Станислав Борисович Малозёмов
Волчина позорный
30. Глава тридцатая
Любой большой праздник – почти неуправляемое стихийное бедствие. Ну, хорошо то, что если их по пальцам пересчитывать, то одну руку можно вообще держать в кармане. Вот Новый год – страшное мероприятие. Оно всегда и всеми скрупулёзно просчитывается. Уточняется всё. От числа гостей, до количества салата «Оливье» в тоннах и водки в декалитрах. И только по ходу ликования от полной неизвестности поворотов судеб в году грядущем выясняется, что «Оливье» и водки к третьему дню встречи с новым годом уже не хватает, десяток гостей исчезли не известно куда и дома тоже не появлялись, а Дед Мороз принёс детишкам в мешке всего половину ящика коньяка, а остальное выпил в подъезде со снегурочкой, которая до квартиры дойти по техническим причинам не смогла и отказалась.
Ну, это в общих чертах. А вообще – чудес в новогоднюю ночь куда больше. Например, в одной компании друг семьи хозяев стрелял после трёх часов ночи себе в рот из хлопушек исключительно для развлечения друзей по столу. Он заглотил, не пережевывая, килограмм разноцветного конфетти и кубометр дыма, есть и пить поэтому отказался. Его долю питья и закуски приняли на себя оставшиеся гости. Так что к утру только младший трёхлетний сын одного из присутствующих смог вспомнить, что именно за праздник начался с вечера тридцать первого декабря.
А кроме Нового года полон ужасов всяких и Старый Новый год, которого в мире нет нигде, кроме как в СССР. Седьмое ноября и первое мая чуть нежнее проходят, но жертв перепития и несварения желудка больницы с утра дня три подряд тоже принимают стонущими группами. Никакой праздник один день не празднуется. У советских людей это не принято и считается явным неуважением или к Деду Морозу, или к ЦК КПСС. День рожденья человека хорошего и общительного, друзей имеющего бесчисленное множество, вполне может стать и днём его смерти. Потому, что все, приносящие подарки, обязательно прилагают даже к карманному фонарику бутылку «столичной». Радость от того, что ты на год приблизился к отбытию на «тот свет» всегда затмевает разум и, выпивая уже без закуси шестнадцатую рюмку, друзья и родственники тупо желают тебе многих лет и счастья жизни с больной печенью, желудком и почками.
Огромная семья клана Маловичей по отцу и Горбачевых по матушке Новый год перехватила на пути в город. В деревне Владимировке. В отцовский Панькин большой дом втиснулось сорок сестёр, братьев родных и близких двоюродных, племянников, свёкров и свекровок, тестей и тёщ. Плюс друзья детства, юности и зрелости слетелись без приглашения. Ну, и дети, куда без них!? Еды с самогоном поставили на столы столько, будто с утра нового года правительство запретит народу есть в целях экономии продуктов и, что самое жуткое, хлебать самогон.
Или, предполагался вариант, что завтра вообще не наступит никогда. Старший брат Шуры Борис играл на баяне сразу после звона курантов по радио, выпивая и закусывая из рук родни, а потому остался к утру трезвее и даже смог самостоятельно снять с себя ремни баяна и поспать до обеда на стуле. Сам Шура пил мало, поскольку планировал беседу с директором областного театра, но закусывал за всех остальных, что вынудило его весь день первого числа не вылезать надолго из уличного «скворечника». Поэтому в театр отлучиться возможности не имел. Но дома за столом он, как самый трезвый, произносил один тост, зато самый лучший.
– Пусть так, чтоб этот семьдесят второй год мы завершили досрочно победителями всех социалистических соревнований!– громко говорил он, поднимаясь на стул.
– Да! Быть тебе генералом!– соглашались с тостом родственники и друзья детства.
Никаких плохих приключений у Маловичей не было. Одно доброе только случилось. Потому, что утром вспомнил отец Панька, что ёлку не украсили и хоровод вокруг неё не крутили. Все кинулись исправлять портак. Но повесить игрушки на ёлку смогли лишь к третьему января. Во-первых, игрушки были только в городской квартире у брата Бориса. Полдня ушло на то, чтобы сват Вася Короленко с ним сгоняли на бензовозе в Кустанай, да день ушел на развешивание игрушек, поскольку ёлка ближайшая во Владимировке росла примерно за семь километров от отцовской хаты.
Ушли наряжать толпой второго числа после обеда, нашли ёлку утром третьего, к обеду нарядили, поводили вокруг неё хоровод и побежали домой. Холодно было, а кроме игрушек компания не взяла с собой даже бумажной затычки от бутылки с самогоном. Чтобы не портить праздник, самогон допили к утру четвёртого, а днём Александр Павлович плюнул на всех по-доброму и рванул на своём «москвиче» в театр. К директору Николаю Филипповичу Нагорному.
Четвёртого в театре намечалась премьера спектакля «Три сестры» по мотивам произведения Антона Павловича Чехова. Великий спектакль, который ставил в начале века «мамонт» театрального искусства, сам Немирович- Данченко.
Но все три «сестры», одна из них – заслуженная артистка республики, с тридцать первого по третье хорошо гульнули на природе, в санатории «Сосновый бор», и на последней репетиции с утра четвёртого января не узнавали кроме главного режиссёра Куклина никого. Да и с тем только обнимались и клялись в любви к нему, Чехову и театру. Но не помнили слов из своих ролей.
Тогда главреж спектакль отменил. Тем более, что на это число было продано только два билета. Кустанайцы любили театр безумно. Но праздник встречи Нового года не могло бы заменить даже второе пришествие Христа, не говоря уже о пришествии трёх сестёр, измученных душевными надломами и терзаниями. Директор театра Нагорный раньше работал на шагающем экскаваторе. Добывал железную руду на горно-обогатительном комбинате в городе Рудном. Поэтому к спиртному выработал если уж не иммунитет, то устойчивость. Как его экскаватор с девяностометровой стрелой без волнений относился к сильному степному северному ветру.
Он встретил старого знакомого, Шуру Маловича, который тоже раньше работал на руднике электриком, как брата или как Деда Мороза. Налил по сто пятьдесят, достал колбаску домашнюю, тонко резанный окорок и банку солёных огурцов. Встретили Новый и Шура сказал.
– Вот, Коля, три снимка. Это один и тот же мужик. Только носит разные парики и клеит разные усы. Берёт он их у вас готовыми или ваши постижёры, от французского понятия «postiche – накладные волосы», ему на заказ их делают за левые деньги?
– О! – воскликнул Николай после ста пятидесяти армянского. – Вы говорите по-французски!?
– А хрена ли! – правильно закончил анекдот Малович.– Ну, так как тебе удобнее будет? Фотографии посмотришь или тебе словами его нарисовать? Там один человек в разных париках и усах. И только единственный в городе ас – специалист по фотографии, монтажу и ретуши через лупу разглядел, что всё это – особенные, исключительно тонкой работы специальные парики, которые обычный человек от настоящих усов, причёсок и бород не отличит никак. В театре ими не пользуются. Понимаешь, в Кустанае такие парики и усы кроме театральных мастеров вряд ли кто сделает. Основа под волосом больно хитрая. Микроскопической толщины прозрачный целлулоид. Её, основу, не видно даже если ты наклеил усы, парик, бороду и женился. Жена, и та не заметит ничего даже при самой близкой близости многие годы.
– Удобнее всего с уголовным розыском не иметь соприкосновений,– убеждённо сказал Нагорный.– Но тебе-то я отказать в консультации не могу. Хоть ты и майор «уголовки». Дай снимки.
Он долго их разглядывал, смотрел как деньги на просвет и завершил тонкое исследование образа мужика радостным восклицанием.
– Ай, Наташка, ах, сукина дочь! Как пошила, а! Это вполне можно всем показывать на ЭКСПО или в театре имени Вахтангова! Только она так умеет! Только Ильина Натаха. Наша уважаемая. Какая тонкая работа! Ах, ах!!! А мужик этот в каком театре служит? По-моему, во МХАТЕ… Да…Это не Мягков Андрей в гриме?
– Коля, – Малович сунул снимки почти ко лбу директора.– Ты елозить перестань. Это ваш артист?
– Нет. Сомневаюсь. Я-то больше по хозяйственным делам и финансам. Директор я. Не знаю. Уверенно не скажу, Шура. По искусству у нас Куклин, главреж, шарит. Может, и был у нас такой. Ни рыба, ни мясо. Если не путаю. Но, возможно, я заблуждаюсь,– радостно заулыбался Нагорный. – Я знаю, что какого-то пьяницу, какого-то актёришку главреж выгнал в прошлом году. Может, этого, может, другого. Но знаю, что он тут бухал как бичара последний, на спектакли не выходил и к любовнице главрежа по пьяни клинья втихаря подбивал.
Ну, она ему пожаловалась, конечно, заслуженная артистка и пассия главного. А Юрий Иваныч мужичка и выгнал за пьянку на рабочем месте. Причём на ответственной репетиции. Но, честно, репетиции тогда и не было. Пьянка была вместо неё. И не пил с нами только занавес бархатный. Он и так всегда тяжелый. И уборщица не бухала. У неё выходной был. А с чего перепились-то? Да день рождения объявился у одного уважаемого артиста. Все вдрызг и нахрюкались. Но выгнал Куклин именно его. Надо ему было так. Из-за любовницы. Перестраховался.
– Зовут его как? Фамилия какая? И где он сейчас работает? – Шура достал блокнот. – И эту Наташу, которая postiche, предупреди, что я к ней через десять минут загляну. Отведёшь меня в их мастерскую. Звони по внутреннему.
Нагорный позвонил.
– Будет ждать. Да у неё и так работы полно. Сложные парики делает для премьеры спектакля-сказки «Синяя борода».
– Так кто на фотографии? – Шура налил обоим по сто граммов и начал с закуски окороком.
– Да не помню я, Шура, хоть застрели. У нас семьдесят шесть человек труппа. Заслуженных и то не всех помню. Их девять. Да две женщины кроме них. А этот вроде работал у нас. Актёром второго плана. Главные роли не тянул. А может я что-то путаю. Возможно, не этот мужик работал. Так, вроде, рожа похожая. Или не совсем… Убедительно утверждать не буду. Врать – не в моих правилах, – Николай Филиппович чокнулся со стаканом Маловича и выпил. – Ну, где он теперь вкалывает – это Наташка, может, знает. Я не интересовался. Может, вполне, и не знать.
– А он живой, не помер от пьянки и голодухи? – усмехнулся Шура грустно.
– Нет, что ты! Наталья его и кормит сейчас, хоть живёт он всё равно отдельно. Стирает ему вещи. Она ему и валенки купила для зимы, полушубок недорогой, шапку из кролика. Деньги она на себя почти не тратит. Откладывает. Да ухажеру помогает. А она-то на девяноста рублях сидит. Дома – шаром покати. А мастер прекрасный. Да вот работать негде с её ремеслом. Только в театре. А по штату ставка низкая. Девяносто пять рэ. Пять из них на налоги высчитывают.
Работала в Челябинске, там с мужем развелась и к нам приехала. И вот у этого мужика с ней натуральная образовалась любовь. Не понятно, почему не поженятся. Он холостяк уже много лет. Сама говорила. Но то, что именно он у нас работал и его выгнали, тут я воздержусь от окончательного определения. Вроде совсем не похож…Или-таки тот самый… Не, не скажу. Про Наташку вот всё могу рассказать.
Мы с ней часто болтаем. Она моей жене таких париков наделала! Шесть штук! Любая миллионерша в Америке удавится от зависти. И недорого берёт Наташа. Вот мы и дружим потихоньку. А ухажер не живёт у неё дома, повторяю. Не хочет, говорит, постоянной обузой висеть на её шее. И так она на него постоянно тратится из скромных своих запасов. Он сам мне недавно рассказывал.
На улице встретились случайно. Неловко мне, говорит. А сам не зарабатываю. Нет больше театров. Играю, говорит, в народном. Но там не платят. Самодеятельность. На вокзале разгружаю вагоны, говорит. Молодец, что совесть имеет. Вот сейчас его вспомнил точно. Нет. На снимках не он. У Наташкиного хахаля морда круглая, а на снимках – длинная. Или я путаю опять? Может, показалось, что круглая морда. Не помню. Да нет, точно не Наташкин хахаль на фотографиях твоих. Надо бы пить бросить… Ладно, допьём позже. Пошли к Натахе пока она здесь.
Шура на старые дрожжи откликнулся всем организмом. Коньяк грел живот и в голове стало ясно. Как до праздника.
– Здравствуйте, – сказал он Наталье. – Я по делу к вам.
– Ой! – мастер накладных волос откликнулась озабоченно. – Вам парик? Нет, у вас волос шикарный. А! Усы? Так вам не пойдут. Да и занята я ещё дня три.
– Не мне парик. Отцу. Он облысел и хочет парик с проседью. Чтобы приклеить его и не снимать. И чтобы никто не догадался, что это парик. Скажет всем, что внезапно новый волос пробился из резерва. Делаете такие?
– Конечно. Парики совсем необычные. Усы и бороды тоже. В них основа под волос – тончайший целлулоид, клей к нему тоже особенный. Голову, лицо мыть можно, не снимая изделий. А главное – не видно даже близкому человеку, что это парик. Под лупой разглядывай – не найдешь грань целлулоида с кожей. Для разведчиков наших и для шпионов ихних, буржуйских, усы, бороды, парики такие делают. И я умею, – Наташа улыбнулась. – Но если на всю площадь парика налить вот эту жидкость, то он легко снимается. Высохнет и можно снова на клей сажать. – Она достала банку с голубой жидкостью, – Эта водичка на кожу головы плохо не действует. Так что, вашему папе смастерим то, что ему понравится.
– А ухажеру, другу своему, вы сколько париков и усов сделали? – Шура мягко спросил, с любопытством. – И зачем ему столько? У него париков пять, да? Усов штук десять разных?
– Бакенбарды ещё и три бороды, – добавила Наталья. – Две широких, одна из них длиннее, а одна клинышком. Как у Дзержинского. Не знаю зачем. Говорит, что играет в народном театре. Я там не была, правда. Так в том театре реквизит бедный. Берут, где могут, и одежду, материал тоже. Из него старинные платья и костюмы шьют в недорогом ателье. А у моего всё своё. И всё хорошее, сделано с любовью моими ручками.
– Любите его? – Шура серьёзно спросил.
– Да, конечно. И он меня. Он хороший. Добрый. Знает много. Не то что наши актёры в большинстве. Писанное драматургами повторяют, а у самих знаний – кот наплакал. И язык бедный. Я филологический окончила. Но не люблю преподавать. А тут – моё место! Вы моего жениха-то откуда знаете?
– Да не знаю я его. Мне ваш директор про него рассказал. Что умный и хоть самодеятельный, но актер. Хочу познакомиться. Я корреспондент. Может, напишу про него. Поможете встретиться? – Шура прижал к груди сложенные лодочкой ладони.
– Да какой вопрос!? Конечно, – Наталья улыбалась. – Завтра в шесть вечера устроит?
– Договорились. До завтра, – Шура поклонился и они с Нагорным вышли. Двинулись допивать.
– Как-то уж больно легко выходит, – думал на ходу Малович. – Значит, что-то не то и не так. Чудес не бывает.
И он, как всегда, не ошибся.
Допили и Шура пошел искать по театру главного режиссёра Куклина. Наташе снимки не показал специально. Рассуждал правильно: – Вдруг это он и есть. Аферист. Так она ему скажет, что я показывал снимки. Обязательно. Там ведь три разных женщины. А у них любовь вроде бы. Значит, она его выгонит к чертям. И где потом ловить? Нет. Пусть главный режиссёр точку поставит. С директором – дохлый номер. Спивается мужчина напрочь. Жаль.
Главрежа Юрия Ивановича он нашел у осветителей на мостике. Представился и коротко рассказал о том, что ищет человека, который с помощью париков и клееных усов меняет внешность и охмуряет богатых вдов или разведённых. Потом выбирает момент, всё ценное забирает и исчезает. К другой женщине пристаёт уже в новом облике. И так далее. Куклин посмотрел снимки и твердо сказал, что никогда у него за десять лет такого актёра не было.
– Может, просто запамятовали? У вас их больше семидесяти, да? – спросил Малович.
– Я на каждом артисте каждый прыщик помню, – ответил Куклин раздраженно. – Это мой материал творческий. Я с ним работаю. Насквозь их просматриваю лучше рентгена, и каждую бородавку вижу даже во сне.
– А кого выгнали недавно за пьянку?
– Ладошина, – режиссёр скрипнул зубами. – Но он хоть и не очень маленький, но меньше вашего, который на снимках. И толстый. А на фото один человек в разных гримах и прочих постижёрных изделиях. Но не Ладошин. А симпатичный. Субтильный, худой, длинный. Разница с алкашом Ладошиным – как между небом и Землёй.
Малович попрощался и пошел в отдел свой ждать вечера. К шести он должен встретиться в постижёрной с возлюбленным Наташи. С артистом самодеятельного народного театра.
Вошел Лысенко с предложением.
– Там, Шура, возле гастронома «Восток» стреляли в заведующего складом. Из машины. Видать, вор с вором что-то не поделили. Сбегай, разберись.
До встречи в театре оставалось еще три часа. Маловичу было скучно. Дело с аферистом «буксовало», настроение майора застыло в тягучем болезненном состоянии, опустило ему плечи, сковало свободу движения. Ходить не хотелось, чем-то заниматься не тянуло, но в таком состоянии долго жить не имело смысла. Могло стать хуже и тогда волчина-«мусорок» стал бы просто огромным куском мышц, ни на что не годных.
– Где завскладом сейчас? Откуда информация вообще?– Спросил Александр без интереса.
– Сам он и позвонил мне лично. Мы с ним знакомы. На рыбалке года два назад случайно вместе оказались. На берегу озера в Семиозёрке, – Лысенко смутился. – Но у меня с ним никаких дел.
– Кто бы сомневался, – сказал Шура.– Поеду к нему. Вы позвоните туда. Мне десять минут до гастронома.
Заведующий складом Евгений Романович Пащенко встретил майора радостно.
– Хотят меня убить. Знаю кто. Знаю за что. И где этот человек сейчас – тоже для меня не секрет.
– За что? – Малович больно пожал Евгению Романовичу руку. – Долг ему не отдаёте?
– Он мне достаёт крабов в банках. «Чатка». Камчатский крупный краб. – Пащенко вытер лысину носовым платком. Волновался. – Привозит всегда по пять тонн. Он нарасхват идёт. Так Гриша всегда брал откат десять процентов от нашей магазинной цены. А в этот раз попросил двадцать пять. Кто-то у него в блатной цепочке добавился или директор камчатского рыбзавода оборзел. Но двадцать пять процентов! Да к тому же я продал почти всё по прежней цене. С чего платить? Месяц прошел. Он и дом мой советовал продать, машину. А то, если он не поделится от нового процента, с ним никто не будет дальше работать. А он, естественно, со мной.
– Ну и что ж он вас не убил? Стрелять не умеет? – Шура не любил таких дельцов и смотрел на Пащенко почти брезгливо.
– Это он пугал так. Стрелял пулей из карабина СКС. У него он законный, зарегистрированный. Стреляет Гриша отлично. Почти снайпер.
– А пуля куда воткнулась?
– В раму оконную. Я от рамы сидел в десяти сантиметрах. И первый этаж. Школьник бы не промазал.
Шура пошел на улицу, достал ножик перочинный, вытащил кусок свинца, который не помялся. Головка была латунная. Он взял у Пащенко бумажку и завернул пулю.
– Кто мог видеть покушение или слышать выстрел?
– Двое. Заведующий гаражом Сизов стоял во дворе и шофер моей машины Дима Боков.
– Бумагу дайте им. Пусть напишут свидетельские показания на имя начальника МВД, – Малович пошел к своей машине. – Я подожду и мы с ними поедем. Куда ехать и кого искать?
– Домой к Григорию Железновскому. Он нигде не работает. Трудовое соглашение я с ним подписал формальное. А числится у меня в штате просто грузчиком. Он отличный «толкач». Достаёт дефицит. Пронырливый, язык подвешен, знакомства по всему Союзу. Живёт на центральной улице в единственном девятиэтажном доме. Улица Ленина, тридцать два. Квартира шесть. Третий этаж. Пятикомнатная хата. Во, даёт, да?
Малович бросил в портфель свидетельские показания, загрузил на заднее сиденье «Москвича» Сизова и Диму Бокова. Поехали. Дверь открыл Железновский.
– Уголовный розыск. Майор Малович, – Шура открыл удостоверение.
– Ух, ты! Сам Малович! Про вас в области легенды ходят. Здравствуйте. Посадить меня хотите? – Григорий махнул рукой. Идёмте, мол, за мной.
Расселись в кресла замшевые и на диван. Малович достал пулю.
Карабин принесите.
Григорий принёс оружие в чехле.
– Мне разрешил его лично начальник ГУВД Панарин. Вот разрешение. Вот его подпись. Печать.
– А убили бы Пащенко ненароком? Рука бы дрогнула и ку-ку, товарищ Пащенко.
– Я мастер спорта по стрельбе. В копейку попаду с тридцати метров. И рука у меня привыкшая. Не дрогнет. Хотел пугнуть. Я работаю как бешеный, снабжаю гастроном такими вещами – вслух неловко произносить. Мне увеличили отпускную цену. А он отказался мою долю платить. У меня с магазином трудовое соглашение. Согласно ему я должен поставлять определенный перечень товаров. И на работу официально он меня принял то ли сторожем, то ли дворником. Зарплату мою я не беру. Куда её девают – не интересуюсь. Но за реальную работу по соглашению ты ж плати! Вот соглашение трудовое. Мой экземпляр.
Григорий достал из шкафа соглашение.
-Там всё по правилам написано. «Отчисления за выполненную в срок и полностью работу от десяти до двадцати пяти процентов». Я у него копейки не украл и не обманывал никогда. А тут Женя вдруг отказался платить. – Железновский поднял глаза к потолку и вздохнул.– Два месяца уговаривал. Соглашение это в нос тыкал. Упёрся Пащенко как баран и всё. Ну, я его сегодня и пугнул. Чтобы подумал. Хотел бы убить – не стрелял бы в ворота из своей машины при куче свидетелей. На улице тоже люди были. Человек шесть-семь. Да и зачем убивать? Всё равно заплатит. Товар-то хороший нужен гастроному. Репутация у него высокая в городе. А без меня хрен он его найдёт и по приятной цене получит. Будет торговать чем «бог Госплан» послал.
– В общем так, – сказал Шура. – Пишите объяснительную и в ней покайтесь. Мол, помутнение сознания было временно. Промазать я, как мастер спорта по пулевой стрельбе не мог, если бы убить хотел. Виноват, что позволил себе глупую выходку. Тогда приложим вашу бумагу, плюс два свидетельских показания. Я рапорт напишу начальству. Предложу привлечь вас не за покушение на Пащенко, а за хулиганство, которое вы при помутнении рассудка не контролировали. И раскаиваетесь. Укажу, что жертв нет и вреда зданию от выстрела тоже нет. И будет вам штраф. Рублей двести, двести пятьдесят, – Малович поднялся и пошел к двери. – Повестку мы вам пришлём. Придёте за квитанцией для штрафа. Оплатите и принесёте лично мне. Договорились?
– Вы поговорите с Пащенко. Пусть заплатит. Ну, не честно же. У меня от поставщика есть документ о повышении оптовой цены. Не сам же я придумал Женю «нагреть»
– Поговорю, – Шура открыл дверь. – Но совет хочу дать. С карабином больше кроме тира и охоты не ездите. Плохо кончится. Поверьте моему опыту.
Железновский громко пообещал из комнаты.
Разговор и бумаги Шура передал командиру и сказал:
– Тут нет криминала. Пащенко ему по официальному трудовому соглашению платить не хочет. Тот за ним два месяца бегал, а сегодня испугать хотел этим дурацким способом. Простое хулиганство. Он мастер спорта по стрельбе. Убил бы в секунду. Вы лучше серьёзно подскажите Пащенко, по-дружески. Пусть ради своего же блага не жлобится и заплатит. А то его гастроном с первого места скатится в ямку. Все поставки на Железновском держатся.
– Хорошо,– ответил командир.
Было без пятнадцати шесть и Малович поехал в театр. Если друг мастерицы не брачный аферист со снимков, то искать мошенника и убийцу надо только по подсказкам постижёра Наташи. И подсказки эти могут здорово помочь.
– Костя. Карасёв моя фамилия, – подал руку парень лет тридцати. Ростом примерно сто семьдесят пять. Чуть ниже Шуры. Красивый. Черты лица резкие, точёные. Лицо не узкое, скуластое. Близко посаженные голубые глаза и тёмно-каштановый волос. Крепкий, мышцы даже из пиджака бугорками выглядывают. Нет. Не он. Не со снимков парень. Родинки на щеке как у афериста на снимках нет и не было. Значит промашка опять у Маловича. Временная, надо надеяться, – Рад познакомиться. Мне про вас Наташа рассказала. Вы корреспондент?
– Я Наташе соврал. Схитрил, точнее. Так надо было на тот момент, – Шура не отпускал крепкую Костину ладонь.– Я майор уголовного розыска Александр Малович. Тот, кого я ищу, у Натальи заказал различные парики, усы и бороды на основе-невидимке. На целлулоиде. И теперь в разных обликах знакомится с богатыми вдовами или одинокими женщинами, втирается в доверие и однажды грабит все их драгоценности и деньги. Аферист. И я попрошу вас помочь мне его найти. Не откажете?
– Да нет, конечно, – Костя всё же смог вытащить ладонь из большой руки майора. – Вы только подскажете, где и как. Да?
– Вы свои парики, усы, бороды можете показать мне? – Шура сел на небольшой диван, обшитый габардином.
-Так они тут и лежат. На второй полке в ящичке Кости Карасёва, – Наталья сбегала и принесла картонный ящик. Маленький, но из толстого картона. В нем лежали обычные парики на матерчатой основе. Целлулоидом – невидимкой даже не пахло.
– Это всё, что у меня есть. Основы-невидимки дорогие. Да и зачем они мне? С первого ряда основу из материи крашеной уже не видно. Играю в народном театре разные роли, – Костя говорил это грустно. – Наташка пыталась меня в свой театр устроить. Режиссёр обещает, но пока, говорит, мест нет. А я сам из Камышина. Там хороший театр. Пять лет в нём работал. Уволился сам. С директором поругался в тартарары.
Я после работы оставался монологи вслух заучивать, а он меня выгонял и режиссёру соврал будто я, пьяный, пою похабные песни и ночую на сцене. На диване реквизитном. Курю перед сном, напившись, и кидаю окурки на занавес. Сожгу театр. Я ему вообще почему-то не нравился. Ну, я после разноса от режиссёра дал директору по морде, а на другой день из Камышина уехал в Свердловск. Потом в Кустанай. В Свердловске без рекомендации ни в один театр не взяли.
– Пьёшь много? – улыбнулся Шура.
– Кружку пива по пятницам. Привычка.
– Я за два года пьяным его не видела. И в театре у нас он пока ещё не работал. Если вам говорили, что именно его выгнали за пьянку, то они врут. Он режиссёра и не видел никогда. Директора тоже. Выгнали нашего Генку Ладошина. Но тот пил как бык на водопое. И к любовнице нашего режиссёра приставал. А почему Костю не берёт – не пойму. Или потому, что я прошу, а он сам поклониться не идёт?
– Я попробую помочь, – Малович улыбнулся. – Думаю, получится. Ладно, а кто вот этот человек в париках и усах на целлулоидной основе? Которую вообще не видно.
Шура достал и разложил снимки.
Наталья Ильина, мастер, смотрела на них секунд десять, не больше.
– Я не знаю, как его зовут. Не представился. И не сказал, зачем ему на невидимках постижёрки. Да оно мне надо? Он очень хорошо заплатил. А денег у меня всегда мало. Я сделала пять усов, семь париков разных и бород четыре штуки на невидимке. Догадаться, что это всё наклеено, невозможно, даже если жена будет в лупу разглядывать. Целлулоид идеально прозрачен и полностью сливается с любым цветом кожи. Границ не видно даже через лупу, повторяю. Годами будет с ним кто-нибудь рядом и не догадается, что растительность на голове и лице не настоящая.
Я в Москве этому научилась. У моего бывшего мужа, военного из Челябинска, были друзья в КГБ СССР. Там это всё делают для разведчиков. Ну, по блату, в общем, я туда попала и меня за три месяца научили основам, главному. Остальное логически додумала сама. В Кустанае я сделала то, что назвала, вот этому мужчине с фотографий и ещё на невидимках усы, парики и бородки аккуратные составила двум офицерам из нашего КГБ по официальному запросу их организации. Всё.
Узнаете со стороны свою работу на человеке этом, который на снимке? На улице или в ресторане, например? Походите со мной по двум-трём местам?
– Да с удовольствием! Конечно, узнаю. С первого взгляда. И мужчину с фотографии я запомнила уже крепко. Не перепутаю ни с кем, – воскликнула Ильина. – Костя пусть с нами тоже походит. Хорошо?
– Да запросто, – кивнул Александр Павлович. – Веселее будет.
Шура ехал домой и думал о том, что удача всё же начала медленно поворачиваться к лесу задом, а к нему передом. Точнее – добрым своим лицом.
