Светлана Андрианова
1/365
Свой чужой ребёнок
В 35 лет врачи объявили, что бессильны. Где бы и каким бы образом она дальше не проходила лечение, какими бы способами, научными/ненаучными, детей у неё быть не может.
Шла из больницы в слезах и в ненависти, с желанием восстать против всего этого несправедливого мира. «За что мне это? Чем я так провинилась? Вон какие-то алкашки рожают чуть не под кустами, дети их мучаются всю жизнь в нищете и подачках, а мне не дано самой родить. Не дано испытать, что это такое, каково это, быть настоящей матерью… Выносить своего ребёночка, выходить его, услышать его первый крик, выкормить его грудью, научить всему, вырастить… Продолжение рода должно быть… Или на мне оно должно прерваться? Почему именно мне это? За что?» Кругом, как назло, раздавались детские крики, смех, плач… Мамочки с колясками или беременные женщины с мужьями, будто преследовали её или были наваждением. Ей казалось, что их много и они везде. Она одна изгой среди них, она проклятая или наказанная кем-то неведомо за что, отвечает за грехи своих предков. Или за что там и за кого ещё она должна ответить именно таким наказанием? Накручивала сама себя жёстко, безостановочно, всё больше увязала в этой «мыслительной жвачке» и не могла не отвлечься ни на что другое, не начать мыслить другим способом. Или, для начала, хотя бы просто перестать изводить себя вопросами, на которые не только у неё и у врачей, но и никогда ни у кого не будет ответов. Почему и за что, для чего есть женщины, которым никогда не дано стать матерью? Это неизвестно никому…
Муж сразу всё понял. Знал, что хорошим это не кончится. Заставил её умыться, привести себя в порядок и насильно посадил в машину. Очнулась она, когда он открыл дверь автомобиля и сказал: «Выходи». Они стояли перед Домом Малютки.
«Зачем нам чужие дети?! Я хотела сама родить тебе, но неспособна на это. Как ты не понимаешь?! Я сама хотела быть настоящей матерью! На-сто-я-щей!!! От момента зачатия и до родов познать, как это, становиться женщиной, настоящей женщиной…»
Не перебивая её, ничего не говоря ей, он молча подталкивал её в спину к входу в Дом Малютки. Выждав момент, когда она замолчала, – ответил: «Мне без тебя жизни нет. От другой не хочу ничего, даже наследника. Может быть это так надо? Сможем чужого, как своего вырастить, так и кто знает… Мало ли чудес каких не бывает… Главное, что мы вместе… Хватит уже есть себя и меня заставлять смотреть на это, пора делать что-то…»
Так началась эта история.
9 лет назад.
Посмотрев на деток в первый раз, она выплакала столько слёз, что, казалось странным, как такое количество слёз может вместиться в глазах одного человека. Поражалась, как много отказников, какие они все миленькие и замечательные, удивлялась, как им с мужем определиться с выбором. Они не боялись ни плохой наследственности, ни каких-то там дефектов, они не могли понять, как выбрать своего, разглядеть его, узнать. Жалко всех, помочь хочется всем, но… Через недели две поняли, что это будет девочка. Даже примерно как она будет выглядеть знали…
В тот день они ехали за своей девочкой, то есть за дочкой. Вернее, ехали делать окончательный выбор. Незадолго до того, как они подъезжали к Дому Малютки, у неё зазвонил телефон. Специалист, которая сопровождала их в подборе ребёнка сообщила: «Здравствуйте. Мы ждём вас, и я знаю, что вы хотите девочку и со всеми детьми мы вас познакомили. Но по роду деятельности я обязана уведомлять вас о происшедших изменениях. Сегодня утром к нам поступил новенький малыш, мальчик. Это простая формальность, которую я обязана соблюдать…». Она не дала ей договорить: «Мы забираем его!» Работница удивилась: «Вы будете его смотреть?» «Нет! Мы забираем именно его!», – громко и твёрдо сказала она в трубку. «У нас родился сын», – сообщила мужу. «Сын, так сын», – отреагировал тот.
Ни в тот момент, ни сейчас, она не могла ответить, почему так поступила, почему сделала именно такой выбор.
Мальчик оказался здоровый, умненький и, как ни странно, похож на них. Семья стала полная и все тревоги, вопросы отпали сами по себе. Сказать, что она полюбила его всей душой, всем сердцем, каждой клеточкой, не сказать ничего. Она боготворила своего сына и жила только им. Жаловаться было не на что, казалось бы, живи и радуйся…
В тот день сын пришёл из школы и с порога, как-то по-взрослому, тревожно-вопрошающе-ожидающе глядя на них спросил: «А это правда, что вы мне не родные?»
У неё подкосились ноги в буквальном смысле этого слова. Совладав с собой, соскочила со стула и побежала за фотоальбомами, начала судорожно листать их: «Сынок, посмотри, как же не родной… Вот же ты крохотулька в пелёночках… Вот мы с папой тебя держим, вот ты ползать начал, сидеть, а вот, смотри, первый шажок твой… Как же не наш сын ты?! А чей?!» Она немигающими глазами вытаращилась сначала на сына, потом на мужа… Муж смотрел за всем этим молча, потом также молча вышел из дома. Она заплакала. Мальчик подошёл к ней, обнял, заплакал тоже: «Мне мальчишки сказали. Я очень испугался, мама. Прости меня, мам, не плачь. Вы у меня самые родненькие и самые хорошие, я не хочу других маму и папу. Я не чужой. Не отдавайте меня никому, не бросайте меня, я ваш. Я буду хорошим».
Тем поздним вечером они с мужем в первый раз за совместную жизнь разговаривали друг с другом не слыша друг друга, не желая понять друг друга. Она была категорически против того, чтобы рассказать ребёнку правду. Она не могла себе представить, как озвучить то, что он не её сын, как вообще можно произнести такое вслух. Она настолько убедила саму себя в том, что она его истинная мать, что напоминание о том, что не она его выносила, родила, было для неё ударом. Она не могла смириться с разумными доводами мужа и агрессивно, напористо, яростно отрицала всё, что он говорил. «Мы продадим всё и уедем. Мы перестанем общаться со всеми, кого знали. Он мой сын и только мой. Не хочешь, брошу всё и с ним уедем вдвоём». На слова мужа: «Кого ты бросишь? Куда мы уедем? Мы не его даже обманываем уже больше, а себя. Он имеет право знать правду. Чем раньше мы ему скажем, тем лучше будет для всех, и для нас в первую очередь. А потом он возненавидит нас за это враньё. Ты откажешься от матери и отца родных, от сестёр? С кем ты все связи прервёшь? А сыну что ты скажешь? Зачем мы уехали? Почему с родственниками перестали общаться?»
Отчаяние овладело ею. «Так хорошо всё было и так в одну секунду всё было уничтожено кем-то… Кем-то, кто не познал её разрушенных надежд, кто не пережил крах её веры в то, что она сможет родить… Кем-то, кто не испытал сотой доли её боли, её страхов… Кем-то, кто не подумав, сказал правду… А как им с этой правдой справиться и какая теперь с этой правдой будет жизнь?»
Считается, что правильнее, в любом случае, усыновлённому ребёнку говорить правду о том, что он воспитывается в семье не биологических родителей. Считается… Но каждая семья, тем более, как в данном случае, когда малыш был усыновлён с первых дней своей жизни искренне верит и надеется на то, что может избежать этой правды. Однако, даже если бы и так, мы живём в обществе. Почему многие окружающие люди считают своим долгом «раскрыть глаза» ребёнку, почему пытаются запугать приёмных родителей какой-то невообразимо испорченной наследственностью у этого малыша, для чего выискивают в этом человечке, принятом и ничего не подозревающем, счастливо живущем в новой своей семье, отличительные особенности от приёмных родителей, предрекая, «ох, и намучаетесь вы ещё с ним, кого в дом взяли, сами не знаете», сложно дать однозначный ответ. Так или иначе это есть. Так или иначе – это надо учитывать. Не загонять самих себя в угол страхами, когда кто проговорится и ждать этого дня, как судного, не омрачать свою жизнь и жизнь своего ребёнка случайно кем-то обронённой фразой, которая изменить всю вашу жизнь, а самим подготовиться к этому моменту, самим рассказать всё своему действительно уже родному, своему такому самому любимому ребёнку.
Для каждого ребёнка – это свой возраст. Кому-то можно сказать в возрасте 6-7 лет, кому-то попозже. Но, желательно, до подросткового возраста ребёнок должен владеть информацией от усыновителей, при каких условиях он попал в эту семью.
Логично, что к такому сообщению ребёнка предварительно готовят. Это может быть как обыгрывание ситуаций, в которых смотрится, как сын или дочь готовы к приёму подобной информации, так и использование сказкотерапии, арт-терапии. Обязательно акцентируется внимание ребёнка на том, что он был долгожданный в вашей семье, что, не зная его, не видя, вы были точно уверены, что он, именно он скоро появится в вашей семье. Рассказывается, как вы готовились к встрече с ним, как именно таким его себе и представляли. В свою очередь уходить от разговоров о биологических родителях (если таковые возникнут) не стоит, как, впрочем, и поддерживать размышления маленького человечка о том, что они его, скорее всего, бросили, из-за того, что он им не понравился и, вероятно, вы его тоже бросите, если он что-нибудь не так сделает. В истории жизни его биологических родителей не должно быть обвинения и осуждения, тогда ребёнок перестанет чувствовать себя отверженным и виноватым. При этом ребёнок действительно может начать провоцировать вас на проверку вашей любви к нему, доказывая самому себе, что может безоговорочно верить и доверять вам. И только от вашей искренности, доброжелательности, терпимости, веры в него, доверия ему, зависит в итоге то, какой станет жизнь в вашей семье с открывшейся правдой. А там, где нет лжи, где нет страха, где живёт доверие, принятие и любовь, никто и никогда, никаким словом, никакой правдой, не сможет разрушить вашу сплочённость, разрушить вашу семью, разрушить вас.
Сбежать от себя
«Самоубийца: человек,
погибший при попытке бегства от себя самого».
Веслав Брудзиньский
Она лежала в «позе эмбриона», как сейчас модно уточнять. Свернувшись в тугой, напряжённый калачик лежала и со всей силы ненавидела себя.
«Жирная уродина! Ненавижу! Лучше бы не родиться, чем такой тушей жить. Почему одни могут, есть всё без разбора в любом количестве, а здесь от одной мысли о еде разносит так, что скоро жир на ходу будет стекать на пол. Что ещё попробовать? Какие ещё остались диеты, советы, которые я не опробовала?»
Снова вспомнила, как на выходные ездили к родственникам, и многочисленные двоюродные братья и сёстры, увидев её, побежали к ней навстречу – радостные, весёлые, довольные. Обнимали её, приговаривая: «Пончик приехал! Как мы соскучились, пампушка наша! (это прозвище прочно закрепилось за ней с детства, тогда она была действительно очень и очень упитанной) Ну, что, сегодня расскажешь нам новые рецепты, как стать стройняшкой? (никто никогда не верил в искренность её убеждения в своей излишней полноте, думали, что таким образом она привлекает к себе внимание и не более того)». Тогда её это не обидело, не задело. Это было нормой общения. А сейчас слёзы потекли по щекам. «Они все тоже считают меня жирной уродиной и всегда смеются надо мной, а я столько лет этого не замечала». Сжалась ещё больше, начала плакать в голос.
На самом деле всё было не так.
Всё было не так безнадёжно и безобразно, как казалось ей.
Её всегда и везде все любили. Любили и радовались встречам с ней, ценили её дружбу, умение общаться.
Она была очень подвижная, работящая, весёлая, отзывчивая. Этакая бойкая девчонка с задорным огоньком в глазах, у которой успешно получалось любое дело, за какое бы она ни взялась. С детства занималась спортом и танцами. В совершенстве знала польский, французский, немецкий, английский. В школе, и сейчас на последнем курсе института, всегда в числе первых. Активная, ответственная, организованная, всё успевающая.
Среднего роста, с настоящей женской фигурой типа «песочные часы». Всё при ней. Волосы от природы гладкие и блестящие (зависть многих – не надо выпрямлять!). Лицо сразу привлекает к себе внимание улыбкой, которая казалось, никогда не сходила с её пухлых губ и какими-то по-детски распахнутыми глазами, с надеждой и верой во взгляде в то, что если не прямо сейчас, то вот-вот произойдёт чудо, обязательно случится нечто необычайное и удивительное с ней и со всеми вокруг. Она будто жила в ожидании чуда, готовилась к его приходу.
Все видели в ней сочетание ума и красоты, таланта и успешности.
Все, кроме неё самой.
Лет с 10-ти…
Лет с 10-ти, когда она впервые в аэропорту увидела группу моделей. Топ-моделей, снимающихся для рекламы очередной тур-фирмы. Она сразу и на всю жизнь влюбилась в них! Она так сильно захотела стать такой же, что всё, чего она достигла на сегодняшний день, было посвящено той детской мечте. Это была её дорога, её нескончаемое путешествие. На всякий случай она учила всё, занималась всем, проявляла себя и была заметной везде и всегда. Хотя, справедливости ради надо отметить, что это опять её мысли, она и без этого всего не осталась бы в тени, так как от природы была щедро одарена всем, чтобы при всём желании остаться незамеченной, это вряд ли у неё удалось бы. В голове крутились мысли примерно такого содержания: «Вдруг я уже похудею как надо, а мне скажут, нет, не знаешь языки – смысл выглядеть так!» или «Нет, не можешь красиво двигаться, ещё и спортом не занимаешься, – позор!», «А перед публикой ты умеешь держаться?»
Она давно осознала, что до нужного роста не вытянется, что её чересчур женская фигура не видоизменится до таких параметров, которые она тщетно, но упорно, добросовестно пыталась в себе создать. Также она давно поняла, что именно быть моделью постоянно, иметь профессию такую, она не хотела ни тогда, ни теперь. Но вот тот образ…
Тот образ.
Идеальный для неё образ тех красавиц из детства преследовал её всю жизнь. То отпускал, то снова навязчиво поселялся в голове, прочно овладевая ею. Она с ожиданием чуда путешествовала с ними по своей жизни, подстраивала весь ритм своей жизни под нужные критерии, подходящие параметры.
Перестала плакать. С трудом выпрямила тело. Встала. Сходила умылась, привела себя в порядок. Села на диван. Села с неестественно выпрямленной спиной. Теперь она походила на тугую натяную струну. Струну, до которой нельзя дотрагиваться и которая не может издать звук, потому что сразу лопнет.
В который раз сама себя поставила перед фактом, что если не быть такой… идеальной, то смысл тогда другой быть. Какой другой? Она не то, чтобы не понимала и не знала, какой другой можно быть, она не хотела принять саму эту мысль. Вся эта работа по самосовершенствованию, саморазвитию, самоконструированию… Кому это надо?
Приняла решение.
«Хватит! Больше не будет этих масок, которые так радуют и умиляют всех. Которые, какую ни надень, так подходят мне и так легко носятся. Зачем мне это всё? Зачем мне эти роли, эти образы, которых я столько перемеряла, но ни один из них по-настоящему который так и не стал моим, не выражает мою сущность. Быть внутри одной, а иметь оболочку и казаться для всех другой… надоело… бесполезно всё… устала…»
Встала. Подошла к раскрытому окну. Глубоко вдохнула свежий воздух, наполненный ароматом цветущих садов. Удивилась, что деревья там, внизу, а аромат поднимается так высоко. Посмотрела на часы. Скоро придут родители…
Встала на подоконник и сделала шаг вперёд.
То завидное упорство и постоянство, с которым мы называем наших детей или близких детскими прозвищами, не желание признать и разглядеть в них уже другого изменившегося человека, наше заблуждение в том, что их проблемы – это прихоть и детские забавы, порой может стать причиной, побудившей сделать их шаг в никуда. Сделать шаг туда, откуда нет возврата.
Пропасть
«Пропасть, в которую ты летишь, – ужасная пропасть, опасная.
Тот, кто в неё падает, никогда не почувствует дна.
Он падает, падает без конца.
Это бывает с людьми, которые в какой-то момент своей жизни
стали искать то, чего им не может дать их привычное окружение.
Вернее, они думали, что в привычном окружении
они ничего для себя найти не могут. И они перестали искать.
Перестали искать, даже не делая попытки что-нибудь найти…».
Джером Д. Сэлинджер
Они переехали жить в город как раз накануне первого сентября. Переехали из небольшой пригородной деревни, в которой уже практически не осталось жителей. Поселились в новом микрорайоне. Планов было громадьё. Радость и предвкушение счастья от того, что «теперь заживём, наконец, по-людски» переполняли всех, и детей, и взрослых.
Их семья была обычной. Семья из четырёх человек. Папа, мама, сын, дочь. В воспитании детей сейчас уже отец участия особого не принимал. Не потому, что не любил их, а потому что не знал, что он может дать своим детям.
Младшая дочь, пока была малышкой, проводила с ним много времени (именно так, она с ним проводила много времени): они гуляли, играли, баловались, смотрели картинки в книжках (читать он не любил, это была мамина забота), лепили пирожки, пельмени, вареники, помогая маме. Потом она подросла и всё меньше времени уделяла отцу, он стал казаться ей смешным. Так она и говорила: «Ты старомодный, смешной, только с маленькими и умеешь возиться».
Старший сын с детства был не таким, каким он представлял себе своего сына. Он рассчитывал, что вместе будут рыбачить, «ковыряться» в машине, по хозяйству управляться. А тот рос очень болезненный, не любил гулять, не любил технику, правда, по хозяйству по мере сил помогал. Но разговоры как-то не клеились между отцом и сыном. Сын не поддерживал темы, которые заводил отец, они ему были неинтересны, отмалчивался, да и только, или хмыкал в ответ. Сын увлекался историей. Он запоем читал книги на историческую тематику, в интернете мог сутками сидеть, разыскивая какие-то факты научные, видео-материалы. Это была его жизнь. Учился он в восьмом классе.
Так и жили они теперь уже на новом месте. Спокойно, привычно.
Но наступил день, когда всё изменилось. Изменилось для сына.
Он шёл из школы и почти подходил к своему дому, когда услышал, что его окликнули. Повернулся, увидел ребят, которых раньше у себя во дворе не замечал.
– Привет, пацан! Ты здесь живёшь? В этом дворе?
Молча кивнул.
– Так вот, мы вернулись. Теперь ты нам должен. Раз в неделю в этот день недели мы будем в это время ждать тебя на этом месте, и ты нам будешь отстёгивать по 500 рубликов.
– У меня нет денег.
– Неправильный ответ. На первый раз прощаем. Мы сегодня добрые (гогот дружный). Ещё раз такой ответ – пожалеешь, мама родная не узнает. Мама есть?
– Да.
– Папа есть?
– Да.
– Вот и поднапряжётесь всей семейкой (снова дружный гогот).
– Давай, свободен, через неделю ждём.
Он понимал, что не может никому это рассказать. Хотя мысль проскользнула: «Может с отцом посоветоваться, как быть? Да, что толку с ним говорить… Матери расскажет, начнут суетиться, школу подключат, общественность поднимут, а меня засмеют во дворе и житья не будет потом всю оставшуюся жизнь, хоть сразу в петлю».
Неделя, вторая, третья… Время шло быстро.
Первое время его выручала страсть к истории. Ничего не подозревающие родители давали ему деньги (он просил у них по очереди) то на редкую книгу, то на редкий документ (верили, т.к. в город переехали, у сына такие возможности появились восполнить всё, о чём в деревне и представить не мог). Но потом верить стали с натягом. Заметили, что сын стал сильно задумчивый, двигался как будто в замедленном кино, да и книги по истории перестали в руках видеть, а перед компьютером сидел, уставившись в экран, но действий никаких не производил. Стали задавать вопросы, стали думать о том, что может в школу наведаться пора. Он убедил их, что ничего страшного нет, просто… влюбился. Мама с папой расслабились. Сын-то не такой ботан, как кажется, вот оно как.
Прошло ещё некоторое время. Сын уже окончательно ненавидел себя за трусость и враньё. Понимал, что скоро его отговорки, что на историю и девчонку деньги тратит, работать перестанут.
Тот день наступил как-то неожиданно. Он проснулся и понял, – пора. Он был готов. Вот они, – мрази. Главное – не струсить. Главное, чтобы вожак сам за деньгами подошёл. Так и случилось. Вожак сам, довольно улыбаясь, широко распахнув объятья, будто идёт навстречу своему лучшему другу приближался к нему. Ближе… ближе… Вот… сейчас… Сын вытащил из бокового кармана рюкзака не деньги, как это было всегда, а нож, кухонный нож. Со всей силы всадил его в живот вожаку и что есть силы побежал к дому. Бежал, размазывая слёзы по щекам, задыхаясь, не оглядываясь, внутри всё тряслось, сильно тошнило. Но он продолжал бежать, бежать неуклюже, словно на одеревеневших ногах.
В это время отец с обеденного перерыва собирался на работу. Уже обутый, сам не знает почему, прошёл на кухню, растерянно постоял посередине, потом посмотрел в окно. Увидел, как бежит домой сын, а за ним толпа разъярённых подростков. Оставалось совсем немного до того момента, когда они вот-вот нагонят его. Отец выскочил из квартиры. Мчался вниз по лестнице так быстро, как только мог. В голове стучало: «Только бы успеть». В тот момент, когда он выскочил из подъезда, сына уже толчком в спину сбили с ног. Отец, сделав рывок, сделал в воздухе неестественно широкий прыжок и в воздухе понял: «Успел…». Своим телом накрыл сжавшееся в комок тело сына… В буквальном смысле сросся с ним.
Сына оправдали.
Вожак на всю жизнь остался инвалидом.
Отец не выжил. Скончался от многочисленных травм. Умер счастливым. Теперь знал, что может дать своим детям – жизнь, – единственно важное и стоящее из всего того, чем владеет человек.
Как часто нашим детям кажется, что мы, родители, слабы, нерешительны, настолько загружены бытом и своими взрослыми делами, настолько далеки от современного поколения, настолько не верят в нас, что предпочитают держат нас на расстоянии от своих действительно важных переживаний, которые не только меняют жизнь самих детей, но и в один миг могут перечеркнуть жизнь всей семьи.
