Татьяна Павловна Гутиеррес
Лето перемен
Глава тринадцатая
Рива
На следующий день я просыпаюсь, и подозреваю, что улыбка не сходила с моего лица всю ночь. Я пытаюсь встать, но мое тело протестует. Оно все ноет. Мое нежное ленивое тело не приучено к физическим нагрузкам. И я делаю мысленную заметку начать менять эту привычку. Глядя на Антона вчера, я поняла, парень не валяется на диване, поэтому он так чертовски привлекателен. Чтобы ему понравиться, мне тоже надо накачать кубики на животе. И я принимаю волевое решение бегать до моря по утрам, купаться там и возвращаться домой.
И когда одетая в короткие шорты и верх от купальника я прохожу мимо веранды с восхитительным запахом блинчиков с вареньем, то чуть не теряю самообладание.
Нет. Я решила стать секси. Блинчики не вписываются в мои планы.
Ба провожает меня взглядом и только успевает крикнуть в спину, чтобы я немедленно шла завтракать и бросила эти глупости. Что звучит крайне соблазнительно. Она почти меня убедила. Но нельзя же быть такой тряпкой.
– Я на море, завтракать не буду, – бросаю я и выскакиваю за калитку прежде, чем бабуля за шкирку вернет меня.
На бегу вставляю наушники, обещая себе не орать песни тридцатилетней давности во всю глотку и подстраиваюсь под ритм Snow Patrol. Уже спустя минут пять от непривычки колет в боку и ужасно хочется вернуться на веранду к чаю с мятой и, о боже, тем блинчикам.
Антон. Антон. Это ради него.
Вспомни о дьяволе…
Как по волшебству отворяются ворота частного дома – в том самом месте, где я вчера налетела на него – и оттуда выбегает Антон.
Это что шутка? Я фыркаю. Он тоже собрался на пробежку? Мысленно прикидываю варианты. И первым импульсом – незаметно смыться. Но такая тактика не приведет меня к отношениям с ним.
– Ты меня преследуешь? – ухмыляется он.
Как у него так получается сохранять самообладание? Он ни капли не удивлен. Хотя, будь на его месте кто другой, я бы тоже не так сильно эмоционировала.
– Для этого я должна обладать даром предвидения, а, поскольку его у меня нет, логичнее предположить, что именно ты меня преследуешь, а не наоборот.
Антон выгибает бровь дугой.
– Ну, было бы правильнее считать, что это ты стоял за калиткой, ожидая, что я буду пробегать здесь, а не я подгадала момент, – разъясняю я.
– И какого фига мне это делать?
– Не знаю, может, ты расскажешь?
– Рива, ты, видать, читаешь что-то не из школьной литературы этим летом. В шпионы я играть не люблю.
А во что любишь? Да ладно, я сама удивляюсь какой оборот принял наш разговор. Ничего такого я не говорю, а только возвращаю наушник в ухо, и бегу дальше. Велика честь.
За мной, в паре шагов, бежит Антон. Я чуть припускаю, чтобы не показаться слабачкой.
– Ты неправильно бегаешь!
– С чего это? – пытаюсь проговорить и не задохнуться одновременно.
– Дышишь неправильно. Слишком быстро бежишь. Тебе, как новичку, надо соблюдать правило смены бега и ходьбы.
Он бежит и дышит ровно…Совсем не хватает воздух ртом, как рыба. Или как я.
– С чего ты решил, что я новичок? Может, я каждый день бегаю…
– А это не так? – Он снова выгибает бровь, и я понимаю, что глупо отрицать очевидное.
Мое сердце бьется очень сильно. Во-первых, не считая уроков физ-ры, я никогда не бегаю. Во-вторых, одна мысль о том, что Антон рядом и разговаривает со мной, уже выводит мое сердце из строя.
– Что еще не так, тренер?
– Ну, твоя обувь ни к черту не годится для бега. Ты можешь повредить себе ноги, потянуть связки. Быстро устанешь.
– Другой у меня нет.
– Ты делаешь слишком широкие шаги, а еще руки у тебя прижаты к туловищу. Так у тебя устанут плечи, да и дышать тяжело.
Он дотрагивается до моей руки, и сгибает ее в локте под прямым углом.
– Вот так, – улыбается Антон.
Ну все. Теперь я точно дышать не могу.
Я киваю, и подчиняюсь его инструкциям. У него есть какая-то магическая власть надо мной. Скажи он мне сейчас, что я должна до моря гуськом дойти, и я бы послушалась.
Следующие несколько минут мы бежим рядом, наши пятки ритмично отстукивают шаги о грунтовую дорогу, и вскоре я в самом деле начинаю замечать, что мои ступни молят о пощаде. Кажется, я натерла щиколотку идиотскими кедами. А еще у них тонкая подошва, и я ощущаю каждый мелкий камешек.
Антон замечает, что я сбавила темп. Хотя, будь на мне валенки, я все равно бы не смогла бежать дальше. Все. Я запыхалась. Выдохлась.
– Я…больше…не…могу, – выдавливаю из себя.
– Давай перейдем на шаг, а когда наберешься сил, снова побежим.
Я хотела было нагрубить ему, и поинтересоваться с какой такой радости мне с ним бежать, но он ничего обидного не сказал, а всего лишь желает помочь. Поэтому причин крыситься у меня нет.
– Кажется, мне на сегодня достаточно. Я не хочу тебя задерживать. Беги вперед.
Во мне борются два желания: чтобы он остался со мной, и чтобы оставил меня в покое. Пусть выбирает сам. Я без сил.
– Мы почти у моря. Давай дойдем и искупаемся. Что скажешь? Я что-то тоже не очень настроен бегать.
Антон пловец. Кто-то мне говорил, что у него есть все шансы попасть в профессиональный спорт. Этой осенью будут проходить какие-то важные соревнования, и он на них собирается.
– Ты часто бегаешь? – меня мало интересует ответ, но я не хочу казаться неспособной поддержать разговор.
– Я должен постоянно быть в форме. Иначе в воде не смогу думать ни о чем, кроме того, как бы выползти и сдохнуть.
– Плавание, значит…
Как будто я не знала этого. Ага.
– Да, мне нравится, когда мои руки врезаются в толщу воды, и каждый раз, касаясь бортика за рекордное для меня время, меня охватывает такое странное чувство. Эйфория, что ли? Нет, эйфория – это слишком громкое слово.
– Круто.
– Держи воду, иначе не дойдешь до моря.
Что правда – то правда. Во рту у меня Сахара.
Антон протягивает спортивную бутылку, которая висит у него на поясе, и я делаю жадный глоток.
– Мне кажется, я еще неделю не решусь на очередную пробежку.
– Решишься. Мне одному скучно бегать и выбор я тебе не дам. Только тебе придется набирать темп. Иначе я развалюсь к следующему сезону.
– Что? Ты не дашь мне выбора?
От его нахальства у меня перехватывает дух. Или это от радости?
– У меня завтра гребаный серфинг.
Антон опрокидывает голову и громко смеется.
– Рива решила стать спортсменом года!
– Ты меня даже не знаешь! – делаю вид, будто обиделась на замечание. На самом деле наслаждаюсь тем, как звучит мое имя из его уст. – Может, я не хочу, чтобы меня разнесло к концу одиннадцатого класса?
– Похвально. – Антон окидывает беглым взглядом мою фигуру и краем глаза вновь замечаю, как выгибается его бровь. Что бы это ни означало, я предпочитаю додумать, чем знать правду.
Мы выныриваем из тени деревьев и, спустившись по лестнице, выходим на набережную. От камней, сплошь заставленных лежаками, отражается палящее солнце, и мое лицо моментально обдает жаром. Антон даже не обращает внимание на развалившиеся тучные тела бабулек и тонны ведерок, заполненных водой и камнями, а также детей без трусов, резвящихся вокруг них. Закинув руки за спину, он стягивает свою футболку, обнажая ммм…свой торс. Мне кажется, его можно использовать на уроках анатомии при изучении мышечного каркаса человека – настолько четко прорисовываются его мышцы сквозь смуглую кожу, но при этом он не качок. И когда только успел загореть? Не знаю, когда он приехал, но такого идеального кофейного-молочного цвета мне не добиться и за сезон. Антон ухмыляется уголком рта, заметив то, как я разглядываю его, и я тут же отвожу глаза.
Черт. Как я могу так пялиться на него. Чуть слюни не потекли.
– Вперед, миссис Серфинг.
– Что? Я не пойду купаться. Вода холоднющая еще.
– Разве ты не собиралась купаться после пробежки?
И зачем я только поделилась с ним своими планами? Надо бы научиться держать язык за зубами.
– Да, после пробежки, а не прогулки.
– Ха, так это ты же сдохла через сто метров, не я!
– Факт остается фактом – я не бежала, и купаться не буду.
– Не будь занудой.
Меня почему-то обижают его слова. Знаю, он говорит ради того, чтобы взять меня на слабо – и это почти работает – но я так отчаянно стараюсь не быть занудой, что его замечание выводит меня из равновесия.
– Ты первый.
Антон закатывает глаза и, скинув кроссовки и носки с себя, бегом устремляется в воду. Бегом…по камням.
Я не то, чтобы бегать, ходить-то не могу по ним. Теперь, когда я вижу, как он четким брасом плывет от берега, я тоже скидываю обувь – только гораздо ближе к воде – и осторожно захожу по колено.
Вода ледяная. Нет, мальчишки рождаются без нервных окончаний – это точно! Пока он рассекает поверхность Черного моря своими безупречными мышцами, я стою и думаю, как же неожиданно повернулось все. Еще несколько дней назад я мечтала, чтобы он посмотрел на меня, сегодня я уже непринужденно веду с ним беседу. И хотя мое сердце подпрыгивает каждый раз, как я гляжу на его идеальный профиль, мне уже гораздо проще дается его присутствие рядом.
Солнце безбожно печет, и я скидываю с себя футболку, оставаясь в верхе от купальника и шортах. Я закрываю глаза, наслаждаясь пришедшим летом и надеждами, которые оно мне сулит, и вдруг секунду спустя уже кричу от неожиданности. Нега сменяется ощущением холодной воды на коже. Я оказываюсь в море. Падаю попой на камни, и меня тут же накрывает соленая волна. Я отчаянно пытаюсь ртом заглотить воздух, но глотаю воду.
О, как же я ненавижу это! Ненавижу, когда мелкие дети брызгаются, когда ты пытаешься зайти в воду. Ненавижу, когда меня толкают в нее. И смеются подлым голосом. Как Антон сейчас.
– Это было низко!
– Я помог тебе зайти, – смеясь, он подает мне руку и притягивает к себе.
О, боже! Холод сменяется жаром в моем теле. Антон выше меня на полголовы, и когда я оказываюсь рядом, мои губы почти касаются его шеи. Я тяжело выдыхаю, и горячее дыхание обдает его кожу. Он поворачивает голову, и мое сердце замирает.
Давай же, поцелуй меня!
– Извини, – его низкий голос выводит меня из транса, – это было по-детски глупо. Но в свое оправдание скажу, что ты сама напросилась, – теперь мы уже оба улыбаемся.
– Тебе придется искупить свою вину. Я такие вещи не прощаю.
– Я к вашим услугам, миледи, – протягивает он, и в этот раз я толкаю его в воду, приходя в восторг от собственной смелости.
Но Антон делает шаг назад и даже не думает падать. Я толкаю его с большим рвением, и хохочу во весь голос. Но он стоит, как вкопанный. Что с ним такое? Он сделан из железа? Его пресс точно. Твердый как камень.
– У тебя ничего не выйдет. Можешь не стараться.
Но азарт уже разыгрался во мне, и меня не остановить. В какой-то момент Антон падает и тянет меня за собой. От неожиданности и от истерического смеха я чуть не захлебываюсь водой, пытаясь встать обратно на ноги на ужасном каменном дне.
– Какой же ты подлый!
Я посылаю волну ему в лицо, но он делает странное движение, и я снова скребу дно ногтями.
– Мне кажется, мне надо в больницу – сделать промывание желудка, – жалуюсь я. – Я наглоталась воды. А они, – показываю жестом на голожопых детишек у берега, – сюда писают.
– Надо выбирать себе врага по зубам, – сквозь смех наставляет меня Антон.
– У меня не было выбора, ты первый напал!
– Да, но надо было сдаваться сразу, тогда бы ты выпила всего литр против пяти, которые теперь плещутся у тебя в желудке. И помни, половина – это не вода, а…
– Теперь меня точно тошнит. Я пойду на берег.
– Вода не такая уж и холодная, – как ни в чем ни бывало замечает мой спутник.
– Да уж, для тех, у кого вес меньше пятидесяти пяти килограммов, в воде ниже тридцати градусов, купаться строго запрещено.
– Это ты-то весишь меньше пятидесяти килограммов?
– Пятьдесят пять, хорошо. Ровно. Так что я еще попадаю в эту категорию.
Следующие полчаса мы ведем ленивый разговор, сидя на камнях у моря, пытаясь высушить одежду, чтобы в более-менее приличном виде вернуться домой. А после Антон говорит, что ему надо тренироваться, и оставляет меня, убегая по кишащей туристами набережной.
Это самый лучший день в моей жизни! Я бью кулаком в воздух и замечаю, что мальчик лет пяти повторяет это движение за мной.
– Давай вместе, – предлагаю я.
И мы вдвоем празднуем мою маленькую победу, рассекая воздух кулаками несколько раз подряд, пока урчание в моем животе не напоминает, что я с утра ничего не ела.
Глава четырнадцатая
Антон
– Лет с пятнадцати меня окружали красивые девушки. Мне никогда не надо было стараться, чтобы им понравиться. Не надо было специально качать тело – тренировок было достаточно. – Я похлопываю себя по щекам. – Не надо было изводить прыщи на лице – спасибо маминому наследству. Папино наследство оказалось скромнее: голубые глаза и совершенно идиотский вспыльчивый характер. Но главный козырь – это моя гитара. Она действует магически на девчонок.
Дама лет пятидесяти, в строгом костюме цвета старого лимона, как и положено психотерапевтам, сидит в кресле напротив меня. Я же развалился на странном совершенно не удобном желтом диване, повидавшем огромное количество психов разной степени и этимологии. Она кивает головой и делает какую-то бесполезную отметку у себя в тетради. Как отец только умудрился найти ее в Сочи? Мне хочется смеяться, но я не могу. Я проделывал это уже раз пять – и ни один так называемый специалист не дал мне ни одного толкового совета, ни разу не заставил меня чувствовать себя лучше. Это полный бред – пересказывать свою биографию снова и снова разным людям, не имеющим ко мне совсем никакого отношения. Но я обещал. И вот я здесь.
– Давно ты встречаешься с девочками? Много их у тебя было?
О, если бы она знала, то сочла бы меня грязной тварью. Я чувствую, как уголок моего рта ползет наверх. Только бы не засмеяться!
– Поначалу я пустился во все тяжкие, уходя из пабов не с отцом, а с очередной красоткой в мини-юбке. Я не чувствовал к ним ничего, кроме сексуального желания, а иногда даже и этого не было. Их не смущало даже, что мне не было и семнадцати. – Дама поднимает бровь, и перестает записывать. – Я давно перестал радоваться откровенным взглядам мимо проходящих женщин разных возрастов. Иногда меня даже подташнивает, когда я прикидываю в уме, что некоторые из них годятся мне в бабушки.
– Если ты об этом говоришь, наверное, тебя волнует этот вопрос. Беспорядочных связей?
– Уже нет. Прошлый год все изменил. Отец, поняв, что я беру от пьянок не меньше него, ничего проще не нашел, как вернуть меня обратно в Сочи, где с этим поспокойнее, чем в Москве. – Я делаю паузу, размышляя рассказывать дальше или нет. – Знаете, чтобы быть под присмотром дедов. И год назад я перебрался сюда. Отец, надо сказать, сделал все возможное, чтобы вернуть их доверие. – Я задумываюсь. Почему-то слова так и лезут из меня, какой-то неконтролируемый поток. Словно я пьян. – Много лет они не общались: слишком тяжело было для всех. Но кроме мамы у них было еще одно связующее звено – я. И со мной творились не самые лучшие вещи. Я вырос заносчивым, самоуверенным нахалом с пагубными привычками. Во мне мало хорошего. Я знаю только одно – моя память о маме.
– Что с ней случилось? Если можешь, расскажи мне.
– Да это не секрет. Родители развелись, когда мне было шесть с половиной лет. – Снова запись в тетрадь. Это меня немного раздражает, но я делаю над собой усилие. – Осенью я должен был пойти в школу, и очень радовался этому факту. Но потом она умерла. Говорят, просто не хотела жить. Говорят, она пила. Но я – то знаю, было что-то еще. – Я тру ладонями лицо, чтобы избавиться от кома в горле. – И эти мысли не дают мне покоя, приходя в ненужные моменты: во время соревнований или тестов в школе, во время секса или исполнения песни в клубе. Почему она не стала бороться с ядом хотя бы ради меня?
– Твое детство рано закончилось, – делает странный вывод психотерапевт.
– У меня на хрен не было никакого детства.
Она вскидывает брови и кивает, беря кончик ручки в рот, чем внезапно располагает меня к себе.
– Тогда папа принял правильное решение – он взял и перевез меня в Москву. Проревев пару месяцев на уроках, я вовсе отказался ходить в школу, а он настаивать не стал. Помню, как попросил у него год на то, чтобы оплакать маму. Желательно не прилюдно.
Сейчас я сам себе улыбаюсь, вспоминая.
– Это было достаточно взрослое осмысленное решение – замечает лимонная дама. Я так и не удосужился запомнить ее имя, хотя прихожу во второй раз. В первый я негодовал по поводу того, как Лаура меня бросила. Но, честно говоря, на ее месте я бы сделал то же самое. Мне совсем не хотелось в тот раз говорить о родителях, и признаюсь, немного переиграл тогда.
– Чертовски отважное и верное, – улыбаюсь я. – И спасибо отцу. Он на следующий же день написал заявление в школе. – Я задумываюсь на секунду. Хоть я и проделывал это уже несколько раз, каждый новый – это как эксгумация моих чувств. – Я отсидел год дома, выбираясь только на уроки гитары и пения. И сдержал свое слово. – Мои пальцы без остановки крутят кожаный браслет на запястье. Я не очень люблю говорить о маминой смерти. – Ровно через год я перестал рыдать в неожиданных местах от того, что видел, как чья-то мама забирает своего сына из школы, или вообще при виде любой семьи. Я знал, у меня никогда не будет ни брата, ни сестры.
– Значит, ты пошел в школу уже в Москве?
– Мне было восемь лет, и я был самый старший в классе. Тогда я мысленно дал маме самое первое свое обещание – приложить все усилия, чтобы стать примером. Такие обещания нельзя нарушать, и лет до четырнадцати я остервенело его придерживался. Со мной не было никаких проблем.
Я встаю, потому что мой зад уже затек на каменном диване. И начинаю прохаживаться по безликому офису, разминая конечности, и попутно рассматривая разные вещицы.
– Я делал уроки за барными стойками, в гримерках, попивая кока-колу. Я учил стихи, затыкая уши от громкой музыки. Я привык не обращать внимания, когда меня трепали за щеки и спрашивали, не потерялся ли я.
Я подхожу к шкафу, на котором стоят книги разных именитых психологов – ну насколько я могу предположить это. Никаких фотографий семьи или вообще личных вещей, выдающих хоть какую информацию о человеке, которому я сейчас выдаю всю свою биографию.
– Ты говорил, что год назад переехал сюда?
– А, ненадолго. Учеба в Сочи была проще. Дед с бабой плясали надо мной, создавая все условия, чтобы я бездельничал. – Беру в руки стеклянную собачку и тут же возвращаю ее: какая же безвкусица. – А я не привык к гиперопеке, проявление заботы воспринимал как покушение на мое личное пространство. Мне было тяжело дышать.
Дама все пишет. Я снова хватаюсь за браслет – мне надо сдерживать себя, я обещал.
– Время от времени я убегал на кладбище к маме – от нашего дома оно в двух километрах. Иногда я оставался там по многу часов, рассуждая о разных делах, рассказывая маме различные истории, словно она сидела рядом, и пила чай, и слушала мою трескотню в пол-уха. А потом я уходил и напивался. Затевал идиотские драки. Целовал чужих девчонок. Или играл на гитаре у себя в комнате. Я был полнейшим засранцем. – Я возвращаюсь на желтый диван, так и не найдя ничего интересного в кабинете. – А потом появилась Лаура. – Я делаю взмах рукой. – И все стало еще хуже.
Я говорю заученными фразами – всем одно и то же. Мне ничего не надо от этих псевдоврачей. Они маму не вернут. А на остальное мне наплевать.
– Лаура – та самая, что ушла от тебя к твоему другу?
Я вот не понимаю зачем она сейчас это сказала. Напомнить о том, что моя девушка предпочла мне моего друга, или просто указать на то, что она не забыла, о чем мы говорили почти неделю назад? Черт побери этих херовых специалистов. Лучше бы отец сам со мной поговорил.
Но спустя день после моего визита к психотерапевту, когда я бегу вдоль набережной, запруженной туристами в купальниках и кошмарных плавках, я думаю не о нем. А о той смешной девчонке, Риве, с которой только что провел, пожалуй, лучшие минуты за последнее время. Она не похожа на девочек из моего окружения. Она не боится показать себя такой, какая есть. Мне кажется, она вообще не задумывается над тем, что о ней думают другие. Носит дурацкую одежду, и совсем не пользуется косметикой. Ее волнистые волосы такого необычного темного пепельного оттенка, что я специально бежал чуть позади нее, чтобы рассмотреть их. Таких не бывает, наверняка крашеные. Девчонка умеет отдаваться моменту. Поет она, конечно, отвратно. Но сколько энергии вкладывает! Я ей завидую черной завистью. Я тоже, черт возьми, так хочу.
