Станислав Борисович Малозёмов
Волчина позорный
25. Глава двадцать пятая
Шура Малович сам никогда всерьёз не относился к тому, что милиционеры и уголовники считали его очень умным, хитрым и сверхъестественно проницательным. Он вообще не понимал и не пытался прояснить, откуда в голове появлялась вдруг почти натуральная картина, нарисованная как бы цветными карандашами, на которой слева направо изображалась панорама преступления от замысла до исполнения. Причём он даже видел людей без лиц, но движущихся к своей цели – преступлению. Видел места, куда ему надо было обязательно попасть, чтобы выскочить на след нарушителя закона, чувствовал приближение к нему и перед самым задержанием подсознательно ощущал, как оно произойдёт.
Пробовал года три назад сесть капитально на целый день и всю эту почти колдовскую мешанину расшифровать, догадаться: почему всё происходит так именно, как он чувствовал и предугадывал. Надеялся вычислить ту силу неизвестную, которая легко и быстро ведёт его к поимке преступника. Но ничего не получилось. Спросил очень разумного брата старшего Бориса. Но ответ получил вообще неожиданный.
– Ты, Шурка, ненормальный. Не в том смысле, что псих. Ты – аномалия. Мозг и нервная система у тебя генетически искажены. Видно, мама наша до рождения твоего что-то не то ела. Какое беременным не положено есть. И потому что- то там в системе образовалось с избытком. Штук на пять больше иксов или игреков стало. А, может, генетическая цепочка вообще узлом завязалась. Или даже тремя. Морскими. Отсюда у тебя и сверхспособности к нелогичному, но интуитивно верному решению всего.
Умный Шура ни черта из речи брата не понял. А поэтому сделал поправку на то, что Боря – корреспондент, мастер художественного слова и ему словами повыпендриваться – просто удовольствие. Утвердилось в сознании только то, что интуиция ему помогает больше, чем мозги.
– Да и ладно! – успокоился Малович. – Всё получается как надо и пёс с ней, с причиной, от которой всё и получается. Интуиция так интуиция. Значит, если мозги откажут когда-то, то на работе это и не отразится.
Вспомнил он разговор этот с братом, открывая кабинет Вовы Тихонова. Надо было посидеть вдвоём и прожевать пока твердый, как старый хлеб, кусок факта: «какой-то гад расстреливает разных людей через двери их квартир».
Тихонов употребил, похоже, стакана два водки и вёл себя весело.
– Ты, Саня, прикинь: нас ведь с Маринкой развели. Раньше чем через месяц. А я прожил это время один и врубился, что мне лучше стало. Сам всё, что пожелаю, то и делаю. Готовить научился. Вчера бифштекс сам сжарил. Отчитываюсь только вам с Лысенко по работе, к бабам своим «левым» бегаю без морального ущерба для совести. А это, скажу я тебе, Шурка, для моего организма, оказывается, очень оздоровительное мероприятие. Как витамины А, Б, Ц и Е. Вот я тебе то же сделать советую. Разведись и живи как вольный орёл. Черпай от баб витамины и повышай уверенность в мужестве.
– Ты б закусывал получше, – сказал Малович. – И не вздумай такое командиру ляпнуть. Выгонит нахрен. Пойдёшь заведующим нашим гаражом трудиться. Весь будешь в бензине, соляре и масле по бабам бегать за витаминами. Ты лучше послушай, что нам с тобой надо будет в ближайшее время делать.
И Александр Павлович за полчаса изложил ему всю фактуру по таинственному стрелку, убивающему как будто наугад и неизвестно кого да зачем. Шарахается по подъездам с обрезом, находит дверь, которая ему не понравилось номером или цветом обивки, и вызывает хозяина. Тот и открыть не успевает, а сразу превращается в труп.
– Ну, и что ты в этой теме можешь придумать? – сел он на край стола. – Чего он стреляет в кого попало, причём всегда через тридцать один-тридцать два дня? И почему гробит ровно по два человека за вечер? Ну, свободный ты нашенский витаминизированный орёл, какая будет твоя версия?
Даже думать не стал Вова. Сразу сообразил. Потому, что выпил не четыре стакана водки, а два всего.
– Это, Шура, псих больной. Освобождает мир от вредных злых людей. Сперва узнаёт у соседей, кто в подъезде самый гадкий и мерзкий, а потом находит время и его, мерзкого, гасит. Мир становится чище.
Малович поморщился. Несло от Володи дешевой водкой метра на два вперёд и в стороны.
– Соседей всех опросил Ляхов до того как нам с тобой дело передали. Никто его не видел даже. Только выстрел все слышали. Ни к кому он не подходил и ничего не спрашивал. А через каждые тридцать один-два дня почему убивал? Мог бы и через одиннадцать дней или вообще когда попало. Так нет ведь. Строго через определённое время. Какие мысли? – Малович уставился на нетрезвого друга без надежды на ответ.
– Я сегодня с Танькой в кино иду! – вспомнил Вова и лицом посветлел. – А потом пойдём к ней и…
– Рапорт подай на увольнение, придурок. Я с тобой работать не буду. Керосинить бросишь – подумаю. И то, если «сухим» месяц продержишься. Пошел бы ты, капитан Тихонов! Знаешь куда.
Шура вышел на улицу и через пятнадцать минут уже ел мороженое «крем-брюле» в парке на скамейке центральной дорожки. В голове свистел ветер северный, умеренный до сильного. Выдувал все мысли о работе. Тоненький звонок в часах Маловича «Слава» обозначил, что наступил полдень. Он звенел два раза в сутки. В двенадцать дня и в двенадцать ночи. Но никого не будил. Звонок был тише писка комариного.
– А надо сейчас без мыслей тупо идти в наш единственный оружейный магазин.– Сказал ему кто-то изнутри твёрдо и уверенно.
Малович объявился в кабинете директора магазина «ИЖ» вовремя. Шла планёрка и в кабинете сидели все. От первого заместителя до сторожа.
– Ружьишко прикупить надумали, Александр Павлович?– протянул Шуре руку директор Софронов. – Подберём соответствующее вашему статусу!
– Нет,– Шура сел на свободный стул и поправил свой блестящий волнистый волос. – Я хотел бы получить список людей, которые покупали шрапнель-патроны примерно с апреля и до сегодняшнего дня. Вы же по охотничьим билетам продаёте? Значит фамилии есть и количество патронов тоже отмечено, да?
– А как же, – Софронов махнул рукой старшему продавцу, Алексею Михайловичу, седому дяде, который работал в магазине с его открытия в пятьдесят девятом году.
Алексей Михайлович через пять минут принёс журнал. Там были записаны все, кто покупал оружие и патроны.
– Свободны. Весь коллектив, – сказал директор. – Мы тут втроём останемся. Алексей, ты не уходи.
– А я и не ухожу, – засмеялся старший продавец и почесал затылок.– Тут сперва надо поправку сделать в терминах. А то запутаемся. Не бывает в ружьях охотничьих шрапнели. Это охотники чтобы прихвастнуть сами придумывают и потом рассказывают, что стреляли шрапнелью. А это не для ружей заряд. Для ружей – картечь. Это шарики, крупнее самой крупной пятимиллиметровой дроби. Их в патроне может быть от трёх стальных шаров до двадцати шариков из свинца с сурьмой.
Короче если говорить коротко и упрощенно, то картечь – это сами поражающие элементы, крупные, конечно, но вылетающие непосредственно из ствола, а шрапнель – это поражающие элементы, которые доставляются отдельным снарядом до необходимого места, где он и разрывается. Разорвётся и разбрасывает отдельные игольчатые или любые остроконечные металлические штуковины на десятки метров во все стороны. В артиллерии шрапнель есть. Старая придумка сэра Шрапнэла. А для простого ружья такой патрон даже двенадцатого калибра не сделаешь. Потому в ружьях – только картечь. Но убойная сила и разброс шаров-пуль тоже большой. Очень опасная вещь. Промахнуться картечью сложно, да и раны от неё страшные и всегда смертельные.
– А многие охотники любят картечь? – озадаченно спросил Шура. До сих пор все ему говорили, что убийца стреляет в дверь шрапнелью.
– В Кустанае примерно сорок восемь-пятьдесят городских охотников её берут. Из области, из деревень приезжают за такими патронами человек двадцать, – Алексей Михайлович листал журнал. – Тут всё записано. Кто купил, когда и сколько, и какие именно патроны: с тремя большими шарами или с десятком шариков поменьше диаметром. Я вам сейчас скопирую нужное. У нас свой аппарат «Эра». Официально разрешенный и зарегистрированный. Будет у вас самая полная информация. А что случилось? Почему ищете любителей картечи?
– Да появился в городе «охотник за головами», – Шура покачал головой.– Стреляет через закрытую дверь на вопрос «кто там?». В голову. Жертвы ни с ним, ни между собой ничем, по сегодняшним данным, не связаны. Но так не бывает. Если человек на учёте в психдиспансере, он у вас ничего не купит. Вы же справку оттуда запрашиваете?
– Обязательно, – улыбнулся директор. – Если на учёте состоит, так ему и пишут. А не состоит – тоже пишут. Мы строго всё проверяем. Оружие у психически больного – это страшно.
Шура дождался копий, пожал всем руки и поехал в кабинет изучать списки. Кого только ни было среди любителей стрелять в крупных животных. Малович сильно удивился, когда отдельно выписал людей, представителей очень добрых профессий. Девять врачей, восемнадцать мужчин-учителей, руководитель танцевального коллектива, писатель, заведующий детским садом и одиннадцать студентов педагогического института, будущих преподавателей истории, философии, физики и иностранных языков. Ну, кроме них директора совхозов были. К числу «добрых» их должности не относились. Тринадцать мужиков в возрасте около пятидесяти лет и старше, шофёры ещё, шестнадцать человек, два милиционера, которых Малович знал и ещё девять строителей. Ну, и егеря с лесниками, конечно.
Вот всю эту бригаду надо было отловить и поодиночке с каждым поболтать про охоту и картечь. Потому как все остальные три тысячи семьсот шестьдесят два покупателя патроны брали стандартные – обычную дробь, чаше всего третьего номера. На зайца, уток, фазанов и перепёлок.
Неделю Александр Павлович встречался с людьми из списка, расспрашивал о том, где охотятся, с кем ездят, привозят ли добычу домой и смогут ли в семьях подтвердить, что глава часто радует их мясом кабанов или разных антилоп, коих в степях очень много. Шестнадцатого августа он съездил к последнему любителю картечи, врачу-дантисту Березину и понял, что КПД всей работы, которую он провернул быстро и грамотно, ниже, чем у старого паровоза. Подозрений не вызвал никто.
Интуиция Маловича молчала, как партизан на допросе. Не почуял он преступника среди людей из списка. Это ввело его в оторопь и ступор. Не делает же убийца картечные патроны сам. Дома! Тут мастером надо быть. А стрелок по дверям явно им не был. У него была цель – убрать определённых людей, а не стать специалистом по набиванию довольно сложных патронов. Вряд ли он делал их сам. Тогда где брал? В магазине – точно не покупал. За всё время встреч с охотниками ничто в душе майора не ёкнуло, ничто не насторожило.
Надо было через общество охотников и рыболовов узнать, сколько в городе умельцев, набивающих картечные патроны на продажу или для себя. Шура приехал к председателю общества, которого пришлось пугать. Не хотел он ничего рассказывать.
– А если я выясню, что вы выписываете охотничьи билеты без справок из психдиспансера? – спросил он дружелюбно Валерия Антоновича Агапова, председателя. – Вот Игнатенко Виктор так у вас получил билет и путёвку на отстрел сайги. Сайгу ведь нельзя отстреливать, это раз. Во-вторых, одного Игнатенко мне хватит, чтобы вас привлечь как нарушителя закона.
– Я не помню никакого Игнатенко, – задумался председатель. – Да и вообще у меня семь тысяч охотников в обществе. Всех упомнишь?
– Я говорю – одного достаточно будет. Мы завтра с ним приедем и он подтвердит устно и письменно, что вы у него справку из диспансера не брали. А сделали билет вообще без справок за пятьдесят рублей. Бумагу его я себе заберу и с ней к вам придёт наш следователь. Посидит у вас недельку и много чего накопает. А Игнатенко, вам для воспоминаний на досуге, утром пришел с просьбой, а в обед уже имел охотничий билет. Заплатил полтинник. Так он напишет. Пятьдесят рублей – это уже крупная взятка. Возбудим дело. Вам надо это? – Шура смотрел на председателя прямо и строго.
– Ладно. Не надо возбуждать, – Валерий Антонович расстегнул на рубашке верхнюю пуговицу и закурил. – Пишите. Хрященко Иван набивает патроны на продажу. Улица Герцена, дом семь, квартира тридцать три. Половцев Андрей Иваныч набивает картечь и продаёт. Мы не запрещаем. Всё под нашим контролем и с нашим разрешением. Ещё есть Замков Игорь Сергеевич. Мастер. Он и оружие делает. Регистрирует у нас номера и продаёт. Хорошие двустволки изготавливает. Не хуже Тульских. Разрешение от нас имеет и отчёты сдаёт раз в квартал. Он и патроны набивает, естественно. И они лучше магазинных. Вот вам на бумаге их адреса.
– Вы аккуратней работайте, – Шура поднялся и на выходе напомнил: – Неучтенное оружие и боеприпасы могут вас лично и всю организацию очень больно укусить. А взятки – тем более. Я уже сказал, что и одного факта хватит. А он у меня уже есть. Надо будет – ещё найду. Верите?
– Верю, – потупился Агапов и Шура вышел, не прощаясь. Он догадывался, что в обществе охотников мухлюют и взятки берут за билеты да разрешения на отстрел не в сезон. Но сейчас это его не могло заставить отвлечься от поисков стрелка.
Пошел сразу к Мастеру. К Замкову. И вспомнил Игорь Сергеевич, пожилой мужик, бывший слесарь на механическом заводе, а на пенсии – изготовитель ружей и патронов, которые стоили дешевле, чем в «Иже», но ценились охотниками больше. Вспомнил он мужичка тридцатилетнего, странного на вид и поведением. Справку из диспансера он имел. В ней было сказано, что Таран Олег Алексеевич на учёте не состоит.
Паспорт мастер тоже просмотрел на предмет наличия судимости. Не было такого штампика. Но Олег вёл себя странно и выглядел так же. Побритый наголо, в сером комбинезоне, какие носят крановщики подъёмных кранов и промышленные сантехники, работающие в канализациях. Он говорил быстро и не очень членораздельно. Объяснил несвязную речь тем, что в детстве переболел менингитом. Он курил дешевые сигареты «Архар», но одеколонился французским парфюмом. Так решил Мастер. Запахи советских одеколонов он знал все. Сам имел коллекцию от «Русского леса» и «Шипра» до знаменитого одеколона «Саша».
– Вот он берёт у меня картечь. По десять патронов в месяц. – Вспомнил Игорь Сергеевич. – Спрашиваю, где охотится. Так он говорит, что в разных местах. Ходит на лося в основном, так говорит. А где тут поблизости лоси? В Сибири, да на Урале. Но он туда точно не ездит. Я спрашивал, где в Сибири или на Урале стреляет, так он ни одного населённого пункта из тех мест назвать не смог. Ни хрена не понимает в охоте этот Таран.
Но патроны-то берёт. И двустволку я ему делал лично. Попросил он, чтобы я выбил на ружье номер один. Я выбил. Сдал отчёт в «Охотсоюз». Но там «номер один» числился за председателем облсовпрофа. Начальник общества охотников плюнул, выругался, но сказал, что хрен с ним, с Тараном этим. Председатель облсовпрофа всё одно про дубликат номера никак не узнает. А я и по виду, и по манере говорить со специалистом, таким как я, например, понял сразу, что вообще не охотник он. По бутылкам, небось, лупит картечью, придурок. Есть такие. Купит ружьё и стреляет по банкам пустым в степи.
– Адрес в паспорте видели? Прописка какая у Тарана? – как бы с неохотой спросил Малович.
– Пролетарская улица, а дом… Дом этот, как же там написано…А! Семьдесят два, вроде. Или восемьдесят два. Но два в конце точно. Квартиры нет. Значит, свой дом.
– Ну, спасибо. Просветили вы меня, – пожал ему руку Шура и поехал на Пролетарскую, семьдесят два. Во дворе сидела на скамейке пожилая женщина в ситцевом платье с полосками и вязала шерстяной шарф.
– Да, Олежка мой сын, – довольно сказала она, не отрываясь от спиц. – Сейчас он на работе. Он сторожем работает в гастрономе «Спутник» возле железобетонного завода. Сегодня у него смена до трёх.
– А на охоту он куда ездит? – мягко и ласково спросил Малович.– Я бы хотел с ним поездить. Товарищ посоветовал. Говорит, он везучий охотник, Олег ваш.
– Меня тётя Наташа зовут,– сказала женщина и засмеялась. – Да врут они вам, товарищи ваши. Ни разу с охоты даже утёнка не принёс. Чего ездит? Да он и охотиться-то начал месяца три назад. До этого и ружья в руках не держал.
– А что за ружьё у него? Что за патроны? – лениво поинтересовался Александр Павлович.
– А вот этого я не знаю, – глянула, наконец, тётя Наташа на Маловича. – Он их не дома хранит. На работе. Там сейф ему дали специальный для оружия. Так у него как раз смена до трёх. Сейчас уже и придёт. Вы дождитесь. Он сам лучше всё расскажет.
В половине четвёртого появился сам Олег.
– А кто вы? – он протянул руку, но слова «здравствуйте» не сказал.
Шура показал удостоверение, которое никакого воздействия на Тарана не произвело.
– И чё? – спросил он равнодушно. – Я что-нибудь нарушил?
– Регистрацию оружия проверяем. Плановое мероприятие. Мне шестьдесят человек надо обойти. Кому-то сто, некоторым полегче работа выпала – тридцать охотников проверить, – Шура держал руку Олежки и не отпускал.– Документы на оружие предъявите и охотничий билет.
Таран аккуратно выдернул руку из большой пятерни Маловича, сказал «сейчас» и скрылся в доме. Через пару минут вынес коробку от фотоаппарата «Смена» и открыл. Шура внимательно изучил всякие разрешения, лицензии и даже талоны, а ещё личные расписки мастера Замкова Игоря Сергеевича на изготовление ружья и на набивку каждой партии картечных патронов.
– Это привычка у меня. Я все документы храню, – Олег сам перебрал все бумажки, вынутые из коробки. – Вчера насос купил для велосипеда, так чек дома в папке лежит. Не знаю. Отец приучил, царство ему небесное. Он сам всё сохранял. А что! Меня, например, эта странность моя сколько раз от проблем с торговлей и с вами, милиционерами, спасала! А что конкретно вы проверяете?
– Наличие оружия в исправном состоянии, документы на него и на покупку патронов, а так же проверяем пригодность и безопасность патронов самих, – Шура почему-то уже начал склоняться к мысли, что Таран и есть тот самый стрелок. Что-то подсказывало. – Ну и где вы, Олег, охотитесь? В степи, в лесу?
Я животных не могу убивать, – Таран смотрел себе под ноги. – Стреляю по банкам. Набираю их в городе. Разные ищу. Большие и совсем маленькие. Стреляю за Тоболом. Три километра отсюда. Там овраг глубокий. Из него вверх ни одна картечина не вылетит. Безопасно.
– Двадцать восьмое августа у вас свободно? Хочу с вами пострелять. Давно не палил картечью, – Шура наклонил голову, улыбался, ответа ждал.
Таран поднял глаза к небу и стал губами шевелить. Вспоминал и подсчитывал.
– Двадцать седьмого я в ночь дежурю, двадцать восьмого дома весь день, двадцать девятого с трёх дня до восьми. В любой из этих дней можем пострелять. У меня всё в сейфе на работе. Мне директор сейф дал старый. Ружьё спокойно входит.
– Поехали, я двустволку посмотрю. Состояние проверю. И патроны гляну. Это быстро. Обратно привезу домой, – Малович поклонился матери Тарана и они поехали на мотоцикле в гастроном. Шура особо не гнал, ехал как законопослушный водитель. Сорок километров в час по оживлённым улицам.
– Да. Похоже, это он, – подсказывала интуиция. Вряд ли кто другой. Малович соединил три факта. Первый – Олег начал стрелять три месяца назад. Чуть позже, дней на десять – двенадцать, были первые расстрелы через дверь. Второй – ружьё купил не в магазине. То есть людей, которые знают о том, что у Тарана есть оружие, почти нет. Мастер Замков Игорь Сергеевич и мама. Третье – картечь. На фига картечь там, где нет крупных зверей? А стрельба по банкам – тренировки. Чтоб плечо приклад держало, чтобы ствол не прыгал, чтобы курок спускать нежно, не рвать его как гвоздь из доски.
– Как он поедет со мной в свой овраг двадцать восьмого? – удивлялся Малович. – Ему в этот день или на следующий надо очередного человека убить. По виду похоже, что он психопат. Болезнь определить я не могу, но явно с башкой у него не всё хорошо. Автобусные билеты, наверное, тоже хранит. Одевается как клоун. В центре города работает, а носит на себе одежду сантехника, который чистит канализации. Разговаривает сбивчиво, почти неразборчиво и торопливо.
– Олег, а чего это ты так поздно к стрельбе проникся. Тебе тридцать есть?
– Да. В декабре тридцать один стукнет, – Таран ехал и оглядывался по сторонам. – А стрелять начал потому, что моя девушка мне сказала, что марки собирать и французские одеколоны – не мужское занятие. Надо стрелять, в секцию тяжелой атлетики ходить, Гонять со скоростью на мотоцикле по грунтовке за городом. А у меня на мотоцикл денег нет. Всё на лекарства уходит. В детстве менингит был. Подлечиваю кое-что до сих пор.
– Ну, может и не менингит случился. Или, допустим, был он, а потом ударил по психике. Как осложнение,– думал Малович. – В полнолуние психозы обостряются. И все четыре выстрела в дверь случились именно в полнолуние. Оно дня три держится. Вот на второй день полнолуния, двадцать восьмого числа мы с утра до самого вечера постреляем. А вечером я его как-нибудь задержу. И весь третий полнолунный день следить за ним буду. У стрелка всё спланировано. Нарушить своё расписание он не в состоянии. Иначе – зачем вообще было затевать расстрелы!?
Приехали. Шура изучил двустволку и насторожило его только то, что стволы были по семьдесят шесть сантиметров. Не спилены. А криминалист сказал, что стрельба идёт из обреза. Странно. Хотя… Криминалист уже один раз ошибся. Отпечатков не увидел на ручке топора, которым зять Неверова порешил.
– Больше нет ружей? – Шура сунул голову в глубокий сейф.
– На фига мне два? – Таран достал ящик с патронами. – Я же только учусь. Три месяца назад начал. Одного хватает во как!
Шура вскрыл один патрон. Вынул верхний пыж и увидел три стальных шарика, лежащих в углублении заряда.
– Все такие? – спросил он.
– Только красные, – Олег Таран достал патрон желтый. – А вот эти имеют внутри десять шариков по восемь миллиметров из свинца с сурьмой. Крепкие. Не мнутся при ударе о цель.
– Ну, ладно, поехали домой, – Малович помог всё затолкать в сейф.– Мне ещё на работу надо заскочить. Утром двадцать восьмого я за тобой заеду. Прокатимся до твоего полигона.
По дороге он заскочил к Зине в больницу и попросил, чтобы она узнала в неврологии, был ли такой больной менингитом Таран Олег. Отделение имело свой архив. Зина ждать не стала и позвонила знакомой, та быстренько сгоняла в архив и доложила Зине, что Таран болел с десяти лет и на учёте стоит до сих пор. Два раза в год ложится на обследование.
– На мозг влияет менингит? – спросила Зина.
– А как же! – удивлённо воскликнула знакомая. – Именно на мозг.
Шура всё слышал. Он встал, поцеловал жену и поехал к Лысенко.
– Кажется попал я на стрелка, – тихо доложил Малович.– Теперь надо все полнолунные дни держать его под контролем. Он неврологический больной. Жертва менингита. Полнолуние может изменять мозговую деятельность. При полной луне все душевнобольные чувствуют свободу, прилив сил и смелости. Берёт он ружьё и идёт убивать намеченного человека. У него график свой. Нарушить не может.
– Поймаешь, не волнуйся,– похлопал Шуру по плечу Лысенко. – Когда такое было, чтобы ты убийцу упустил? Не было вообще.
Двадцать восьмого Малович взял в шкафу рацию для связи с командиром и поехал к Тарану. Они загрузились оружием, патронами и банками разнокалиберными. Рванули в тот самый овраг за рекой Тобол. Стреляли не спеша. Рассматривали развороченные картечью банки, в которые стрелять после первого попадания ещё раз было бессмысленно. От них ничего не оставалось. Просто куски будто плоскогубцами раскуроченного в разные стороны металла. Стрелял Олег не спеша, долго целился, но попадал из десяти раз девять. Для трёхмесячного, минимального опыта очень даже неплохо было. Даже отлично. Шура из сорока раз промахнулся только однажды. Часа в четыре вечера они развернули тряпицу, которую мама наполнила пирожками, двумя бутылками кваса, помидорами и колбасой, и с удовольствием всё это за полчаса не спеша уничтожили.
А в пять на рацию позвонил Лысенко.
– Шура. Только что позвонили. В доме тридцать, в квартире шестой на улице имени Павлова через дверь застрелили директора станции юных техников Науменко Василия Федоровича. Сорок пять лет. Позвонили, видно, как и в прошлые разы. Он спросил «кто?». Дверь пробили картечью. Дыра как футбольный мяч размером. Криминалист там сейчас работает. Голову разнесло на куски. Езжай быстро.
– Олег, грузи всё, кроме банок. Я тебе других много дам. У нас их полно дома. Давай. Там убийство, – Шура высадил Тарана на углу его улицы и полетел в адрес. Картину убийства, которую он увидел, лучше не описывать.
– Командир!– кричал Малович в рацию. – Скоро будет второй расстрел через дверь. Час или два осталось. А я, мать-перемать, не знаю где. Куда, мать его, ехать!?
Лысенко витиевато выругался и рацию отключил.
Шура спустился к выходу из подъезда, сел на лавочку и попросил у прохожего сигарету. А, поскольку не курил вообще, сразу закашлялся и истёк слезами. То ли от кашля протёкшими, то ли от досады за ошибку.
