Станислав Борисович Малозёмов
Волчина позорный
26. Глава двадцать шестая
Есть в жизни много чего ненужного и нехорошего, чего абсолютно все ждут с содроганием. Едешь в автобусе по гололёду февральскому и обреченно ждёшь, сжавшись до минимальных своих размеров, что от тебя ни черта не будет зависеть если машину развернёт на дороге и через тротуар впечатает кусок железа с колесами и добрыми людьми в бетонную стену прочной крупнопанельной пятиэтажки. Или плывёшь храбро через тридцатиметровую речку Тобол и не думаешь о мягкости тёплой воды, о ждущих трепетно прикосновения рук человеческих ветках нежно-зелёного тальника на другом берегу. Ты ждешь внезапной судороги, которая скрючит тебя почти в узел и увлёчет ко дну умирать. Да полно вариантов.
Вот, скажем, прошел слух по учреждению, где ты проводишь половину жизни, что с нового года всем повышают зарплату. Но ты ежедневно содрогаешься от злой мысли, что вот как раз тебе её и не повысят, а при состоявшимся для тебя повышении жалования счастливо радуешься, что добавленных денег теперь как раз хватит на долгое лечение нервов. А в самолёте? Через три ряда после твоего при разгоне на полосе весёлый голос громко сообщает соседу, как любит он летать в аэропланах «Аэрофлота» потому, что полгода назад их самолёт гробанулся при посадке и выжило только пятеро из восьмидесяти. Главное, что и он неожиданно выжил. Поэтому летать теперь любит. И ты с содроганием ждешь посадки, после которой желаешь любым способом отловить того голосистого провокатора и набить ему рыло.
Шура Малович содрогался от мысли, что после убийства через закрытую дверь двадцать восьмого августа стрелок вот-вот грохнет ещё одного человека, а помешать ему – ну, никак невозможно. И если едущим по гололёду, плывущим через реку и летящим в «Ту-134» печальный конец только чудился, то Маловичу не повезло вполне очевидно. В девять вечера Лысенко позвонил ему домой и раздраженно сказал, что десять минут назад картечью через дверь стрелок-маньяк превратил в труп руководителя хора городского Дворца профсоюзов Леонида Ломова. В хоре пели талантливые люди, выигрывающие любой республиканский конкурс лет десять подряд.
– Ты, Саша, тут не при чём, – успокоил Маловича взбешенный командир.– Теперь у тебя в запасе ещё тридцать один день минимум. Думай. Маньяк хитроумный, конечно. Но он, действительно, убивает только в полнолуние. До следующего, сентябрьского, ты его вычислишь. Только не разозлись, пожалуйста. Работай мягко. Как обычно. Найдёшь. Я печенью чувствую. А пока развейся, отвлекись от мыслей про серийного идиота. Расслабься! Вот тебе срочное задание для успокоения нервов.
Сейчас собирайся и гони по трассе к станции «Тобол». Туда через сорок минут придёт поезд восемьдесят третий « Алма-Ата – Москва». В нем два «героя» с пистолетами грабят пассажиров. Один стоит в конце вагона и никого не пропускает, второй ходит от начала вагона с пистолетом и открытым портфелем по плацкартным отсекам и купе. В портфель под дулом «ТТ» пассажиры ему сбрасывают кошельки. Железнодорожная милиция послала сразу после сообщения начальника поезда трёх парней. Они догнали поезд на двух мотоциклах и смогли запрыгнуть на ходу. Но одного быстро ранили в ногу, второму прострелили плечо. Железнодорожная милиция просит нас прислать подкрепление. Бандюги едут от Кустаная. До нашего города их проводники не видели. Вот. Всю информацию от них я тебе передал. Так милиционеры по рации своему начальству рассказали ситуацию. В форму не одевайся. Давай, лети, а то не успеешь.
Шура надел белую рубашку и любимые льняные светлые брюки, туфли лакированные серого цвета, затолкал в карманы две пары наручников и выбежал во двор. Мотоцикл у него был почти новый и по хорошей трассе, протянутой под углом к железнодорожной ветке, на станцию он успел добраться раньше поезда. Возле маленького вокзала станции «Тобол» уже стояла «скорая помощь» для раненых железнодорожных милиционеров, а на перроне ждали отъезда человек сорок. Когда тепловоз подтянул к станции начало поезда, Александр Павлович увидел, что в первых вагонах, включая пятый, народ ел яйца вкрутую, холодную курицу и безмятежно пил водку, как это положено было при путешествиях поездом в далёкие края.
– Значит, движутся хмыри с конца,– прикинул Шура. – А на станции сейчас тихо перешли уже в первый вагон, где ещё не грабили, и спокойно отсидятся до окончания стоянки, после чего при движении вернутся назад. Всего в составе тринадцать вагонов. Все их бандиты смогут обойти даже при быстром сборе денег только перед станцией Джетыгара, не раньше. А это почти сто километров. Там они дело закончат и выскочить планируют. Значит надо садиться в шестой вагон и ждать. С полчасика, не больше.
Он показал удостоверение проводнице и сел дальше середины шестого вагона на нижнюю полку пятого купе. Проводница пошла с ним и попросила тётку с белой высокой причёской продавщицы место уступить для дела.
– В задних вагонах после нашего никто ничего не знает. Хорошо ещё, что ресторан в девятом,– тихо нашептала она, поправляя белую блузку со значком «ЖД КАЗ ССР». – Из ограбленных сюда идти все боятся. А на дальней двери, на выходе в тамбур из вагона, который грабят, торчит второй бандит с пистолетом. Никто из пострадавших туда и не подойдёт даже на три метра. Пристрелит, гад!
– Вы мне газетку какую-нибудь дайте,-улыбнулся Шура. – Я пока почитаю. Когда ещё он появится, неизвестно.
Раскрыл газету и как будто спрятался за ней. Минут через двадцать дверь купе раздвинулась и в проёме появился мужик лет сорока в кепке, с золотой фиксой во рту и раскрытым портфелем в левой руке. Правую он держал возле груди и дуло пистолета направлял то влево, то вправо, на нижние и верхние полки.
– Лопатники, по-вашему кошельки с бабками, все осторожно бросили вот сюда, в эту «берданку», по- вашему – в сумку. Вместо повтора просьбы делаю дырку на лбу,– спокойно и негромко сказал мужик.
Все пятеро пассажиров, включая Маловича, переглянулись, но пистолет выглядел очень внушительно и потому кошельки кинули в сумку все. Один Шура очень медленно отложил газету, вынул из кармана и не спеша бросил в портфель наручники. Бандит обалдел от увиденных «браслетов» всего-то на пару секунд. Но их майору хватило, чтобы правой рукой схватить левое запястье с портфелем, висящим на пальцах, и резко рвануть его в левую от себя сторону. Мужика развернуло спиной к Маловичу и левой Шура дернул его на себя.
Бандит упал спиной между его коленями и он легко вывернул правой пистолет из кулака бандита, после чего рукояткой приложился к его затылку, вышел из купе и побежал ко второму грабителю, стреляя на ходу в металлические таблички над его головой. Бежать надо было метров пять. Бандит от неожиданных громких ударов пуль над головой не сообразил отстреливаться, а подсознательно присел и нагнул голову. Шура, как обычно – кулаком сверху врезал ему по шее и уронил грабителя на пол. Заломил руки, накинул наручники. Потом побежал в купе, достал браслеты из сумки и ту же процедуру проделал с «отключенным» сборщиком денег. Выволок его в коридор и тоже уложил лицом вниз.
– Вас как зовут? – спросил он подбежавшую проводницу.
– Неля,– на лице девушки не образовалось и тени испуга. Всё быстро вышло и незаметно.
– Вы мне, Неля, сюда сейчас начальника поезда вызовите. Быстренько.
Она убежала к внутреннему телефону, который имелся во всех вагонах. Через пять минут пришел крупный мужчина в кителе и форменной фуражке
светло-коричневого цвета с чёрным околышем и зелёными кантами.
– Свяжитесь с горотделом УВД Джетыгары. Пусть пришлют машину «автозак» к перрону и двух сопровождающих с оружием. Повезём этих наглецов в наше УВД. В Кустанай. Это первое, – Шура загнул палец. – Второе – пусть какой- нибудь сержант из Джетыгары доедет с нами в машине обратно до станции Тобол и там меня сменит. Я возле вокзала мотоцикл оставил. Будет с автоматчиками сопровождать задержанных. А я поеду впереди милицейской «буханки», чтобы шофёр не заблудился.
И третье. От первого вагона до половины шестого пройдите лично с этим портфелем и пусть все заберут свои кошельки. Я их не забираю как вещественные доказательства потому, что их не пришлось искать. Кошельки не покидали портфеля, а моей задачей была не поиск денег, а задержание конкретных вооруженных грабителей. Но когда будете возвращать кошельки пассажирам, то не давайте им совать в портфель руку и выбирать кошелёк. Спрашивайте сначала – какой именно был кошелёк, Цвет, форма, материал, особенности внешнего вида, сколько в нем лежало денег и что было кроме денег. Ну, фотография или ещё что- нибудь. Потом сами его находите, проверяете и отдаёте.
А пострадавший на вашей бумаге вашей ручкой пишет, что кошелёк после ограбления и задержания грабителей был возвращён милицией в прежнем виде и с той же суммой денег. И роспись владельца кошелька. Пострадавшие тоже являются свидетелями. Грабили сначала одного, а другие это видели. Ну, и так далее. Нам будет достаточно свидетельских показаний пассажиров и ваших сотрудников. Работы для вас много, но и грабят ваших пассажиров не каждый день, да ещё и с оружием. И потом – помогать милиции это обязательное дело для каждого честного человека. Вы не будете возражать? Да, от вас с проводницами всех ограбленных вагонов прямо сейчас нужна объяснительная о том, что такого то числа в таком-то поезде произошло вооруженное ограбление пассажиров и что майором Маловичем из Кустанайского уголовного розыска грабители обезврежены, и деньги возвращены пострадавшим. Распишитесь все и поставьте печать поезда. И абсолютно все бумаги передаёте мне. Есть у вас печать?
– А как же! – взял под козырёк начальник поезда. – Всё сделаем до станции. Ещё полчаса ехать. Бумага белая как снег свежий. Сейчас всё напишем, распишемся с пассажирами и всем коллективом, тогда документы принесём в папке с тесёмками. Майор Малович, правильно? Разрешите выполнять?!
– Ещё как разрешаю! – тоже торжественно сказал Шура и пошел посмотреть внимательно на задержанных. Шляпу бы ему с загнутыми полями и напоминал бы Шура лихого ковбоя. Два пистолета за поясом, мощное тело под тонкой рубахой и готовое к любой опасности выражение на красивом обветренном лице.
– А! Надо же! Саврас! – узнал он бандита, который еще пять минут назад стоял возле тамбура с пистолетом. – Ты же, ваши бакланят, в Магнитогорск свалил и там медвежатником светишься на хазах блатных. А ты, блин, щипач Кустанайский по-прежнему. Только с волыной вместо ловких пальчиков. Обмельчал ты, Саврас. Медвежатник – бомбила сейфов – это высшая каста. А ты «маслятами» фраеров на дорогах пугаешь. Во, мля! Но катит вам обоим за разбой с оружием и грабеж при отягчающих обстоятельствах статья 76,часть первая, части вторая и третья отдельно. По червонцу на рыло вам, жиганы храбрые. Организованная группа, блин! Отягчающая вину. Вкапались вы, орлы, по самое «не хочу».
– Я думал ты уже полковник, начальник,– промычал Саврас.– Сидишь в кабинете. Рядом в горшке пальма из нейлона. Ковер под ногами, коньяк в шкафчике. А ты всё носишься, силы тратишь. Житья от тебя нам, босякам, нет, мля!
Шура наступил ему на спину правой туфлей и слегка придавил.
– Ты, поганец, детский дом ограбил и Володя Марецкий, лейтенант молодой, не смог следствию обосновать тяжесть и мерзость преступления. И дали тебе всего три года, козлу. Жаль, что не мне твоё дело сунули тогда. Сейф ты у директора подломил. Дети – сироты. Директор им собирал деньги на новогодний утренник. Новые костюмчики и платья хотел детдом купить в подарок девочкам и мальчикам сиротам. Все воспитатели за эти деньги на уборочной отпахали по очереди сезон на элеваторе. Зерно тётки молодые – красивые буртовали деревянными здоровыми лопатами. И директор с ними одинаково вкалывал. А ты все деньги тиснул и три клифта себе выходных в индпошиве сшил из бостона. Остальное пропил с кентами. Дети без радости остались, без подарков. Зато ты, сука, лоснился от жира. Жрал деликатесы в кабаках, коньяком запивал. Ладно. Похлебаешь баланды десять лет – понт твой сойдёт, а «тубик» тебя догонит.
Он пошел в купе и сел к окну.
– Чаю вам принести? – подошла проводница Неля.
– Давай,– кивнул Шура. – Без сахара только.
Скоро ему принесли в белой картонной папке не только объяснительные и отчет о задержании, но и благодарность от пассажиров в письменном виде с подписями на четыре листа. А ещё через два часа он сдал бандитов в изолятор временного содержания и поехал домой. Время шло к полуночи. Семья спала. Он выпил бутылку холодного кефира и, чтобы не будить Зину, лёг в зале на диване.
Утром командиру доложил, что поганцы обезврежены и сидят в шестом изоляторе. И что он, если хочет, может их допросить. Снизу позвонил дежурный.
– На Маловича записывать задержание двух вооруженных бандитов в одиночку? А то на бумаге фамилию не правильно написали – Милович, майор.
– Да, на Маловича, конечно. Кто ещё двоих ухарей с «пушками» голыми руками возьмёт!?– сказал командир. И переключился на Шуру.– Ты с этого дня по двадцать девятое сентября занимайся только вычислением стрелка через дверь. Никаких дел кроме поимки убийцы картечью через дверь. Больше от него трупов быть не должно. Это приказ. Понял.
– Так точно!– откозырял Малович.– Не должно и не будет. Разрешите приступать?!
– Давай, Шура. Давай, дорогой,– командир крепко пожал ему руку.– Тут если не ты, то уже никто больше. Удачи!
Майор вышел из кабинета и сел на подоконник. Здесь ему всегда хорошо и плодотворно думалось. Как ни кощунственно и прискорбно, но эти два последних трупа вчерашних подтянули Александра Павловича к нужной мысли. Её надо было только проанализировать правильно и рассчитать, что делать дальше. Оба вчера погибших кого-то чему-то учили. Один пению в хоре, второй был директором станции юных техников и явно преподавал там в какой-нибудь секции. Авиамоделистов или радиолюбителей. Надо было проверить. Шура перебрал предыдущих убитых. Учитель физики Головко. Тренер по боксу Лыков. Все давали знания ученикам. То есть учили.
Ветеринар Закревский тоже вполне мог попутно преподавать в Кустанайском ветеринарно-зоотехническом техникуме. Проверить не сложно. Только кассирша Конюхова Настя из этой общности выпадала. Но, возможно в школе она училась с будущим убийцей. Получалось так, что расстреливал маньяк только тех, у кого чему-то учился или сидел на уроках в одном классе. С Настей, например. Значит и в сентябре у него тоже намечены две жертвы из сферы какого-то обучения. Надо только понять – почему он приговорил именно тех, кто давал ему знания из самых разных направлений деятельности. Учителям обычно благодарны все. Вспоминают, звонят, приходят, открытки шлют на праздники. Цветы и подарки приносят в день рождения или на день Учителя. Странно.
Шура спрыгнул с подоконника, поболтал во дворе с караульными сержантами, завел мотоцикл и поехал в ветеринарный техникум. Директор, к счастью, сидел в своём кабинете. Шура поздоровался и рассказал зачем пришел.
– Иван Иванович Закревский очень уважаемым человеком был, – директор печально поглядел в окно.– Он и в совхозе считался мастером в своём деле, и у нас вёл часы по основам ветеринарии на первом курсе очень толково. Семь лет у нас успешно преподавал три раза в неделю. И ведь живёт за городом, а ездил в техникум без пропусков и опозданий.
– Вы кого-нибудь отчисляли за неуспеваемость или по другим причинам с первых курсов за последние годы? Ну, лет за пять? – спросил Шура.
– А у завуча нашего есть архив всех отчисленных. Да не за пять лет, а, по-моему, за десять,– директор нажал на столе кнопку и тут же дверь открыла секретарша. – Николая Васильевича пригласи. Пусть возьмёт два журнала с именами отчисленных студентов.
Завуч принёс не два, а три журнала. Там кроме фамилий отчисленных была описана причина и вклеена «объяснительная» от отчисленного. В ней он докладывал, что с решением дирекции согласен, что претензий к руководству и преподавателям техникума не имеет.
Этот год не берём,– Шура достал блокнот.– Давайте шестьдесят девятый.
– Вот трое. Муравьёв Алексей, Спицын Анатолий и Левицкая Татьяна. Муравьёв отчислен по ходатайству преподавателя зоотехники Турманова за непосещаемость, провал всех зачётов и экзамена в первом семестре. Он пересдавал его трижды, но удовлетворительной оценки не получил. Спицына рекомендовал к отчислению преподаватель основ ветеринарии Закревский Иван Иванович, почасовик. Ветеринар из Варшавского совхоза. Говорят, его убили в прошлом году. Жаль-то как.
Причина ходатайства – Спицын Анатолий не был ни на одной лекции, не приходил ни на один семинар, а на экзамен пришел и просил поставить ему хотя бы «тройку», причём в зачётную книжку вложил двадцать пять рублей. Закревский его выгнал с экзамена и сразу же обратился к нам с этим ходатайством, – завуч приподнял вклеенную объяснительную. – Вот что писал в объяснительной Спицын:
« Считаю претензии ко мне учителя Закревского не правильными и лживыми. Я его предмет знаю на твердую четвёрку. Никаких денег ему не предлагал. Исключён я из-за личной неприязни ко мне учителя Закревского и считаю исключение несправедливым.» Это всё о Спицыне. А Левицкая вышла замуж за алма-атинца. Он тут в командировке был. Встретились вроде в парке, понравились друг другу и через пару недель решили пожениться. Она и уехала. Отчислили по уважительной причине.
– Отчество Спицына и год рождения вы знаете? – Спросил Малович.
– Анатолий Валентинович Спицын. Сорок шестого года рождения. Когда исключили, ему было двадцать три года, – завуч улыбнулся.– Сейчас бы было двадцать шесть. Молодые специалисты в нашей отрасли хорошо зарабатывают, им жильё дают. Не хватает в области ветеринаров. Вот же балбес!
– Спасибо, – Шура поднялся, спрятал блокнот и пожал обоим руководителям руки.– Вы мне очень помогли.
Он вышел, сел в кресло мотоцикла, но с места не тронулся.
– Вполне вероятно, – сказал Малович сам себе.– Очень даже вполне. Семнадцать лет ему стукнуло в шестьдесят третьем. Десять классов закончил. Ну, если закончил, конечно.
И поехал в единственный на город боксёрский клуб «Енбек». Вместо погибшего Лыкова работал с тремя группами боксёров бывший чемпион области в среднем весе Михаил Желтков.
– Лыков Толю Спицына выгнал или он сам ушел? – Шура хорошо знал Желткова. Он специально на беговые упражнения приходил не раз в легкоатлетическую школу, где Малович был одним из лучших.
– Да выгнал, конечно, – Миша сел на угол ринга. – Представляешь, Саша, этот недоумок Игорю Иванычу, заслуженному тренеру республики сказал, что он тренировать не умеет вообще и ему лучше идти слесарем работать или дворником. Это потому, что Спицын все свои первые три боя проиграл нокаутом. Так это ладно бы. Когда Лыков сказал, чтобы ноги его в зале больше не было, этот придурок в него плюнул и бегом убежал. Не доплюнул, правда, но всё равно сволочь.
Это было давно. Я тоже только начинал тогда. В шестьдесят третьем. А через год он Толяна выгнал. В августе шестьдесят четвёртого. Точно. Он после школы сразу пришел и я тоже. Мы ровесники со Спицыным. А у Лыкова из воспитанников, между прочим – двадцать три чемпиона республики в разных весах, два чемпиона Союза. Полутяжи. Тринадцать мастеров спорта и сорок кандидатов в мастера. Это ж от бога тренер был. Тренировать, блин, не умеет! Это ж додуматься надо – такое ляпнуть! Придурок этот Спицын. Хорошо, что Иваныч его попёр.
– А ты, Мишаня, в какой школе учился?– Шура подёргал канаты и тоже сел на край ринга.
– Я в десятой. Напротив Дворца пионеров.
– Про Спицына не знаешь? Ну, где он школьные годы провел?
-Э-э! Как же! – оживился Желтков.– В четырнадцатой он десять классов кончал. Мы тут всё друг о друге знали. Где учился, с кем дружил, в каком краю города проживал, что любил кроме бокса, в какой библиотеке записан и чем ещё увлекался. Болтали подолгу после тренировок. Толик еще в хоре пел тогда. Один наш ему и посоветовал не ходить на бокс, а петь песни. Потому, что боксёра из него, все понимали, не получится.
Тренироваться Спицын не любил. Думал, что само всё получится. Он вообще-то крепкий парень был тогда. Считал, что этого хватит. Но бокс – это не только кулаки пудовые. Надо приёмы оттачивать и хитрости специальные долго изучать. Тогда будешь боксёром. Ну, а его три раза в нокаут скинули, он и спёкся. Ладно, Саня, мне работать с пацанами пора. Затянулся перерыв.
Они попрощались и Шура долго катался на мотоцикле по окраинам города. За мотоциклом вереницей бегали собаки, разбрызгивая слюни и надрываясь от лая. По улицам окраин ходили полуодетые мужики. В трико, но без майки. Все что-нибудь да несли. Кто вёдра с водой, кто доски или инструменты. Пилу, топор, рубанок или что-то в этом духе. В собственных домишках всегда надо было что-то латать, исправлять, достраивать или, наоборот, сносить.
Малович думал, куда ему сейчас поехать. Школу парень окончил в шестьдесят третьем. Кто его там помнит через восемь лет? Хотя… Если был он там не затюканным заморышем, а шустрым и сильным, то должны учителя старые хоть что-то оставить о нём в памяти. Развернулся и поехал по самой нижней улице. Четырнадцатая школа стояла лет тридцать уже в двух кварталах от Тобола. Сегодня третье сентября. Уже не каникулы. Так что, преподаватели на месте.
– Вы подождите окончания уроков второй смены. В шесть часов они закончат и тогда мы все соберёмся в учительской, и о Толе Спицыне поговорим. Устраивает? – директриса Людмила Евгеньевна, красивая пятидесятилетняя дама в строгом черном платье и модных туфлях на коротком каблуке, села рядом с Маловичем в своём кабинете, закинула красивую ногу на такую же, причём закинула-то очень красиво. Как артистка в фильмах о любви или шпионах производства Чехословацкой студии «Баррандов». За разговорами о проблемах школы и милиции они оба слегка вздрогнули от длинного громкого звонка, именно длительно обозначающего конец занятий второй смены.
– Ну, пошли в учительскую, – директриса поднялась, элегантно одернула подол платья, топнула звонко об паркет подбитыми стальными набойками каблучками и вышла первой.
Из тринадцати учителей давно работали восемь. И Спицына помнили хорошо. Его не любил никто за наглость, неуспеваемость, обострённое самолюбие, шумное поведение от желания стать в классе лидером. Он хамил учителям, с восьмого класса бил тех пацанов, которые были очевидно слабее. Причем ни за что. С этого же времени приставал сразу к четырём видным девчонкам. Трое из них даже в парк с ним ходили поочередно, а в десятом шампанское пили у него дома, когда матери не было. Только одна его отшила сразу. Причём так, что даже этот наглый Спицын испугался. Она пообещала рассказать братьям о том, что он к ней липнет против её воли, а братья у неё были грозой для половины Кустаная хулиганского. Их даже приблатнённые уважали и побаивались.
– Настя была у нас такая вся из себя! – сказала седая учительница, которая не успела избавиться от указки и размахивала ей как рыбак удилищем. – Конюхова у неё фамилия. Где сейчас она – неизвестно. Но характер был – ого-го! С таким только начальницей работать.
– А физик у вас был. Слышал я, что он умер, – Шура переключил тему.– Он со Спицыным в каких был отношениях?
– Во-первых, он не умер, – отчетливо сказала женщина в старомодном костюме. Жакет из тонкого «бостона», серый со стоячим воротничком, и юбка почти до туфлей с медными пряжками спускалась. Ладони её были белыми от мела.– Убили Никиту Андреевича Головко. Застрелили бандиты. Дома. Ошиблись, наверное, этажом или номер квартиры им не тот дали.
С Анатолием Спицыным они враждовали открыто, – добавила Людмила Евгеньевна.– Головко на весь класс не раз говорил Толе, что без знания физики его или током убьёт непременно, или при опытах с расплавленным свинцом он выльет на себя граммов сто и сожжёт напрочь самые дорогие мужчине органы.
Он даже ударил его однажды в коридоре на перемене. Спицын его неизвестно почему обматерил, а Никита гордым был мужчиной и дал ему в челюсть. Ребята рассказывали, что Толя отбежал на пару шагов и прохрипел громко: « Всё, падаль, тебе не жить!» И разошлись. Короче, не ладили они и за год учитель Спицына утопил бы в «двойках. Но я запретила третировать ученика. Пусть заканчивает на тройки и идёт на все четыре стороны. Так и вышло.
– А чем Спицын увлекался вообще? Кто помнит? – Малович сказал и сразу подумал, что этого уж точно учителя не знают.
– Ха! – воскликнула дама с химической завивкой под тонкую смушку ценной овцы. – Меня зовут Нина Сергеевна. Я химию преподаю. Да куда его только не носило. Я с его мамой говорила. Она приходила сюда. Мы и сейчас с ней в хороших отношениях. Милая женщина. Так он и на бокс ходил, и в хор записывался, модели кораблей пробовал собирать в секции юных техников. Но он там что-то украл и директор секции, он же мастер-преподаватель, милицию вызывал. Факт доказали и мать заплатила весомый штраф. А Спицын обозлился на преподавателя и облил ему дверь в квартиру краской масляной вперемежку с помоями из какой-то столовой.
Давно это было. Он ещё учился у нас. Потом уже, после школы записался в изостудию. Говорил матери, что будет знаменитым художником. Но преподаватель Салов Юрий и оттуда его отчислил со скандалом. Толя при всех кричал, что рисует он получше остальных и то, что Салов его выгоняет, ему ещё кукукнется. За год Спицын не научился даже гипсовые слепки в студии срисовывать простым карандашом. Мы с его мамой часто по телефону общаемся.
Вот я от неё и знаю, что он в прошлом году пошел в мастерскую резчиков по дереву. Хотел научиться вензеля выпиливать для фронтонов больших домов и много зарабатывать. Но Петренко Олег, мастер цеха, через пару, по- моему, месяцев его выгнал. Мать сказала так. Он вроде бы украл в цехе чертежи, несколько разных пилочек и электролобзик. Ну, и кубометра три дерева ценного. Ясеня и осины. Ночью с кем-то пришел, отмычкой дверь открыли и на «москвиче» в багажнике всё это вывезли. Но ничего не получилось у Спицына. Забросил он это дело. Сейчас каменщиком работает в СМУ- 2. Мама его дня три назад мне звонила поболтать.
– У меня просьба, – Шура мельком поглядел на директрису.– Особенно к вам, Нина Сергеевна, учитель химии и подруга мамы Анатолия. Маме Спицына о нашем разговоре ни слова. Или я для вас подберу статью о препятствии следствию. А это срок на зоне. Года два. И, пожалуйста, вспомните кто-нибудь: куда ещё он устраивался чему-либо учиться. Вы понимаете, конечно, что я вас пытаю о Спицыне не из любопытства. Он – преступник. И его надо обезвредить.
– Ах!!! – вскрикнули учительницы и почти все прижали ладони ко рту.
– Нет. Больше никуда. Я точно знаю, – заверила Нина Сергеевна. – Я бы знала.
– Вот его адрес. Записывайте. Улица Советская, дом семнадцать. Зелёные ворота, – открыла толстую общую тетрадь директриса. – В палисаднике берёза и тополь. Я была у них. Давно уже, правда.
Шура всех поблагодарил и поехал к себе в кабинет. Но не думалось. Он вышел в коридор и плюхнулся на любимый подоконник. Тогда мысли стали выстраиваться.
– Значит, скорее всего, он пойдёт расстреливать сначала художника – учителя изостудии Салова. Завтра узнаю адрес и с ним встречусь. А после него в тот же день вечером будет убивать мастера-резчика Олега Петренко. Или наоборот. Поэтому в одной квартире должен ждать маньяка я, а в другой – Вова Тихонов. Будет это тридцатого сентября. Или первого октября. Через тридцать один день – два после последнего убийства. Полнолуние у нас с двадцать девятого сентября по первое октября. Но он стрелял всегда на второй день полной луны.
Шуре хотелось скрутить маньяка прямо сейчас. Но доказательств того, что картечью крушил двери именно он, не было. Взять его чисто, спокойно и безукоризненно, без возможности выпутаться, можно было только приёмом, который назвался «брать на живца» Рыбацкий приём. Безотказный. Времени ещё – двадцать семь дней. Надо встретиться с художником и резчиком по дереву. А с ними договориться, что в дни полнолуния в квартирах не должно быть никого кроме милиционеров, которые и подойдут на звонок к дверям с вопросом «кто там?»
