Светлана Нина
Кружевные закаты
54
От наслаждения умиляющей чистотой снега, несущегося в окно, но всякий раз промахивающегося, Янина даже чаще задышала. Люди на улицах кляли погоду и истово кутались в воротники. А она сидела за шитьем и не могла оторвать зачарованного взора от белоснежной равнины, растущей по мере свирепствования снега. Она ожидала, что вот-вот Федотов появится на заваленной мартовским снегом дороге и улыбнется ей снизу, беззащитно показав десны. Дорога через темнеющие влажные куски всплывающих по аллеям деревьев до затерянной усадьбы вся была скреплена льдом. «Настоящее золото без всяких примесей не часто в природе, в конце-то концов», – рассудила Янина.
Путь к дому заметало белесым хлопком, но вечерело уже не так рано. На фоне неба, постепенно из неопрятно-серого становящегося заманчиво-синим, заметенные мокрым снегом фигуры в саду казались Янине необычнее и привлекательнее. Приближающая ночь душила своим мрачным подводным совершенством.
На исходе дня она решила выбраться из усадьбы. Набухшие от мокрого снега складки платья волочились за ней, утягивая. Содранная ночь нависала над Яниной, проникала вглубь самых потаенных помыслов и не оставляла ей себя. Она настолько была в некой собственной эфемерности чувств и переживаний, а еще перспектив, убивающих мечты… Вернее, не мечты, а те неоформленные неосознанные полу думы полу проектирования о том, чему не суждено состояться. Денис был, скорее, гаванью, к которой ее подмоченная лодочка не прочь была примкнуть, дабы в безопасности, которую так жаждала, высказать все претензии миру. Она, возможно, первая решила порвать этот порочный круг недопонимания и самоудушения под крышей их небольшого уютного дома.
Она вышла на занесенную манной кашей реку и побрела к ограждению, чтобы встать на забор и посмотреть, что происходит за пределами барской долины. На середине реки лед под ее ногами угрожающе заскрежетал. Скульптуры, венчающие овальный пруд на возвышении, растворялись вдали по мере надвижения тумана. Терзающиеся в отдалении деревья на голых ножках размеренно темнели на светлом фоне покрытой снегом земли. Неожиданно Янина уловила резкий четкий хруст под ногами и почувствовала, как ледяные глыбы воды врезаются в ее икры. Вмиг все потемнело, и Янина со стороны словно увидела, как проваливается в пучину темной обжигающе-ледяной воды.
Конюх нашел ее на берегу, когда она, бессильная, озябшая, выползла на него и повалилась на рассыпчатый снег спиной, согнув колени. Три недели после этого простыни под ней становились мокрыми от пота – Янина боролась с воспалением легких. Проснувшись и поняв, что перешагнула болезнь, она не испытывала уже сил радоваться. Все потеряло интерес и вкус. Нужно было бежать их этого проклятого гнезда, где никто не мог быть счастлив, и пытаться по крупицам сколотить те жалкие осколки своей жизни, которые не поглотили еще бешеные страсти. Янина, всегда ненавидящая преувеличения и патологии, поняла вдруг, отчего происходила ее ненависть – она тайно к этому тяготела. Но здравый смысл и раненое самомнение подавили неистовое влечение к запретному, растущее по мере ужесточения правил хорошего тона. Раньше ей казалось, что она не может найти золотую середину… Теперь она и не была нужна.
Сестра приходила к ней во время болезни и подолгу сидела молча, боясь потревожить больную и отчаянно желая поговорить. Но обе девушки молчали, и тягостно становилось в комнате от запаха лекарств и глубоко запрятанной раны непонимания. А на затемненном вечером столе одиноко горели и грезили о солнце тусклые свечи. И безрадостно становилось кругом.
Не так часто к Янине приходил Николай, не зная, что делать, становился в проходе и вздыхал. Янину это раздражало, но она не приказывала ему исчезнуть. Однажды он сказал:
– Вы не должны были делать это.
– Что вы имеете ввиду?
– Это происшествие… Неспроста ведь. Вы не должны были рисковать собой, чтобы насолить мне.
У Янины остановилось дыхание. «Да как он смеет!» – пронеслись в ней фразы, задыхающиеся, потухающие в ярости.
– Как вы смеете! – вскрикнула она, понимая, что после произнесенного, после того, что он осмелился вообразить, она окончательно возненавидит его.
Она никогда бы не подумала, что Николай способен подумать такое, вообразить, что она любит его до того самозабвенно, что готова уйти из этого мира ради него. Она не подумала в тот момент, как тяжело ему далась та фраза, что это была лишь догадка, которая не давала ему покоя.
– Вы так скверно знаете меня – стала бы я барахтаться в ледяной воде из-за раненных чувств! Что я, по-вашему, совсем не в силах сдерживать себя во имя самоуважения? – Янина высокомерно отвернулась и фыркнула.
Ее озлобило то, что в его словах была доля правды, ведь в смятении она покинула безопасное поместье. Янину день ото дня тяготило то, что она видела – окружающие упорно действовали себе во вред, отпихивая возможное, пусть зыбкое, пусть где-то натянутое, счастье. Оно ждало ее на досягаемой высоте. Стоило только оттолкнуться.
– Милая, я лишь хотел убедиться, что это случайность, не связанная со мной…
– Очистить совесть?! Что ж, знайте, что вы так мало значите для меня вместе с вашей драгоценной супругой, что можете быть спокойны! Какого же вы мнения о себе, – продолжала она возмущенно, – что возомнили такое!!!
– Простите, я не был уверен… Я просто спросил, – безнадежно вставил Николай, поникнув.
– Обманываете меня – так обманываете искусно, чтобы самому остаться довольным. Не терплю расчет.
Николай был отчасти обижен таким в корне неверным и убежденным истолкованием своих намерений, но решил не топить их обоих в своей обиде, а отойти в сторону. Когда он ушел, Янина вдруг отчетливо поняла, что и он всеми силами старается устроить ее брак. И мерзко ей стало на душе.
55
Безразличный человек, которому признались в любви, порой становится уязвимым: он рискует привязаться из благодарности. Но теперь этот эпизод был настолько досаждающ, что он почти испытывал неприязнь к бывшей любовнице за то, что она сдвинула его с истинного пути. Не мог он поиграть женщиной и безболезненно расстаться – совесть в нем требовала возмездия. И в то же время он с облегчением, грустью и чувством гадливости думал о Денисе Федотове и понимал, как мало он достоин его Янины.
Анна попрощалась с сестрой еще в комнатах и лежала теперь на постели, прикидывая, что надеть к ужину. Литвинов пустился проводить свояченицу до кареты. Она спустилась к нему без всякого намека на улыбку, истощенная, с глубокими кругами под глазами и вяло отозвалась на приветствие.
– Ну вот и все… – проговорил Николай в конце концов, неловко размахивая руками.
– Все когда-то кончается, – непримиримо отозвалась Янина, упрямо смотря ему в глаза.
– Яня, я…
– Перестань оправдываться… Пошло, правда… Не нужно, не заставляй меня чувствовать себя еще паршивее.
– Но я не хочу, чтобы тебе было плохо из-за этого…
– Мне не плохо.
– Ты должна понять, – мягко, но настойчиво произнес Николай, со страхом и надеждой вглядываясь в отзыв ее взгляда.
«Мечется ли она, или ей все равно уже? Едва ли…»
– Я понимаю.
– Я…
– Пожалуйста, не надо! – молящим и вместе с тем неумолимым тоном обрушилась она на Николая. – Не терплю объяснений! Самые сокровенные мысли, облеченные в слова, так пошлы! Вдобавок не могу я вытерпеть, когда ты оправдываешься, прячешь взгляд… Это недостойно тебя, ты хорош, когда ты силен.
Янина порывисто поднялась со ступенек, на которых упрямо восседала несмотря на холод, и быстро пошла к экипажу. Но резко обернулась.
– Но тогда велика вероятность неверно понять чувства другого… – проронил Николай.
– Пустое…
– Нет же! Потом всю жизнь тебе же казниться, что не выслушала сегодня, строить искаженные домыслы и донимать себя вопросом, так ли все было…
– Вы преувеличиваете свое значение для меня. Я едва ли вообще буду думать о вас впредь.
Николай удрученно и месте с тем озлобленно стоял, не зная, что прибавить еще, но понимая, что долг перед совестью выполнен.
– Я столько хочу, но ничего не могу, потому что заперта в этом теле! Принято считать, что человек сам виноват в собственных проблемах, а вы скажите это мне, и я рассмеюсь вам в лицо. Я не виновата, что родилась женщиной, что неимущая, что сирота…
– Но вы можете упрекнуть себя, что не обеспечили себя в браке с Денисом.
«Нашел, что сказать… Как можно было так унижаться!» – внутренне закрыв глаза, подумала Янина. Да, понимания от него нечего ждать теперь.
– И вы находите это честным? Не пытаться помочь, а лишь снисходительно винить с чувством собственного благополучия.
– Неужели честнее прозябать всю жизнь в таких темных мыслях?
Янина промолчала.
– Была бы я с ним в тисках, но других… Хотя что говорить, теперь непременно буду, и ваше горячее желание исполнится. Сейчас-то я, по крайней мере, не обременена детьми… Правда, не понимаю, что мне это дало… С моим характером – и такая бездеятельная жизнь! Это пытка…
Николай сочувственно воззрился на свояченицу.
– Тогда проблема все равно в вас – вас ничего не устраивает.
– Николай, – устало и уже не имея желания разубеждать или ранить его, – не заставляйте меня говорить, в чем ваша проблема.
– Я просто не хочу мириться и не буду. И ведь теперь все наладилось, – слегка сбитый с толку и взволнованный, отвечал Литвинов.
– Как ты можешь… Как ты моешь простить ее за все и жить с этим грузом, не с чистого незапятнанного ни изменой, ни подозрением листа?
– Мы в равной степени запятнали себя… И не нужно утверждать, что наша ситуация другая по сравнению с их. Она любила… Ради этого можно на многое закрыть глаза. Это высшее чувство. И потом, я многое понял, я разговаривал с проповедником… Не все они хитрые лжецы, ратующие лишь за обогащение церкви. Все мы не без греха. Так не лучше ли дать ближнему еще одну возможность, чем презирать его, отравлять себя и его, гнить за живо и всю жизнь точить злобу?!
– Вы оправдываете ее, – изумилась Янина тем более, чем сама делала то же самое – на Анну нельзя было долго злиться. – Вы так мягки с ней. И, как бы я не хотела сейчас спорить о гордости, она почему-то тонет в ваших доводах, кажется такой глупой и мелкой… Наверное, здесь, как и везде, имеет смысл сохранить баланс и не позволять этому прощенному ближнему совсем уж сесть себе на шею… Но вам это не грозит – вы достаточно крепки. Могу лишь сказать, что счастливый вы человек, раз так мыслите… Как бы я ни хотела проповедовать другое. Я не могу не признать, что вы правы, черт возьми.
Николая вновь кольнуло упоминание его силы.
– Я простил. А это, если хотите, признак, скорее, силы, чем умения на всю жизнь затаить злобу, отравляться ей и называть это гордостью.
Янина задумалась, и на лице ее не было следов несогласия.
– Вы, однако, оптимист, сударь… – разочарованно усмехнулась Стасова.
– Вы несносны… Но правы мы оба. Как всегда, впрочем.
Они не заметили, как, утверждая, в общем-то, одно и то же, продолжают не соглашаться и не понимать друг друга.
– Полагаю, я должна объяснить вам причину столь удручающего окончания нашей дружбы… Если вам это вообще интересно. Думаю, все-таки да, но Анна как истинная возлюбленная всегда дороже и выше. Таков закон… Не могу друзья почему-то быть на одном уровне с возлюбленными. Я не смогла бы заниматься самоуничижением, как моя сестра. Возвращаться, когда топчут – нет уж!
Николай понял, что она так же имеет ввиду и его, но не обиделся, понимая справедливость этих слов. Однако настроение его крошилось, не могло удержаться на чем-то одном и смутно взывало о помощи, потому что обида, понимание справедливости ее слов, метание мыслей высасывали силы. Таким подавленным он редко ощущал себя.
– Какая же ты язва, – только и проронил он.
– Это все, что мне остается, дорогой. Я уже разочаровалась в священнейшем институте человечества.
– Ты говоришь так от усталости… Проснись утром и пойми, что все, что было сказано накануне – пустое.
– И то верно. С чего я решила, что знаю что-то о жизни?
С этими словами она подобрала подол не обремененного украшениями платья для поездок и, высовывая руки из муфты, чтобы балансировать, скрылась в экипаже. Душный разговор застыл на основании, на той точке, которая являлась камнем преткновения для обоих. Где-то глубоко в барышне Стасовой, шевельнулась змея ревности. Прошлое, да еще столь свежее, не искоренить совсем.
Карета тронулась, чуть покачнувшись и скрипнув. Янина испытывала чувство отрока, отбывающего из-под отчего крова. И сердце щемило, и мучило, что все так скоро пресеклось, сожаление о невысказанном, не сделанном и не загаданном заполонили ее душу… И в то же время небывалое облегчение, чаяния, подкрашенные горечью, корыстная надежда обустроиться в собственном доме заполоняющими пустоту обручами обхватили ее сознание. Более всего же освещало путь к недалекому и отнюдь не страшному будущему сладкое освобождение, как после длительного застолья, когда гости разбрелись, а одиночка в опустевшем доме наслаждается тишиной и, вынимая тяжелые серьги из ушей, плюхается в невесомый хлопок простыней.
И тут накинулась на Стасову мысль, что последний раз она видит Николая так, как будто могут быть между ними некие отголоски общей тайны, вместе проведенных благодатных минут… Нерешительно Янина высунулась из окна и, отдавая свою мастерски заплетенную горничной прическу немилосердному среднерусскому ветру, долгим пронзительным взглядом вперилась в Николая, не двигающегося с места и запрятавшего руки подальше в карманы. Они обменялись долгим понимающе – усталым взглядом сожаления и страха высказать всю скопившуюся боль начавшему уже отдаляться человеку. Быть может, Николай попросту страшился проявить тлеющую в нем все еще нежность и неверно дать понять ей свои задушевные слова. Он любил ее, но не так… Не так как любят существо, должное стать основой, целью и опорой всей жизни. Не как с той поры, когда Анна, сверкая своими чистыми глазами, умоляла его забыть былое. Опускаясь обратно на гладкие сиденья, Янина сузила глаза и в смятении оправила волосы. Анна казалась сложнее, несчастнее, потеряннее… Он обязан был помогать ей.
Вопиюще глупо было ревновать возлюбленного к женщине, которая была с ним до нее. Странно было сочувствовать ему, когда Анна так себя вела. Гадко было не радоваться их примирению. Удивительно было жалеть Анну. Страшно было покидать его. Такого родного, близкого и бесконечно далекого… Вдруг ей захотелось обнять его спину снизу и не оставить ему иного выбора, как опустить свои руки себе на плечи. Николай так понимал ее, обжигающе больно было думать, что он изменился или пренебрег этим… Или так только казалось? Что из того, что мы думаем о других правда, ведь настроения и чувства человека имеют обыкновение меняться… Пришлось молча стерпеть порыв непрошенной ласки, и Янина, вздохнув и помотав головой для перемешивания мыслей и запрятывания их глубже в неизведанные дебри, принялась изучать раскрывающийся русский пейзаж за трясущимся покрытым пыльными разводами от дождя окошком.
Анна всегда будет сидеть в Николае, потому что она такой же запретный плод для него, как для самой Анны был Дмитрий. Неужто так тесна и упитана их жизнь, что непременно нужно возвести себе на небосвод библейские яблоки? Как-то, отчаявшись, Стасова хотела предложить Николаю бежать… Но невероятная гордость, охраняющая и отравляющая ей жизнь, не позволила этого. Из-за молниеносного возвращения Анны из Петербурга столкновение чрезмерного давления Янины и сглаживания Николая не успело проступить отчетливо и начать паразитировать на персонажах.
Переплетение черных ветвей и брожение тающего снова и снова снега – Янина навсегда уезжала из стен, где познала Николая, но не жалела о том, что покидает это пристанище. В отличие от сестры она не металась из стороны в сторону, и, единожды приняв решение, больше не думала о выборе. Пусть все они остаются за пределами ее поля зрения, ибо все они безумны. Как она была права в самом начале, в ранней юности, когда предпочитала вовсе обходиться без людей!
То, что она совершила, было безрассудно. Но насколько же это было невероятно! На секунду молчаливое лицо Янины озарилось улыбкой. Лучше испытать и страдать, чем не испытать и всю жизнь быть во сне словно… И не жить-то по-настоящему. Нет, Янина решительно не жалела ни о чем, но с грустью смотрела в будущее. Словно при переезде в другое жилище, когда комнаты, где столько переплетено и создано, пустеют, и горечь охватывает душу… И продолжается она вплоть до следующего утра, ведь жизнь идет своим чередом, и новый день захватывает своими целями. Главное знать, что она продолжается, а не застывать на чем-то одном, пусть прекрасном, но недоступном и вовсе прошедшем.
56
Вся эта пестрая толпа внизу для Янины значила очень мало, и она ускользнула в одиночество, предпочтя не развлекать их и не напрягаться. Ведь только в состоянии очищения от посторонних звуков, издаваемых другими людьми, она училась понимать себя, а это было важнее, чем невзначай обыгранные слова, которым изначально уготована участь кануть в зыбкой памяти их слышащих… «Кому это интересно?» – размышляла пять минут как жена Дениса Сергеевича Федотова, сидя на втором этаже его добротного дома на пуховых перинах, небрежно сброшенных в один угол. Уставшая от всеобщей суеты вокруг нее, чего в жизни терпеть не могла, Янина с блаженством откинулась в беспорядок комнаты и сквозь лакомую дремоту ленивыми мечтами размышляла о том, как приведет в порядок это имение, перестирает все шторы, побелит стены. Кажется, внизу она видела раздавленную муху на окне… Какое счастье, что Денис гол как сокол в плане близких родственников – никто не будет докучать ей и читать морали.
Янина распахнула глаза и выпрямилась так резко, что разорвала фату. С досадой она отцепила ее от волос и швырнула в угол. «Какое-то время могут нравиться попытки сблизиться с кем-то. Но это очень скоро надоедает, если не чувствуется ответного желания…» – пыталась сказать взглядом Янина Николаю, выходя из церкви под руку с мужем и подвергаясь осыпанию лепестками. Она не преминула отметить его разочарование, гнев и стыд. С момента прощания они ни слова не сказали друг другу и не грозили сказать погодя. Ее раздражала двойственность его поведения, которую она немедленно окрестила вероломством и двуличием. Она просто села в двуколку и дождалась, пока сияющий аккуратно садящийся с другой стороны Денис укомплектует свой впечатляюще поблескивающих фрак. Молодой муж крикнул кучеру: «Трогай!», и они унеслись от злополучного Николая… За окнами экипажа вяло расплывался город. Ехали они недолго – в каждом приличном уезде стояла своя церковь.На праздновании же собралось столько гостей, что нет надобности говорить с Литвиновым. Лишь выслушать приличествующие случаю поздравления от их четы, ожидающей уже, по слухам, младенца. Нечего сказать, Анна шустра!
Николай. Ничтожество, увалень, дрянь, шут гороховый! Как он смеет, как он вообще додумался до такого? Как она могла быть так слепа и идеализировать его?!
Явился на ее свадьбу с видом страдальца, вздыхая, стоял за ее спиной, понурив голову и ведя себя так, словно оба находились в повести «Дубровский», пока священник читал скучную отповедь про долг в браке. Кого это вообще воодушевляет? Янина поклялась себе не думать о нем и неплохо справлялась. Она сама была поражена тем, насколько несложно оказалось отстранить его из своей жизни, как скоро зарубцевались штрихи на сердце. И что Анна так страдала по Дмитрию не один год? Это так просто – люди редко оправдывают возлагаемые на них надежды… Разочаровавшись, легко отрубить. Сердце ноет первые дни, если не подпитывается робкой надеждой, что жертва неправильно поняла своего палача. Лишь один обнадеживающий взгляд, смех и доброе слово – все начнется сначала, причем с новой силой, исходящей из облегчения и мук совести, что мог дурно думать о чудном человеке. Янина знала все это, наблюдая за сестрой, и понимала, что лучше самой ударить первой, чем ждать удара от другого и становиться зависимой. Горькая обида, тем сильная, что ранила гордость и самолюбие, не позволила Янине догадаться, что Николай истинно жалел о ее обществе, но не как любовницы, а как друга. Стасова всегда была весьма избирательна в знакомствах, и то, что выбрала именно его, не могло не льстить Николаю.
– Знаешь ли ты, что такое связь, идущая с основ бытия, такая же необходимая, как простейшие потребности, окрыляющая и обнадеживающая? – сказала как-то Анна Янине, и тогда та не поняла слов сестры. Теперь понимала, но не хотела повторения. Слишком дорого ей обошлось полное доверие к другому человеку.
Ирина Мартынова, столкнувшаяся с Яниной одной из первых, когда та только вступила в дом, держалась так же высокомерно, а ее достопочтенный муж так же много пил и посматривал на чужих жен, ничуть не стесняясь и белозубо улыбаясь, если удавалось поймать чей-то изучающий взгляд и раздвигая свой чувственный словно призывающий к удовольствиям рот в хитрую улыбку. Он стоял на одном месте, не двигаясь, и его увечье не бросалось в глаза. Он ощущал себя прежним Дмитрием, счастливым и здоровым… Как отвратительно было жить с этим! Снова и снова просыпаться, подниматься через силу, пребывая в тоске, что ничего не изменится, проживи он хоть сто лет. Он хотел бы пробежаться по дому, да не в силах был теребить больную ногу… И костыль стал единственным подспорьем.
Должно быть, они с Анной настойчиво делали вид, что не замечают друг друга, да и Николай, и без того пребывающий в дурном расположении, надулся так, что, того и гляди, грозил лопнуть. Дмитрий, почуяв врага, ушел в тень. Конечно, низ дома Дениса Федотова был не столь обширен, как бальные залы во дворцах, и не повстречаться там было не так уж легко… Тем более круг столичной элиты был узок, а Николай и Дмитрий в любом случае являлись яркими его представителями, блистая наружностью, женами и представительным видом. У Янины голова пошла кругом, она поднялась наверх и плюхнулась на кровать. Не станут же они вновь набрасываться друг на друга после всего…
Она поднялась и отодвинула занавеску на окне, с выжидающим напряженным и готовым к прыжку видом разглядывая почтенных дам, гуляющих в саду под руку с вытянутыми кавалерами. «Срывают цветочки с клумбы… Какая безвкусица», – Янину неожиданно начало мутить. Неужели так и будет дальше продолжаться – существование по инерции, без того ослепляющего чувства жизни, как в отрочестве, когда для ощущения себя достаточно было просто бежать навстречу неповторимому весеннему ветру. Как усложнилось с тех пор бытие… Для того чтобы иметь элементарную возможность выжить, причем выжить достойно, зачастую приходится совершать поступки, к которым не лежит душа, которые в сущности своей вовсе противоречат когда-то заданным установкам… И почему ей так сложно быть похожей на остальных, смеяться там внизу с разморенными вином гостями их дурацким шуточкам и быть довольной свершившемуся сегодня факту?! Что с ними со всеми такое?!
Она повернулась обратно и задела огромный комод с множеством лакированных ящиков. Ножницы в форме журавля свалились с него на розовощекий паркет, и Янине со вздохом пришлось нагнуться за ними. Очередное поедание себя изнутри прервал скрип на лестнице. Вошедший Денис застал жену с растрепавшейся прической и испуганно – скомпрометированным видом человека, которого прервали во время увлекательного запретного разговора. Федотов же был ошеломлен происходящим. Выпитая брага, вкусная еда и сочетание всех физических благ с предвкушением блага нравственного делали с ним свое растлевающее дело. Его пьянило присутствие женщины, о которой он так давно мечтал, но не решался завладеть ей, и помог лишь случай. Он не подозревал, что ее думы могут как-то отличаться от его в эту ароматную летнюю ночь с устало-счастливым ощущением на раскрытой потемневшему теплу кожей, ночными мотыльками, бестолково галдящими возле разжигаемых слугами фонарей и безмерным блестящим своей теменью небом с серебряной россыпью звезд.
– Милая… Тебя ждут.
– Иду, мой хороший.
«Чего стоит этот?» – подумала Янина, путаясь в складках чересчур пышного атласного платья с обилием кружев и оборок. По мере спускания вниз и цепляния на себя учтиво – заинтересованной улыбки она мечтала только, чтобы побыстрее все эти люди освободили помещение. Денис, шагая сзади со счастливым видом и не выглядя даже увальнем, ни за что не цепляясь и не краснея оттого, что сказал несуразность и теперь все смеются, исхитрился коснулся щекой ее затылка. Янина благодарно улыбнулась.
Выражение недоуменного и слегка ироничного презрения не слезало с Николая весь вечер. Янина подумала, что раньше, когда он был общительнее и улыбчивее, он не выглядел таким жалким. Теперь же он будто сосредотачивался на своей ненависти. Так же госпожа Федотова подумала, что раньше Дмитрий, эта пустышка Дмитрий, плюя на всех и вся, выглядел респектабельнее и раскрепощеннее, будто приподнимался над Николаем, хотя тот, стоит признать, был много выше его. Теперь же Николай смотрелся увереннее и злее, и Янину зацепило его безразличие к Дмитрию, превосходство самца, строящего гнездо и будущую жизнь для своего продолжения, запрятанного глубоко в его жене. Он искалечил человека… без последующих мук совести. Вот чего она всегда хотела от него – выпячивание его силы, которую уже невозможно оспорить, потому что ей уже дышали его глаза. Если бы Янина не старалась так явно и грубо очернить его, она непременно бы восхитилась. Но она не собиралась делать больно Денису и перевела взгляд. Что проку теперь? Пустое, бесы…
Раздробленный смех Анны резал Янине уши. Она не верила, что Литвиновы, столь блестящие и самоуверенные сегодня для посторонних, стали вдруг счастливой четой. Тем отвратительнее была эта игра. Тут Янина поймала себя на мысли, что слишком едка, что не дает им даже шанса…
– До чего люди любят обобщать! – вскипела Анна в ответ на чьи-то слова, которые Янина не расслышала. – Исходя из своего лишь видения и опыта, считая при этом собственные высказывания непреложной истиной. Несчастных в наше время не стало больше. Просто мы получили возможность слышать об этом от особенно словоохотливых. А они благодаря просвещению осознали его и решили поделиться всему свету по секрету.
Анна, сосредоточенно-выжидательная, начала порицать несчастных женщин, виня их в лени и безынициативности, хотя сама была одной из них. Подсознательный дискомфорт не давал ей покоя, сжигая изнутри и требуя высказаться, чтобы доказать себе и остальным, что с ней все хорошо. Горчичного цвета глаза Янины скользили по ней и хмурились. Она чувствовала себя единственным зрячим человеком в сборище, и сознание этого отнюдь не приносило радости.
– Оригиналом быть мило и полезно, но легко можно перейти заветную грань и стать рабом того, от чего хотел освободиться – гнета мнения окружающих, моральных норм… Теперь уже только делать все вопреки, утратив индивидуальность. Если не зацикливаться на них, они вполне безобидны и даже полезны… Напрасно так называемые необычные люди переворачивают все с ног на голову и в страшном сне видят себя под «игом». От человека все зависит, от его отношения к делу. Везде середину подавай, везде… – выговаривал Николай, словно наступая на какого-то господина, вылупающего на него глаза и не думающего даже спорить.
Янина невольно прислушалась и узнала свои же слова, когда-то сказанные ему после запретного таинства. Николай помогал Янине сохранить хрупкую грань середины, к которой она, желая справедливости, так стремилась. И невольно она испытала сильный прилив благодарности. Значит, он слушал, соглашался, слегка корректировал свое видение, проникаясь ее соображениями…
– Неужто ты правда излечилась? – тихо спросила Янина у Анны, невесомо опуская голову.
– Не излечилась… Ссохлась. На выжженных этих просторах не бушуют больше ветры. Дмитрий противен мне. Но порой меня страшит самый давний мой детский страх, что я вообще разучилась чувствовать. Ты знаешь, любовь – то сама искорениться не может. Лишь по вине наших ошибок она разбивается в прах.
Внезапно она перевела глаза на Дмитрия и охнула от неожиданности. Облокотившись о закрытый рояль, он тихо ронял слезы на черную лакированную крышку, причем с изяществом, доступным не всем девушкам, предпринимающим это для тончайшей манипуляции. Во время плача, это знали многие поднаторевшие в искусстве соблазнения, нужно выглядеть милой, несчастной и ни в коем случае не жалкой. Янина едва не засмеялась вопреки гнетущей атмосфере, поскольку рядом с ней проплывали те, кого она видела насквозь и совсем не радовалась увиденному, потому что Мартынов выглядел именно так, как наставляли почтенные матроны, всю жизнь занятые своими и чужими браками и ни на йоту не выходящие за пределы своей специализации.
