Шиму Киа
Эмигрант
Мечтательный дым сигарет улетел к потолку, образуя внутри комнаты тучи.
–Каким вы ее видели?
–Все были восхищены ею… Даже в преклонном возрасте, когда я бросился в это жестокое ремесло, будучи новобранцем, она сияла… Казалось, это был единственный человек, кто смог победить старость. Весь мир надеялся на то, что сцена увидит ее невероятно пленительный и очаровывающий талант еще долгие-долгие годы. Многие уже тогда предсказывали ей красивую и достойную смерть великой актрисы. Но она не была великой. Она была странной. И та смерть, что жила в газетах, совсем не подходила ее душе. Кажется, один я, смотря, как она читает монологи, видел истинную суть ее красивой натуры. Ей всегда хотелось спокойствия. На сцене она могла заткнуть весь мир, чтобы вокруг воцарилась тишина, пока из ее уст вылетал чарующий монолог о чудесах обыденности жизни, но стоило ей сойти по ступенькам вниз, как этот же мир оглушал и конфузил ее. Ей не хотелось жить в пестрых красках ложной сцены. Ей хотелось искреннего тепла. Поэтому столь престранная актриса, казавшаяся всем открытой, решилась бросить все, вернувшись в родные места, которые уже никогда не приняли бы ее.
–Такой я ее совсем не помню…,– человек медленно повернулся спиной к окну.
–Конечно, ее поглотила блестящая суета. Когда на тебя направлены сотни объективов, трудно разглядеть среди одинаково замученных журналистов лицо родного сына. Не вини ее, она пыталась отдать тебе все свое свободное время, но такой темп жизни обязательно сжег бы тело до пепла. И сжег бы мгновенно, неумолимо… Все это видели, но никто не хотел принимать старость ее души. Все думали, что она является настоящим воплощением молодости, не способным обрести морщин. Но, увы, ошиблись все. Все до единого.
–Ее я не виню,– долго думая, в итоге ответил человек.– Единственное, о чем я жалею, что не смог провести ее в последний путь. Я был тем, кто являлся ее творением… Ее монологом. Даже самые близкие родные и друзья отвернулись от нее. И я, как самое настоящее воплощение ее мечты и таланта, обязан был посмотреть в ее глаза последний раз… Но, как показало время, творение отвернулось от своего создателя. И мне очень стыдно не перед миром, а перед ней…
Почтальон лишь тяжело выдохнул сигаретный дым. В голове мелькали отрывки незнакомого детства и еще теплого вчерашнего прошлого. Расчленение души все же отразилось на человеке… Некоторые чувства бесследно улетели в небытие. Душа осталась неполноценной. Но одно чувство осталось ярким, осталось четким и вечным. Стыд. Стыд за самого себя, стыд за окружающих и стыд за всех тех близких, что не смогли принять ее перед смертью. Этот стыд неприятно щекотал тело изнутри и особенно контрастно рвал на куски сердце. ё
Маленький луч солнца смог проникнуть в курительную комнату. Он проходил сквозь черные тучи табачного дыма и разрезал край стола на две неровные части. И с этим лучом душа человека на миг замерла и продолжила свое движение уже куда ровнее.
–Хотел еще у вас спросить… Почему вы хотели убить меня?– человек без ненависти и коварства, искренними и ясными глазами взглянул на сгорбленное тело собеседника в синем комбинезоне.
Почтальон долго глядел на свои руки. Его глаза не двигались. Грудь чуть-чуть вздымалась, но со стороны казалась неподвижной. Уродливая статуя, полная отчаяния и одиночества на своих плечах, стояла сейчас перед человеком.
–Так все-таки ты меня раскусил?– спросил почтальон, не улыбаясь и не шевелясь.
–Да,– резкий ответ показался грубым даже самому человеку. Но почтальон лишь грустно улыбнулся и тоже взглянул на полоску света, которая становилась все шире.
–Я был зол на тебя. Все думали, что она бросила свою карьеру и сбежала в родные места из-за тебя. Ходили слухи, что ты заставил ее бросить это дело и окончательно завянуть где-то в глуши. И весь театральный мир ополчился против тебя, хотя ты сам этого и не заметил. Да и большинство людей в мире тоже не почувствовали эту злобу, ведь наше искусство уже давно вышло из моды. Однако все те, кто знал ее, были в бешенстве. Настолько она очаровывала всех своими талантом, что люди готовы были идти на убийство. Настоящая богиня…
Почтальон замолчал. Он засмотрелся на ясно-голубое небо, в котором хранилось дорогое каждому счастье, спрятанное в мечтах, плавающих в этой далекой голубизне.
–Когда она неожиданно ушла со сцены навсегда, я еще несколько месяцев жил в ожиданиях ее нового спектакля. Но с закрытием того сезона, все стало ясно… Вера в жизнь стольких людей больше не вернется. Каждый по-своему принял тот факт, что настоящее счастье, ради которого мы жили театром, исчезло. Однако точно я могу сказать только про свои чувства. И… Мне было невыносимо оставаться в театре. Это было похоже на возвращение в родную квартиру, где ты провел так много лет с близким человеком до его вчерашней смерти. В тесном помещении хранился его запах, его одежда, его дыхание, но реальность беспощадно залетала в каждые щели и выветривала его ясный дух. Находится в доме, еще вчера дарившим тебе радость и счастье, невыносимо. До того невыносимо, что хочется отправиться вслед за ней… Я и вправду думал отправиться за ней, но в итоге лишь неуверенно встал на ноги и побрел, куда глаза глядят. Наткнулся на эту работу бессмысленным почтальоном и сейчас нахожусь здесь перед тобой. Платят копейки, никто не обращает на тебя внимания, однако ты являешься невидимым носителем вымышленной легенды о наследственности этой древней должности, и в твоей истерзанной душе появляется что-то наподобие тусклого света. Хоть где-то твоя личность станет символом, пускай этот символ и кажется живым призраком…
Почтальон снова сделал последнюю затяжку и потушил окурок в пепельнице, стоящей на подоконнике. Переведя дух и собрав все мысли воедино, он продолжил.
–После ее ухода я совсем потерял какой-либо стимул идти вперед. Ужасное одиночество навалилось на мои плечи, но я уже имел дело с подобным отчаянием, так что просто смирился с тем, что вся моя серая жизнь будет течь неумолимо вперед к самому к концу. И мысленно я поставил себе именно этот ориентир. Смерть. Я ждал ее терпеливо. Мне не хотелось самостоятельно прощаться с жизнью, но и жить с таким ужасным грузом потери единственного счастья тоже оказалось невыносимо. Я знаю, что больше никогда не буду так счастлив, никогда уже не смогу быть очарован никем, кроме нее. И это осознание терзает меня. Я символически раздавал письма, получал в ответ пустые взгляды, видел, как получатели выбрасывают белые бумажки в урны, приходил в эту комнату и по долгу смотрел на это окно, покуривая ужасный табак. Вот и вся моя жизнь. В этом цикличном месте любая душа начинает закручиваться в спираль, пока не сбежит отсюда или не останется здесь до самого конца. Я видел, как многие приходили сюда и закручивались в спирали. И на это было даже смешно смотреть. Я, насмеявшись вдоволь так, что слезы лились рекой, в итоге запирался в этой курительной комнате и смотрел в это всегда чистое окно., за которым открывался непривлекательный город.
Но однажды ко мне зашел потерянный, рассеянный человек с туманными глазами, вечно глядящими мимо собеседника. Его имя было Питер. Я растерялся, когда впервые увидел его и поэтому молча смотрел, как он садился на диван и равнодушно доставал сигарету, заметил, что его руки дрожали, однако все тело было мертвенно спокойным, даже чересчур расслабленным. Опущенные скулы, осунувшиеся плечи, сгорбленная спина и уставшие глаза… Что-то мне в этом человеке напоминало ее. Будто где-то я видел это лицо. И тут меня осенило, что Питером на самом деле являлся ты, ее творение. Я долго наблюдал за тобой и долго не мог понять, что же ты забыл в этом спиральном мире. Зачем же тебе закручиваться в бесконечный круг «работа-дом-работа»? Я задал тебе самый спонтанный вопрос, не имеющий никакого смысла. И ты ответил на него. Мы разговорились. Пока наше общение становилось все теснее, в моей душе зарождалось осознание того, что ты тоже был очарован ее талантом и с ее кончиной долго не находил себе место, прямо как я, был везде, пытался найти себя всюду, но в итоге судьба завела тебя в эти стены. Здесь ты понял, что сможешь, наконец, завернуться в спираль и без сожаления просидеть остатки своей жизни за серым столом. В твоих глазах не было жизни, прямо как у меня. И в этой пустующей, всеми забытой комнате, мы были дружны, имели единое несчастье и могли успокоиться от внутренних тревог и внешнего безразличия.
Но неожиданно в комнату зашел ты, но совсем иной. Совсем другой человек оказался в этой комнате. Лицо то же, голос тот же, даже манера доставать пачку сигарет та же, но в глазах этого человека была гордость и надменность. Неожиданная бодрость и свежесть сместили усталость. Именно таким я и представлял человека, подговорившего ее остепениться и зачахнуть в глуши неизведанных мест. Именно тогда передо мной сидел убийца моего счастья. И я вдруг подумал… Может, тем новым незнакомцем был совсем не ты? У него было собственное имя, он являлся настоящей знаменитостью, являлся воплощением ее удивительного таланта и ослепительного успеха. И после разговора с этим незнакомцем, мне мерещилось твое лицо… Усталость сменялась бодростью, морщины то исчезали, то снова появлялись, плечи то опускались, то поднимались, и вся твоя личность вдруг постоянно сменялась. И долго я думал над тем, кто же заходил в мою комнату, а потом вдруг осознал одну очень печальную вещь… Ты одинок.
Здесь наступила будто театральная пауза. Голос собеседника стих, и ужасающая тишина стала давить на виски. Столь привычный тембр вдруг исчез, оставив человека с одним единственным вопросом:
–Одинок?
–Да… Ты одинок. И одинок не в том смысле, что ты обделен людским вниманием. Нет! Ты одинок с самим собой. Тебе до того скучно находиться наедине со своими мыслями, что ты стремишься убежать от самого себя.
–Как?.. Как можно быть одиноким с самим с собой?
–Это всего лишь предположение, но, мне кажется, что ты не можешь ужиться со своими головными чертями. Тебе противно осознавать, что это ты, и каждая твоя часть убегает друг от друга, разрывая душу на маленькие части. Поэтому появились Питер, Вильгельм и мистер Уан. Они сбежали, разорвали душу и сделались самостоятельными бесформенными пустышками. Думаю, может было куда больше частей твоей души, но это знать можешь только ты.
Человек молча уставился в окно.
–Как много ты обо мне знаешь…
–Просто мы чем-то похожи. Хотя бы одной частью, так точно. Я видел, что тебе тяжело так жить, что скоро ты скатишься в бездну, да такую, что лучше бы ты покончил с собой, нежели продолжил жить теми страшными мучениями, что назревали впереди. И мне стало жалко тебя. Мне бы не удалось тебя спасти, ведь я сам не смог оказаться на суше, но я также понимал, что никто помогать тебе не собирается. Так сильно ты желал убежать от себя, что смог по-настоящему вжиться в каждые роли по отдельности и обмануть весь мир. И лишь я смог разоблачить этот фокус, ведь не раз был ассистентом этого номера. Единственным выходом я видел твою смерть. И чтобы именно ты покончил с собой. Поэтому я дал тебе же такое задание. Поэтому я так надеялся, что ты больше не заглянешь в эту комнату… Сейчас я понимаю, что это был наихудший выбор. Наверно, во мне все еще живет театр, поэтому для достойного конца нужна была жертва. Поверь, мне очень стыдно за свой поступок…
Солнце уже находилось в предзакатном состоянии. Вот уже розоватые полоски появлялись в голубизне, и в чьих-то квартирах уже зажигались огни.
–Надеюсь, ты не винишь меня,– сказал почтальон.
–Я должен быть благодарен тебе,– человек улыбнулся.– Ты пытался спасти меня, хотя я отнял у тебя счастье. Ты единственный, кто понимал, каково мое положение, и кто протянул мне руку, пускай и с пистолетом. Пускай все было и так… Но спасибо. Спасибо тебе большое!
Человек протянул руку. Почтальон посмотрел на нее и не решался ее жать. Его глаза слезились. Он не слишком верил своим ушам и молча пытался осознать сказанные слова. Когда же чахлая и хрупкая рука одинокого мужчины в синем комбинезоне коснулась мягкой и крепкой ладони человека, слеза упала на пол.
В мертвом молчании дверь в курительную комнату захлопнулась. Все здание оказалось пустым. В каждом мусорном ведре валялись письма. В воздухе еще летал запах крепкого табака. Закатные лучи освещали заглохшие мониторы. Вызвав лифт, человек с нисходящей улыбкой стоял и смотрел куда-то за пределами обыкновенной стены. Он еще не полностью осознавал, какое великое счастье ему досталось. Теперь он никогда не будет одинок.
Глава XVII
Весенняя слякоть превратила сельскую дорогу в непроходимое болото. Кое-как старый грузовичок перемещался из одной избы в другую, везя на своем кузове немногочисленных жителей заброшенного поселения. Одна улица и пять маленьких тупиков. Вокруг этого короткого отрезка непроходимых болот расположились бревенчатые избы с разваливающимися заборами. Лишь одна дорожка во всем поселения была положена камнями: она вела к небольшой станции, к железнодорожным путям, по которым ежедневно перемещаются множество товарных и грузовых составов. Поэтому тишину здешних мест прерывает звонкое гудение металлических колес. Но когда последний вагон скрывается за лесными стенами, снова наступает тишь. Безмолвие природы, в котором из звуков только пение птиц, дуновение ветра и крики диких животных, проносится сквозь большое поле, замкнутое внутри густого и необъятного леса, до маленькой, но бурной речушки, спрятанной за чащей вечно темно-зеленых елок. И пройдя по истерзанной четырьмя колесами и немногочисленными парами ног дороге, разрезающей поле на две неравные части, человек в старой одежде видит перед собой небольшое кладбище, огражденное невысоким, по колено, чугунным заборчиком. В этом месте отчего-то сильнее становилось дуновение ветра, которое бурно раскачивало кроны раскидистых елей, имеющих темный, почти черный оттенок зеленого. Будто все грехи умерших впитывались в стволы этих вечно спящих многовековых деревьев. Первыми выстраивались в ровные ряды сосновые кресты с пожелтевшими табличками, словно они являли собой торжественный парад, а уже за ними такими же четкими колоннами стояли каменные могилки. Тени высоких елей укрывали здешнее кладбище от любых непогод, но, невзирая на столь надежную и вечнозеленую крышу, сюда обязательно попадали или снежинки холодной зимой, или дожди цветущей весной, или пыль душным летом, или опавшие оранжево-коричневые иголки серой осенью.
Человек ухаживал за каждой могилкой, за каждым крестом. Он неспешно подметал протоптанные дорожки, сухой тряпкой вытирал таблички, вырывал сорняки и особенно бережно каждый день подрисовывал несмываемыми чернилами истертые буквы в именах усопших. В этой деревне мертвых уже давным-давно стало больше, чем живых. И целых полдня человек аккуратно, бережно и с уважением облагораживал каждую могилку. Когда же он доходил до двух надгробий на самом краю кладбища- одна могилка была старой, а другая совсем недавней- особенно тщательно вытирал имена на еще не успевших пожелтеть табличках, брал топор, всегда стоящий в углу, под кроной небольшой елочки, и сворачивал в еле заметную совсем уж узенькую тропинку, которая вела в чащу. Не доходя пару шагов до берега речушки, можно ненароком споткнуться на совсем незаметный холмик, покрытый старым, уже покрывшимся маленькими растеньицами, пледом. Под пледом находилась еще одна одинокая могилка. Имя выцарапано бережно на камне. Человек всегда садился около надгробия, обедал, ухаживал за могилкой, и уходил в лес. Стоит еще немного пройти дальше по тропинке, и можно увидеть небольшие посадки яблонь. А еще дальше все чаще попадались молодые, недавно посаженные, ели, которые очень контрастировали с их многовековыми родителями. В этих местах можно услышать мерный звук топора. Человек, ухаживающий за могилками, тащит на своем гробу тяжелые стволы деревьев, и приносит их к месту рядом с кладбищем. Так, до самого заката он и работает, а затем идет обратно и поздно ночью заходит в свою избушку, где-то на краю деревни. И изо дня в день человек встает, идет на кладбище, в лес, и обратно. Все же жизнь замкнулась в спираль, но теперь у каждой секунды существовала цель, великая и благая. Совсем скоро трудами одних рук возле забытого всеми кладбища будет построена часовня. Ее крест, над искусно сделанным куполом, будет отражать лучи солнца прямо на спрятанные под тенью елей могилки. И никто из покинувших этот свет не останется одиноким, ведь найдется человек, любящий не только все живое, но и все ушедшее.
