Светлана Ивановна Небыкова
Стихи мои, откуда вы берётесь?
Когда мы обо всем переговорили, пообедали, поужинали, она заявила, что останется ночевать. Поскольку мне идея не понравилась, я сказал, что мне завтра рано вставать, лучше я провожу ее сейчас на электричку, и услышал в ответ: «Я тебе ницуть не помешаю!» Она уже начала готовиться ко сну, сходила в удобства за сараем, сполоснула рот, вынула шпильки из жиденьких волос и сложила их горкой на столе. И тогда вмешался Пижон, к тому времени переставший прятаться от гостей. Он стал похож на маленького бесенка. Для начала он прыгнул вниз с книжной полки, пролетев в сантиметре от ее носа. Затем он вскочил на стол и раскидал лапой по всей комнате ее шпильки. С разбега запрыгнул ей на плечо и укусил ее за ухо. Она поинтересовалась, не сошел ли он с ума. «Есть немного. У него было трудное детство», – сказал я, с трудом удерживаясь от смеха. Подумав, вспомнил байки из моего детства и рассказал одну из них – про кошку, которая перегрызла сонную артерию у спящего, приняв пульсирующую жилку за мышь. Посмотрев внимательно на Пижона, глаза которого блестели мрачно и недобро, она вздохнула и согласилась на мое галантное предложение проводить ее на ближайшую электричку. Всю дорогу до платформы я был весел, вспоминал студенческие годы и рассказывал анекдоты – надо же было хоть как-то скрасить разочарование.
Наверно, я даже был счастлив, если счастьем можно назвать покой и однообразие. Дни шли за днями, не внося в мою жизнь ничего нового. Пока не случилось то, что случилось.
Я вышел, чтобы идти на электричку. Пижона не было дома. Он всегда после завтрака убегал на улицу, но к моему выходу из дому обычно возвращался, чтобы приласкаться перед разлукой. Я не придал значения его отсутствию. Когда я проходил мимо соседнего участка, увидел на обочине дохлую кошку. Подумал что-то вроде: "Вот дохлая кошка валяется». Следующая мысль меня встряхнула: «Кошка черная!» Затем пришло понимание: «Это Пижон!» Я сделал шаг к нему, опустился на колени. Он лежал на правом боку. Левое бедро было слегка надорвано. Похоже, клыком собаки. Глаза широко открыты. Странное выражение было в них. Невероятное удивление. И еще что-то. Я бы передал это так: встреча с запредельным, переход в иное измерение.
Я не мог не пойти на работу. И отнести Пижона домой тоже не мог: следующая электричка через час с лишним, я был ведущим инженером, моя группа работала над ответственным проектом, и не все у нас ладилось. Да и опоздания на предприятиях оборонки в те годы были немыслимы. Я нашел неподалеку фанерку, прикрыл ею Пижона и пошел на электричку. Весь день я беспокоился, как бы его кто-нибудь не потревожил, но вечером нашел его там, где оставил. Я решил похоронить его в лесу. Так будет для него лучше. Взял чистую наволочку, положил в нее Пижона и пошел в лес. Надо было пройти весь поселок, перейти по мосту речку и еще с полкилометра лугом. Наволочка оказалась с прорехой, задняя левая лапка высунулась в эту прореху и раскачивалась в такт моему прихрамыванию, сверкая белым носочком и розовой подушечкой.
Я выбрал место: старую ель с углублением под корнем. Земля под корнем была темная и мягкая. Теперь надо было его засыпать. Я опустился на колени рядом с елью и перочинным ножом нарезал несколько квадратов дерна. Положил их в углубление под елью. Все, могилка готова. Поднялся. Уже стемнело. Луна светила на безобразную площадку, с которой я срезал дерн. Под дерном была глина, ее желтизна в лунных лучах казалась раной на теле земли. Нога болела невыносимо. «Я не дойду. Надо сделать костыль», – подумал я и стал искать, из чего бы его сделать. Я шагнул в сторону и выбрал молодую осинку с развилкой вверху и с сильной веткой посредине. Срезал ее перочинным ножом, очистил от листьев и мелких веток, срезал ветку посредине ствола так, чтобы было удобно положить ладонь. Костыль был готов, но я медлил. Я был весь в поту от работы и решил отдохнуть, прислонившись к сосне. Странное чувство охватило меня. Словно что-то повторялось. Словно это уже было когда-то со мной и теперь шло по второму кругу. И тогда я вспомнил.
Я был в тот день легко ранен в ногу. Нас везли на грузовой машине в полевой госпиталь. Кончился бензин, шофер отправился его добывать, а я вспомнил, что у меня поручение к родителям моего друга, жившим как раз в этом городке, где-то в центре. Я подумал, что успею, всего-то – передать продукты, сказать, что их сын жив, и вернуться к товарищам. Но вышло все по-другому. Меня встретили так, словно и я был их сын. Они хранили к возвращению Валеры бутылку водки. Не слушая моих протестов, раскупорили ее, выставили закуску, стали расспрашивать о Валерке, о том, как там, на фронте. Я увлекся и забыл о времени. Когда вышел на улицу, уже стемнело. Машины и след простыл. Спросил, как добраться до госпиталя. Мне показали две дороги, одна – тракт, раза в полтора длиннее, чем лесной просекой, вторая через лес. На тракте можно поймать попутку. Лесом идти не советовали из-за волков. В голове у меня было весело и беспечно, так что я выбрал просеку. Ночь была морозная, но ходьба согревала. Впереди виднелась лошадь, запряженная в сани, в санях сидел мужик в тулупе. Они были близко, можно было даже докричаться до мужика, но зачем? Картинка была мирная, ничего мне не угрожало, и я пошел по санному пути, вдохновленный беседой, домашним уютом и алкоголем.
Довольно скоро я протрезвел и понял, что свалял дурака. Мороз крепчал. Нога болела невыносимо. Впереди по-прежнему маячили сани, но кричать уже было бесполезно, не услышит. Я сошел с просеки, освещенной луной, выбрал молодую осинку, срезал ее перочинным ножом. У нее была развилка вверху и толстая ветка посредине ствола. Я срезал листья и лишние ветки, из боковой ветки сделал ручку для ладони, постоял, отдыхая, и снова вышел на просеку. Сани все еще маячили впереди, но уже уменьшились в размере. Что-то с ними было не так. Точно: теперь за санями бежала собака. Через какое-то время расстояние между санями и собакой стало увеличиваться, и я понял, что это был волк. Что-то у него там не сложилось, и теперь он на рысях мчался назад. Ночь была тихая, без ветра. Я стоял на просеке. Самодельный костыль был под правой рукой. Перочинный нож был в правом кармане. Если я потянусь за ним, костыль скрипнет и волк переведет глаза на меня. Он был уже близко, я видел его лобастую голову и уткнутый в его собственный след нос. С ним я справлюсь, но, скорее всего, он вожак стаи и соберет ее воем, как только заметит меня. Так я и стоял столбом, сжимая осиновую ветку ладонью правой руки и чувствуя, как пот замерзает на бровях и щетине. Волк по-прежнему широким махом мчался по своему следу и, все так же уткнувшись носом в снег, перескочил через сугроб и исчез в лесу. Я отдышался, отер пот с лица и пошел, опираясь на костыль. Слева я увидел волчьи следы. Это был двойной след: именно здесь он выбежал на просеку и погнался за санями. Наверно, возница отбился от него топором. Не ожидая ничего похожего на добычу, он вернулся по собственному следу. Мне повезло дважды: я вовремя остановился, чтобы сделать костыль, и ночь была безветренная, поэтому волк меня не учуял.
До полевого госпиталя я добрел на рассвете. Там меня ждало письмо, плутавшее по фронтовым дорогам больше месяца. Катя, соседка по дому, сообщала, что моя семья погибла от прямого попадания бомбы. Это произошло на ее глазах, когда она возвращалась после работы и гашения зажигательных бомб на крышах и чердаках. Мария вернулась раньше нее – спешила к детям. На глазах Кати дом поднялся вверх и осел, разваливаясь. Так они и остались похороненными под обломками. Мария. Игорь. Олег.
В тот миг я подумал, что волка мне сам бог послал, да я не принял его милосердие.
Так я и стоял, прислонившись к сосне. Я видел последнее мирное воскресенье. За неделю до начала войны, 17 июня 1941 года. Я только что проснулся. Дверь в спальню приоткрыта. Столовая ярко освещена июньским солнцем. За круглым столом спиной ко мне сидит Олежек. Ему три года. Он копия Маруси, только в мужском варианте. Крепко сколоченный, с большими серыми глазами, такими большими, что кажутся квадратными. Светлые волосы с чудесным рыжим отливом. Я только вчера вечером подстриг их. Я помню ощущение своих пальцев, приятное ощущение сильных волос, вьющихся на концах. Он занят важным делом: ножницами старательно вырезает из скатерти цветок. Игорек напротив него читает книжку. Я так любил Марию и Олега, что мало обращал внимания на Игоря. Игорек был в меня, может, это мне и не нравилось в нем. Как будто перед тобой постоянно держат зеркало. А он тянулся ко мне, но никогда не навязывался. Стройный, легкий в движениях. Задумчивый. Что он читает? Я напрягаю все силы, чтобы увидеть вверх ногами текст. Не удается, как ни стараюсь, вернуть прошлое. Цветок уже почти вырезан, когда Игорек поднимает голову от книги, видимо, удивленный тишиной. Затем раздается его возмущенный крик: «Ты что делаешь?!» Он выхватывает ножницы у брата, тот издает громкий рев, похожий на паровозный гудок. Из кухни прибегает Маруся, за нею отряд сопровождения: трехцветная Муська и трое котят. Я смеюсь, зажимая рот одеялом.
