Станислав Борисович Малозёмов
Волчина позорный
16. Глава шестнадцатая
Пять дней подряд Александр Павлович после работы до темна дом свой ремонтировал. Выучка хозяйственная у него была высшего сорта. Во Владимировке, на родине, отец Панька, Павел Иванович Малович, с самого малолетства всех троих сыновей своих постоянно таскал с собой на разные многочисленные рабочие мероприятия, которые у казаков уральских кратко назывались «помочь». Не помощь, а именно так – «помочь» В деревне кому-нибудь, да надо было то сарай дополнительный поставить, то колодец выкопать или старый дом снести и возобновить там же другой. Побольше ростом, посветлее окнами и покрыть крышу входившей в моду жестяной кровлей, которую или суриком красили, а то и оставляли блестящей, луженой с верхней стороны. Солнце о такую крышу билось на скорости света и разлеталось почти над всей деревней сверкающими широкими ломтями весёлых бликов.
А, случалось часто, горели хаты у народа. Не у пьяниц и раздолбаев, плохо понимающих как правильно протянуть со столба электрические провода и растащить их по комнатам. Нет же. У серьёзных мастеровитых мужиков красный петух тоже огненными крыльями размахивал и обращал избы в прах. То в печке искра ночью взбесится да выскочит из поддувала на дерево за пределы листа стального, который прибивают перед топкой. Или стеклянный дутый стакан над керосиновой лампой лопнет ночью от перегрева, потому, что в горнице зажженную лампу на ночь ставили к окну поближе. С улицы любой понимал, что хозяева дома и спят. Ну и по нужде из спальни потемну торопиться неудобно. Так пламя без лопнувшего стекла иногда задевало от ветра из форточки краем занавеску задёрнутую, и среди ночи неожиданность в виде пожара не давала хозяевам шанса его притушить.
А готовый помочь народ спал себе и о погорельцах узнавал с утра.
Никто из пострадавших или строителей нового жилья никогда никого не просил помогать руками да стройматериалами. Как-то само-собой сложилась в селе, что беда одной семьи – это общая неприятность. Дядя Гриша Гулько, старый казак и кавалер двух орденов Великой отечественной, сельский староста, обходил на одной уцелевшей ноге и деревянной подставке под левую культю всех в деревне и назначал прибыть на «помочь» к Мальцевым или Глущенко в семь утра в субботу. Все собирались, обсуждали, измеряли, прикидывали кто чем займётся и откуда кто притащит всё: глину, песок, брёвна, железо, гвозди, скобы и разные инструменты. Работали до ночи и дом пятистенку ставили за четыре – пять дней. Потом хозяева обходили каждого и звали «вспрыснуть» хату, отгулять её день рождения. Гуляли обычно дня три если не было посевной или уборочной. А в трудовую напряженку на полях пили только с вечера до утра, похмелялись и шли на трактора или комбайны.
Так было всегда и в «помочи» участвовали все. Дети, кроме грудных и не доросших до семи лет, женщины, старики и бабки. Поэтому пацаны вырастали и уже умели делать любую мужскую работу, а девочки – женскую. Они мазали стены глиной, штукатурили, а потом выравнивали глиняный «накид» тонким песком, разведенным в воде, куда для прочности конечной штукатурки разбивали сотню яиц. Вот по этой причине Малович и городской дом, расстрелянный негодяями, возрождал не один. Человек десять привёз из села в кузове Вася, муж сестры Александра Валентины Павловны.
Город традиции и навыка этой безвозмездной естественной «помочи» не имел. Внутри дома ничто не пострадало, а снаружи всё переделали на сегодняшний манер. Василий где-то добыл декоративную штукатурку, в которую добавляли по вкусу краситель, а потом не досохшую поверхность прокатывали валиком с узорами. У Шуры дом голубого цвета был откатан узором «волна». Казалась, что то ли речка нежданно свернула и пошла вдоль стен, то ли дом специально построили на дне Тобола. Красиво, в общем было. Баню обили шлифованной доской, крыши на ней и на хате положили из модной пластмассовой черепицы, а вдобавок к этой красоте поставили возле ворот высокий фонарь на стальной ноге и стеклянным «скворечником» наверху, в котором поместилось аж две лампочки. Обычная и крашеная светлой прозрачной зеленью. Можно было перевозить Зину с Виталиком.
Гуляли во дворе два дня. Субботу и воскресенье. Именно в эти дни задержанного Марченко после пяти допросов готовили без Шуры к отправке в СИЗО, а далее на зону к «куму» Виктору Фёдоровичу, а после него по суду, если совсем уж не пофартит Андрею Марченко, повезут в «крытку» ждать расстрела то ли через месяц, а, может только на следующий год. Сами допросы много чего расставили строго по своим местам. Как шахматные фигуры.
Пять дней назад Шура и Володя Тихонов приказали конвоирам привести к девяти утра Марченко. Стоять он сам не мог. С глубочайшего похмелья ронял голову на стол, пытался что-то внятное выразить синими слипшимися губами и глаза его выделяли в воздух кабинета ужас похмелья и страх чувства перемены жизни после допроса.
– Ну, тут все свои, – начал допрос Александр Павлович. – Поэтому из омерзительного мероприятия, допроса, сделаем мы простые мужицкие посиделки. Потому как допрашивать тебя, Марченко, нам не о чем. Знаем мы и так всё. Просто формально обязаны отрапортовать начальству, что допрос провели и протокол составили, а подозреваемый сознался и в том расписался личной подписью. Вова, доставай всё на стол.
Тихонов вытащил из большого шкафа две бутылки коньяка, три лимонада, колбасу, нарезанную заранее, и пирожные с масляным кремом. Марченко при этом зрелище тряхнуло как в кузове ГаЗона на глубокой колдобине и рука его трясущаяся, телом не управляемая, потянулась к стакану.
– Первую пьём за то, что ты, Андрей Андреевич, как честный гражданин страны Советов, решился очистить совесть и признаться во всех преступных своих деяниях, – сказал тост Малович. – Кроме стрельбы по моему дому и в меня. Это я считаю не преступлением, а твоим истерическим идиотизмом. Статьи про стрельбу по дому в УК нет, в меня ты не стрелял, раз я тут живой сижу, а потому можешь считать, что ты просто пошутил неудачно и мы это в протокол не заносим.
Выпил Андрей двести граммов с трудом, но всё же залпом. Выпрямился и стал прислушиваться к организму. Он стакан армянского принял достойно и без сопротивления желудка. Через десять минут губы у Марченко стали розоветь вместе со щеками и телесная дрожь притихла. После второго стакана он достал из мятого пиджака расчёску и волос пригладил весьма фигурно. Почти модно.
– Вот ты, Андрюша, на кой хрен два раза меня убивал? – Шура по глазам Марченко понял, что говорить он готов. – Просто разъясни без протокола. Интересно мне. Вот ты ж умный мужик. Чую я. Понимаешь же, что все твои чудеса я не просто наизусть запомнил и в голове ношу. Убьёшь меня, а ничего не поменяется. Бумаги, где ты светишься как вор, заказчик убийств и подпольный миллионер, то есть нарушитель многих законов сразу, лежат во многих копиях в разных сейфах. И кранты один хрен тебе без духового оркестра и отпевания в церкви. Помрёшь либо на шконке от тубика или стрельнут тебе в зелёную точку на лбу. Живой я или тоже труп, значения-то не имеет. Пей ещё. Не стесняйся.
Марченко выпил бутылку без закуски как чудом вернувшийся из путешествия по пустыне любитель приключений, который обычно не ест три дня, поскольку с утра до вечера только пьёт воду. Он уже неторопливо взял второй пузырь, аккуратно залил до верха стакан и уже уверенным голосом спросил.
– А сами-то чего не пьёте, мужики? Или потому, что вы на работе?
– Короче, ситуация твоя рисуется так, Андреич, – похлопал его по расправляющемуся на глазах плечу Шура. – Ребятишки, которых я посадил весной за их «мокрые» дела по вашему чудо-производству незаконному капиталистическому, мне напели попутно, что шофера своего Кудряшова послал на тот свет лично ты сам своей рукой. Сперва нож воткнул в печень возле его дома вечером, потом загрузил его в свой «москвич», отвёз на Тобол, перерезал горло и скинул с обрыва. Ну, это на пятнадцать лет потянет. На «вышак» вряд ли. Потому, что шофёр сам был воришка ещё тот и вы сильно поругались за то, что он заводу государственной ущерб причинил. Ты же директор. За ущерб бы сам и отвечал. Тут ты голову потерял и его зарезал. Но, гражданин Марченко, трое других твоих работников полегли от твоего же ножа почём зря. Мы выяснили. Они не украли у тебя ничего. Не сломали. Тебя не оскорбили. За что ты их грохнул?
Тихонов наклонился к покрасневшему лицу Марченко и прошептал.
– Высшую меру не хочешь, лучше вспомни как дело было. Чем они тебя достали так, что суждено им было сгинуть?
– Да вы что, мужики!? – Марченко налил и выпил ещё стакан. Но его уже зажевал кружком копченой колбасы. – Может, Малович, я в дом и в тебя тоже сам стрелял? Лежал на крыше голодный, ждал когда изволишь приехать? Ну, вы, бляха, даёте! За кого меня держите? Я негласно у всех наших «паханом» считаюсь. Никто не голосовал. Само так вышло. А шофера с теми тремя чухнутыми вымогателями один урка «замочил». Я Серебрякову заплатил за четверых.
Ну, вы же это всё давно знаете. Вы же из «кума» весь ливер выдавили на допросе. Трое придурков с моего завода узнали, что я «налево» часть материала пускаю за наличные. И пообещали стукнуть сразу в КГБ, если каждому не буду по пятихатке в месяц отстёгивать. Ну, тогда бы конец и работе, и свободе, если бы они отбарабанили в КГБ. Но и полторы тысячи каждый месяц – это тоже жирно. У меня работяги без сна и отдыха режут заплатки и выкройки на сапоги, ботинки да строительные береты. И им не выходит пятьсот в месяц. Так для них и триста – манна небесная. Где ещё они столько возьмут?
– Да не надо этих деталей, – Шура налил ему ещё стакан. Удивительно, но Марченко в пьяном виде выглядел как трезвый. Разве что только болтал как пьяные. А, собственно, это и нужно было. – Хочешь сказать, что на тебе висит только смерть парня, которого ты сбил своей «волгой»?
– Он ведь живой был! – Андрей вскрикнул. – Как!? Я же сам видел.
– В больнице скончался Жаркович Виктор Сергеевич. От кровоизлияния в мозг после ушиба. Вот справка, – Александр сунул ему бумагу. Врачебное заключение было настоящим. Его Зина взяла по просьбе мужа на день в регистратуре. Там у неё подружка работала. Жаркович умер действительно до операции после того, как оступился на лестнице и кувыркался по длинному пролёту, ударяясь головой о бетонные ступеньки.
А тот, на кого Марченко наехал, звался Олегом и фамилию имел Дмитриев. Этого Андрей знать не мог никак. У Маловича имелась плохая хоть и не противозаконная, но аморальная привычка – дурить подозреваемых и хитро обманывать их разными способами, чтобы вытрясти правду о преступлении. Он понимал, что это неправильно и непорядочно, но то, что он так добывает истину у сознательно преступивших закон злодеев и уродов-преступников, его успокаивало и совесть его сильно не терзала. Ведь в результате вора или убийцу наказывали справедливо. По собственным их признаниям или чётким доказательствам.
Марченко прочёл заключение и отдал документ. Опустил голову и задумался.
– Лет на десять потянет? – спросил он хрипло.
– Так ты же пьяный был. Десять лет трезвому бы дали. А тебе нарисуют вдвое больше. Отягчающие обстоятельства, – Тихонов жалостливо и медленно погладил его по прическе. – Теперь посчитай сроки за все эпизоды вместе.
– А как смягчить? – испуганно взвыл Андрей Андреевич. – Ну, какие-то выходы есть же? Не может быть, чтобы ты, Малович, да не знал как мне помягче сесть, раз уж влетел.
– Значит и в меня стрелял не ты лично, шофера убил не ты, троих с фабрики тоже не своей рукой завалил? Просто приказал, да?
– Это смягчит меру наказания? Конечно не я. Попросил «кума». Он дал адрес бывшего зека по кличке Дух. Реально зовут Димой Суворовым. Убийца со стажем. Шестнадцать «мокрух» за ним тянется за тридцать четыре года жизни. Я ему всех показал, кого убрать надо. Он и убрал. Деньги, которые я заплатил, получил у Серебрякова. Не вру. Всё так и было. Я только как бы скомандовал. Но он мог отказаться. Я ж ему не прокурор. А вот не отказался на мою беду. Но за заказ меньше дают, чем за сам факт собственноручного убийства. Это я знаю.
– Вот тут всё напиши, – Шура дал ему белый лист. – Ничего не забудь и не спутай. Распишись. Паспортные данные вставь. Адрес Духа – Суворова знаешь? Сам ведь к нему ходил.
– Знаю адрес, – кивнул Марченко.
– Тогда сюда, в блокнот мне запиши, – Тихонов раскрыл блокнот и сунул его прямо под перо, которым Андрей всё не решался дотронуться до бумаги. Марченко записал адрес и выматерился.
– Хрена я буду этому уроду жизнь спасать? Это разве человеческое занятие – кромсать насмерть людей? Даже за большие бабки.
Малович хмыкнул.
– Он что, сам спал и видел, кого бы ещё прикончить? Вы же и науськиваете этих гадов.
Он глянул в блокнот.
– Знаю я, где этот дом. Был там неподалёку. Всё, Андрей. Я тебе бутылку даю и закусь в камеру. Следующий допрос завтра в девять. Так ты всё не выпей к этому часу. А то ломать начнёт тебя опять. Мы коньяк на свои берём тебе. А зарплаты наши – это не твои прибыли. Слёзы горькие, а не деньги.
– Давай. Пиши добровольное признание и согласие помогать расследованию убийств и незаконного промышленного производства, – подтолкнул его в локоть Шура.
Андрей почти без пауз исписал два листа с обеих сторон. Но писал долго. Часа два. Малович и Тихонов прочли и оба разом выдохнули.
– Ну, совсем другой коленкор! – сказал Александр, укладывая листы в папку. – Не перевелись сознательные люди. Молодец, Андрюша. Повесть твоя слезу вышибает. Правдиво всё. Ну, на сегодня достаточно.
Марченко увели в камеру.
– Коньяк у него не отбирай,– сказал Вова Тихонов дежурному конвоиру. – Он алкаш и без поддачи слова молвить не может. А вмажет, и рассказывает всё. Колется как сухой пенёк берёзовый для печки.
Было два часа дня. Они пошли в кафе «Колос» пообедать и договорились, что на адрес поедут в машине Маловича к одиннадцати часам вечера, когда Дух будет дома точно – пьяным или обкуренным. Взять Духа было бы хорошим подарком следствию по делу фабрики «Большевичка». Четыре убийства за одну ходку раскрыть – это не всегда так фартит.
– Но Дух вряд ли знает фамилии убитых, – сожалел Шура. – Да ничего. Марченко-то в добровольной «признанке» все написал. Вот тут. Гляди. Вова, он конкретно написал имена и фамилии убитых, заказчиком назвал себя лично по фамилии, плюс к тому исполнителя всех четырёх эпизодов тоже записал отчётливо. Дмитрий Суворов по кличке Дух.
И они пошли по кабинетам успокоиться перед задержанием опасного рецидивиста нежной бумажной работой. Рапорты все надо написать хоть и с опозданием, отчеты за прошлый месяц и прочую скучную, но очень хорошо расслабляющую ерунду.
Вечером Шура с женой и Виталиком гулял по парку. С неба сквозь сплошной свет фонарей пытались протолкнуть свои тонкие нежные лучи самые близкие к Земле звёзды, но это не удавалось ни звёздам, ни Луне, хотя блеск её был поярче фонарного. Просто лампочки летом начальство парка протянуло на длинных проводах разноцветными гирляндами. Провода тянулись от фонарных столбов, огибали деревья, соединялись, удлинялись, перекрещивались и висели в трёх метрах выше голов самых высоких мужчин как множество почти настоящих радуг. В трёх концах парка играли духовые оркестры, совершенно не мешая друг другу. И для того, чтобы услышать их одновременно, надо было найти одну единственную точку в самом центре перекрёстка четырёх главных аллей.
Везде продавали мороженое из серебристых ящиков. В стаканчики тётки накладывали его ложками. Большими и увесистыми – пломбир, лёгкими серебристыми – эскимо и крем-брюле. На каждой аллее через пятьдесят метров стояло по две желтых бочки на колёсах. Одна сливала народу нефильтрованное, самое лучшее пиво, другая – квас. А между бочками чередой держались автоматы с газированной водой по три копейки за стакан с любым, на выбор, сиропом. Крутились визжащие голосами девчонок карусели на прочных цепях, медленно взбирались вверх и пропадали, выползая за потолок из гирлянд, кабины огромного колеса обозрения.
В десяти зелёных деревянных сарайчиках шла беспрерывная стрельба по жестяным зайцам и волкам из пневматических винтовок. Тир в Кустанае был одним из самых любимых мест отдыха. Уступали эти стрелковые полигоны только пруду в центре парка, по которому в пересекающих друг друга лучах прожекторов гордо плавали пятнадцать лебедей. Вокруг пруда толпились малолетки с родителями и обнявшиеся влюблённые. Они бросали в воду кусочки булочек, пирожных и огрызки вафельных стаканчиков от мороженого.
Все радовались и смеялись, удивляясь тому как ловко и мгновенно лебеди подхватывали еду, вытягивая шеи и тут же возвращая их в строгое гордое положение. Шура с семьёй прошел через тир и все лучшие аттракционы, втроём попили квас и сметали по три стаканчика мороженого. Твердым пломбиром насладились, эскимо и непревзойдённым по вкусу крем-брюле. Виталик был безумно доволен всем, но для полного счастья перед уходом сбегал ещё раз в тир и сбил там одиннадцать фигурок из тринадцати.
– Мне пора. Задержание в одиннадцать, – Александр Павлович достал из кармана ключи от «москвича». Все помахали парку двумя руками и уехали очень неохотно.
– Ты бы, папа, на другую работу устроился, – посоветовал сын. – Вечера бы были свободные. Катались бы на качелях до ночи
Зина вздохнула и стала глядеть в окно, за которым улетал назад центр города и вместо больших домов пошли избы с палисадниками и цветными воротами.
Шура заехал за Тихоновым. Они посидели на скамейке минут десять и ненадолго вернулись воспоминаниями в свой позапрошлогодний отпуск, когда с семьями ездили в Гурзуф.
– Хорошо было, – прошептал Тихонов.
– Ещё съездим. Какие наши годы, – вздохнул Александр Павлович.
Они сели в машину и через двадцать минут были на адресе. Дом Духа напоминал скромный зерносклад на дальнем отделении маленького совхоза. Длинный, метров на тридцать растянутый, обнесённый двухметровым бордовым забором. Крыша у дома была высотой в пару метров. На ней продували чердак четыре больших слуховых отверстия, а сам дом имел по длине восемь окон, три из которых были открыты. Везде хозяин включил яркие лампочки, из окон неслась музыка с зарубежной пластинки. Кто-то хором смеялся, кто-то громко чокался тонкими, украденными из разных кабаков стаканами.
Народ гулял и, похоже, не первый день. Слишком дурацкий выскакивал из окна смех и очень пьяно, почти неразборчиво несли какую-то чушь женские и мужские голоса.
– Через дверь не войдём, – сказал Малович.
– Через окна тоже. Там куча народа, – прислушался Тихонов.
Шура отошел на дорогу и оглядел крышу.
– Попробовать залезть наверх? Возможно, с чердака есть спуск в коридор, – вслух подумал Александр.
– Шура. Всё это не катит. А если нет там никакого спуска в коридор? Потолок будем пробивать до утра? – придержал его за рукав белой рубашки Тихонов. – И вообще… Там человек двадцать. Ну, положим, половина женщины. Но десятерых мужиков мы не уговорим лечь на пол и руки держать за головой.
– Да, бляха, – Малович напрягся. – Ты прав. Но и отменять задержание нельзя. С Марченко затягивать допрос смысла нет. А не возьмём Духа, нужного нам конечного протокола, не получится. Надо брать. Идём в машину. Подумаем.
– Хорошо, если бы его кто-то вызвал на улицу. За ворота. Но кто? – Шура стал стучать кулаком по коленке. Это означало, что мыслить начал усиленно.
– Ты заметил, где калитка палисадника?
– Нет. А на фига? – Вова ещё не улавливал мысль. – Войти в палисад и позвать через окно?
– Примерно так,– кивнул Малович. – Но вход в палисадник всегда делают рядом с калиткой ворот. Если мы его возьмём, то бежать от окна до дверцы с грузом долго. Догонят и Духа отобьют. Тут надо… Надо, понимаешь, хитрость придумать. Вызвать, но чтоб за ним никто не попёрся. Чтобы он один в окно выглянул. Сейчас придумаю.
Шура вышел из машины и встал перед палисадником напротив окна, за которым было больше всего шума и звона стаканов. Потом присел и минут за пять с напряжением, но очень тихо оторвал штук десять штакетин и отложил их вбок. Образовался проход, через который запросто втроём можно быстро проскочить, если пригнуться. Он вернулся и пальцем позвал Тихонова выйти из «москвича».
– Сейчас мотор не включаем, ставим скорость на нейтралку и толкаем телегу чуть дальше прохода, который я выломал, чтобы на неё свет из окна не падал. Понял?
Перекатили машину. Сели в кабину.
– А дальше? – Тихонов стал догадываться. – Будем его вызывать? А по какому делу?
Шура достал из «бардачка» блокнот и ручку.
– Сыграем приблатнённых. Точнее – ты сыграешь. «Маляву» ты принес Духу от «кума» Надо, мол срочно к восьми утра завтра Духу быть у командира, подполковника Серебрякова в кабинете.
– Думаешь, проскочит финт? Почерк «кума» Дух явно знает. – Вова почесал затылок. – Может, от кого другого записка?
– Ну! От Генерального секретаря ЦК КПСС, – засмеялся Малович. – «Кум» всем по телефону звонит. И Духу тоже. А недавно его вызывали в милицию и телефон теперь прослушивают. Что вызывали, все блатные знают.
В общем, маляву держишь ты. Скорее всего, к окну не он сначала подойдет. Но отдать «кум» приказал лично в руки. Я присяду перед тобой под окном. И когда будешь «маляву» передавать, я встану и его за руки из окна выдерну. Он записку и развернуть не успеет. Почерк узнает. Скажешь тоже……
И они спокойно прошли в дыру на заборе, Малович сел на корточки под окно, а Володя громко постучал кольцом по стеклу. Выглянул сильно пьяный, обкуренный анашой паренёк лет двадцати и уставился на Тихонова.
– Ты х-хто, фраерок? – выговорил он и опустился на локти.
– Диме Духу «малява» от «кума», – Тихонов держал свёрнутую в трубку записку между пальцами.
– Давай, – сказал парень. – Отнесу ему.
Тихонов шагнул назад.
– Велено передать лично в руки, – Вова повысил голос. – Чё, рог ты пыжиковый, не кумекаешь чё я ботаю?! Вандай к Духу и баклань, чё «кум» вам, огрызкам, задрючил! За ним маза. Мне жохой перед ним пластаться не в масть. Вкурил звон, касьян херов? Не нямлишь, как вроде на снежок оторвался, мля!
– Так бы сразу и заботал как красный фартовик. А чё гореть во всё хайло!? Дух! К тебе пришли! – крикнул парень, локоть его соскользнул с узкого подоконника и он завалился на пол комнаты.
– Чё надо? – через минуту в окне появился худой, наголо бритый мужик годами за тридцать.
– «Малява» тебе от «кума». Звонить не может. Как погорел на мусарне, прослушивают телефон, сказал Виктор Фёдорович, – Вова прижал записку к рубашке.
-Ну, так подкати маляву. Чё не посыпаешь? – Дух протянул ладонь. Шура вскочил и двумя своими здоровенными руками как морковку с грядки выдернул Духа за локоть на траву.
– Атас! – заорал Дух. – Это «мусора». Кадык, шмаляй из обреза! Он в углу. Их тут двое всего. Мочи сук, волчар позорных, легашей грёбаных! Направо шмаляй в самого здорового, да меня смотри не запятнай!
Шура и Володя заломили Духу руки и потащили к дыре. Влезли все. Поместились. Из окна грохнул выстрел и дробь скосила нижние ветки маленького тополя, раздробила первую от дыры штакетину.
– Быстрей тяни! – крикнул Шура.
Но тут в сто раз громче шума и визга в комнате шарахнул Кадык из второго ствола.
– О-о-о! – хрипло застонал Малович.– Эх, мля…О-о-а-а…
– Зырь, Дух! – Брызгал из окна слюнями Кадык. – Я амбала справа закоцал! Жмур, в натуре!
– Шура! – закричал Тихонов, продолжая тащить Духа. – Шура, дорогой ты мой!
В доме внезапно всё стихло настолько, что слышно было, как Кадык перезаряжает обрез и готовится выстрелить снова.
