Татьяна Ролич
Навсегда
7.
Вечером в пятницу машина Федора въезжала на территорию особняка Владимира. Этот дом строился в то же время, когда шла отделка усадьбы Виктории, так что одни и те же люди были задействованы в строительстве. Федор вспомнил, как Виктория всегда спорила с Владимиром по поводу архитектуры их новых коттеджей. Виктория вырабатывала свой новый стиль, который между собой они называли “Викторианским”. Она отстаивала свою приверженность к старинным усадьбам, которые, по ее понятиям, должны допускать всякие новые технологии, но при сохранении одного стиля. Она в отделке апартаментов допускала некое смешение стилей, но при обязательном сохранении пропорций, чтобы все-таки не нарушался какой-то основной стиль – ей это не удалось, и ее загородный дом представлял, как казалось Федору, полное смешение стилей.
В отличие от Виктории Владимир был целиком на стороне всего нового и в архитектуре, и в технологиях, и его дом был типичным образцом построек первых лет нового времени, когда красный кирпич стал главным прорывом в архитектуре, а бесконечные башенки, там и сям возникающие непроизвольно, должны были напоминать средневековые замки, но этого ощущения не возникало из-за несоответствия пропорций и несуразности форм. Несмотря на все это, богатство хозяина выглядывало из-за высокого забора, устрашая Случайных и вызывая уважение у Своих. Когда иссякал поток Своих, срочно набирались рекруты из Случайных, которых допускали на близкое расстояние, но эти демонстрации не приносили необходимого удовлетворения, потому что презрение к неравным закрывало возможность возникновения удовольствия от общения с ними.
Такие мысли иногда посещали Федора, но, когда в своих рассуждениях он доходил до того места, что богатые приглашают Случайных, мысль его уходила в сторону из-за невозможности причислять себя окончательно к первым, так же как не могла ему прийти мысль о презрении к людям, не важно каким, потому что презрение, как и унижение других, это примитивный контакт с миром, специфический способ жизни.
Сейчас Федор вспомнил, как ехал впервые к Виктории, но эта мысль ушла, и было приятно предчувствовать встречу с понравившейся ему новой женщиной. Он знал это чувство радости и какой-то напряженности в теле, в предчувствии встречи, и вот…
Он поднимается на второй этаж, где эти дни будет жить в апартаментах с видом, так ему понравившимся в прошлый раз. Это был второй визит к Владимиру с того времени, как Федор вернулся. Навстречу выбежали две одинаковые небольшие собачки и залаяли. Владимир вышел, улыбаясь.
– Ждем-с.
Они обнялись. Федор улыбнулся многозначительно.
– Постель на двоих? – спросил Владимир, на что Федор ему ответил:
– Лучше на троих.
Владимир улыбнулся, понимая, что имел в виду Федор.
– Ладно, не буду тебя доставать. Располагайся.
Они вошли в просторную комнату с большим балконом, и Федор сразу подошел к нему, открыл дверь и вышел подышать воздухом. Гостиная обставлена была современной мебелью, которую Владимир специально заказывал. Во второй комнате спальня с огромной квадратной кроватью и зеркалом на потолке. Тканевые обои темно-синего цвета создавали уютное ощущение дворцового покоя, а белая приспущенная маркиза окрашивала все в матовые тона.
– Чудно. Спасибо, – сказал Федор, понимая, чего он хочет в этот приезд.
Он вспоминал Нину Григорьевну, и ему становилось приятно, и улыбка блуждала на его губах в предощущении возможности…
Друзья спустились в парк, где газон был натурально зеленого цвета. Владимир рассказал, что выращивали его несколько лет, что ему не нравятся искусственные и он любит утром босиком ходить по настоящей траве, когда еще роса не сошла. Федору вспомнилась деревня, и он почувствовал какую-то неловкость, что теперь он так далек от той жизни, из которой ушел, и подспудно он ощущал, что среди этой искусственной красоты ему неуютно.
Когда они обходили вокруг дома, к воротам подъехала машина красного цвета, из нее вышла женщина и пошла к крыльцу.
– Нина, – окликнул Владимир.
Женщина остановилась. Федор почувствовал – начинается… Он подошел к Нине и поцеловал руку.
– Вы меня помните? – сказал он первое, что пришло ему на ум.
– Вы – Федор Иванович. Помню, помню, мы ведь с вами целый вечер проговорили про заграницу. Меня удивило – вам там не понравилось. Думаю, сегодня вы будете более благосклонны к другим странам. Я не люблю эти левые уклоны в патриотизм, – продолжала Нина.
Федору не было дела до взглядов Нины, он знал, что понравился ей и что через два-три дня она будет, если он захочет, говорить то, что ему нравится. Это он знал точно – за свою жизнь ему пришлось много общаться с женщинами, и все его партнерши – не те, с которыми у него были серьезные отношения, а все другие, – обычно быстро подпадали под его обаяние, и его удивляло, что вчера еще такая уверенная в своих принципах и мнениях женщина вдруг начинала говорить одним с ним языком и высказывать те мысли, которые вчера высказывал он. Это начинало быстро раздражать Федора, и он с такими женщинами расставался, ему было с ними неинтересно. Он не знал, что это естественный закон удержания мужчины, так называемый обман, подлаживание, – когда женщина подстраивается, ей кажется, что мужчину таким образом можно удержать, и она права до тех пор, пока при первом столкновении из нее не прорывается то, что составляет ее сущность, и все встает на свои места – мужчина бросает женщину, хитростью пытающуюся его удерживать.
Нина дружила с Марианной и была замужем, но никто никогда не видел ее мужа, как будто она его скрывала. Ходили слухи о ее личной жизни, где якобы есть какая-то тайна, но никто не знал точно, что скрывается за всеми этими недомолвками. На вид ей было лет тридцать. Она была похожа на какую-то известную актрису, но Федор не мог вспомнить на какую. Федор чувствовал – он нравится Нине, а это всегда мужчину притягивает. Мужчина не признается себе, что его в этом случае привлекает видимость легкой победы, и обычно женщины недоступные отпугивают из-за отсутствия у мужчины сил и времени вести сложную игру. Именно легкость, но обязательно с приятностью, привлекает мужчину в первый момент, и Нина, казалось, этим двум условиям отвечала.
На ней было легкое платье терракотового цвета, удачно подчеркивающее все прелести ее фигуры – стройные, немного полные ноги и тонкую талию. В ней было что-то старомодное, что-то не соответствующее модным стандартам. Каштановые волосы были уложены в аккуратный пучок, который она иногда распускала, – тогда на глазах окружающих ее внешность становилась другой. Есть удовольствие изменить неожиданно внешность, для чего женщины и придумывают разные штуки. Это требует определенного напряжения, и поэтому женщины ленивые предпочитают парики и стрижки. Нина была другая, она с удовольствием занималась и волосами, и лицом, не жалея средств на всякую модную косметику.
С Федором она познакомилась, когда просто так заехала к Марианне посплетничать. Федор, только что вернувшийся из-за границы, погруженный в свои прошлые переживания, обратил внимание на молодую женщину, которая с интересом на него смотрела как на нового человека, и им уже удалось обменяться кое-какими впечатлениями о загранице.
Когда Федор ушел, Нина, остававшаяся еще какое-то время у Марианны, почувствовала, что этот мужчина ей интересен. Она не признавалась себе, что ей интересен любой мужчина, который обращает на нее внимание, она была в поиске, в ожидании чего-то из-за сложностей ее личной жизни, где с мужем стали в последнее время происходить странные вещи. Она замечала его полное к ней охлаждение, она как будто перестала для него существовать. По своему неожиданно в ней проснувшемуся интересу к другим мужчинам она поняла, что она свободна.
Это не ускользнуло от Федора – некоторая озабоченность молодой женщины, – и это обычно нравится мужчинам свободным и раздражает мужчин несвободных, если на них распространяется внимание таких женщин. И несвободного мужчину на самом деле раздражает не то, что женщина проявляет к нему интерес, а то, что он не свободен, и это всегда так, потому что состояние “несвободы” не свойственно мужчине от природы.
Но когда встречаются свободный мужчина и женщина, проявляющая интерес вообще к мужчинам, это всегда приводит к возникновению романтических отношений. У Федора и Нины была именно такая ситуация, и оба это почувствовали по тому волнению, которое давало о себе знать. Оно прорывалось через трепетность интонаций, и это сразу находило отклик.
Пока Федор и Нина обменивались общими фразами, в комнату вошел Владимир и предложил всем пройти в гостиную, где уже был накрыт стол. Видно было, что хозяева еще кого-то ждут.
– Я знаю, что вы были в Португалии, – начала непринужденно Нина. – Как вам понравились португальские женщины?
Федор почти не слушал, что говорит Нина, он был полностью поглощен тем, что он хочет сейчас узнать об этой женщине, и он, чтобы прекратить этот ему не нужный разговор, ответил стандартно:
– Наши значительно интереснее, – и сразу перешел в атаку. – А вы работаете референтом у Николаева давно?
Нина была немного удивлена этим, как ей показалось, неуместным вопросом. Она из этических соображений не любила рассказывать о своей службе, а Федор чувствовал, что главный интерес для него состоит в ее работе. Как только она для себя поняла это, она как будто утратила интерес к Федору. Это было защитной реакцией от ненужных ей деловых отношений, и словно кто-то, а не она сама, ответил:
– А что? Разве это для вас важно – знать, где работает женщина? – Она смотрела в глаза Федору.
Едва Федор почувствовал, что повел себя неверно, тоже как будто кто-то, а не он сам, ответил:
– Для меня важно знать о вас все. И если говорить честно, если бы вы не были помощником Николаева, я бы не задал этого вопроса. – Федор пошел на провокацию.
Нина почувствовала, что ей предоставлена возможность продемонстрировать свой ум:
– Мне очень жаль, что именно это для вас интересно. Я всегда считала, что место работы женщины не интересно для настоящих мужчин, – она хотела обуздать Федора и ждала его ответа, чтобы продолжить эту словесную игру.
– Мне кажется, что вы очень гордитесь тем, что вращаетесь в таких сферах, которые интересны таким простым смертным, как я. – Федор вошел во вкус и испытывал удовольствие от того, как поворачивается эта тема.
Нина чувствовала, что ее загоняют в угол.
– Да, я очень этим горжусь, и даже перед таким “простым”, каким вы хотите выглядеть, но скажу честно, мне бы не хотелось думать, что мужчины мной интересуются только с такой точки зрения.
Федор смотрел ей в глаза, и это ее искреннее признание тронуло его душу.
– Ну что вы, что вы, я, конечно, вами интересуюсь как женщиной для меня интересной, – он специально сказал “интересной”, чтобы не окончательно сдавать позиции, ведь то, что она помощник депутата, тоже входило в понятие “интересная”. На этом разговор прервался.
В гостиную вошла пара – мужчина маленького роста с очень молоденькой девушкой в очках. Казалось, девушка выше мужчины на целую голову. Владимир подошел к Федору.
– Знакомься. Тенгиз Мурадишвили, он директор известного тебе холдинга “Меридиан”, с дочерью Тамарой. Они прямо с самолета.
Федор протянул руку Тенгизу.
– Федор Иванович. Владимир, – обратился Федор к Владимиру, – как ты меня представишь?
Владимир улыбнулся и обратился к Тенгизу:
– Мой шеф, Федор Иванович.
Владимир сделал знак Федору, и они отошли в сторону.
– Помнишь, я тебе рассказывал о человеке, которому удалось выйти сухим из воды после всех этих бесконечных историй с легализацией денег за границей. Это он. Обрати внимание – в нашем деле он может быть нам полезен. У него связи везде, и очень крутые.
Федор посмотрел на Тенгиза, и первое впечатление о нем как о простом и непосредственном человеке сразу сменилось на другое, пока им не формулируемое, но другое. Федор отметил про себя, что информация, плохая или хорошая, кардинально меняет взгляд на человека, отчего всегда приятно общаться с людьми, о которых мало что знаешь, когда есть возможность оценить его так, как тебе это видится, а не подпадать под уже устоявшееся мнение. “Только непосредственный взгляд верен”, – подумал про себя Федор.
Все сели за стол, и разговор сразу перешел на актуальную для всех тему налогов. Тут же образовались два лагеря: одни считали, что идет наступление на нелегалов, другие считали, что ничего подобного нет. Федор молчал, он чувствовал себя еще среди тех, кого преследуют, – ведь его официально не предупредили, что к нему нет претензий, – и он не имел своего мнения, но внутри он чувствовал себя пострадавшим от ужесточения мер. Чтобы не углубляться в разговор, Федор обратился к Нине:
– Как вам шампанское?
– Это брют, но я слышала, так говорят французы, что наше шампанское ничего не имеет общего с настоящим шампанским. А мне наше нравится, – она посмотрела на Федора, и оба поняли, что говорят для приличия, что они друг другу нравятся, и оба рассмеялись.
– Вас не интересует политика? – сказал Тенгиз, не зная, как привлечь внимание гостей к себе.
– Нет, – весело ответил Федор. На него после шампанского нашло игривое настроение, – меня интересует политика в той мере, в какой моя жизнь может от нее зависеть. Скажу честно, политика – дело важное и тонкое, а взгляд на нее всегда субъективен.
Федор замолчал, думая о своем.
– Вы меня заинтересовали такой формулировкой. Я думал, вы будете повторять навязшее в зубах: политика – дело грязное.
Тенгиз своими выразительными глазами буравил Федора. Этот человек был не его круга, а это всегда интересно. Федор откликнулся на его замечание:
– С возрастом многие вещи воспринимаются по-другому. Вы помните, что творилось в первые годы перестройки? Эти ларьки, песни в метро, очереди за сигаретами, всякие объединения, информация захлестывала, – он остановился, и тут Нину как прорвало:
– Это был какой-то кошмар, цунами, все сметающее. Наш институт просто исчез, как тысячи других. Я оказалась без работы.
Нина замолчала, и сцены из ее прошлой жизни замелькали перед глазами, и почему-то ей вспомнилось, как мама ей покупала дорогой букет из гладиолусов к первому сентября, как перед этим сидела неделю за машинкой – шила новые белый и черный передники из сатина, и всегда они спорили о форме крылышек, как потом она пришивала белоснежные воротнички швом вперед иголкой, как их обучали на уроках домоводства. И что-то больно кольнуло ее в сердце, когда вспоминала, какой скромный завтрак брала в школу: хлеб с маслом, когда у других были бутерброды с копченой колбасой и яблоко, – денег в семье всегда не хватало. И сейчас, сидя перед роскошно накрытым столом, она ощущала, что все это ее волнует не отстраненно, а как что-то для нее имеющее значение. Все это серьезное отношение к мелочам еще в ней оставалось, и пока она еще только входила в богатую другую новую жизнь, и мужчина должен был соответствовать ее внутреннему представлению об этой жизни, и то, что она всегда видела в перспективе квартиру, обставленную новой современной дорогой мебелью, – все это подтверждало ее мнение о себе как о женщине современной. Она не знала, что ее “современность” была категорией вневременной, и в любую эпоху женщина средняя “современна” в том смысле, что “бидермаер”, о существовании которого она не подозревает, всегда будет ее стилем и она не будет знать, что это название произошло от псевдонима нескольких немецких поэтов, писавших в буржуазном стиле. Это будет знать другая женщина, которую назовут “интеллигентка”, а вот Нина, всю жизнь проработавшая где-то при власти, принадлежала по своим внутренним устремлениям к нарождавшейся буржуазии, называющейся средним классом, а мечта ее была попасть в жены к “новому русскому”. И Федор точно был таким, казалось Нине.
После реплики Нины о прошлом безденежье Тенгиз закурил сигару, вспоминая свое золотое время, когда он из простого завхоза в санатории превратился в воротилу, в миллионщика, как покупал себе впервые приличный дом с видом на море, двумя террасами и бассейном, как все самые модные технологии применялись при строительстве. Это было самое начало, когда деньги, вдруг оказавшиеся в руках, хотелось сразу превратить в роскошную жизнь.
Тенгиз был из простой грузинской семьи, где торговля на рынке была делом привычным, но внутренне его всегда тянуло в другую жизнь. Первые шаги по жизни после торгового техникума привели его на рынок, где он быстро освоился и стал директором, но все-таки торговля ему не подходила – он скучал. Денег было вроде бы много по тем временам, но ему хотелось другого. И вот однажды друг предложил ему пойти работать в санаторий своим заместителем. Тенгиза оформили завхозом, и в его руках оказались материальные ценности, не бог весть какие, но все-таки. Жизнь его пошла в гору, он научился делать деньги левой бухгалтерией, но все это было опасно и не давало ему ощущения свободы. Женился он рано, и его жена Мариам родила ему троих детей. Денег хватало, чтобы семья считалась зажиточной, но душа Тенгиза искала простора. И вот началось…
Приватизация одного за другим общественных заведений, и клубов, и магазинов, и санатория. Вокруг Тенгиза группировались самые продвинутые люди, и это уже был “общак”. Конечно, они себя никакими бандитами не считали, но по мере увеличения богатства в ход шло все: и поджоги, и устранение конкурентов. Так прошло пять лет. Тенгиз все это вспоминал, глядя на этих спокойных и не очень понятных ему людей, и вдруг спросил:
– А как вам теперешняя ситуация? – он внимательно смотрел на Федора и Нину.
– Я работаю по необходимости, ведь зарплата – мой единственный источник существования.
Нина замолчала, вспоминая, как продавала книги и все, что было ценного, чтобы вместе с семьей как-то выжить. Федор смотрел на Нину и думал: “Ей не просто живется сейчас”, – а вслух сказал:
– Я считаю, что все налаживается.
Он действительно после заграницы почувствовал, что все изменяется именно в эту сторону.
– А вы что думаете?
Ему показалось, что Тенгиз скажет не то, что думает. Тенгиз как будто задумался и ответил:
– Я с вами согласен, все нормально.
Он не мог этим людям говорить ту правду, которая принадлежала только ему. Он не мог рассказать, что недавно собирались “свои” и решили: “Все плохо”. Это означало то, что вот теперь, после пятилетней отсидки, Тенгиз и его сподвижники были отодвинуты на положенное им место людей обеспеченных, что для них было, после тех взлетов, которые в деньгах выражались восьмизначными цифрами, скромной жизнью частных лиц. Его в один прекрасный момент лишили всего имущества, которое ему удалось за короткое время приобрести. Конечно, оставались еще держатели “общака”, которые всегда будут помогать, но того полета и размаха деятельности – этого больше не будет. Тенгиз смотрел с сожалением на этих новых для него людей, Федора и Нину, и знал, что они никогда не узнают, как бьется сердце, когда в минуты решаются судьбы тысяч людей – это ощущение власти над миром и людьми, его составляющими, никто, кроме него, за этим столом не узнает. Ему стало грустно и скучно, и он перешел на анекдоты и до конца вечера развлекал публику, что было для него делом приятным.
Ему очень даже подходило рассказывать анекдоты, с его акцентом все звучало смешно с самого начала. Получилось, что Тенгиз сам себя назначил тамадой.
Федор и Нина вели отдельный разговор, и теперь уже тон взаимного недоверия сменился на нейтральный, а потом, уже особенно к концу застолья, он и вовсе перешел во флирт.
Тамара, младшая дочь Тенгиза, с интересом поглядывала на Федора. Тенгиз заметил это и, улучив момент, навел справки о Федоре у Владимира. То, что он узнал, его не устроило. “Какой-то он странный, этот русский донжуан”, – подумал Тенгиз, а Тамаре сказал:
– Дочка! Этот мужчина не для тебя. Мы найдем тебе своего.
8.
Нина с Федором остались вдвоем – Владимир пошел показывать гостям парк. Они сидели на диване, и непроизвольно в руке Федора оказалась рука Нины. Они не смотрели друг на друга, но почувствовали, что губы их соединились, и это было прекрасно.
– Поедем ко мне, – тихо сказал Федор, и по склоненной голове Нины он понял, что она согласна. И тут только они сообразили, что на машине ехать нельзя, и тогда решили заночевать у Владимира.
Обычно у Марианны Нина ночевала в соседней комнате, и на этот раз предполагалось, что так и будет, но Федор сказал:
– Пойдем ко мне.
Первое сближение бывает всегда порывистым и сумбурным, но именно оно приносит ту радость, в сравнении с которой все следующее меркнет. Всегда наступает минута, когда заканчивается первый порыв, и кажется, ради продолжения его можно все на свете забыть. Так и случилось. Федор и Нина наслаждались друг другом, и сила страсти была так интенсивна, что временами, казалось, не хватит сил все это пережить.
Наутро оба уставшие от этой стихии мирно спали, и до середины следующего дня никто их не видел. Федор взял трубку и переговорил с Владимиром.
– Сейчас нас накормят, – сказал он Нине, мирно положившей свою голову ему на грудь. – Пойду, открою дверь.
Он накинул халат, и через полчаса они сидели у столика и жадно поедали вкусности.
– Знаешь, я думаю, что… – он на минуту остановился. Нина вся напряглась. Она еще не пришла в себя и не осознавала ничего. Странным ей казалось все, что случилось. “Почему он, и сейчас? Кто он? Что будет?” Она молчала.
Напряжение Нины заметил Федор, и, как всегда с ним случалось, он осекся на полуслове, и что-то внутри как будто отвлекло его внимание от нее, и он непринужденно повел разговор в совершенно непонятном направлении:
– Я думаю, – повторил он и, чтобы отвлечь Нину, взял ее за руку и предложил: – Давай куда-нибудь поедем вместе…
Он замолчал, чувствуя, что говорит что-то ему совершенно не нужное, и перевел разговор на обсуждение своих срочных дел.
– Вот на следующей неделе я буду очень занят. – Он смотрел на Нину, которая сидела перед зеркалом и расчесывала волосы, и по ее лицу понял, что он опять говорит не то, что от него ждут. И неожиданно он замолчал, испытывая неловкость, но нужных слов у него не было.
Это почувствовала Нина и, как часто с ней случалось, начала что-то рассказывать неестественным голосом, потому что Федор не сказал слов, ей нужных, чтобы быть уверенной в том, что все не просто так. А у Федора этих слов не было, их не могло быть сейчас. Он это почувствовал, как почувствовал то, что Нину не любит, и в данный момент у него не было другого желания, как остаться одному и все обдумать.
Нина эти мысли угадала и сказала:
– Ты отвезешь меня?
Федор был ей за эти нейтральные слова благодарен.
– Да, да, конечно, – и сразу, как из рога изобилия, из него посыпались те слова, которые он не мог сказать минуту назад.
Нина это поняла, и это ей уже не доставило радости, потому что за эту минуту ситуация выяснилась, и все эти слова были простым сотрясением воздуха, не имевшим отношения ни к тому, что случилось, ни к тому, что будет. Они были для Федора как дымовая завеса, под прикрытием которой он хотел уйти, не оставляя после себя ничего.
“Поскорей уехать”, – промелькнула мысль, и он спросил:
– А ты живешь недалеко от оперного театра?
– Да, – хмуро ответила Нина, не понимая, откуда Федор мог знать, где она живет. Она не знала, что до ее приезда Владимир уже сообщил Федору все, что необходимо, и мимоходом заметил: “Ты знаешь, вы – соседи”. Федор не обратил тогда внимания на это замечание, а сейчас его вспомнил, чтобы поскорее вернуться домой.
Нина хотела развестись с мужем, и то, что сейчас произошло, могло для нее быть началом романа, но сразу это не выяснить – ей нужны были еще какие-то слова от Федора. Для нее близость с ним была счастьем, которого она давно не испытывала, он ей нравился: и его ласки, и его голос, и его манера, мужественная и мягкая одновременно. Она была в том возрасте, когда у женщины уже есть некоторый опыт, и оказалось, что у Нины до Федора не было таких сексуальных переживаний, которые в ней пробудил этот мужчина. Все это в ее голове формулировалось одной фразой: “Как хорошо”, – но то маленькое облачко, вдруг набежавшее, омрачало общее настроение счастья, которое ей хотелось повторить еще.
Федор теперь серьезно относился ко всему, что с ним случалось, но эта близость с Ниной пока для него была лишь случайным эпизодом в его постзаграничной жизни дома. Он спустился вниз первым. Все знали, что эту ночь они провели вместе, но делали вид, что не замечают ничего. Владимир в спортивном костюме сидел на диване и рассматривал журнал. Федор сел рядом с ним.
– Ну, как спалось?
– Не очень после выпитого. Все время просыпался, – фантазировал Федор, и это не ускользнуло от Владимира. Он вспомнил, как он ревновал Викторию к Федору, как после отъезда Федора старался как бы загладить вину перед ним и был рад тому, что теперешние их отношения таковы. У Владимира было много знакомых, и, как часто случается, друзей не было. Федор из всех мог считаться его другом уже потому, что Владимир старался оградить в его отсутствие их дело от возможного банкротства. При его уме и опытности это ему удалось, и Федор был ему за это благодарен. У Владимира было еще не одно предприятие, и поэтому его самолюбие не страдало от всех этих названий: главный, старший, и сейчас он испытывал спокойное чувство уверенности, что рядом его друг.
– Я провожу Нину? – как бы спросил Федор, на что Владимир кивнул.
– Да, да. Позвони мне, когда ты появишься.
Владимир не знал точно, что там у них, но ему было немного завидно, когда он увидел смущенную Нину.
– Марианна у себя? – неуверенно спросила Нина.
– А вы разве не останетесь до завтра? – удивился Владимир, искоса поглядывая на Федора.
– Мы решили покататься на яхте. Хочешь, вместе поедем к моему приятелю? Он заведует этим клубом, для VIP, так что я частенько к нему заезжаю. А Тенгиз с Тамарой уехали? – спросил он для приличия, хоть и слышал, как поздно какие-то машины отъезжали, или ему это показалось. Он этого не знал точно и задал этот проходной вопрос, вовсе не интересуясь, где Тенгиз и когда он уехал.
Масса вопросов задается для приличия, чтобы не молчать. Речь – это инструмент, который надо тренировать, отчего и произносятся разные слова не от ума, не от сердца, а так, чтобы заполнить пространство, и сейчас, когда Федор и Нина хотели сразу уйти, им нужно было задавать эти вопросы, чтобы не молчать.
– Какая красота у тебя тут, – сказал Федор, глядя в открытую прямо в парк дверь. Нежная зелень весны шевелилась где-то вдали, маня и создавая это ни с чем не сравнимое настроение первых майских дней, потом будет другое, и неожиданно на Федора нашло романтическое настроение, а Владимир спокойно ответил:
– Да, каждый год так, – и казалось, что его эта красота не так радует, а как-то по-другому, более отстраненно.
У Владимира, как человека рационального и с хорошей памятью, всегда находились слова в нужный момент, отчего никто не мог заподозрить его в равнодушии, и это очень выгодно отличало его от людей эмоциональных, но молчаливых, – им как будто все было безразлично, а на самом деле Владимиру многое было не интересно, что не касалось его непосредственных интересов, и он скрывал это равнодушие за словоохотливостью.
Странные происходят перемены в людях: с возрастом хочется скрыть то, что ты думаешь, что хочешь сделать, идет постоянная игра – кто кого, и в выигрыше “дипломаты”, скрывающие свои намерения. И не от того ли пропадает приятность общения, что всем что-то нужно. Хорошо это или плохо, зависит от взгляда. Если принять условие, что активность стимулируется интересом, то все хорошо, но при условии, что все это случается в среде таких же заинтересованных, и ничего не получается, когда интересы разных сторон не совпадают. Да, эти тонкости знал Владимир и всегда был начеку, чтобы кто-нибудь из конкурентов не обыграл.
Эти качества как партнера ценил в нем Федор, и особенно после всего, что сделал для их предприятия в его отсутствие Владимир. И сейчас все эти мысли пронеслись в голове Федора, и он почувствовал радость, что у него есть друг. Так ему хотелось, и он так и считал, что в данный момент никто, кроме Владимира, его не понимает лучше. Главным в теперешних отношениях Федора с людьми была искренность, и, несмотря ни на какие предательства в прошлом, он это понимал как единственно его устраивающий закон жизни. На самом деле то, что он называл искренностью, было порядочностью.
– Я тебе позвоню, – сказал Федор и вышел вместе с Ниной. Они сели в его машину и через минуту исчезли в тени парка.
Владимир с некоторым сожалением смотрел им вслед, завидуя всему тому, что происходило на его глазах. Он вспомнил себя молодым, помнил таинственность и непосредственность юности и думал о скоротечности жизни.
