Светлана Нина
Кружевные закаты
27
В сентябрьском уже саду на мокрых из-за целый день моросящего дождя лапах малины висели последние капельки ягод. Вкус их оттого, что все кончено уж, а они чудом уцелели, казался особенно терпким и мягким. Конец лета, как всегда, навевал уныние. Распухшие от воды ягоды тяжело висели на холодных лапах малины. Запах мокрой коры, зелени и яблок витал в воздухе. «Даже в беспросветном дождливом дне можно отыскать красоту», – подумала Светлана.
Виригина, выйдя из комнаты Алины, неслышно пересекла парк и под сенью занесенных темнотой листьев, оторванных грозой, забралась в амбар, где, жаждая спастись от шума дома, спал Константин. Дорога солнца давно уже закатилась за горизонт, но в небе оставался ослепительно малиновый его след. Заросли тростника мечтательно молчали, навевая мысли о древних сказаниях и думах о волшебстве и страхе.
Листья капусты под чернеющим небом отливали едва ли не шелком, подчиняясь содранной ночи. Несмотря на то, что она собиралась совершить, Светлана это заметила. Луна обнимала вертлявые тени сада. Смятое ее сердце выправлялось наедине с собой, чтобы отдать себя тому, кто мирно спал в нескольких шагах, чистый, как младенец, несмотря на все свои мысли и поступки.
Застыв на секунду у входа, худенькая девушка бесшумно отворила дверь и скользнула внутрь, подрагивая от предвкушения и страха. Не оказалась она способна отделаться от него, выгнать из себя, подавить желание и нежность. А откровения Алины только раззадорили ее и подтвердили давно гуляющую мысль, что нет ничего привлекательного в правилах. Разбуженный ее тихим окликом, Костя повернулся на спине, задрав руки кверху, и, выпятив лопатки, уставился на ее силуэт. Глаза его выпукло сияли в тиши темноты. Просветлевший взгляд ночной феи исследовал его тело, пытаясь проникнуть глубже хлопковой ткани. Внутри Светланы будто кто-то зажег спичку.
Сонное выражение нежного лица юноши быстро сменилось удивлением, а затем неподдельной радостью, перемешанной с раздумьями и одобрительным ожиданием. Светлана подалась вперед, сев на колени и не замечая даже, как ниточки соломы впиваются в белоснежную кожу открытых локтей. Сердце ее билось в горле. Зазывной кошачий взгляд сменился обнаженным, доверчивым, боязливым и очень открытым. Она и не хотела казаться невозмутимой, слишком большую цену платила, слишком большой кон пыталась одолеть, чтобы играть, как играла всегда.
«И будь что будет», – подумала она, благодарно отвечая на его настойчивые поцелуи. Они не сказали друг другу ни слова – все было ясно и так. Загадочная атмосфера ночи, непрерывный стрекот кузнечиков, тихая прохлада успокаивали разбереженную внешним неблагополучием душу. Им обоим казалось, что ничто плохое не может случиться ни сейчас, ни потом, если есть на земле такое счастье, счастье быть и обнимать того, кого любишь. А прохладная луна тихо освещала барскую усадьбу, где дремали те, кто утратил уже счастье отдаваться или не имел его вовсе.
28
Борис Михайлович Крисницкий собственной персоной, потупляясь, прошел мимо неприветливо настроенного к нему Василия и скользнул в кресло. Настороженно – уничижительное отношение Василия даже к незнакомым людям никогда почти не вырывалось в агрессии или ссорах, но мимолетные взгляды, манера беседовать как бы слегка свысока, зло шутить и оставаться непримиримо спокойным даже в самые разгоряченные моменты не играли на руку его популярности.
Освобожденный на время от последнего курса гимназии Борис мог испытывать безмятежность и наслаждаться свободой. Но качество быть бездумно счастливым, счастливым одним моментом, убого отражало глубинные порывы его натуры. Борис много лет не имел возможности избавиться от желания сложного, потаенного, извивающегося и до насыщения необходимого. Вступив в подобострастную беседу с Надеждой Алексеевной, преданно ухаживающей за умирающим Федотовым, он быстро вошел в суть всех дел имения и взаимоотношений между его обитателями. Делать выводы и додумывать что-то самому ему не пришлось – старушка охотно использовала шанс разговориться с барчуком. А, уж как повелось, слуги знали все обо всех даже больше самих господ.
Ничто не предвещало того, что двое молодых людей, оказавшимся в одной комнате за ненужностью никому, обмолвятся хоть парой слов. Но неожиданно тихоня Борис обратился к соседу.
– Неплохая погода нынче, – сообщил Борис с выражением какой-то упрямой и в то же время смиренной… не тупости, нет, скорее, ограниченности.
Лискевич с удивлением посмотрел на юнца и, не терпя пустой констатации очевидных фактов, отвернулся.
– Вы знаете, что сестра снова отбывает в столицу?
– Знаю, – буркнул Василий, не проявляя признаков жизни кроме отстраненной ухмылки.
– И будем там без Львова. Они перестали ладить после того, как он пал на рыжую глупышку.
Василий заторможено перевел на собеседника свои выпуклые очи, но на бледном лице его не отразилось ни единой эмоции. Но, будь Борис проницательнее, он непременно угадал бы в зрачках Лискевича медленно зарождающееся внимание.
– Они что же, влюблены?
– О, господин нет. А вот сестра…
Борис красноречиво приподнял брови.
– Не понимаю, почему отец не отдаст ее за вас, – сокровенно прошептал он.
Василий слегка приоткрыл рот, и внимание его заострилось на молодом человеке со светящейся кожей. Человек этот блекло, но выжидательно следил за ним, не думая даже, что собеседник понимает это.
– К чему все эти вводные конструкции? – выдохнул Лискевич, чувствую поднимающуюся обиду и злость.
– Вы заслуживаете ее… А она, слепая, не понимает…
Василий промолчал, в душе одобряя слова младшего Крисницкого.
– Я продолжу! – воскликнул Борис, приподнимая брови. – Сестра неблагодарна.
Василий сохранял гнетущее безмолвие, Борис приободрился.
– Она едва ли заслуживает такого к себе отношения… Она и ее сподвижники.
– Вы верите этим слухам?
– Это факты… Об этом знают все. Кроме отца, кажется. Понятно, его все ограждают от треволнений.
– Я не думаю, что стоит что-то делать. Пусть живет, как знает.
Это слова едва ли отражали действительность. Василий собирался рано или поздно снова позвать Алину замуж и вовсе не думал, что она может существовать без него.
– На вашем месте я бы добился ее. Если бы вы были рядом всегда, когда ее шарахают по носу… Она бы поняла, что друзья ей отнюдь не Львов с Лиговским.
– С чего это в вас нашлась такая забота о сестре? Помнится мне, вы и парой слов с ней не обмолвились за все время. Как и со мной, впрочем.
– О, забота о сестре не входит в список моих приоритетов. Но я думаю об отце. В отличие от нее. Он так привязан к дочери… Вообразите, что будет, если ее деятельность предадут огласке? Его сердце разорвется.
– Что же вы хотите? – проронил уже не так сухо, как раньше, Лискевич, в упор глядя на Бориса.
– Я лишь хочу, чтобы моя сестра не свела своими выходками отца в могилу. Было бы чудно, если бы кто-то присмотрел за ней в столице, уберег от ошибок. Для вас это тоже будет весьма выгодно – вы получите возможность заполучить ее.
– Меня она едва ли станет слушать, – отмахнулся Лискевич, а в душе его зародилась мечта – повлиять на Алину, наставить на путь истинный, завоевать любовь… О да, он даст ее братцу этот шанс!
– О, станет! Сестра чутко отзывается на заботу. Как все женщины.
Лискевич вновь не озвучил ни слова. На сегодня красноречия и так показалось довольно, несмотря на волнение, охватившее его при развитии темы.
Как Борис ни пытался завуалировано преподнести заботу об окружающих, выходило это коряво. Но Василий со своим извращенным понятием о действительности относился к числу тех, кто как раз не разгадывает фальши там, где привык видеть неестественность. В центре неразвивающейся благодаря собственной лени сущности юного Крисницкого стояло глубочайшее уязвление превосходством сестры, невероятной к ней любовью отца, своей второстепенной ролью, пусть и благодаря собственной безынициативности. Ребенком он рос слабым и тихим. Из-за сложившихся отношений в семье он все больше замыкался, чувствуя себя неугодным, ощущая желание отца, чтобы он исчез, возродив ту, которая погибла, производя его на свет. А из взрослых никто не хотел иметь дело с таким букой. Снежный ком нарастал годами, а у Бориса не было ни сил ни способностей разорвать этот порочный круг.
Какая тонкая игра, игра почти бессловесная, на самых тщеславных гранях характера предстала бы случайному зрителю в тот момент! Борис не прогадал. Ростки сомнения пустили корни, и вступление Лискевича в заговор было лишь вопросом времени.
29
– Знаешь, милая, в старом имении твоего деда считали нечистой одну речку.
Алина, вошедшая за нотами, с досадой приостановилась, понимая, что теперь ей придется стоять на месте, пока Федотов не разразится тирадой: «Как хороши, как свежи были розы».
– Отчего? – благовоспитанно спросила она.
– Барин утоп, а молодая барышня под лед там провалилась.
– Анна?
– Нет… Моя жена.
– Янина… Удивительна история моей семьи, – с задумчивой улыбкой произнесла Алина.
– Да… Оттого она и зачахла несколько лет спустя. Легкие ее стали совсем слабыми после того купания.
Алина, погруженная в мысли о взаимосвязи всего в мироздании, притихла. Федотов явно хотел продолжить разговор, но отчего-то не решился.
– Ну, иди, золотце. Вечно у тебя столько дел…
– Недавно я встретил старого знакомого, – начал Денис нерешительно, и в глазах его только вошедший Крисницкий обнаружил страх и смущение, – который сообщил мне ошеломительное известие. Анна здесь, она пыталась разыскать своих родных. Не сгинувшая в рудниках, но в богадельне.
Крисницкий, казалось, прирос к полу.
– Вы, верно, шутите… Та самая Анна?!
– Поверьте, хотел бы. Словно призрак, нежеланный призрак прошлого лицезрел я… До сих пор не в себе.
– Вы встречались с ней?!
– Видел краем глаза, когда она в сопровождении товарищей совершала моцион. Она совсем недавно вернулась с каторги.
– И?.. – Крисницкий пока не понимал, к чему клонит Федотов и клонит ли вообще, а не просто сообщает ему о перипетиях судеб стародавних знакомых. То, что речь шла о бабушке его дочери, казалось, не приходило ему на ум.
– Ей около шестидесяти, но выглядит она на сто лет…
– Какая досада, – пробурчал Крисницкий.
Федотов покосился на него.
– Вы, верно, не понимаете, что надо вытащить ее оттуда.
– Вытащить? Полоумную старуху, добровольно отказавшуюся от Тони ради убийцы своего мужа? Опомнитесь, милостивый государь.
– Речь идет об Алининой бабке. Неужто вы позволите ей гнить в казенном месте, там, где никто не любит и не уважает ее? Гнить среди пьяниц и клопов… Потомственную дворянку!
– Ох уж ваши отжившие представления о родовитости, – вздохнул Крисницкий, смягчаясь. Сословная гордость всегда была окутана для него уважаемой притягивающей вуалью.
– Пусть хоть навещает нас время от времени… Видит бог, я за весь век ничего не требовал от вас. Так уступите же первому моему желанию. Алина должна знать свои корни, пока может. Это всем помогает. Она же уже история! Какая незавидная участь… Мы ведь считали ее давно почившей. Есть в этом нечто… притягательное.
– Будь по-вашему.
30
– Это она? – с интересом спросила Алина, исследуя небольшой портрет Анны Литвиновой, выполненный неизвестным крепостным мастером.
– Она самая, – ответил Денис.
– Я не знаю, что ей говорить…
– Оставь, само пойдет. Ей сейчас главное хоть крупица участия. Какие мужчины ее любили… Удивительная женщина, – повинуясь ностальгии, Денис словно позабыл обо всем, что случилось на самом деле, поэтизируя прошлое.
Алина, словно парализованная, следила, как Денис Сергеевич обнял вошедшую женщину и задержал ее в объятиях, оперевшись подбородком о ее костлявое плечо.
– Не я словно это, дорогой… Оглядываюсь – я еще в своем шикарном поместье с крошкой дочерью, – прошептала Анна Александровна немного погодя, когда они уже уселись и успокоились. – И не было будто всех этих страшных лет, когда поминутно я возвращалась назад, не могла жить сегодняшним днем, словно накрытая грязной мешковиной от солнца. Другой человек с теми же воспоминаниями… А это муж моей маленькой Тони? Подумать только, ей бы сейчас было около сорока… Сама уже старуха, чего уж про меня говорить?
Крисницкий приподнял бровь и вскоре вышел под предлогом неотложного обстоятельства. Дочь, желая не ждать прислуги и сразу принести чай, последовала за ним.
– Что это за поведение, папа? Так ли сложно хоть раз за двадцать лет побыть учтивым?
– К чему? Я не желаю близко знать эту женщину. Учит прошлое твоей семейки по женской линии. Не хочу, чтобы это наследие дурно влияло на тебя.
«А кто дурно влиял на тебя? Сплошное лицемерие». Но любовь к отцу от таких небольших неприятный открытий не пострадала – Алина была прагматична и не позволяла какому-то чувству безраздельно властвовать в ее душе.
Крисницкий не пожелал тесно сходиться с Анной Александровной, поэтому внимать ее непростой повести остались лишь Алина, чужая девочка, к которой она должна что-то испытывать, потому что та с ее кровью перескочила через поколение, и Денис, друг далекой юности, стародавний знакомый, такой древний, что ни он, ни она уже и не вспомнили бы, где и когда познакомились.
Анна, старая, морщинистая, с ввалившимися щеками, измененными донельзя слезящимися глазами, начала свою повесть. Произнесенные вслух слова оживляли людей, которых нет. Сколько было прочувствовано, перевидано, пережито. И все это оживало в сухих словах для тех, кто не был лишен воображения. Но все равно не так ярко и броско, как было взаправду или отложилось в памяти у сосуда этих воспоминаний. Без подспорья, клана за спиной, их с сестрой вместе Анна не знала, как выплыть, и просто сникла. Она не знала, что можно уметь бороться.
Алина просто не могла поверить, что это происходит наяву, что эта свидетельница, участница и зачинщица тех невероятных, преступных и порочных событий, семейная легенда и назидание непослушным отрокам, ссутулившись, сидит напротив нее на диване. Алина видела в бабке чуть ли не борца с гнетом общества и не могла не волноваться, не одобрять в душе, не хихикать перед ней и не пожирающе смотреть с каким-то отстраненным блеском в очах.
– Сколько лет мне было тогда? Теперь уже не припомнить. Тогда время почему-то шло не то чтобы медленнее… Но насыщеннее. Казалось бы, жизнь девушек до, а особенно после замужества не блещет разнообразием. Однообразные развлечения, рукоделия, разговоры… Моя жизнь покажется исключением, ведь она и началась, и потекла в связи с этим по-иному. Что было во мне… Или мне только казалось, что было… Этот всепоглощающий огонь, рвение к большему… Почитание себя избранницей судьбы… К чему все это привело, – старушка вздохнула, кряхтя.
Алина изумленно молчала. «Не так-то ей много лет, – размышляла она с жалостью. – Отчего же она выглядит столетней?»
– Как вышло, что ты оказалась в этой клоаке? – спросил Денис Сергеевич.
Оба они, конечно, были разочарованы тем, во что превратились. Ибо в последний раз им довелось видеться в момент, когда тело еще цветет и с легкостью выполняет все возложенные на него функции. На самом-то деле не смерть Янины его подкосила. Просто стало значительно и привычно прикрываться ей.
– Нелегко нам с Виктором пришлось по первой… Сибирь, разъедающий холод. Знала бы, во что ввязалась, сама себе надавала бы по щекам. Тогда-то, во время того порыва, мне казалось, я искуплю все грехи, оказав ему помощь. Но он не оценил. Я думала, он так одержим мной, как и Николай, так будет хорошим благородным мужем. И как ошиблась! Как он обращался со мной… Я терпела, хоть и не привыкла мыть полы руками, вытаскивая из-под грязных ногтей занозы от пола. У нас родился ребенок, мальчик… Он слегка унял мою тоску по Тонечке, но скоро умер, не выдержав тех условий. Может, я была плохая мать. Никто не помогал мне.
Денис видел, как в приличествующих праву рождения условиях Анна выправляется, никуда не девшиеся замашки и воспитание пробиваются сквозь долгие годы мытарств, гордый блеск расправляет затравленные веки.
– Какой же я была дурой, Денис… Мне казалось, это романтический подвиг… А попала я в ад на земле. И вообще все, все, что я свершила… С лета годов я могу посмотреть на себя как на героиню со страниц, здраво оценить себя ту. Тогда-то я как в тумане жила, это только с лета времени может открыться. Разум расчищается… А прямо во время этих треволнений бредешь ты вслепую и тычешься головой в каменную стену. И подсказать тебе некому, а если и подскажут, не веришь… Счастливцы те, кто может распознать себя еще тогда, когда не совсем поздно все залатать.
– Понимаю…
– Так вот. Он начал давить на меня, гнуть к земле. А уж после Николеньки, да благословит его господь, я к такому обращению не привыкла. Не жена я ему больше, так и сказала. А уехать-то не могла… Не пускали! Мол, жена при муже, так и быть должно. И вот, только после его смерти смогла я вернуться на родину.
Тем же вечером Крисницкий дал понять Федотову, что тот может сколько угодно навещать Анну в богадельне и даже приглашать ее на пасху домой, но жить с ними она не будет. Денис надулся, но промолчал.
31
Вопреки недавним заверениям самой себе Алина Крисницкая чувствовала, что по-прежнему мается от страсти. Поделившись со Светланой тем, что грызло ее столько месяцев, она ощутила временное облегчение, пожалев, что не сделала этого раньше. Но исповеди оказалось недостаточно.
– Андрей ревнует меня к Косте, Костя – к Андрею… – тихо, по обыкновению, если не старалась зазывным тоном расположить к себе кавалера для пары в вист, произнесла Светлана.
Виригина с Крисницкой сидели в съемной петербургской квартире. Уже полостью погрязнув в революционном движении, дыша им и испытывая удовлетворения от единения со сподвижниками, они смутно помнили прошлую жизнь, три месяца в имении Крисницкого.
– Значит, существует два человека, которым ты не безразлична. Это ли не счастье?
– Счастье – это когда кто-то небезразличен тебе…
– Только если это чувство взаимно. Да и потом, уж тебе ли говорить о невзаимности… Ты любого приберешь к рукам. Или очаруешь, лишь вопрос формулировки. Получается, счастье – это взаимность, причем не только в любви, но и вообще во взаимоотношениях между людьми, в отдаче тебе самой жизнью, взаимности даже с собой. Если ты ее любишь, она полюбит тебя. Окрасится сочными цветными тонами… Но я так не умею. По заслугам нам воздается, и не стоит кричать, что кто-то предал тебя. Значит, плохо ты разбираешься в людях, если допустил в своем окружении непроверенного человека. Или сам ты с червоточиной, так что порядочные существа не привлекаются тобой. Не просто так ведь люди сходятся, совсем не зря! Поэтому мне странны все эти жалобы на друзей, которые предали и бросили… Не те, видно, были друзья, или ты не тот, что не разгадал. Как мы любим нестись по своему пути с накрепко завязанными глазами, при этом рассуждая на высокие темы. Не зная даже себя… Смешно. Все ценят верность, но мало кто понимает, что сам отталкивает людей, способных на нее. Отталкивает извечной злобой, которую даже не ощущает. Требуя от других того, чего сам не делает…
Почувствовав, что докопалась до сути, Алина с довольством собой тихо улыбнулась, раздвинув кончики рта и лишь слегка обнажив зубы.
– Но, – пыталась возразить ей подруга, – люди меняются. Бывает, что они ссорятся и расходятся из-за того, что стали другими, их не связывает больше то, что прежде доставляло радость. А не потому, что они изначально мерзавцы.
– Нет. Я имела ввиду не охлаждение, когда по-прежнему двое остаются чистыми, хоть и настроены друг против друга, хоть и не отдают себе отчета, что словами причиняют боль, а, может, и хотят причинить ее. Я подразумевала чистое предательство.
Как Светлана восхищалась этой прямой девушкой! С самого начала их знаменательного знакомства и по сей день Виригина ощущала, насколько далека от этого идеала. Детские страхи и обиды, когда ей доставалось от более бойких сестер, дали о себе знать. Светлана хотела стать более свободной и боевой, но главную роль здесь играла уверенность, что она сможет обрести самоутверждение, если соприкоснется с теми, кто так влек и восхищал ее в незапамятные времена. Как кричала ее тетка, когда узнала, что племянница укрылась от ее всевидящего ока, скрылась с какими-то проходимцами, занимающимися политической пропагандой! Но это было уже неважно… Самое важное было обрести себя, что она и делала здесь.
– Как вообще возможно существовать, заниматься чем-то обыденным, абсолютно неинтересным, если не можешь получить то, что больше всего хочешь? Это не жизнь в таком случае, – продолжала Алина, обретя благодарного слушателя.
Как необходимы они оказались друг другу! И к чему здесь вообще мужчины? Лучше женского мира нет. Чистого, лишенного стремления все разрушить обособленного общества существ, самой природой понимающих друг друга. Если отбросить, конечно, предубеждение и соперничество из-за самца. А они сумели отбросить. Со Светланой Алина забывала, что сама хотела разрушать и неугомонно действовать, чтобы самоутвердиться в сговоре приоритетного пола.
– А ты думаешь, все люди получают, что хотят? Думаешь, каждый брак заключается по любви, и нет несчастливых жен и обманутых мужей? – Виригина сама не подозревала, откуда взяла это утверждение, но, взяв, почуяла, что оно верно, в крайнем случае, для нее.
– Конечно, есть…
– Так отчего это возникает?
– Оттого, что люди не созданы друг для друга.
Светлана с ироничной полуулыбкой закрыла свои вытянутые глаза.
– Оттого, что для любви важнее, много важнее не безумная страсть на уровне подсознания, а элементарная добропорядочность, как бы скучно это не звучало.
– По-твоему, любовь – обыкновенная привязанность, привычка? – с удивленным несогласием произнесла Алина.
«Какой же она еще ребенок», – с нежностью подумала Светлана.
– Любовь – это схожесть интересов, соприкосновение душ, когда лик другого не отталкивает, он почти равен твоему, но все же не совсем таков.
– Тогда что у вас с Костей? – решила идти напролом Алина.
– Страсть, – коротко ответила та. – Чувство, которое изматывает, сжигает, как несчастливая влюбленность, только сжигает всегда, даже если объект твоего вожделения находится рядом.
– И все равно ты идешь за ней, хоть и понимаешь, – тихо озвучила Алина самые сокровенные мысли.
– Кто мы в этой безумной гонке, называемой жизнью? Мы лишь можем брать, пока она отпускает нам что-то, будь то время или любовь. Это лучше, чем всю жизнь отсиживаться на берегу.
– Надо же, ты все понимаешь… – удивленно протянула Алина.
Сочетание нежности и непокорности сейчас, как никогда, окрашивало лицо Виригиной. Очаровательна, хоть и не классическая красавица, а, может быть, именно поэтому. Лукавые, как будто даже суженные глаза, словно наводили на мысль, что обладательница их знает о том, на кого обращала свой взор, всю подноготную, все нелицеприятные подробности. И, подумать только, эта самая девушка, крутившая кавалерами как ей заблагорассудится, добровольно стала любовницей их начальника, рискуя лишь своей судьбой. В их среде люди попадались рисковее, чем за ее пределами в начищенном высшем свете, поэтому смотрели на прелюбодеяние сквозь пальцы, никто не кудахтал и не сплетничал. У них были дела важнее, чем обсуждать тех, кто оказался смелее их; у них была своя жизнь. Но все равно подобная смелость или, скорее, безрассудность, вызывала ответные чувства, по крайней мере, у сестры соблазнителя. Потому что ей не было все равно. Алина всегда считала, что они свободнее и честнее, раз признаются в грехах и тайных желаниях, а не замалчивают их, но такое… Пробовать отвлеченные идеалистические понятия на себе не так уж полезно. Прежде Светлана отказывала кавалерам и чувствовала себя победительницей, вершительницей судеб, желанной и прекрасной. Сила Кости подавляла, обезоруживала, подкупала ее.
Для самой Крисницкой неожиданностью стала ее реакция на адюльтер брата и подруги, ставшей ей теперь столь близкой. Поразмыслив обо всем, что произошло в ее отношениях с другими людьми, молодая барышня решила, что любовь – это все приходящее, мужчины предают. А вот Светлане ей нет поводов не доверять. Но она теперь на краю пропасти играет с огнем, да еще в ханжеских условиях, где им не посчастливилось родиться… Это сейчас она в блаженстве, а потом…
