Татьяна Филатова
Медальон
Бажена склонилась над кроватью, ласково улыбнулась и посмотрела в глаза умирающей.
– Спи, – шепнула она, погладив старушку по волосам, – боли больше не будет. Засыпай…
Старушка напоследок еще раз улыбнулась, закрыла глаза и умерла.
Приборы запищали.
Аня поняла, что сейчас в палату вбегут медсестры и врачи, ей надо срочно уходить. Она взглянула на Бажену и замерла на мгновение – рядом с ней теперь стояла полупрозрачная улыбающаяся бабушка, чье бездыханное тело, все еще подключенное к медицинской аппаратуре, призывало на помощь весь медперсонал реанимации. Старушка благодарственно кивнула Ане и растворилась в воздухе вместе с призраком Бажены.
Аня пришла в себя, направилась к двери, но уже было поздно. Она прижалась спиной к стенке и наблюдала, как мимо нее вбегают в палату две медсестры и врач. Признаться, они особо и не спешили, зная, какой пациент лежал здесь, зная, что случилось то, к чему все давно готовились и чего ждали. И ни один из них не заметил Аню. Вернее, они замечали ее, когда входили в палату, но, глядя в ее глаза, у них тут же отпадали все вопросы – она для них становилась невидимой.
Аня вернулась к себе в палату, где также никто не заметил ее отсутствия. Она об этом побеспокоилась. Взяв в руки свой телефон, она увидела кучу пропущенных звонков и непрочитанных сообщений от подруг, тети Оли – папиной сестры и от мамы, проигнорировала их все, отложив на потом, нашла в списке номер Игоря и стала набирать ему сообщение:
«Это работает. У меня получается. Но, блин, как это изматывает… Я без сил. Наверное, пролежу здесь весь положенный мне срок.»
«Молодец. Но имей ввиду, что каждый день будут поступать новые больные. Ты с такими темпами никогда не выпишешься оттуда!»
«Справлюсь… Зато теперь я решила, куда буду поступать после школы. Пойду в медицинский.»
«Отец решит, что дочь по его стопам следует.»
Аня отправила несколько смайлов в ответ, написала короткие сообщения маме, тете и девчонкам, отложила телефон и стала засыпать. Перед глазами стоял образ улыбающегося призрака старушки. «Не всегда благое дело выглядит благим с точки зрения принятых устоев общества, – подумала она, – но все же, я бы не справилась. Спасибо…»
***
Она того не хотела. Она не хотела страдать, как страдала ее мать, которая таким страшным образом овдовела молодой, нося ее под сердцем.
Она не хотела, или же просто боялась признать, что хочет. Так или иначе, это случилось.
Редко она выбиралась из своего места обитания, но нужда толкала ее. Купцы проезжали по дороге, что шла вдоль леса. У них можно было купить или обменять на что-то ткань, зерно, продукты, которые Бажена не была в состоянии вырастить сама.
– А чегой-то такая молодая дивчина сама коло лесу шастает? – спрашивали ее обычно. Девушке было достаточно мило улыбнуться, как все вопросы тут же отпадали. Нет, людей она не дурила, торговалась честно, но и себя не давала обмануть.
– Кто там у вас, как зверь, в клетке сидит? – спросила она однажды у купца, с которым не единожды дело имела.
– Челядь… – купец сплюнул. – Разбойник, злодей и безбожник. На дочку помещичью покусился, надругался над дивчиной, а после и деру дал. Я, ежели правду казать, дурака сего никак в толк взять не могу… на кой черт ему дочка помещичья… – купец насилу сдержался, не выругался, – нужна-то была? Ну, ежели, по правде, она ж одно лицо с батюшкой своим, а батюшка у нее… ну красавец писанный, – купец рассмеялся, – да только дочка его до того ж еще и здоровее батьки на порядок. Да то дело не мое. Сказано – надругался, обидел боярыню. Наказать, значится, надобно.
– А он что сам говорит, сознается? – спросила Бажена, поглядывая на клетку в телеге, в какой обычно скотину возили.
– А кто ж в таком сознается, а? Ты ж вроде баба умная, хоть и молодая. Говорит, что боярыня сама до него полезла, сама, мол, надругаться над ним хотела, – купец пуще прежнего расхохотался. – Я, стало быть, ему б и поверил, кабы то девка деревенская какая была, а не из помещичьих… Супротив них не попрешь. А попрешь – коло него в клетке сидеть будешь.
– Били?
– А как же! – не без гордости в голосе ответил купец. – Да только иначе ж никак. Вон он здоровый какой! Как бы я его небитого-то удержал? Хозяйка, жена барина, приказала высечь. Они с дочкой, той самой, что на папеньку так похожа, – мужик снова захохотал, – в той деревне гостят. А барин-то сам – у себя дома. Вот к нему на суд этого дурака и везу.
Бажена подошла к клетке из крепко перевязанных деревянных толстых палок, посмотрела на пленника. Тот же очи свои отводил от нее, не давая заглянуть в самую душу.
– Тебе-то какое дело до него? – поинтересовался купец.
– Не люблю людей нечестивых, – сказала девушка, не отводя взгляда от клетки. – Не люблю, когда власть имущие дурят люд простой и суд несправедливый вершат.
Говорила то она, хоть и знала, что и сама из знатной, богатой семьи была родом.
– Ты это, баба, не шути, – строго сказал купец. – Давай шустрее покупай, что потребно, да я буду своих нагонять, уж отстал от них немало.
– Ясное дело, куплю, – с улыбкой ответила Бажена, заставив наконец парня в клетке взглянуть на нее. – Далече до барина того? – снова подошла она к купцу, что вожжи держал в руках.
– Ну, поди к вечеру доедем… Ежели поторопимся, – недовольным тоном ответил тот.
Бажена взяла, что ей требовалось: муки мешочек, крупы какой, ткани шмат большой, чтобы одежи новой пошить себе, расплатилась монетами, сделала так, чтобы купец не спрашивал, откуда те монеты у нее. Да и вообще – кто она такая. Не его ума дело. А более того купец и не помнил ничего. А что клетка в телеге пустая стоит, заметил, лишь когда распинался перед боярином упомянутым, что обидчика кровиночки его доставил, коему кол уж приготовлен был.
– На кой я тебе? – уплетая хлеб пресный с молоком козьим спросил освобожденный. Заметила хозяйка избы лесной, что болью трапеза сопровождается у него.
– Как знать, – улыбнулась Бажена. – Жаль мне тебя там было. Понятно же стало, что нет твоей вины в том, в чем тебя обвинить хотят.
– Почем знаешь?
– А я много чего знаю, – загадочно улыбнулась девушка.
Парень, что сидел напротив нее, был чернявым, как и она сама, высоким и сильным, сразу видно было, что работой тяжкой с малых лет нагружен был щедро. Надо сказать, что так сходу за стол хозяйка его не пустила, на руки воду слила, приказала лицо умыть, чтобы грязь и кровь засохшую из разбитой брови и губы смыть.
Он ел, а она на руки его смотрела: грубые, широкие мужские пальцы с грязными ногтями, кой-где торчали занозы, на которые, казалось, парень внимания не обращал.
– Как звать тебя? – спросила она.
– Алексеем, – ответил тот, допивая молоко. – Благодарствую тебе… За спасение, за пищу. Да только дольше оставаться мне здесь нельзя. Кинутся, тебя за мной потянут.
– Не кинутся, – спокойно ответила Бажена, – а ежели кинутся, не найдут. Меня Баженой звать.
– Ты ведьма, – спокойно сказал Алексей.
– Так похожа? – рассмеялась девушка.
– Не знаю, да только видел я, как ты на того гада глядела, видел, как он, сам того не ведая, все, как ты ему, видать, приказала, сделал. Да еще и меня сам из клетки выпустил. Я таких, как ты, раньше не встречал, да слышал о вас. Не думаю, что спасла ты меня, дабы перепродать, не думаю также, что съешь меня аль в лягушку какую превратишь – не похожа ты на злую колдунью, что обернулась девицей-красавицей. Потому отпусти по-доброму, да пойду себе, а ты оставайся с миром.
Слушала его Бажена да посмеивалась потихоньку.
– А покуда тебе знать, – смеясь, ответила она, – что я тебя в лягушку то не превращу? Отпущу, пойдешь от меня, а я в след тебе плюну, да ты вмиг квакшей и станешь, – она не могла перестать смеяться.
– Я хоть и не колдун какой, – серьезно сказал Алексей, – да тоже малеха в людишках понимаю. Не злая ты. Одинокая просто.
Бажена прекратила смеяться, отвела взгляд в сторону.
– Я тебя удерживать не стану, – сказала она теперь серьезно, – да только знай, что там смерть тебя ждет. Ежели в лесу зверь не порвет, то на людей выйдешь, а порой человек – хуже зверя. Зверь убивает ради пропитания или же, дабы защитить себя и свою семью, а человек убивает ради забавы или оттого, что душа у него темная. Потому, думается мне, скорее от руки людской поляжешь. Или же сядешь на кол. Купец поведал мне, что кол для тебя уж выстроган и молодой красавицей-боярыней благословлен.
– Да не трогал я той девки, вот те крест! – закричал Алексей и трижды перекрестился. – А, чтоб меня! Сама она ко мне полезла, правду я говорю! У нее лицо здоровее, чем у любого мужика в нашей деревне! А ручищи-то какие! Ясное дело, на харчах барских, на молочке да на сметанке, ни дня в жизни своей боярской не трудившись.
– Алеша, – спокойно сказала Бажена, – уймись. Верю я тебе. Потому и говорю: решай сам. Хочешь той кончины, перед которой сию девицу лицезреть выпадет? Так иди. Держать не стану.
– Хочешь, чтобы я остался?..
Бажена встала, походила по комнате.
– Избу сию матушка моя строила. Одна. Кое-как. Первую зиму в этом лесу, когда я родилась, мы лишь чудом перезимовали и не померли от холода. Далее маменька потихоньку достраивала, доделывала, после нее я уж сама…
– Ясно, – сказал Алексей. – Помогу. Да только козочке твоей тяжко придется… Мужика кормить – это тебе ни росой питаться.
– Я куплю еще пару коз, – спокойно сказала Бажена.
– Откуда грощи?
– А то не твоего ума дело, – с улыбкой сказала она. – Не воровские, не бойся. Да и у себя украсть не позволю.
– Я не разбойник и не вор, – ответил Алексей.
– Сними рубаху, – резко сменила тему и интонацию Бажена.
– Почто? – удивился Алеша.
– Снимай, – приказала Бажена и подошла ближе к парню.
Он встал, ухватился за подол длинной грязной рубахи и, скривив лицо от испытываемой боли, принялся тянуть рубашку вверх, чтобы снять ее.
– Батюшки-светы! – воскликнула Бажена. – Да на тебе ж живого места нет! Мигом ложись!
На старых многочисленных шрамах виднелись свежие ушибы, синяки и рассечения от плети. Бажена не знала, как органы называются, но чувствовала хорошо те участки тела Алексея, которые особо пострадали. Синий, опухший бок говорил о сломанных ребрах, на спине было четыре глубоких рассечения от плетки, в которых запеклась кровь, смешанная с грязью, волосы на груди парня тоже были все перепачканы кровью: видимо, один из ударов плетью, бившей по спине, концом своим через плечо достал до груди, пришелся на правую ключицу, рассекши кожу тонким, но глубоким порезом. Но больше всего ведунью насторожил живот: цветом он напоминал кожуру спелой сливы.
– Как же ты жив-то до сей поры? – спросила она.
– Погодь… погодь… – только и успел сказать Алексей, прежде чем выбежать за дверь, чтобы с кровавой рвотой извергнуть из себя и лепешку пресную, и молоко козье.
– Прости, только харчи на меня перевела, – улыбаясь и вытирая рот, сказал он. – Может, все же отпустишь?
Больше он ни слова не сказал – так и рухнул на пол.
Кое-как дотащила Бажена его, уложила на пол на одеяло вышитое и принялась лечить. Долго возилась она с ним. Хоть грамоте матерью она обучена была, все ж лекарских слов особо не знала. На знала она, что печенку Алешину отбитую вылечила, не догадывалась, что пузырь его желчный, который желчью полость брюшинную наполнять принялся, восстановила, сделав здоровее, чем был до побоев, немного догадывалась, что подлечила желудок и отбитую поджелудочную железу. Внутреннее кровоизлияние, про которое Бажена отродясь не слыхала, она предупредила, залечив все поврежденные органы. На кости сил уж у нее не осталось. Пара сломанных ребер, решила она, срастутся и без ее помощи. Силенок больше у нее не было. Так и заснула она на полу рядом с Алексеем, который все это время был без сознания.
На утро незнамо было, кто хворал более: гость спасенный аль хозяйка молодая. С трудом Бажена поднялась на ноги, пошатнулась и чуть было не упала, да только Алексей вовремя ее подхватил.
– Что ты со мной сделала? – спросил он, ведя девушку к столу.
– Сдается мне, Алеша, что до кола бы дело не дошло. Помер бы ты раньше…
– Я ж это, того… – стал оправдываться парень, усаживая Бажену, – я б троих уложил бы и глазом не моргнул. Да только, вот те крест, – перекрестился снова он, – было их с дюжину… Супротив дюжины один пойдешь – точно поляжешь, потому и довелось смириться и ждать, покуда бить перестанут. А потом еще и плеть была…
– Мудро, Алеша, – улыбнулась Бажена. – Я до тебя никого так не врачевала… Так – чирий у козы да крыло у ласточки перебитое. Потому не знаю, как долго буду такой…
– Я тебе жизнью обязан, – сказал парень, встав перед Баженой на колени, – уж дважды. Потому не боись, матушка, отплачу добром.
Кто ж ту долю-то наперед знает? Не всякой ведунье дар такой дан – будущность знать, а какой дан, та не дуже-то и пользоваться им желает… Ежели умом не обделена, разумеется. День за днем, месяц за месяцем, отстроил Алексей Бажене избу крепкую, такую, как бы самому себе строил, благо, в лесу на нехватку строительного материала грех было бы жаловаться. Все разговоры о том, что ему уходить пора, давно канули в лету. Хорошо им жилось вдвоем, дружно и складно. Не ссорились, но любили друг друга крепко.
Все женщины, быть может, немного ведьмы. Каждая баба чует сердцем неладное, когда не хочет вдруг куда-то мужика своего отпускать. И просила она его, и молила, да только мужик – он, и он сам знает, когда и куда ему надобно идти.
Ходил до того на охоту Алексей частенько, всегда удачно. Но не в тот раз.
Кольнуло у Бажены в груди, остро кольнуло. Ступа с травами выпала из рук, перетертые в порошок сухостои рассыпались, разнося по отстроенной избе пряный аромат. Раздался крик. Казалось, весь лес услышал отчаянный вопль ее. Почувствовала она, что произошло. Потом боль из груди перешла ниже и уже закололо там, где не должно было колоть еще с полный месяц. Из-под юбки на пол натекла лужа.
Она рожала и плакала, ждала разрешения, чтобы отложить дитя в сторону и полностью отдаться поглощающему ее состоянию отчаяния. Она не знала, что именно произошло с ее Алешей: зверь напал, аль человек, что хуже любого зверя, но знала, что он уже не вернется.
Девочка была маленькой, кволой и, казалось, не дышала. В один миг Бажена забыла о своей скорби, но не ощутила она и радости от появления на свет ребеночка: ее заняли мысли о том, как не дать умереть дитю, ибо тогда жить ей было бы и вовсе незачем.
Истекая кровью, она положила ребенка себе на грудь и принялась растирать тельце. Будь тут какая деревенская бабка-повитуха, не спасли б дитятю, но Бажена – не просто ведунья, она отныне стала матерью и поклялась сама себе, что сделает все, чтобы ее дочка жила. И, ежели потребуется, то и жизнь отдаст за нее.
Девочка не могла дышать, потому что легкие у нее не раскрылись, совсем немножко им времени не хватило, чтобы полностью сформироваться в утробе матери. Бажена полную минуту, что показалась ей вечностью, держала руки на перепачканной кровью дочке, нашептывала что-то, а после, когда детский плач пришел на смену недавнему женскому воплю, уложила девочку рядом с собой, закутав ее в одеяло и заплакала. Тихо заплакала. В последний раз в своей жизни. Больше она себе такой роскоши, как бабские слезы, не позволяла – слишком большая ответственность на нее упала, не до слез уж потом было.
Было лето, восемнадцатое июня по старому календарю, каким в те времена дни и лета исчисляли, что соответствует первому июля в наше время…
– Мы так похожи, правда, матушка? – спросила Нюся, довольно разглядывая свое отражение в натертом зеркале.
– Да, дочка, похожи… – печально улыбнулась Бажена, вспоминая темные густые волосы, карие глаза, черные брови и сильные руки своего Алексея. – Похожи…
***
– У соседей собака пропала, – безо всяких эмоций в голосе, не отрываясь от чтения газеты, сказала пришедшему из школы внуку Валентина Леонидовна. – Ты что-нибудь об этом знаешь?
– С чего бы мне знать, – не менее равнодушно ответил Святослав. – Я соседских псин сторожить не нанимался.
– Я тоже им так ответила, – сказала бабушка, – но они почему-то думают, что ты все-таки к этому причастен.
Она все же отложила газету в сторону, стянула с носа очки и строго посмотрела на парня.
– Святослав, – сказала она, – ты знаешь, что бить больше я тебя не стану. Ты достаточно взрослый для того, чтобы самостоятельно оценивать возможные последствия своей деятельности, равно как и продумывать свои действия настолько детально, чтобы не вызывать подозрений. Скажи, в соседних дворах есть собаки? Ну… я не слышу. Отвечай: есть или нет?
– Есть.
– Есть… Хорошо… А бродячие собаки есть или нет?
– Есть…
– Тоже есть… – тихо повторила слова внука Валентина Леонидовна. – Так какого черта, – вдруг громко закричала она, швырнув в Святослава газетой, – какого черта, милый мой, пропала именно соседская шавка?!
– Я понял, – не повышая голоса и не меняя интонации ответил подросток.
– Я искренне на это надеюсь, – поправляя выпавшую из прически прядь, сказала бабушка. – Не найдут? – снова спокойным тоном спросила она.
– Не должны, – сказал парень.
– Неправильный ответ. Ты должен быть уверен в себе на сто процентов.
– Я верно понимаю… Вы одобряете… мои увлечения? – осторожно спросил Святослав.
– Ни в коем разе, – спокойно сказала бабушка, – но, раз эту дрянь из тебя мне все-таки не вытравить, будь добр хотя бы уволить меня от позора иметь внука-уголовника. Внимание к деталям, осторожность, скрытность, страховка…
– К слову о страховке… Юридический. Я решил, что поступлю на юридический.
– Адвокатура? – заинтересованно спросила Валентина Леонидовна.
– Нет. Слишком мягко. Прокуратура.
– Умно. Поддерживаю. Деньги у меня есть, но поступление одобряю исключительно на бюджетной основе. Не поступишь на бюджет – поступишь в ПТУ, после окончания которого будешь снова пробовать попасть в университет на бюджет.
– Справедливо. Уяснил.
– Мой руки. На обед суп.
– Как и всегда.
– Я люблю постоянство. Что может быть более постоянным, чем суп на обед?
***
Было совершенно несложно, узнать в какой больнице лежит девушка. Даже не было необходимости подключать свои неординарные способности, достаточно было всего-навсего предъявить где нужно свое удостоверение, чтобы найти Аню. То, что ее зовут Аня, Святослав узнал уже в больнице.
Просидев не один час в больничном дворе, он все-таки дождался того, чего хотел: он увидел парня, с которым девушка была в тот день в торговом центре. Святослав саркастично улыбнулся, как обычно – на один бок, помахал головой и шепнул себе под нос:
– Зеленые…
Знает ли парень? «Она должна быть полной идиоткой, чтоб рассказать ему, – подумал мужчина, – таких, как он, у нее еще будут десятки, так что, каждому рассказывать, что ли? Хотя, о чем это я… какие десятки?..»
Он снова ухмыльнулся.
Он не заметил в Игоре абсолютно ничего необычного или опасного.
– Ближайшую неделю, я думаю, родители запретят мне выходить из дома, – сказала Аня.
– И это правильно.
– Но ведь со мной все в порядке.
– Они же этого не знают. А так будет безопаснее.
– Я не смогу прятаться от него вечно.
– Но и самой не стоит идти к нему в руки. Ань, мы же не можем его убить? – тихо спросил Игорь.
– Можем, – также тихо ответила Аня, – точнее, я могу, но не буду. Не для того ко мне эта сила вернулась.
– А если это будет самозащита?
Девушка промолчала.
– Надо действовать современными методами, – сказала она.
Игорь рассмеялся.
– Ты заявишь на неизвестного тебе мужика в полицию? И что ты им скажешь? Что он силой мысли столкнул тебя с эскалатора?
Аня снова молчала.
– Ты не думала о том, чтобы на время уехать куда-то? – спросил Игорь.
– У отца отпуск не скоро, все возможные родственники живут здесь.
– Поехали в деревню к моей бабушке?
Аня округлила глаза.
– Я абсолютно серьезно, – продолжил Игорь. – Мои против не будут, а твои… ну, я думаю, ты сумеешь их уговорить?
«Не уговорить, а вынудить нечестным путем», – подумала Аня.
– Думаешь, там будет безопаснее? – спросила она.
– Возможно, мы так собьем его со следа.
– Прости, – сказала девушка.
– За что?
– Я только что залезла к тебе в голову, – скромно улыбнулась она. Игорь тяжело вздохнул. – Я должна была убедиться.
– Достаточно было спросить, – сказал он.
– Теперь знаю, что достаточно.
– Ну так что?
– Я не против. Ведь нужно обеспечить девчонок свежим поводом для сплетен, – она улыбнулась. – Знаешь, – после небольшой паузы продолжила Аня, – у меня такое чувство, что он где-то рядом.
– Ты его чувствуешь?
– Да. Не так близко, как тогда, в торговом центре, но чувствую. Кажется, он нашел меня.
– Когда тебя выписывают? Завтра? – спросил Игорь.
– Угу…
– Может мне остаться?..
– Я не думаю, что он рискнет напасть в больнице, но, не переживай, в случае чего, застать врасплох я себя не позволю.
– Уверена?
– Нет. Но я буду очень стараться.
– А если он тоже очень постарается? – не успокаивался Игорь.
– Не наводи тоску, – улыбнулась Аня, – я уже знаю, с чем имею дело, а он, думаю, не догадывается, с чем предстоит ему.
– Не забывай. Он нашел тебя.
– Я тоже нашла себя.
На первом этаже никого не оказалось.
Двадцать минут назад привезли девушку, которая выпала (возможно, не без посторонней помощи) с балкона четвертого этажа.
«Какая ирония», – подумал зам прокурора, когда «скорая» проехала мимо него.
Основная часть персонала была занята этим случаем: не пострадавшей самой, так документацией и многочисленными проверками, вплоть до наличия у нее прививок и ежегодной флюорографии.
«Не получилось умереть по собственному, в больнице довершат начатое», – снова с улыбкой подумал Святослав. Он знал, что увечья, полученные вследствие падения с высоты, редко бывают совместимыми с жизнью, а если, все же, они не стали фатальными, всегда можно завершить дело не столь романтичным способом.
На чем основаны анекдоты про тещу? Охранник Максимов Сергей Дмитриевич размышлял на эту тему, занимая мужской туалет для персонала на первом этаже вот уже десятую минуту подряд. Он-то наивный был уверен, что за двадцать лет брака к яду в тещиной стряпне у него выработался иммунитет, но на его сорок пятый день рожденья, который он бегло отметил сегодня днем дома в кругу родственников (посиделки в честь праздника с мужиками были перенесены на выходной), Любовь Ивановна, заботливая, сердобольная и достаточно тучная мать жены («Где были мои глаза? Не зря говорят – посмотри на мать своей будущей жены, и увидишь, как та будет выглядеть в ее возрасте…») испекла любимому зятю домашний торт-медовик, щедро украсив его сливочным кремом (на который охранник и грешил). Сергей Дмитриевич не рисковал в жаркую пору покупать пирожные даже в кафетерии больницы – не мало он видел проезжающих мимо него на каталках пациентов с острой кишечной инфекцией, которые потом несколько дней проводили в палате интенсивной терапии под капельницами. Но нет же! «Бес попутал…» – очередная короткая мысль на двенадцатой минуте времяпровождения в маленькой белой комнате, выложенной плиткой. «А ведь только начало ночной смены…»
Уборщицей, вопреки привычным стандартам бабушек пенсионного возраста, была молодая девушка, которую нужда и тяжелая семейная ситуация вынудили устроиться в больницу. Отца не было, мать никогда не уделяла двоим детям должного внимания, и потому девушка была вынуждена в пятнадцать лет пойти в колледж, а уже в восемнадцать – работать, чтобы кормить младшего брата и непутевую мать. Увы, не по полученной в колледже профессии. Потому никто из руководства больницы не был против того, что девушка в рабочее время за отдельную плату убирала еще и в трех коммерческих аптеках, что были расположены на территории больницы, чем она и занималась в тот вечер.
Именно потому на первом этаже никого не оказалось.
«Все складывается как нельзя лучше».
Святослав надел заранее купленный одноразовый набор: бахилы и халат и пошел вверх по лестнице. Отделение, где лежала Кочеткова Анна, было заполнено. У Ани, благодаря усилиям отца-медика, была отдельная палата. Найти ее такому человеку, как Святослав, не составляло никакого труда: девушка источала огромный поток энергии. Убедившись, что его никто не видит, Святослав нажал на белую ручку двери палаты и довольно растянул улыбку, ощутив силу, которая, словно ветер, пронеслась в воздухе.
В палате было темно, длинный тонкий луч света от коридорных ламп разрезал пол, не успев дорасти до кровати – мужчина закрыл за собой дверь. Быстро сориентировавшись в полумраке, Святослав нашел открытое окно, отметив, что ничего, кроме жалюзи, его не защищает.
Сперва она ощущает покалывание в конечностях. Все ее тело парализует уверенный в себе, жестокий и властный взгляд, жилы на шее девушки натягиваются до предела, черные волосы свисают с головы вниз, касаясь белоснежной постели под повисшим в воздухе телом, пухлые юные губы, отчаянно растянувшиеся от страха в оскале, пытаются шевелиться. Но они остаются парализованными ровно до тех пор, пока охотник, судья и палач в одном лице не прикажет говорить и объяснять все, чего он еще не понял. Зато исправно работает слух, который должен принять доводы, объясняющие происходящее. Но никаких криков. Горло сдавлено, голосовые связки изнутри сжаты так, словно кто-то их поместил в вакуумную упаковку и высасывает оттуда весь кислород. Только шепот, его будет вполне достаточно. И только потом – окно.
Он представлял все в деталях. Предвкушение порой слаще самого действа.
Но кровать была пуста. Святослав одернул тонкое одеяло – никого. Нет, девушку не выписали. Вот стоит запечатанная коробка сока, чашка, начатая пачка песочного печенья.
«Вышла в туалет», – предположил Святослав. Он быстро обшарил постель, тумбочку. Когда он прикоснулся рукой к ручке выдвигаемого ящика больничной прикроватной тумбочки, где-то в районе кадыка больно кольнуло. «Здесь. Оно».
В ящике лежал лишь один предмет – медальон, и это именно он источал такую энергию, такую силу. «Так дело даже не в девчонке? – подумал Святослав, осторожно касаясь подвески. – Что, если она – пустышка и просто носила эту вещь на себе? Но что это? И основной вопрос остается: почему эта сила молчала раньше?»
Немного поколебавшись, он положил серебряный медальон в карман. Приятная пульсация прошла по руке, достигая, кажется, даже низа живота. Но это чужая сила, пускай и слишком заманчиво манящая, она – чужая. А с чужими вещами надо быть очень осторожным.
Святослав вышел в коридор. Свет был тусклым, в отделении уже был объявлен отбой. «Для туалета слишком долго», – подумал он (конечно, он не мог знать о том, что охранник Максимов Сергей Дмитриевич, у которого в тот день был день рождения, с ним бы не согласился – в общей сложности за два захода он провел в туалете за этот вечер более двадцати минут).
Он перестал слышать ее, перестал ощущать ее присутствие. Аня словно пропала с его личного внутреннего радара. «Неужели и правда все дело в этой побрякушке?..»
Она почувствовала, когда он покинул здание больницы. Девочка, с которой Аня провела весь вечер, стремительно выздоравливала. Ей было одиннадцать лет, и она всего-навсего дурачилась с младшим братом, однако детские шалости не редко заканчиваются травматизмом. После этого случая их папа на следующий же день разобрал двухъярусную кровать, оставив только нижнюю часть. Жена его всегда была против двух этажей в детской.
Девочка получила сотрясение мозга и пару вывихов, чудом ничего не сломав. Однако сотрясение было достаточно серьезным, ее два дня рвало, а головокружение и тошнота еще долго ее не покидали. Врачи удивились, когда на третий день своего пребывания в больнице она вдруг резко пошла на поправку, а Аня была рада возможности провести в обществе веселой девчонки вечер, который ей было необходимо провести отличительно от предыдущих вечеров, проведенных в больнице. К тому же она с радостью помогла и другим девочкам, что лежали рядом.
А темный ушел.
Теперь, когда они побывали на таком близком расстоянии друг от друга, Аня словно запомнила его «запах», особое темное свечение, исходившее от этого человека. Теперь она его чувствует так же, как чувствовал и он ее. Именно – чувствовал. Аня заглянула в ящик тумбочки – медальона не было. Купился. Сработало. Аня не жалела ладанку, у нее была четкая уверенность того, что медальон еще вернется к ней. А если вдруг и не вернется – не страшно. Он был лишь оболочкой, хранившей в себе не просто силу, а целую душу. А душа при ней, как теперь и сила. Неизвестно, как долго уловка будет работать, пока темный поймет, что ничего стоящего, с точки зрения магии, в его руках нет.
