Станислав Борисович Малозёмов
Божьи слёзы
– Шестого декабря, – Витюша взял полную кружку. Уже и пена на пиве улеглась. – Так нас и не будет тут. Мы в Зарайске устроимся работать. И, может, вообще не вернёмся.
– Тогда тем более. Пейте «отвальную».– Вася Ступин заржал искренне и весело. Принял с пользой его организм золотой напиток. – И с одной кружки чего будет? Считай, и не употребляли ничего. Это ж почти безалкогольный лимонад – пиво. Тут и градусов-то нет. Чё вам будет с кружки-то? Только уважение наше. Не обижайте корефанов. В одном мире кувыркаемся. В Семёновке. А тут все казаки – родня.
Витюша с другом переглянулись и пиво выпили.
– Да натурально фигня – одна кружка, – вздохнул Лёня.
– Вы подождите, а мы сбегаем к бабке Токаревой. Она самогон цедит – хоть на ВДНХ его отправляй для получения первого места и почетной грамоты, – Потапов поднял друзей за воротники и они убежали.
– Пошли и мы, – минут через десять Витюша обнял двумя руками свою голову. – А то вернутся и нахрюкаемся с ними опять в зюзю. Заставят же. Считай – первый день мы простебали. А потом опоздаем к Лидке, она и не даст тугрики.
Только рванули они на воздух и как раз в распахнутых дверях налетели на Алика, у которого было очень удивлённое и страшное выражение красивого лица, а из фетровой бурки он выхватил длинный кавказский нож, похожий на кинжал.
– Вы какого бабая сломали дверь!? – закричал он и кинжал приставил к Лёниному горлу. Так вместе с Лёней на острие ножа под подбородком он прошел за стойку, где, не опуская лезвия, матерился минут десять на двух языках, размахивая свободной рукой и грустно глядя на бочку без пробки.
– Ну, как теперь эти помои продавать, а? Весь дух ячменя ушел, одна моча осталась. Сейчас, да милостив ко мне будет Аллах, я залью вам в глотки всё, что осталось.
Он сунул два пальца левой руки в дырку и приподнял бочку, не опуская кинжал от Лёниного горла.
– Литров сорок ещё будет. И вы, я вашу маму видал, тут и лопнете. И я закопаю что останется от вас за пивной под подсобным хозяйственным блоком. И креста, маму вашу видал я, не позволю никому поставить. Сгниёте и памяти про вас даже на кресте не будет! Шакалы, ас хъа до тырд!!
– Это не мы, Албас! – шепотом просипел Лёня, левой рукой осторожно отодвигая нож от кадыка.– Какие-то люди дверь сломали тихо. Мы спали вообще под батареей. Проснулись, когда они убегали. В спину видели мельком. Как поймёшь – кто был? Все как инкубаторские одеты в одинаковые шапки и телогрейки. Мы не трогали пиво, клянусь Аллахом!
– Не трожь Аллаха, не твоя вера и бог не твой, шакал, хьо сунна кьел ву! – Алик стал успокаиваться и кинжал свой заткнул за голенище.
Тут как раз на работу пришла Галина Петровна. Она выслушала всех и, потеребив пуговицу от пальто из драпа на ватине, сделала заключение.
– Эти двое не могли такую подлость провернуть. Я их с детства знаю. Да и на кой им-то дверь ломать? Они тут, внутри, ночевали. Бочка – вот она. Вон твои щипцы кузнечные. Выдернуть пробку – нехитрое дельце. А её, гляди Алик, выдолбили. Острой железякой. Да и после пятнадцати литров нашего хорошего пивка они бы тут ползали по полу как мокрицы. Я пойду к участковому. Тут через дорогу ходу три минуты. Да три – обратно. Он пусть профессионально разберётся.
Она убежала и через десять минут пришла со старлеем Хохловым Андреем. Он был в отутюженной форме без тужурки. И на голове нёс фуражку с кокардой, хотя милицию уже перевели на зимнюю форму. Хохлову было тридцать два, выглядел он как герой с плаката «Наша славная милиция – ваша спокойная жизнь!»
– Ну, так ясно всё, – заставил Хохлов подышать ему в нос Витюшу и Лёню. – Прёт свежаком.
– А я вам верил всегда, – обиделся Алик на друзей. – В долг давал и вы всегда рассчитывались. Что с вами? Какой шайтан вас укусил, бид аудал!?
– Они не хотят кого-то называть, кто дверь ломал и пива разлил почти полбочки, – похлопала Алика по мощной груди бывшая учительница, а ныне официант-уборщица в одной упаковке. – Мужская гадская солидарность.
– Ну, я бы тоже своих не продал, – гордо выговорил Албас..– А пиво спишем на брак, ладно, да! Но вот почему от вас прёт свежим? Как вроде выпили полчаса взад, не больше?
– Ну, мы остатки из кружек допили, когда те козлы убежали, – Витюша руку на сердце уложил. – Пропало бы. Выдохлось. Всё равно ты бы, Алик, застойное пиво не стал продавать. Ты джигит честный. Уважаем.
Старлей Хохлов снял фуражку, почесал затылок, поглядел в окно с такими же решетками как у него на работе и заключил.
– Разберёмся. Этих двоих я заберу. Посидят у меня в КПЗ. Я пока настоящих найду. А я найду. Вы меня знаете.
Алик нацедил из другой бочки две трёхлитровых банки свежего пива и передал одну Хохлову. Другую Витюше.
– Ты после работы за нашу на тебя надежду выпей, Андрей. А эту банку, если ты разрешишь, я мужикам дам. Сидеть им пару дней, да? Ну, примерно. Кушать три раза в день они у тебя в конуре не будут. Так пусть нас добрым словом при каждом глотке вспоминают. Не они это натворили. Теперь сам так думаю. Вот захомутаешь этих баранов, нан дин таг, так мы с тобой после работы вот это с хорошей закуской выпьем, – и он показал пальцем под прилавок. Там стоял без двух бутылок полный ящик армянского коньяка.
– Да с моим удовольствием посижу с тобой за одним столом.– Улыбнулся старлей.– А эти ребятишки с голоду не окочурятся. Баланды у нас, правда, нет. Ни СИЗО и не тюрьма у меня. А вот из милицейского буфета нашего два раза в день по пять пирожков и чайнику компота получать будут. За государственный счёт. Вы, пацаны, это должны оценить.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант! – Чётко произнёс Витюша.– У нас гуманная милиция. Все знают.
Хохлов отвёл Витюшу с Лёней в КПЗ. Никого там не было. На двух нарах – свежие полосатые матрацы, маленький, как в вагоне, столик под решетчатым окном и одна довольно тёплая батарея на стене, крашеной густым серым суриком.
– Отдыхайте. Тут вам безопасно. Эти уроды могут вас на воле отловить и отделать. Они же не поверят, что вы их не назвали. А как я поймаю придурков, то вы местами поменяетесь. Они – сюда до суда, до срока за взлом и ограбление, а вы – гулять на свободе, пиво пить, в кино сходите в клуб.
И он ушел, провернув в щеколде толстый как его палец ключ со сложной нарезкой. Под него отмычку сроду не подберёшь. И остались друзья сидеть на одних нарах, делая через каждые полчаса по маленькому глоточку из банки.
– Накрылся Зарайск. Работа «гавкнула» и счастливая житуха, – мрачно выдохнул Витюша.
– Не дребезди ты раньше времени, – Лёня походил по камере. – Деньги Лидка не даст, так мы их по-другому возьмём.
– Это как? – насторожился Витюша. – Без криминала?Сюда обратно не засунут нас?
– Да упаси, не приведи и избавь! Какой криминал? Займём в магазине промтоваров. У Наташки Разиной. У меня ж с ней любовь как бы. Ну, раз вообще даёт, то и денег даст. На доброе дело попрошу, не на бормотуху же.
– Ну да, блин, – хмыкнул Витюша. – Ты ей доложишь, любовнице, что навсегда уезжаешь, а она от радости тебе кучу башлей. Ну, ты клоун, Леонид!
Лёня сел, хлебнул глоток. А тут и пирожки принесли с компотом. Сержант подал в окошечко. В общем – в КПЗ получше, чем в тошниловке. Там пирожок надо ещё ухитриться купить. Изъять же как- то надо деньги на тесто из «пивных» или тех, что на бормотуху хранятся.
– Короче, ты успокойся. Трезвяком жить ты первый прогундел? Первый. Ну, так для этой светлой цели любые средства надо пользовать. – Очень увесисто, убеждённо произнёс Лёня. – Иначе точно сдохнем или в пивнухе под столом, или в домах своих, где от самогонной вони не вздохнёшь полной грудью, а, наоборот, уснёшь с перепоя и хана тебе. Некого будет будить. Разместят нас за околицей, за лесопосадкой. Там много крестов да памятников стоит нашим корешам. Они тоже думали, что жить сил им хватит надолго, сколько ни залей в глотку.
Витюша так не думал. Поэтому скривился, лёг на нары и отвернулся к стене. Жевал всухомятку ливерный пирожок и размышлял о жизни.
– Найдём деньги, не жухай, – Лёня завалился на другие нары и после еды они оба уснули до самого вечера, хотя и не пили, считай.
Через два дня, 28 ноября, тяжеленную дверь с маленьким закрытым из коридора на щеколду фанерным окошком распахнул старлей Хохлов. Был он в повседневной форме, но выглядела она как парадная. Сапоги хромовые зеркально отражали пол и Лёню с Витюшей. Импортный бы у старлея гуталин. Китель с брюками жена ему отгладила так, будто сегодня Хохлов улетает к министру МВД получать звезду Героя Советского Союза. А верх фуражки гнутой внутренней пружиной лихо поднимался к потолку.
– На выход! – крикнул старлей добрым командным голосом. – Не перепились пивом без милицейского надзора?
Банку Витюша с Лёней осушили на рассвете. Вчера рано уснули и оживились когда утром ещё темно было.
– Ко мне в кабинет, – поманил друзей Хохлов ладонью, направленной в его рабочую комнату.
Витюша с Лёней аккуратно и осторожно, как настоящие заключенные, разместились на ворсистом диване начальника их маленькой тюрьмы. Сели рядышком напротив стола и руки держали за спиной.
– Я взломщиков и грабителей заведения директора общепитовской точки Албаса Хамхоева поймал и отвёз в районное УВД. Три дурных обалдуя, – Андрей Хохлов радостно потер руки и сел на стол. – Вы свободны. Гуляйте, но не нарушайте! Понятно сказано?
Мужики встали, но не уходили.
– А кто это? – с лицом неосведомленного человека поинтересовался Витюша.
– И как же вы их моментально выловили? – Потрясённо воскликнул Лёня с эмоциональным перебором. – Высший класс!!!
– Это такая наша работа, – скромно сказал Андрей, глядя в окно.– Ну, если умеешь работать, ясный день. Я так подумал: Вот они надрались у Алика пивом. А дальше что? Разбежались с перепуга? Дверь-то взломали, пиво украли. Не платили же. Вот…И лежат далеко в степи, где людей нет и дорог?
Ну да, как же! Будут пить дальше. А где брать пойло? Восьми-то не было. В магазине не укупишь. Я обошел всех, кто производит самогон. Их шестеро в деревне, которые на продажу гонят. И вот Нина Игнатьевна Токарева сказала, что позавчера около семи в долг взяли четыре бутылки Потапов, Замашкин и Ступин.
– Ну, куда, подумал я, они пить пойдут? Рано же. Друзья спят почти все. Да и семьи чуть ли не у каждого. Значит, версия гнилая. Но самогон из горла пить – это ж пытка. Для жизни опасно. То есть пойдут, думал я, туда, где стаканы есть. А что у нас рано открывается из общепита? Рабочая столовая «Степная сказка». Прихожу – а они все там. Уже надрались. Мало чего соображали. Я их без наручников притащил в отдел, оформил, рапорт написал начальнику РОВД. И на мотоцикле с коляской отвёз в Заречный, сдал начальнику отдела разбоя. Вчера мне грамоту привезли за задержание организованной группы опасных преступников. Будут сидеть года по три. Это точно.
– А здорово! – сказал Витюша. – Я боялся, что они спрячутся и вы посадите нас.
– Так не бывает! – отрапортовал Хохлов.– Невиновных мы бережем и почем зря свободы не лишаем. У нас справедливость на первом месте.
– А самогонный аппарат конфисковали у бабки Токаревой? – тихо, как бы между прочим, поинтересовался Лёня.
– А смысл? – Хохотнул старлей. – У любого забери сегодня – так завтра им новый сделают. У нас трудиться на государство за малые деньги мужики просто не любят, но умельцев-то с золотыми руками – человек сто минимально наберётся. Аппарат бабке сделает кто-нибудь часа за три – она ему бесплатно десять литров отгонит и всем хорошо. Я изымаю, уничтожаю, акты посылаю в район. Борюсь, мол! Они меня хвалят, хотя понимают, что грипп и самогоноварение победить нельзя. Ну, всё. Идите, и впредь не грешите!
На улице мужики вдохнули до переполнения лёгких прекрасным деревенским воздухом с ароматом увядающей полыни из степи и задумались.
– Три дня прошло, – грустно оценил ситуацию Витюша. – Но к Лидке, к бывшей моей, за деньгами ходить бестолку. Пахнет от нас – это первое. Второе – от нас пахнет прилично и рожи кривые после КПЗ. Не даст денег. Можно не ходить, не позориться. Но уехать надо. К трезвой жизни в Зарайске, к обновлению моральному.
– Так к Наташке Разиной из промтоварного двинем. Мы не скажем, что деньги надо на билеты, а объясним, что на новые пластмассовые удилища собираем. Ты меня вообще не слушал? – Лёня обиженно отвернулся.– Я ж говорил – к Лидке твоей с запахом пива не сунемся. К Натахе надо хилять. Любовница она мне или ком с горы? Любовница даст. Денег, я имею в виду.
Дождались под забором сельсовета десяти часов и уверенно, ровным шагом, чтобы кто из окон их видит понимали – идут приличные люди, не шваль, вечно больная головой с похмела. Но Наташки на работе не было. В магазине бродила одна тётка Тимофеева, учётчица с весовой на току. Она вроде бы кофту себе выбирала. А продавщица Люба ходила за ней и шептала на ухо, что вот эта кофточка и вон та ей «ой как к лицу будут».
– Наталья в город вчера уехала, – крикнула продавщица Люба. – На день рождения брата. Директор на два дня отпустил.
– Паршиво дело, – загрустил Витюша. – Больше-то и негде взять. Все, у кого деньги имеются, подумают, что на пропой просим и потом не отдадим, естественно. Не получится, так-распратак, уехать. Так нам не просто билеты надо купить, нам и жить там первое время на что-то. Пока устроимся работать.
Лёня прислонился к стене у двери и глядел в потолок. На лице его отражался натужный мыслительный процесс.
– Пошли шмотки посмотрим, дрели, наборы слесарные, спорттовары, – он отклеился от стены, прихватил друга за рукав и они вошли через красивую никелированную «вертушку» в торговый зал.
– А то, блин, я не видал штанов с рубашками, – засмеялся Витюша. Но ходили они долго и разглядывали всё подряд.
– Есть неплохие вещицы, – минут через двадцать оценил Лёня. – Но мы такие потом в городе купим. Платить-то будут получше, чем в колхозе. Ладно, Любаша, пошли мы. Наташке скажи, что я заходил. Мы сегодня тоже в город едем. Но там я её не найду. Да и зачем отвлекать от праздника? Ну, чао!
Они отошли далеко от магазина, в переулок, по сторонам которого росли огромные тополя и закрывали собой часть неба и верхушки домов. Сели на бревно. Ветром повалило старый тополь. Посидели немного молча. Потом Лёня достал из-под телогрейки дрель, которая лежала в магазине. Порылся за пазухой да небрежным движением руки, какие делают приезжающие в Семёновку гастролёры-фокусники, извлёк смятый в комок шерстяной спортивный костюм.
Витюша онемел и глядел не на вещи, а на друга так, будто случайно в просёлке знакомом встретил привидение и чуток струхнул.
– Ты не писай в туман и в штаны, – улыбнулся Лёня. – Для государства дрель и костюм – тьфу. Вот если бы мы прокатный стан или ГРЭС стимзили – то да. Урон стране и всей экономике. А мы на трассе дрель за полцены продадим, костюмчик тоже и нам хватит не только на билеты. В номере люкс можем неделю кантоваться в Зарайске. Пока с работы в общагу не устроят.
– Лёнчик, я за жизнь гвоздя не украл с машдвора, – закашлялся Витюша, подпрыгнул над бревном и стал суетливо ходить туда – обратно. – А кроме нас и тётки никого в магазине не было. И если Люба заявит Хохлову, то нам вместо работы в Зарайске тоже трезвая жизнь катит. Но на зоне. Года три корячиться тебе «в четверке» общего режима за такую кражу. А я не воровал.
– Дубина ты, Витюша, – засмеялся чистым детским смехом друг.– Она их что, каждый день пересчитывает? Там вон сколько барахла. Вот будет у них инвентаризация – тогда, может, заметят, что дрели и костюма не хватает. А когда она будет, инвентаризация? Да мож через полгода…Нас Хохлов в Зарайске искать и не подумает. Он участковый деревни Семёновка. Кто его туда пустит? Ну, а ты не трухай. Если что, то я один всё взял. Ты и не знаешь сейчас. И потом не будешь знать. Я тебя сдавать не собираюсь. Тиснуть дрель с костюмом – чисто моя задумка и моё исполнение, понял?
– Ладно, – успокоился Витюша. – Может, и не заметят ничего. Всякого -разного, правда, и не пересчитать в промтоварном. Тогда давай бегом на трассу. Пихнём добро и в кассу за билетами.
На обочине шоссе торчали они часа два, не меньше. Машины некоторые останавливались, но товар никто не покупал. В магазине дрель стоила двадцать три рубля, костюм – одиннадцать. Предлагали за тринадцать и за шесть.
– Надо ещё скинуть, – Лёня потёр шею докрасна. – За эти деньги не возьмут. Они в городе, видно, столько и стоят. У нас подороже. Облпотребкооперация. Наценка, видно, увесистая. Витюша кивнул, а ещё через полчаса один мужик на «двадцать первой волге» взял всё за десять рублей. Шли мужики обратно молча. Кашляли, курили и плевали в стороны.
– Билеты туда будут нам стоить шесть рублей, – сказал Лёня с отвращением в хриплом голосе. – В гостиницу мы уже не попадём. Ночевать на вокзале не пойдёт. Подберут как бездомных бичей. В городе мусора – не как наш Хохлов. Там волки натуральные. В парке спать – холодно уже. Да и зима через пару дней. А там у тебя день рожденья. Где мы его отметим? В Зарайском КПЗ как тунеядцы бездомные?
Брели они по деревне никуда. Переходили с улицы на улицу, а на одной из них, которая почти возле околицы, свистнул им из-за забора своего Мишка Леший. Фамилия у него такая была. Но когда он где-то её называл, все поначалу смеялись. Думали, что он шутник – любитель розыгрышей. Вид у Мишки был аккуратный, лицо красивое, ростом вынесло его за метр девяносто. Добрый был мужик, но, как и половина мужского населения – спивался. Работал комбайнером. А у них все дела – с августа по октябрь. Остальное время швыряй куда сможешь. Кто-то Мишку подтянул к забегаловке «Колосок». Там он большую часть жизни своей сорокалетней и гробил.
– Ребятишки, – подошел Леший. – В тошниловке слух кинули, будто вы насовсем валите в Зарайск и завязываете с бухлом насовсем.
– Не трёп это, – пожал ему руку Витюша.– Керосинить бросаем и едем. Там нас один большой человек определит на работу и общагу дадут. Хватит пропивать остаток здоровья. У меня вон печень прихватывает, Лёню сердце и почки беспокоят. А пить перестанем – всё и пройдёт. Да и врачи в городе пошибче нашего Анатольевича, который на все руки мастер. Всё лечит, блин! Бывает такое?
– Меня с собой заберите. Сдохну я скоро. – Миша взмолился и руки лодочками на груди сложил. – Не могу больше. Жена тоже ушла с детьми. Ем не пойми что, где и когда. Дома нет ничего. Возьмёте? Я ведь пригожусь. Никто вас, к примеру, не обидит. Мне ж,окаянному олуху, даже арматуру узлом завязать – развлекуха. В цирке могу выступать. Бычка годовалого на плечи поднимаю. Кто вас при мне тронет?
– Да без проблем, – Витюша потянулся вверх и обнял Мишку за шею. – Только у нас денег пока нет. Вот набрали десятку. Её не хватит.
– Найдём деньги, – Леший широко улыбался. Сто рублей через три дня гарантирую. Хватит на первое время.
– А с этой десяткой что делать? – спросил себя Лёня.
– Надо обдумать наше новое начинание до тонкостей, – сказал твёрдо Витюша. – Идём к Алику. Там в углу встанем и всё обговорим.
В тошниловке встретили их радостно. Народу ещё до обеда набралось под завязку.
– Пока на жизнь в Зарайске денег не набрали. – Крикнул всем Лёня.
– А на пиво с самогоном наскребёте? – спросил дружески Вова Сурнин, гора мышц, которого спиртное не брало. Огромный, красивый, здоровый.
– А на это дело припасли маленько! – ответил важно Лёня и достал десятку.
– Я вам больше здесь спать не разрешаю, – мирно сказал Алик. Мужики замахали руками, что означало: «мы и сами не останемся»
Шнырь Павлик Нехлюдов, молодой, пропитый до полупрозрачности, был мальчиком тридцати лет на побегушках. Он взял десятку, развернул кепку козырьком назад и вылетел из «Колоска»
Ночевали друзья у Витюши в сарае на сене – подстилке для коровы.Сама корова Дунька легла возле жердей, отгородивших её от курятника и калитки из штакетника. Ключ от двери дома Витюша под крыльцом в этот раз не нашел. А ломать дверь или окна – не было ни желания, ни сил.
Леший во сне говорил и размахивал ногами. Лёня спал как убитый четко в центр лба. А Витюша метался, часто выползал во двор. Его рвало, голова разбухла как прокисшая, плохо заквашенная капуста в кадушке, тело не слушалось и после пятого выхода из сарая он обратно попасть не смог. То ли уснул, то ли сознание потерял возле калитки. Он не чувствовал, что уже холодно, сыро в воздухе и снов, к счастью, не видел. Ни плохих, ни хороших.
Глава третья
За воротами по центру дороги уличной с истошным мычанием бежала корова. За ней, шлёпая по слежавшейся осенней пыли широкими подошвами сапог, неслись хозяева домашнего животного и пробовали остановить корову строгими командами.
–Луша, стой, зараза! – верещала хозяйка Папанина Алевтина.
– На мясо пущу, стервоза!– орал суровый Папанин Виктор.
– Да не шумите вы, – советовал голос ветеринара Ляшко, который сильно отставал от всех. – Сама очухается и вернётся. Подумаешь – укол ей всадили. А ты не болей! Говорил тебе, Алевтина, не пускай её на выгон. Никто уж не выгоняет пастись. Трава посохла, затвердела и горло ей подрала. Отсюда и кашель с хрипом. А так – она скотина здоровая. Хотя укол не повредит. Чего корове бояться уколов – не понимаю!
Голоса и громкие шлепки копыт да подошв стихли, удаляясь. Раз Витюша это всё слышал, значит проснулся. Замёрз он, заснувший под калиткой, дрожал так, что воротник рубахи подпрыгивал от основания шеи до подбородка. А ног не чувствовал Витюша вообще, так как из коровника с сеновала бегал блевать на воздух босиком. Так и свалился часа в четыре утра под ворота, промахнувшись мимо двери сарая, где дрыхли друзья-товарищи.
А до зимы один день оставался. То есть ночью конца ноября температура уходила недалеко в минус. Витюша лёжа постучал ногами по завалинке дома и слышал стук. Но ноги от ударов не гудели, не трещали косточки, а пальцев как бы вообще не было. Витюша сел, согнул ноги в коленях и увидел пальцы. Они были бледно-голубого цвета с белыми прожилками. Такого он нигде никогда не встречал.
– Эй мужики! Лёня! Миха! – громко, как ему показалось, не прокричал, а прокашлял Витюша.
Так позвать друзей пришлось раз пять. Крепко в тепле сена отсыпались мужики. Потом как-то услышали и вышли, натягивая на ходу сапоги.
– Ты как туда попал, Витёк? – удивился Лёня.
– Сюда идите, – Витюша замахал руками. – Поставьте меня на ноги. Я чегой-то не могу сам.
Поставили. Витюша пошел по двору как на ходулях. Равновесие терял, на землю наступал всей стопой и широко расставлял ноги.
– Отморозил от щиколотки вниз до самых ногтей! – с ужасом завопил Миша. – Надо срочно в больничку его тащить. Можно и спиртом растереть, водкой тоже нормально, но нет ничего, бляха-папаха!!
– Понесли Витька к доктору! – Лёня схватил друга сзади под мышки.– Ноги хватай, Мишаня.
И они побежали, качаясь с глухого похмелья и дыша надсадно да туго, как перед смертью.
Доктор для всех болезней Сергей Анатольевич Сизоненко минуты три разглядывал, мял и постукивал согнутым пальцем Витюшины ступни, после чего строго поглядел ему в глаза и скучным голосом выразил мысль.
– Пилить надо до щиколоток. Ты что, в морозильнике их держал, ноги свои? Ходить, правда, уже больше не сможешь. Да и куда тебе ходить? До пивной доползёшь на коленях. Колени отпиливать пока не буду.
Такая мёртвая тишина оцепила кабинет, что карканье вороны на дереве за окном звучало как пушечные залпы. Все, кроме Анатольевича, вытаращили глаза и от ужаса испуганно открыли рты.
– Ладно. Шуток вы с похмела не понимаете, – засмеялся доктор. – По парочке уколов в каждую ступню и разотру апизартроном, который на пчелином яде настоен. Сразу оттают ноги. Но пить сегодня нельзя. И завтра-послезавтра тоже. Яд с алкоголем смешается и ты дышать не сможешь. Такой страшный эффект. Ну и дуба дашь, копыта откинешь там же, в тошниловке. До меня не успеют донести, чтобы я тебя оживил.
– Сразу несите в морг. Мимо меня. Знаете, где покойников содержим, – очень равнодушно посоветовал Сизоненко Мише и Лёне. – Вон там посидите в уголке. А ты, Витёк, ложись на кушетку.
Колол, втирал мазь и разминал конечности Витюшины Анатольевич примерно час. За это время все пришедшие стали серыми на лица, их била крупная дрожь и тёк из-под волос за воротники холодный липкий пот.
– Может, спирта граммов по пятьдесят дашь, Серёга? – без надежды произнёс Лёня. – Или неси нас тоже в морг, но сразу. Мы сейчас сдохнем с бодуна.
– Во, мля! – воскликнул доктор. – Так давайте всю забегаловку вашу сюда. Откроем тут рюмочную. А больные – хрен с ними. Зачем они нужны стране и производству, больные-то? То ли дело пьянь! Шустрые, шумные, весёлые, когда нажравшись! Со стороны глянет буржуазия – видно, что счастливый живёт при социализме народ, да? Ладно, по пятьдесят налью. Всем, кроме Вити. Ему нельзя.
– Так я с похмела загнусь, – ужаснулся Витюша. – Гангрену зачем тогда лечить? Пусть будет. Всё равно помру с бодуна.
– Ладно, дам и тебе пятьдесят. Потому как алкоголь с ядом сцепятся через полтора часа примерно, – Сергей Анатольевич разлил всем из большого бутыля в мензурки. Как раз по пятьдесят. Доверху. – А помрёшь сейчас тут – мне оно зачем? Мне лишний труп – вычет из зарплаты и отчётность портит. Если, конечно, не я сдуру сам умертвил пациента. Вот если я – мне решетка лет на пять за преднамеренную, если докажут, врачебную ошибку. А в тошниловке помирай на здоровье. Меня это уже не треплет.
Все выпили. Занюхали мазью апизартрон. Стало легче. Все порозовели, а Витюша попросился у доктора встать на ноги.
– О! Чую каждый палец и босиком идти по доскам прямо очень ощутимо для подошвы. – Витюша походил, пожал крепко руку доктору, нацепил носки, которые Лёня прихватил из коровника, а поверх сапоги свои растоптанные в постоянной ходьбе. Ходить деньги искать было дольше, чем пить и спать. – Вы, Сергей Анатольевич – волшебник. На таких мир держится.
– Да и на таких как ты. – Глянул жалостливо на Витюшу доктор.– Ты добрый, умный, мастер, говорят, хороший. Пьёшь, вот и всё твоё хорошее стремится к нулю. А потому, что слаб ты душой, воли нет, слова для себя строгого не имеешь. Сам за себя не в ответе и приказать себе ничего не можешь. Беда. А так – хороший ты человек и мне тебя жалко. Но я не лечу от алкоголизма. А сам ты ничего не нарушаешь и принудиловкой тебя в ЛТП не сдашь. Закон не позволяет. Эх, блин… Да, кстати: ноги отмороженные я сдобрил хорошей анестезией. Начнёт проходить она – будет больно. Часа через два. Ты потерпи. Полдня поболят ноги и успокоятся
Остальные быстро пожали доктору руку, чтобы про себя не слушать, и все вывалились на свежий воздух.
– Блин, так я через час-полтора душу богу отдам от смеси яда с бухлом? И анестезия не успеет пройти? – спросил друзей Витюша. – Зачем мне тогда билеты в Зарайск, работа, жизнь насухую? А воли у меня точно нет. Поэтому – пошли к Алику. Пусть все видят, как я от пива помер. Может хоть они завяжут бухать, когда увидят такой финал. Хоть какая-то от меня польза получится.
Денег у них не было, но в пивной все помнили, как хорошо погуляли вчера на Лёнину и Витюшину десятку. Им купили пива по три кружки и принесли по стакану портвейна розового крепкого. Прошел час и Витюша начал прощальный обход товарищей по увлечению алкоголем. Готовился к смерти. Всем жал руки и прощался одинаково.
– Помни меня, не забывай, – говорил он трогательно. – А я там скажу апостолу, чтобы тебя приняли в рай.
– Свихнулся башкой? Да нет, вроде… Нормальный. С хорошего бодуна. Езжай! Счастливый путь ты выбрал. Трезвую жизнь и работу в городе,– примерно так отвечали ему разные товарищи.
Прошло два часа, мужикам ещё по паре кружек друзья благодарные поставили, а яд пчелы в смеси со спиртом всё не превращался в смертоносный. И окончание обезболивания Витюша не чувствовал. Портвейн с пивом боль, видно, загасили. Наоборот, на душе у Витюши становилось всё спокойнее и глаже.
– Вот Айболит шутник! – засмеялся он, когда понял, что могила пока ему не светит. – Ну, юмор у него, бляха-папаха! Весёлый мужик! Наш человек, короче!
– Ну, ты если помирать передумал, тогда пошли к Мальцеву Женьке забирать у него сто рублей мои, – Миша допил из кружки и надел свою полосатую кепку. – Вот на них и рванём в Зарайск и другую, противоположную жизнь там закрутим. Трезвую, с работой. Женимся. В городе девок одиноких – хоть не считай!
– А на хрена ты такие деньжищи раздаёшь? – удивился Лёня. – Копил, небось, на что-то?
– На мотороллер. Триста пятьдесят надо собрать было на «Вятку», – Миша глядел в землю. – А я только сто сорок как-то отложил. Остальное не получалось копить. Всё относил в винный отдел или тёткам-самогонщицам.
А раз уезжать – на мотороллер в Зарайске заработаю точно. А Женька тоже не себе брал. Брат у него в Янушевке, на другом берегу Тобола, женился. На свадебный костюм вроде не хватало. Ну, я и дал. Брат-то ему родной. Как не дать?
К Женьке шли долго. Выпили ведь спирт, пиво, портвейн. Оно всё, со спиртом чистым соединённое, в бомбу превратилось. Еле ноги двигали мужики. Как вроде эта бомба их на части порвала. Ноги отдельно, головы тоже, а руки мотались произвольно и создать ими порядок движения не выходило. Но дошли, однако.
– Надо к нему ехать, к братану. У меня-то их нет, я братану же отдал, – сказал Женька, глядя в небо. Выпил он поменьше, но тоже чувствовалось, что его пробрало нормально. – Может он закрутился, забыл отдать. Вон там на берегу лодка моя. Переплывём, а дом его в Янушевке – метров двести от реки.
Поплыли. От вёсел брызги по лицу лупили как иголки. Холодная в ноябре вода. Да через неделю и лёд уже встанет.
Брата Женькиного дома не было. Работал он в колхозном сельпо экспедитором. Товары всякие возил из города. Там, в кабинете, его и нашли.
– Какие сто рублей, братан? – возмутился младший двадцатитрёхлетний брат Игорь. – Ты меня с кем-то путаешь. Я к тебе домой приезжал занять денег. Ты, когда давал червонец дома у себя, в дрыбодан пьяный был. Деньги рассыпал. Я собрал и десятку взял. Девяносто тебе в нагрудный карман аккуратно уложил. Я у тебя десятку просил всего! На запчасть к «москвичу». Я на нём в ЗАГС ездил с невестой регистрироваться. Без той запчасти не поехала бы машина. На попутных что ли в свадебном платье и фате Нинке переться-позориться? Или на нашем автобусе? Телега получше внутри глядится. Мы тогда всё до копейки на организацию свадьбы и еду загнали. Вот червонец. На.
– Да? – засуетился Женька – А я помню, что сто давал.
– В кармане было сто. Да, – брат стал злиться. – Достал ты толстую пачку. Отслюнявил червонец, как я просил, остальное выронил, на пол раскидал. Ты пьяный был, Женя. Как свинья. Путаешь всё.– Игорь отдал деньги и сказал, что ему бежать надо к председателю сельпо. Ехать приказывает за кабачковой икрой и тушенкой.
