и различие, полнота и пустота, исчезновение и пробуждение «я», рождение и смерть, присутствие и отсутствие, видение и невидение. Сочетая несочетаемое, мистики давали другим возможность увидеть реальность в новом ракурсе, уйти от трафаретного восприятия, не позволяющего обнаружить многогранность существования. Однако обращение к оксюморону не было намеренным лингвистическим трюком. Мистики повиновались парадоксальности, внутренне присущей высшему знанию и рвущейся наружу, чтобы высказать себя. Зная о ничтожности языка, они не пытались усилить откровения изощрёнными словесными приёмами, но обращались к ним потому, что с их помощью лучше всего удавалось выразить необыкновенную природу Божественного.

Человек, постигающий единство противоположностей, способен погрузиться на ту глубину, где происходит их синтез. Е.Рерих считала, что умение чувствовать и принимать противоречия указывает на расширение нашего сознания, его готовность вбирать жизнь в её истинном облике. Она писала: «…именно вмещение противоположений и является пробным камнем или свидетельством наличия в нас духовности. Все учения древности, так же как и Учение Христа, указывают на необходимость вмещения антитез, ибо сама жизнь соткана из таких кажущихся противоречий»³⁰³.

Универсальным парадоксом является опыт единства, в котором две души – человек и Бог – становятся нераздельными, оставаясь при этом самими собой. Тот же опыт проявляется и тогда, когда сознание, сливаясь со всем мирозданием, переживает единство как спаянную Божественным замыслом множественность. Оно чувствует и свою отдельность, и свою неотделимость от Целого. Мистический опыт ломает шаблон противоположности этих состояний. Высшая стадия опыта единства – не что иное как предельное вчувствование в гармонию множественности. Шри Ауробиндо пишет об искателе интегрального знания: «Переживание Божественного Единства, достигшее своего апогея, обретает для него ещё большую глубину, достигает еще большей широты охвата, если сопровождается всеобъемлющим переживанием Божественной Множественности»³⁰⁴.

Нередко можно увидеть, как в текстах различных духовных учений само Высшее Начало наделяется противоречивыми характеристиками. В «Дао дэ цзин» сказано: «Дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего такого, что бы оно не делало»³⁰⁵. В Упанишадах встречается синонимичное описание Высшего Начала: «Оно движется – оно не движется, оно далеко – оно же и близко, оно внутри всего – оно же вне всего»³⁰⁶.

Некоторые мистики описывали подобный опыт, не задумываясь о значении парадоксальности, в то время как другие использовали её как ключ к постижению Высшего Начала, в котором плавятся противоречивые черты действительности. Христианский философ Н.Кузанский, постигнув единство противоположностей, писал, обращаясь к Богу: «Так я увидел, что место, где ты обретаешься без покровов, опоясано совпадением противоположностей. Это стена рая, в котором ты обитаешь; дверь туда стережёт высочайший дух разума, который не даст войти, пока не одолеешь его. Тебя можно увидеть только по ту сторону совпадения противоположностей»³⁰⁷. Подобно этому, описывая высший йогический опыт, М.Элиаде замечает: «В самадхи йогин превосходит оппозиции и, обретая уникальный опыт, «объединяет» пустоту и сверхизобилие, жизнь и смерть, бытие и небытие. Ничто совпадает со Всем»³⁰⁸. Таким образом, мистики понимали, что невозможно приблизиться к абсолютному знанию, минуя встречу с парадоксальностью, которая вручает человеку своеобразный входной билет.

Ещё одна пара оппозиций, трудно воспринимаемая рациональным мышлением – одновременное переживание иллюзорности и насыщенной реалистичности обыденной жизни. Чувство иллюзорности доводит до нашего сведения, что мир вовсе не такой, каким кажется, словно всё, что нас окружает – причуды некой прихотливой фантазии, облекающей мир в обманчивый флёр. В то же время интенсивность реальности так рьяно вторгается в сознание, что оно не может сопротивляться ни ей, ни этой замысловатой синхронности реального и иллюзорного. Ощущение иллюзорности вовсе не предполагает убеждённости в том, что мир, в котором мы привыкли жить, – мираж, оно лишь указывает на то, что под слоем видимой жизни спрятано нечто иное. Благодаря иллюзии мы яснее постигаем реальность. Р.Роллан в биографии Рамакришны пишет, как видит майю (иллюзию) святой: «…перед ним встаёт истинный лик Майи: она в одно и то же время истина и ложь, знание и неведение…то, что ведёт к Богу, и то, что не ведёт к нему»³⁰⁹.

С одной стороны, мы чувствуем, что в духовном переживании привычный мир раскалывается надвое: знакомая, обхоженная земля остаётся позади, открывая горизонты неизведанной прежде реальности. С другой стороны, это двоемирие – только видимость. Мы присутствуем в двух Вселенных, на самом деле находясь лишь в одной. Едва ли читатель останется доволен подобным объяснением, придающим парадоксальности мистического опыта ещё большую таинственность, но объяснить необъяснимое можно лишь ещё глубже погружаясь в его тайну.

Мистический опыт также позволяет увидеть, что личное и безличное в нашем восприятии Божественного, – не более, чем категории, данные Ему классифицирующим рассудком. Мы можем иметь отношения с личностью Бога или признавать лишь безличный Абсолют, но на уровне совпадения противоположностей эти аспекты Божественного сливаются воедино. Чаще всего подобное осознание приходило к мистикам, не стиснутым традицией, убеждающей в истинности или верховности одного из этих аспектов Бога. Например, Рамакришна с равным благоговением почитал и безличного Брахмана, и свою Возлюбленную Божественную Мать – богиню Кали, которую с горячей преданностью любил всю жизнь. Для него Кали и Брахман были двумя ликами Единого, превосходящего противоположности личного и безличного.

Р.Роллан описывает откровение Рамакришны следующим образом: «Отныне всё становится ясным. И духовидец, вернувшийся из огненной бездны Брахмана, находит на берегу, к своей великой радости, божественную Мать, свою возлюбленную. И он смотрит на неё теперь новыми глазами, так как ему открыт её глубокий смысл, её тождество с Абсолютом. Она есть Абсолют, входящий в соприкосновение с людьми, безличное, которое становится человеком – становится женщиной»³¹⁰. Рамакришна чувствовал единство разных проявлений Божественного, которым человек не вправе отводить определённое место в умозрительной иерархии. Наставляя своих учеников, он выбирал для них духовный путь, соответствующий их внутреннему миру: одних он направлял на путь любви к Божественной личности, других – на путь познания безличного Абсолюта. Таким образом, он определял наиболее подходящую почву, которая принесёт душам его учеников лучшие плоды.

Единство личностного Бога и безличного Божественного начала отражено и в христианском догмате Троицы, где Святой Дух предстаёт равноценной ипостасью наряду с Богом-Отцом и Богом-Сыном. Триединство Божественных Лиц отметает вопрос об иерархии между ними. Стоит вспомнить и еврейскую мистику, в которой безличное Божественное начало Эйн Соф – Бесконечное, Неведомое и не имеющее атрибутов – едино с личностным Богом, открывшимся еврейскому народу.

Человек, продвинувшийся на духовном пути, обретает способность к синтезу не только противоположных свойств Божественной реальности, но и к синтезу различных путей её постижения. Он объединяет и расширяет, вместо того чтобы разделять и сужать. Более того, такой человек не просто осуществляет синтез противоположностей, – он видит, что именно их взаимосвязь развивает его сознание, уводя от одностороннего развития, зацикленного лишь на одном качестве или свойстве Истины. В интегральной йоге Шри Ауробиндо много ценных прозрений о необходимости подобного синтеза, в том числе, о пользе обращённости нашего сознания одновременно к личному и безличному аспектам Бога. Шри Ауробиндо считал, что искатель, идущий путём интегральной йоги, убеждается в том, что «Личность и Безличность послужили двумя крыльями его духовного вознесения, и он предвидит, что достигнет высоты, где их благотворное взаимодействие превратится в слияние их сил, что позволит раскрыть интегральную Реальность и привести в действие изначальную силу Божественного. Не только в фундаментальных аспектах, но во всех процессах своей садханы³¹¹ он ощутил их двуединую истину и взаимодополняющее действие…Ибо для искателя интегральной йоги ни один опыт, ни один Божественный Аспект – даже самый запредельный для человеческого ума, даже если человек не чувствует необходимости достигать чего-то большего и легко соглашается признать его как единственную или окончательную реальность – не может рассматриваться как исключительная истина Вечного»³¹².

Плывущий в ладье блаженства

Самая восхитительная и любимая мистиками черта духовного опыта, его сладостный дар – ни с чем не сравнимое блаженство, чувство безграничного восторга и ликования, расширяющее нас настолько, что мы едва способны выдержать его напор. Забывая себя, мистик целиком отдаётся переполненности Божественным.

В том или ином виде экстаз сопровождает каждый мистический опыт. Он может вызвать слёзы радости и освобождения от тесного «я», выплёскиваемого в необъятность бытия. Пережив это состояние, человек понимает, что ничто не может превзойти его по остроте и глубине ощущений. Экстатический опыт затрагивает не только наше сознание, он также вызывает чувство расширения физической оболочки и её постепенного растворения в Божественной полноте. Часто подобный опыт называют океаническим, поскольку во время него мы ощущаем, как, вливаясь в бесконечность, становимся с ней одним целым.

Блаженство экстаза может доходить до крайнего предела, граничащего с невыносимостью. Нам может казаться, что ещё чуть-чуть, и этот поток захлёстывающего счастья лишит нас жизни. Описание классического религиозного экстаза можно найти в рассказе из коллекции, собранной У.Джеймсом: «У меня было ясное ощущение как бы электрической волны, пробежавшей по всему моему существу. Волны любви затопляли меня одна за другой, – не умею иначе выразить того чувства. Мне казалось, что это дыхание самого Бога. Ясно вспоминаю веяние незримых крыльев надо мною. Никакие слова не могли бы выразить ни с чем не сравнимую любовь, влившуюся в моё сердце. Я громко плакал от радости и любви…Волны набегали на меня, одна за другой, одна другой выше, пока я наконец не воскликнул – я помню это: «Я умру, если эти волны не перестанут набегать на меня!». И я сказал: «Господи, я не могу больше вынести этого»…Был уже поздний вечер, когда ко мне в контору зашёл один из певчих хора, где я был регентом. Он нашёл меня по-прежнему громко плачущим и спросил меня: «Мистер Финней, что с вами?». Некоторое время я не в силах был ему ответить, и он меня снова спросил: «У вас какое-нибудь горе?». Тогда я сделал над собой усилие и ответил ему: «Нет, но я так счастлив, что не могу жить»³¹³.

Мистический экстаз – это опыт абсолютной полноты в противовес опустошённости, так хорошо знакомой современному человеку, оторвавшемуся от корней своего духовного «я». Ничто не способно насытить нас так, как приобщение к истоку и смыслу бытия. Экстаз – это счастье наполненного сосуда, осознающего какую драгоценность он вмещает. От природы экзальтированнный тип личности склонен к неожиданным и ничем не обусловленным приступам экстаза, для которых достаточно малейшего повода – прекрасного заката или строчки вдохновенной поэзии; в других же случаях экстатический опыт становится наградой за недюжинное духовное усердие.

Не всегда экстаз врывается к нам как всесметающий тайфун. Он может облечься и в молчаливое, созерцательное ликование, сохраняющее ясность и свежесть прохладного утра. Более того, именно такой «скромный», сознательный экстаз ценился мистиками разных традиций превыше всего. Они полагали, что яркие вспышки неудержимого экстаза возможны только на поверхности нашего «я», подверженного влиянию эмоциональной природы, тогда как истинный экстаз Богообщения подобен величественному спокойствию горной вершины. Христианские и суфийские мистики подчёркивали необходимость трезвения – состояния, в котором мы способны сохранять наблюдение за «пьянеющей» в Боге душой. Как заметил Г.Померанц, «бурные вспышки экстаза возможны на пути в глубину, но глубина останется недостижимой, если порыв не уравновесит трезвость»³¹⁴.

Первое время, когда мы только вступаем в Божественный чертог, мистический опыт дарит нам небывалую радость, он окрыляет и воодушевляет идти вперёд, давая понять, что в человеческой жизни сложно вообразить нечто более удивительное. Но каждый человек однажды сталкивается с проверкой на прочность – блаженство покидает его, молитва и памятование о Боге не приносят былого трепета, и ему кажется, что мост между ним и Богом пал. Находясь в растерянности, он думает, что сбился с пути и обвиняет себя в небрежности. Лишь позднее к нему приходит понимание: порой Бог испытывает человека, чтобы узнать, нужен ли Он ему без той радости, которой одарял прежде. К чему привязан человек на самом деле – к экстатическому опыту или к Тому, с кем желает идти рука об руку, не ожидая награды и не рассчитывая на неё?

Экстатический опыт подчас становится наркотиком, и как только он исчерпывает себя, привязанный к нему человек остаётся ни с чем. Это ещё одна причина, по которой духовные учителя не поощряли слишком пламенный экстаз. Не следует отождествлять присутствие Бога лишь с этим состоянием сознания. Духовное наслаждение не может служить самоцелью, иначе привязанность к нему превратится в шлагбаум, пресекающий нам путь к самому Богу. Блаженство – это следствие пути к Наивысшему, а не цель. Необходимо уметь принимать это чувство и в то же время отрешаться, не ставя свой путь в зависимость от него. Христианский святой Хуан де ла Крус привёл на этот счёт меткое сравнение: «Муха, севшая на мёд, больше не может взлететь. Так и душа, неспособная отпустить духовную сладость, уничтожает свою свободу и препятствует созерцанию»³¹⁵.

Интенсивность существования

Каждый мистический опыт насыщает мгновение невероятной жизненностью и полнотой. Мы познаём интенсивность бытия и пьём нектар своего абсолютного существования, как никогда прежде ощущая, что мы ЕСТЬ. Это осознание настигает нас как ошеломляющее откровение, как громадная, всезатопляющая волна. Когда это случается впервые, мы вдруг понимаем, что прожили множество лет, не зная по-настоящему этого потрясающего факта! Мы наконец-то чувствуем Жизнь, непрерывно пульсирующую в нашем сознании. Каждый из нас, часто сам того не сознавая, тянется к этому опыту на протяжении многих лет, стремясь ярче ощутить вкус жизни, – так подсознательная религиозность жаждет обрести предназначенный душе опыт. Как писал М.Элиаде, «религиозный человек всей душой стремится существовать, глубоко погрузиться, участвовать в реальности»³¹⁶.

Издавна человек стремился к тотальному переживанию Жизни, выискивая всевозможные способы насытить это желание, но чаще всего они оказывались ложной мишенью. В погоне за опытом Жизни, человек пытался заполнить дни пёстрыми красками событий и впечатлений, чередой быстро сменяющих друг друга декораций и лиц. Он шёл на бесцельный риск, чтобы почувствовать остроту жизни, но она по-прежнему ускользала.

Мистический опыт интенсивности бытия не связан с бесконечным потреблением впечатлений. Это путь не в широту и количество, а в глубину и качество. Подобный опыт может нагрянуть в самых заурядных обстоятельствах, ибо «дух дышит, где хочет» (Ин 3:8). Он открывает нам удивительную ценность самых простых вещей, значимость незначительного, красоту всего, с чем мы постоянно входим в соприкосновение. Мгновение интенсивного бытия обладает большей содержательностью, чем тексты всех священных писаний, оно затмевает своим значением долгие годы духовных практик. Снимая покрывало с лика жизни, оно показывает её такой, какая она есть в своём высшем проявлении. У мистической поэтессы Лаллы есть стихотворение об этом:

«Люди без сознания

Читают священные писания,

Словно попугаи в клетках,

Повторяющие:

Рам, Рам.

Всё это – мнимое знание.

Лучше читай со мною

Каждый живой миг

Словно пророчество»³¹⁷

В этом опыте мы можем проникнуться не только истиной своего существования, но обнаружить также, что и существование другого человека пронизывает нас насквозь. Мы впервые по-настоящему видим, что он Живой. Конечно, это звучит глупо, но лишь для того, кто ещё не знаком с подобным открытием. Тот, кто испытал это хотя бы однажды, несомненно, поймёт, о чём идёт речь. Изумлённые, мы смотрим на человека, как на величайшее чудо во Вселенной. В этот момент он становится для нас средоточием всей жизни в её концентрированном виде. Мы видим его духовным взором, превосходящим наш обыденный ум. Вот как описывает этот опыт дзэнский мастер Сэкида Кацуки: «…когда вы сидите у постели любимого человека и наблюдаете за ним, вы чувствуете и понимаете в глубинном ядре своего ума: действительно, это он! Если только вы сможете увидеть, что этот человек в самом деле здесь, в то же мгновение всё, что вы слышите и видите, расскажет вам о глубоком смысле существования»³¹⁸.

Интенсивность бытия проявляется и в том, что во время мистического опыта всё воспринимаемое втекает в наше сознание в очень живом, насыщенном виде. Цвета, присутствующие в окружающем пространстве, выглядят ярче обычного, контуры предметов становятся более рельефными, словно дышащими и проникнутыми единой с нами жизненной сутью. Слова, которые мы слышим в это мгновение, текут сладкой мелодией; мы можем плохо понимать их смысл, так как рациональное восприятие притупляется, но их внутреннее наполнение от этого кажется ещё более весомым. Само пространство кажется вибрирующим и излучающим нечто неуловимое, но осязаемое. Д.Кришнамурти фиксирует эту особенность восприятия: «осознаётся рост чувствительности мозга; цвет, форма, очертания, общие формы вещей – всё стало более интенсивным и необыкновенно живым»³¹⁹.

Так нам открывается дверь в новое измерение жизни – абсолютное, красочное и поражающее своей новизной, соседствующей с предсказуемым течением будней. Мистический опыт становится ответом на бесконечные поиски Жизни вовне, показывая нам, что её мощь и полнота обнаруживаются лишь тогда, когда мы заглядывает вглубь собственной души.