Станислав Борисович Малозёмов
Волчина позорный
27. Глава двадцать седьмая.
Утром пятого сентября Зина разбудила Маловича непривычно рано. Сама она привыкла просыпаться в шесть. Во сколько бы ни уснула. Это ей досталось от мамы. В совхозе, где они жили, мать уходила на утреннюю дойку к половине седьмого. До фермы пешком надо было полчаса топать. Ну, сама поднималась в пять, давала корм двум коровам и кабану с супругой, а дочь будила в шесть, чтобы она отцу завтрак сготовила. Ему на автобазе требовалось в семь быть. Он там начальником работал и шоферов встречал, спрашивал всё ли нормально с машинами и здоровьем. Позже подтягивались слесари-ремонтники, кузнец и автоэлектрики. Которых тоже надо было опросить по поводу потребностей на день. Хорошим начальником был Михаил Трофимович Быков. Потому и автобаза считалась передовой в районе.
– Саша, – толкала Зинаида его, лежащего на боку, в широченную спину.– Давай, вскакивай! Срочно надо.
Малович шарил рукой позади спины, искал одеяло, чтобы от жены спрятаться. Хотя был очень умным и знал точно, что надолго куда-нибудь заныкаться от любящей, неравнодушной жены не удавалось никому.
– Блин, Зинка!– ныл он, пребывая частично в дрёме. – Я всех поймал и посадил. Имею право на отдых. Уйди пока.
– Тебе Борька звонил сейчас. Вы о чём с ним договаривались? Забыл, что ли? Или один будешь картошку копать? Пятнадцать соток.
– Шура напряг почти спящий ум и вспомнил, что сегодня они с братом и собственными сыновьями едут выкапывать урожай картофельный на Заячью поляну. Каждый год УВД давало под картошку и овощи землю своим служащим. От рядовых до генерала. Брат Борис получал землю от редакции, а жена Аня от школы, где преподавала русский и литературу. Поэтому у всех Маловичей картошки, капусты, огурцов, помидоров и подсолнухов было очень много. И часть урожаев своих они раздавали родственникам, у которых огороды были маленькие или их не имелось вообще.
Борис с Володей помогали Шуре, Шура и Володя – Борису, а оба они собирали урожай Володе вместе с ним. Причём женщины Маловичей вкалывали на огородах от посадки до уборки одинаково с мужиками. И дети тоже ползали по грядкам, прикапывали выглядывающие из земли резаные картофелины весной и подбирали оброненные клубни или кочаны осенью.
Копали три дня подряд. Семья-то большая. Потом, после того как засыпали урожай в свои погреба, развозили излишки отцу Паньке и двум сёстрам. У них во Владимировке свои огороды плодоносили прилично и поначалу они от братских даров отказывались. Но старший Малович, Борис, сказал на семейной сходке.
-А если нам государство больше не станет давать землю? Мало ли как повернётся. Поделитесь с нами или нам на базаре втридорога покупать?
Этой единственной фразой он решил вопрос и закрыл тему. В общем, вместе с работой, привозом и делёжкой с роднёй уходила неделя. В городе тоже своих было достаточно. Когда всё развезли, сели у Бориса дома отмечать удачный исход сбора еды на зиму. После третьей рюмки Боря спросил младшего.
– Чё, Шурка, не ловится, не клюёт пока твой серийный монстр?
– Хочешь – гоняйся за ним вместо меня, – пошутил Александр Павлович.
– Да я не к тому. Мне твоя Зина на картофельном поле сказала, что ты весь на нервы изошел, но поймаешь его в последний день сентября. А она ж у тебя почти ведьма. В хорошем смысле слова.– Брат налил четвёртую рюмку.– У нас это первый такой случай в Кустанае. Маньяков пока вроде не было. Злодеев, конечно, навалом, но помешанных на удовольствии от своих убийств точно не существовало до сих пор. Поэтому я напишу про то, как ты обезвредил ненормального стрелка. Он точно больной. И если его не тормознуть сейчас, он найдёт новые причины для убийств и новых жертв.
– Писать, Борька, не надо, – Шура долго жевал солёный огурец.– Брательника родного хвалить неприлично, блин.
– Так я под псевдонимом статью сделаю. Напишу «К. Федотов». Зато народ выдохнет. Молва по городу давно разнесла, что появился маньяк, который уже двести человек через дверь умертвил. Боятся спрашивать кто к ним пришел и к двери не подходят. Ни родственникам, ни друзьям не открывают. Теряют, бляха, друзей из-за одного козла. Это ж гадство просто!
– В этот раз я его возьму.– Шура стукнул кулачищем по столу. Подпрыгнули рюмки, бутылка и тарелки. – Я уже вычислил по реальным фактам. Это почти пацан. Ему двадцать шесть с хвостом всего. И он не просто убивает, он вершит великую месть. Эти люди, царство им небесное, его обидели. Пока здоровым был, ему в башку такое и прийти не могло. Но я специально ходил в читальный зал и просмотрел научные книжки по психическим расстройствам. Они, понимаешь ли, могут появиться не с рождением, а позже. От травмы головы, от инфекции, от случайного мощного стресса. Загадочная болячка. И лечатся психические расстройства с большим трудом, да к тому же – не все. И вот в полнолуние они обычно у всех обостряются, болезни эти. И люди чудят. Каждый по своему. Такое дело, брат. Но вот поймаю – ясно будет чем его накрыло, какой заразой.
Десятого сентября он поехал во Дворец пионеров. В изостудию. Внутри этого огромного здания, куда должны были бегать по разным кружкам и секциям молокососы в красных галстуках, в реальности взрослых было больше. Тут учили всему и всех без возрастных пределов. Даже дед семидесятилетний имел право записаться в клуб шахматистов или танцевальную студию. В изостудии было светлее, чем на пляже в самый жаркий полдень. Сверкали люминесцентные лампы, фонари с направленными на объекты рисования лучами и настольные лампы, под которыми на плоской поверхности столов рисовали на специальных шершавых листах акварелью «по мокрому».
Юрий Салов, которому недавно, похоже, исполнилось сорок, был одет как хрестоматийный академический художник. Большой ворсолановый бордовый пиджак- балахон с желтой жилеткой под ним и голубой тонкий свитер, закрывающий горло. Широкие коричневые штаны из плиса и домашние тапочки, в которые художник вставил полосатые красно-зелёные шерстяные носки вместе с ногами. На голове Юрий имел широкий, свисающий вправо красный берет. Он ходил между мольбертами, наклонялся к рисунку или, наоборот, откидывал корпус назад и оценивал работу как бы издали.
– Юрий Сергеевич!– крикнул негромко Малович от дверного косяка.
Художник подошел и протянул руку,– Добрый день. Хотите влиться в наш коллектив?
– Да я не склонен к этому. Я из уголовного розыска. Майор Малович, – Шура пожал руку. – Мы можем поговорить вон на том диванчике?
– Сейчас задание кое-кому изменю и поговорим, – Салов вернулся через пять минут и сел рядом. – Слушаю внимательно.
– У вас занимался такой юноша по фамилии Спицын?
Художник помрачнел.
– К сожалению, да. Был. Наглый юноша, патологически бездарный и никого не уважающий. С нашими студийцами враждовал. Говорил, что рисовать им надо учиться у него, а не у Салова. Исчиркал кистью с чёрной краской несколько работ на мольбертах учеников моих. А мне почти на каждом занятии говорил, что учитель из меня как из дедушки бабушка. Что я сперва сам должен научиться рисовать, а потом других учить. Однажды мы с ним крупно поссорились. Не буду рассказывать – почему. Он в тот раз матом меня крыл как пьяный сапожник с окраины города. Ну, я его и выгнал. Так он, уходя, сказал, что я за это оскорбление ещё своё получу. А у меня семь персональных выставок за последние пять лет и три медали победителя республиканских конкурсов портретистов.
Я что хочу сказать-то…– перебил его Малович. – Извините, что прерываю. Этот человек – убийца. За ним уже шесть трупов. Он маньяк. Он мстит. Причём расстреливает через дверь квартиры именно и только тех, у кого чему-нибудь обучался. У него нигде ничего не получалось. И его выгоняли. Убивать начал недавно. Но уже шестерых похоронили, которых он расстрелял. Мы давно ведём расследование. И выяснили, что жертвы у него давно расписаны. И убивает он вечером только в полнолуние. По два человека за вечер. Двадцать девятого, тридцатого сентября или первого октября он придет к вам и к Олегу Петренко, который бесполезно обучал его резьбе по дереву. Расстались они примерно так же как и вы.
Художник задумался. Побледнел и глядел на майора остекленевшими глазами.
– И что делать? У меня семья.
– Есть где пожить эти три дня? – Александр Павлович поправил на художнике почти падающий берет.
– Да, да! Конечно. Мы уедем к родителям. Они живут в Рудном. Рядом. Сорок километров.
– Пишите мне ваш точный адрес, номер телефона, а двадцать седьмого, на день раньше, уезжайте. Напишите мне телефон родителей. Я позвоню, когда можно ехать обратно. И ключ от квартиры перед отъездом принесите. Оставьте у дежурного УВД для майора Маловича. Хорошо меня поняли?
– Да. Мы уедем, – сказал Салов. – Вот же гадёныш какой. Вы его поймаете?
– Обязательно,– сказал Шура. – Не волнуйтесь. Пока живите спокойно. До полнолуния он к вам не придет. Всё. До свиданья. Мне ещё к резчику по дереву надо заехать. Ключ передать не забудьте.
Он попрощался с Саловым и долго ходил по коридорам Дворца пионеров. Из разных комнат выбивались всякие звуки и запахи. Играли фортепиано, скрипки и балалайки, выбивали чечётку чьи-то подбитые набойками туфли, струился аромат растопленных олова и канифоли в кабинете электротехники. Пахло сыростью из студии юных цветоводов. Вспомнил Малович своё детство, в котором одноногий родственник дядя Гриша Гулько учил его правильно запрягать лошадь, а отец Панька пытался сделать из Саньки пимоката и заставлял выбивать, чесать, мочить и закатывать шерсть. Изостудии и кружка хорового пения во Владимировке в сороковых годах не было. Да и сейчас нет.
Олег Петренко, резчик, работал в цехе, который поставили отдельно, но рядом с горбыткомбинатом. Двор был по всему квадрату заложен и заставлен досками разной толщины и от разных деревьев, брёвна аккуратно лежали стопками и уложены были торцами в разные стороны через каждый слой. Звенела пилорама, трещал электрорубанок и по всему двору плавал сладкий аромат свежих опилок.
Петренко был в возрасте. Ну, за полтинник ему перевалило точно. Говорил он медленно, с одышкой, потому как при росте ниже среднего имел больше ста килограммов веса. Шура запомнил рост художника Салова и манеру речи. Петренко отличался от него и ростом и сиплым голосом. Всё это надо было в точности передать Тихонову. Отвечать на звонок в дверь надо было примерно так, как они, и с того роста который имел каждый из них. Салов примерно метр и семьдесят пять сантиметров. Петренко был чуть ниже ста семидесяти.
– Он же у нас украл много. Пилочки редкие. Я их в Челябинске на барахолке еле нашел. Штук пятнадцать фигурных стамесок, две больших коробки разных надфилей. Шаблонов для резьбы унёс рулон. Один теперь остался. Потому, что я его подправлять брал домой. А дерева сколько спёр! Мы его три года сушили под навесом. Ясень, липа, орех. Я брёвна ореха на тягаче привёз из Ташкента. – Олег Анатольевич расстроено покачал головой с лысиной от лба до конца затылка. По бокам на голове он аккуратно уложил длинные седеющие волосы.
– А вы его выгнали, или он сам ушел?
– Да нет! Ты знаешь, майор, ведь не ушел сам и после того как стырил из мастерской кучу всего ценного, – Петренко сказал это с кривой улыбкой.– Наглый паренёк. Не видал до него таких.
– А как вы его выгнали? – заинтересовался Малович.
– Ну, сам бы я с ним не сладил. Он ростом на полголовы повыше и здоровый, сильный. Плечи – косяки можно задеть, если входить прямо. Я его выматерил. Потому, что быткомбинатовский сторож из окна видел и его, и дружка, машину тоже. Засёк как они дверь вскрыли, как всё вынесли и погрузили. Утром пришел и рассказал. Описал мне их. Я Спицына даже со слов узнал. Во дворе у нас – фонари. Светло. А Спицын рыжий. Чего тут гадать? Ясно, что он. А вышвырнуть его со двора попросил ребят своих. У меня парни покрепче Спицына будут. Вот двое печень ему отбили, нос расквасили и пинком под зад удалили за ворота.
– Угрожал? – Шура не сомневался, что наобещал резчику Толя Спицын кары жестокой.
– А то! – Петренко закурил. – Пообещал убить. Конец тебе, считай, ты одной ногой в могиле, крикнул. И сразу убежал, хоть и скрюченный был. Печёнка, она ой, как болит, если точно попадешь. А Ванька Липкин – боксёр. Попал как надо.
Шура ему рассказал всё об убийствах. Договорились так же, как с художником. Петренко двадцать седьмого с семьёй уедет к сестре. Она возле вокзала живёт. Ключи Олег Анатольевич достал из кармана и снял со связки один.
– Запасной. Потом отдадите.
– Ну, а если бы не украл ничего, оставили бы его? – улыбнулся майор.
– Вряд ли. Он – тупой как три барана. За неделю не научился электролобзик правильно держать и в трафаретах разобраться не смог. Нормальные ребята за час этому обучаются без проблем. Выгнал бы всё равно. Может, через месяц… Не знаю.
Малович ещё раз напомнил, когда Олег Анатольевич с семьёй должен был переехать к сестре. Взял номер её телефона и обещал после операции по задержанию позвонить, чтобы Петренко ехал домой. Попрощались и Шура поехал к командиру в кабинет. Там сидели Тихонов и Ляхов. Командир их чему-то инструктировал.
– А, товарищ Малович! – обрадовался Лысенко, подполковник. – Ну, всё что надо сделал? Готов к отлову мерзавца?
– Да вроде так, – ответил Александр Павлович.– Дайте команду, чтобы Ляхов к себе шел, а мне надо вам кое-что пояснить. Военная тайна. Ляхов, я тебе потом своими словами перескажу.
– Пинкертоны, блин, – засмеялся Ляхов и ушел.
Шура погулял по кабинету, выпил воды из графина и постучал костяшками пальцев по оконному стеклу.
– Надо точно угадать кого Спицын пойдет отстреливать первым. Потому, что там надо быть мне. Вова его может не взять.
– С чего бы вдруг? – возмутился Тихонов искренне.
– Я тут выяснил у потенциальных покойников, что он здоровый крепкий молодой мужик. И брать его надо не силой, которой и у тебя, Володя, до чёрта. Его надо взять хитростью. А у тебя, Вова, есть чувство ответственности, справедливости и ненависти к убийцам да прочим преступникам. Но хитрости не дали тебе ни мама с папой, ни партия наша, ни отсутствующий волей этой партии господь бог. Ты прямой как линия от точки А до точки Б. Сразу начнёшь его мордовать и руки заламывать. Но он, Вова, носит двуствольный обрез, а стреляет всегда только один раз. Второй патрон не использует. Если ты дашь ему в «дыню», то не факт, что уложишь на площадку. Повторяю – он крепкий мужичок. Тогда он вторым патроном завалит тебя нафиг…
– Ну…– согласился командир.– Шура всё верно сказал. Да…
– Ну, хорошо.– Не обиделся Тихонов. – Лови ты. Дело исключительное. А у тебя при любой опасности голова холодная и спокойный ты всегда как после тёплого душа перед сном.
– Хм, – улыбнулся Малович. – Думаю, что сначала он пойдёт к художнику.
– Вы с ним договорились так, со Спицыным? – громко хохотнул Тихонов.
– Дурак ты, Вова, хоть и работаешь капитаном уголовного розыска. – Малович подвел его к карте города. Она в милиции должна была висеть на стенке во всех кабинетах. – Глянь сюда. Спицын живёт на улице Советской в семнадцатом доме. Поскольку он маньяк, а не от бешенства шмальнул в любовника дорогой супруги на месте измены, то делает своё дело с расчётом тонким. Тот, кто грохнул любовника жены, убежит к реке и пару дней будет прятаться в камышах.
А маньяк спокойно пойдёт домой смотреть телевизор и спать после него как дитя. Ну и как он домой пойдёт ровным прогулочным шагом? Пролетарская, где квартира художника, вот в этом, сороковом доме, прямо на повороте к аэропорту расположена. По масштабу карты это где-то семь километров от дома Спицына. А резчик живет на улице Мира, сто семь. Мы пробили по паспортному столу. От Советской, сто семнадцать, от дома маньяка, это километр. Нет! Не будет и километра. Так ему с обрезом после второго расстрела между вечерними мотопатрулями пешком идти как будет удобнее? Откуда? Не от художника же топать семь километров? Маньяку спокойнее и ближе добраться до дома после второго убийства. После резчика Петренко, который почти рядом живёт.
-Ну, да. Спицын расстрелы с художника начнёт. Он же первый раз часов в пять-шесть стреляет. Тогда в городе можно хоть бомбу под рубашкой таскать. Нет днем и ранним вечером патрульной милиции. Есть, конечно, но очень мало. А вот уже после восьми – мотопатрули с автоматчиками очень шустро по всему городу рыщут. Поэтому поздно лучше с оружием через весь город не шлындить и не попадаться этим парням. – Задумчиво сказал Лысенко.
– Вот я и пойду ждать его в квартире художника.– Шура потянулся. – Ключ художник Салов двадцать седьмого принесёт нашему дежурному. А Петренко свой запасной мне дал. Возьми, Володя. Адрес запомнил? И если вдруг он сначала пойдет к резчику, ты смотри, не пристрели его сам. Он живым нужен. Понял?
После этого короткого разговора Лысенко развалился на диване и выдохнул.
– Только бы эта сволочь мстить не передумала…
– Да ни за что в жизни, – строго сказал Шура. – Он потому и маньяк, что постоянно делает одно и то же пока есть что делать. И насильники серийные никогда не остановятся. И маниакальные воры. Нет. Он придет.
До двадцать девятого оставалось ещё две недели.
Что, мы с Вовой так и будем на подоконнике воробьёв считать? Или дело какое дадите? – ехидно спросил командира Шура.
– Раз уж сам напрашиваешься, завтра одно дельце на двоих дам. Дней десять оно у вас займёт.
– А что так? – Удивился Тихонов.– Очень запутанное дело-то?
– Нет. Простое. Но ехать надо туда три дня поездом, там три дня на отлов злодея и обратно три дня. Ну, там, непредвиденные всякие помехи. Десять дней и получится, – Лысенко поднялся. – Всё. Дуйте по домам. Завтра в девять получите инструкцию и можете сразу ехать. Возьмите всё, что надо на десять дней. Ну, пока.
И он ушел первым. Кабинеты на ключ в милиции никто никогда не закрывал.
– Нормально, – обрадовался Вова – Шесть дней в вагоне. Это ж какой кайф. Глядишь в окно на природу-матушку и улучшаешь душу свою. Хорошо!
Малович понял, что три дня из Кустаная можно пилить до Красноярска, Ангарска или Братска. От Кустаная так и выходит. Но не в Москву точно. Туда около двух суток надо, чтобы выйти на Казанском вокзале.
– Временная перемена мест – это ещё не перемена жизни, – как ему показалось, философски подумал Малович. И пошли они с Тихоновым готовиться к завтрашнему началу путешествия с обязательными при их работе приключениями.
Но с утра Лысенко расстроил в первую очередь Володю Тихонова. Он уже приготовился наслаждаться из окна вагона красотами Сибири, но командир послал их в кардинально противоположную сторону.
– В Литве есть город Шауляй. В самом центре республики. Туда смылся Горюнов Николай Иванович, сорок один год, бывший слесарь-механик Кустанайского текстильного комбината. На дне рождения своего товарища два месяца назад он перепил очень крепко и сильно поругался с тремя другими гостями. Они ему одногодки, не мальчики. Те вытащили его для разборок на лестничную площадку, а там он достал из голенища высоких ботинок нож и порезал всех троих. Одному попал в ребро и тот просто крови потерял много. В больнице его за неделю восстановили и выписали. Второму руки порезал и шею. Врачи сказали что тоже не опасно.– Подполковник передохнул, выпил стакан воды и приступил ко второй части задания
– А третьему достался удар точно в печень. И он скончался ещё до приезда «скорой» от болевого шока. На шум выскочили гости и соседи по площадке. Горюнов закричал, что он и всех остальных на клочки раскромсает, потом развернулся и убежал. Этаж был второй, поэтому на улицу он вылетел быстро. Свернул за угол дома и через дорогу перебрался в тёмный квартал старых двухэтажных домов, а там и пропал. Искали его человек десять и не нашли. Дома он тоже не появился, естественно. Где переночевал неизвестно, а утром позвонил жене, потом встретился с ней возле реки в тихом месте, что помнил из поножовщины – рассказал.
А помнил, несмотря на пьяную голову, всё. Доложил, что срочно уезжает и потом вызовет её через сестру. Потому, что за их домом могут следить, проверять письма и прослушивать телефон, а сестру вряд ли кто тронет. У кого-то смог занять денег и вечером поездом смылся в Москву. А оттуда в Литву, в Шауляй. Это уже сестра его рассказала. Допрашивали мы всех родственников. Но он звонил только сестре на работу. Она, что странно, правильно начёт его судьбы сама решила. Лучше, говорит, вы его посадите. Там он хоть пить не будет. А ещё пару лет вольной жизни и он сопьётся, обязательно найдёт приключение, в котором его и прикончат самого. Она же назвала завод, куда он устроился – «Вайрас». Там моторы делают для мотоциклов и велосипед В-72 «Орленок» для подростков.
– А пусть его литовцы и поймают. Трудно, что ли? – удивился Малович.
Командир поморщился. От Шуры такого глупого вопроса не ждал.
– Он порезал людей в Казахстане. Ну, мы их попросим его отловить. Но судить они его там не будут. И следствие вести тоже. Им же сюда надо ехать и всё дознавать. А на фига им? Судить-то по месту преступления положено. Значит, надо его экстрадировать. То есть везти в Кустанай. А это сразу куча бумаг, долгое рассмотрение вопроса, бюрократия. Ни им, ни нам этого не надо. А вы всё сами быстренько сделаете. Местные власти и знать ничего не будут. Короче, получайте командировочные. Поезд на Москву в семь вечера. Вернётесь как раз за пару дней до полнолуния и Спицына повяжете.
В начале восьмого Малович и Тихонов поменялись местами с двумя тётками, которым достались верхние полки. Тётки ехали на ВДНХ. Там их совхоз представлял образцы отменного урожая свёклы и горчицы. Они уже замучились взбираться и спускаться со «второго этажа», а потому очень обрадовались и стали угощать милиционеров домашней колбасой, салом, сыром собственной выработки и вяленой щукой. Объевшиеся друзья уже не могли разговаривать. Получалось только в окно глядеть. Для этой радости, собственно, они и менялись полками.
Чем дальше уезжали от Кустаная, тем медленнее свисали с небес шторы сумерек. Убегали назад телеграфные столбы, вкопанные по ходу асфальтовой трассы до Челябинска. Степь скоро кончилась и пространство заняли леса, маленькие речки и озёра, да старые русские деревни. Их крайние дворы почти прикасались старыми дощатыми заборами с длинными дырьями к насыпи, где покоились рельсы. На заборах сидели петухи и коты, а во дворах горбились над грядками мужички с женами, дёргали редьку, резали позднюю капусту и укрывали на зиму лозу виноградную. Колёса вагонные грохотали, но Шура и Володя слышали только тишину деревенскую.
Потом деревенька кончалась и чуть выше поезда по ходу его летели маленькие и большие птицы, похожие на ворон. В потоке воздуха, который разрезал длинный поезд, лететь им было легче. А куда их несло с такой скоростью стало понятно, когда вдоль дороги потянулось озеро. Пить они летели. На середине его застыли лодки с загорелыми рыбаками, похожими на изваяния из крашенного охрой гипса. Они сидели и не шевелились. Вода тоже не шевелилась и поплавки в воде торчали мёртво. Как в доске толстые гвозди. Перед озером и за ним было тесно цветам полевым и серым зайцам, которые беспорядочно носились по лугу, останавливаясь только у любимой заячьей травы.
И незаметно упал сверху тёмный вечер, проклюнулись звёзды и луна, как бы зависшая над поездом, как фонарь, который хотел, конечно, но не освещал путь.
– Ты фотографию у Лысенко не забыл взять? – зевнул Малович.
– «Мастера ножевого боя» Горюнова? – Володя тоже зевнул.– Тут она. В портфеле. В книжке Зощенко.
До Шауляя они добрались без задержек и препятствий. Пришли на завод велосипедов. В отдел кадров.
– Так мы Горюнова уволили позавчера, – сказала заведующая отделом Нина Сергеевна с мощным прибалтийским акцентом.– Он на работе пьянствовал незаметно и наших ребят пытался к этому делу привлечь. Восемь раз за два месяца не выходил вообще на работу.
– А как найти теперь его? – огорчился Шура.
– Ну, Николая этого ещё из заводского общежития не выгнали. Пока квартиру не снимет или комнату. А общежитие сразу за заводом.
В комнате Горюнова сидели и лежали на деревянных кроватях пятеро. Все – вусмерть надравшиеся какой-то гадости. В комнате можно было жевать вонючий воздух, который содержал в себе пары дешевого плодовоягодного и дым «примы» с «беломором». Спали все кроме Горюнова и ещё одного, на вид деревенского парня из глубин великой Руси. Они пили и спорили, поэтому Маловича с Тихоновым заметили не сразу.
– Это кто? – спросил парень у Горюнова.
– Вы кто такие есть? – крикнул Горюнов пришельцам.
– Ангелы хранители твои, Николай Иваныч, – сказал Шура.– С нами домой полетишь. В родной Кустанай.
– Мусора! Закричал Николай Иваныч. – Нашли, суки! Верка сдала, падла. Сестра, бляха!
Он выдернул из ботинка финку и прыгнул, размахивая ножом, с кровати в центр стола, в тарелки с закусью, а со стола полетел на Тихонова.
Володя шагнул вперёд к столу и воткнулся головой в живот Горюнова. Тот согнулся и Шура за ремень на штанах сдернул его с Володи на пол, наступил ногой на руку с ножом и спокойно его вынул за рукоятку. Ну, конечно же, соблюдая своё правило, дал Иванычу кулаком по шее, Тихонов надел наручники, Шура взвалил Горюнова как мешок с картошкой на спину и они вышли. Никто за ними не выскочил.
На улице Шура в киоске купил за рубли четыре бутылки минералки из холодильника. Одну они с Вовой выпили, а из трёх вылили воду на голову Николая Ивановича. Малович дал ему нож и сказал:
– Крепче держи и бей меня в сердце.
Горюнов подержал нож и спросил.
– Вы точно из Кустанайской милиции. Конкретно за мной?
Тихонов сунул ему в мутные глаза удостоверение и долго держал, чтобы Николай Иваныч что-нибудь разглядел и понял.
– Факир был пьян и фокус не удался, – грустно сказал трезвеющий Николай Иванович Горюнов.
Шура забрал нож с отпечатками и завернул его в носовой платок. Положил аккуратно в портфель Тихонова.
Двадцать шестого сентября оперативники, сэкономив пару дней, сдали «мастера ножевого боя» в изолятор, записали у дежурного задержание убийцы, вооруженного ножом, и зашли к Лысенко.
– Поганца досрочно доставили, – рапортовал Малович. – Разместили в седьмой камере. Идём отдыхать перед отловом маньяка. Пусть им теперь следаки занимаются, свидетелей зовут, понятых и всех, кого положено. А мы бы малехо на пару дней сменили образ жизни.
– Да. Отвлекитесь. В кино сходите с женами, в театр или в наш музей. Перед задержанием Спицына у вас должно быть хорошее настроение от общения с искусством и культурой. А то всё бандиты, убийцы, мать иху!
-Так мы, командир, от культуры вообще не отрываемся. Вова Зощенко читает. Не ест, не спит. Читает, мля! Потом мне пересказывает, – засмеялся Малович.– Можно мы просто уйдем, а первого октября вот тут, на этом стуле будет сидеть в «браслетах» маньяк Спицын? Как вам такая мысль?
– Да идите уже. Спасибо за службу, – командир пожал обоим руки.
– Надо по соточке коньяка хлебнуть с дороги-то, – смущенно предложил Вова.
– А многие ведь считают что милиционеры тупые и неотёсанные. А ты вон какой мудрый: «по соточке!», – вздохнул Шура. – А вдруг маньяк меня пристрелит? Давай уж если выпьем, так по двести пятьдесят. На том свете коньяк где возьмёшь?
И они пошли в любимое кафе «Колос». До встречи с человеком, хладнокровно расстрелявшим шестерых, оставалось, к сожалению, еще очень много времени – целых три дня.
