Сергей Юрьевич Катканов
Русский смысл
Барон Эвола писал: «Запад больше не ведает мудрости: он не знает благородного безмолвия тех, которые преодолели самих себя, не знает светлого покоя тех «которые видят» … На место мудрости вступила риторика философии и культуры, мир профессоров, журналистов, спортсменов – схема, программа, лозунги». «Если сегодня и появятся истинные вожди, достойные этого звания, а именно люди, которые пытаются пробудить в человеке силы иного рода, не суля им взамен материальные блага, но, напротив, требуя от каждого суровой дисциплины, люди, которые не опускаются до торговли собой во имя достижения эфемерной и бесформенной личной власти – эти вожди не смогут оказать практически ни какого воздействия на современное общество».
Эта безнадежная картина вполне адекватна. Но мы сейчас не о том, возможно ли ещё возродить настоящую аристократическую элиту. Мы говорим про аристократический идеал, как таковой. При этом мы понимаем, что носители идеала не могут его не распространять, они волей-неволей будут менять воздух вокруг себя. Поэтому у Эволы есть высказывания, которые отнюдь не дышат пессимизмом: «В тишине, строгой дисциплине самообладания и самоопределения мы должны с холодным настойчивым усердием создавать из единиц элиту, <объединив> всех одиноких и мужественных людей, остающихся неисправимо благородными в этом мире торговцев, уголовников и сумасшедших». Барон призывал «возродить аристократические ценности, те ценности качества, дифференциации и героизма, тот смысл метафизической реальности, которым противоречит сегодня всё, и которые мы, однако, вопреки всему отстаиваем».
Эвола считал себя язычником, но это просто недоразумение, вызванное, очевидно, тем, что он не рассмотрел в современном ему христианстве мужского начала. Между тем, христианство это именно воплощение солнечного мужского начала, которое Эвола проповедовал, сам не понимая, что это ценности Континента, то есть в основе своей они христианские. Староевропейское рыцарство собственно и опиралось на мужское начало христианства, впрочем, не избежав искажений, связанных с католицизмом. Но с ортодоксальным православным христианством мужское рыцарское начало сочетается куда лучше. Православные стали бы куда лучшими рыцарями, чем были католики. Беда лишь в том, что православные об этом не знали.
Само по себе православие основано на доминировании мужского начала, но в православном общественном сознании доминирует начало женское. Выровнять этот перекос, значит глубже понять собственную веру. Православие в основе своей религия очень мужественная, она требует мужества даже от женщин. Устремленность православной души к Царству Небесному порождает особое отношение к смерти не как к катастрофе, а как к очень ответственному переходу в мир иной, ради которого мы, собственно, и живем. Ответственное, серьезное и вместе с тем очень спокойное и хладнокровное отношение к смерти, чуждое всякой паники и истерики, должно стать главным признаком православной аристократии. Это поможет нам понять исламский мыслитель Гейдар Джемаль, мысли которого, впрочем, надо использовать с большой осторожностью, но они очень для нас важны.
«Точка окончательного расхождения – отношение к смерти. С одной стороны стоят те, кто носит свою смерть внутри себя, для кого она – реальный центр их существа, не то, что случится с ними когда-нибудь, в неопределенном виртуальном будущем, но то, что составляет именно суть актуального «здесь-присутствия». Эти люди составляют кадровую основу религии единобожия … Для других смерть есть нечто категорически внешнее, как железная коса для зеленой травы. Смерть для них – максимально виртуальная, исчезающее малая возможность. Мощной действительностью, вытесняющей смерть со всех горизонтов, для таких людей сказывается само общество, которое они воспринимают, как некий пир … «Братство через смерть» – осознание того, что ты являешься братом тебе подобных людей, потому что вы стоите перед лицом смерти … Для братства смерть является внутренним, принятым в себя освобождающим началом».
Гейдар Джемаль говорит о сознании героической элиты. Для православных это не менее актуально, чем для мусульман. Русская православная аристократия, основанная на рыцарском начале, как раз и должна являть собой героическую элиту. Это не значит, что она должна формироваться исключительно из военных, из «ветеранов спецназа». Нет, она должна формироваться из людей духа, которые имеют особые отношения со смертью. Главное сокровище их жизни – в Царстве Небесном, а смерть – это ворота в Царство Небесное. Человек духа не может панически бояться смерти, потому что смерть для него – тот самый переход, который обещает ему исполнение самой главной жизненной цели, самой трепетной мечты. Именно со смертью связан главный смысл жизни. И в этом смысле человек духа «носит смерть в себе». Мысль о смерти, как о моменте перехода в лучший мир – смысловой центр его личности.
Конечно, средний человек, даже религиозный, не может слишком глубоко переживать смерть, как момент осуществления мечты. В нас слишком много земного, плотского. Множество разнообразных нитей связывают нас с материальным миром, и наши мечты в большом количестве случаев связаны с этой очень грубой формой бытия. Мысль о том, чтобы потерять всё, что мы имеем здесь, пугает нас. Мы пытаемся жить запросами духа, но запросы души и тела очень сильны в нас и порою выходят на первый план. Умом мы понимаем, что всё лучшее – там, но состояние нашей души не позволяет нам слишком туда стремиться. Но наша элита должна быть лучше нас, на то она и элита. Русская правящая элита, русская аристократия либо должна быть духовной, либо в ней не будет смысла.
Если мы говорим о том, что смысл существования России связан со служением Христу, с попыткой коллективного прорыва в Царство Небесное, с «колонизацией Неба», то русская аристократия должна переживать цели национального бытия гораздо глубже, чем средний человек. Русский князь должен быть как тот рыцарь, который мчится на своём коне прямо в Царство Небесное. Русский аристократ должен быть готов в любой момент отдать жизнь ради высшей цели национального бытия.
Нам сейчас это кажется просто сказкой, да ещё и не самой умной, но это лишь потому, что мы слишком долго рассматривали современные «элиты» – группы холенных и жадных мошенников, ни о чем не способных думать, кроме личного обогащения. Но элита не всегда была такой. В первую мировую один молодой великий князь, представитель дома Романовых, получив на фронте смертельное ранение, умирая, говорил: «Как я счастлив, что пролилась кровь царской семьи, как это должно воодушевить народ». Заметьте, это было сказано перед смертью, когда на красивую демагогию времени уже не оставалось, просто юный русский принц так чувствовал. Он так жил и так умер. Его так воспитали.
Конечно, не все были такие, и даже не большинство. Но тогда этот предсмертный восторг русского аристократа не поражал так, как он поражает сейчас, тогда он казался более естественным. Речь идет именно об идеалах. Есть общенародный идеал, которому люди соответствуют в разной степени или вообще не соответствуют, но все знают, в чем идеал, и всем известно, что стремиться к нему – хорошо, а удаляться от него – плохо. А есть идеал аристократии, куда более возвышенный, чем общенародный, формулирующий куда более высокие требования, чем те, которые можно предъявить к среднему человеку. Народный идеал и идеал аристократии вырастают из одного смысла, аристократический идеал лишь более радикален, настолько радикален, что приводит к появлению людей иного качества. Идеал – это тот огонь, на который мы либо идем, либо не идем, но все прекрасно видят, куда надо идти, а дальше – личное дело каждого. Так вот идеал аристократии по природе своей жертвенный. Настоящий аристократ должен быть готов в любой момент отдать жизнь за то, что по его представлениям дороже земной жизни.
Настоящая европейская аристократия была выкована в огне и крови крестовых походов. Сколько бы мерзости не налипло на эти предприятия, сколько бы чисто шкурных интересов не просвечивало порою за ними, но это просто уму непостижимо, сколько там было рыцарей-идеалистов, мечтавших умереть за Христа. Там рождалась духовная аристократия – суровая, аскетическая, жертвенная.
Аристократ может много заботиться о земных интересах (и не может не заботиться), но подходит тот момент, когда он пренебрегает земными благами и идет на смерть. Он всегда об этом помнит, потому и не привязывается к земным благам, даже если их имеет. Аристократичность всегда предполагает умеренное материальное потребление, презрение к богатству, в идеале – аскетизм. Если речь не идет о «мещанах во дворянстве» и «полумилордах-полукупцах», демонстрирующих признаки разложения аристократии. Но даже «полукупцы» среди «полумилордов» прекрасно понимают сами, что они не лучшие представители аристократии.
Таких людей, людей особого качества, всегда мало. И дело тут вовсе не в плохом воспитании. Если в душе человека нет аристократического начала, этой тонкой, едва уловимой материи, то даже десять самых настоящих аристократов не смогут сделать из него такого же, как они сами. Аристократическое начало в человеке можно и нужно развивать, но если его нет – развивать будет нечего. Вот факт удивительный, странный, необъяснимый – аристократом надо родиться. Иногда это происходит в семье, далекой от аристократии, но редко. А иногда в семье герцога или князя рождается ну совершенно не аристократ, но и это редко. Всё-таки чаще всего в каждом сословии рождаются люди с задатками своего сословия. Им лучше оставаться в своем сословии, просто потому что каждому человеку лучше быть самим собой.
Когда Наполеон создавал новую аристократию, он, очевидно, думал, что всё просто. Нея, сына мясника, он сделал герцогом, а Мюрата, сына трактирщика, королем. Ней и Мюрат были блистательными маршалами – редкими храбрецами и талантливыми военачальниками. Но аристократами они не стали. В решающий момент они проявили фатальное отсутствие представлений о чести. А представители древней аристократии, такие, как маркиз де Коленкур и граф Лас-Каз, остались верны императору до конца. Маркиз и граф не думали о том, что такое честь и как им её не потерять, для них это было на уровне рефлексов. Может быть, правнуки Нея и Мюрата и стали бы настоящими аристократами, но так уж вышло, что выяснить это не удалось.
Итак, люди рождаются разными, и на этом природном факте строится понимание того, что общество должно быть сословным. И понимание этого было в человеке всегда. Ещё Платон строил своё идеальное государство на разделении трех «сословий». Первое, правящее сословие – духовное или философское. Второе – военное, защитное. Третье – рабочее, питающее общество.
Не думаю, что Средневековье очень внимательно прочитало Платона, но и там выделили три сословия: ораторес – те, кто молится, беллаторес – те, кто сражается, и лабораторес – те, кто трудится.
Почти об этом же говорили гностики, разделившие людей на «пневматиков», «психиков» и «физиков». Причем, говорили они не о сословиях, а о трех разных человеческих породах, но само понимание о необходимости сословий как раз и строится на понимании того, что люди от рождения принадлежат к разным породам.
Варлам Шаламов как-то заметил, что от мужика до Канта большее расстояние, чем от мужика до лошади, что недавно с полным согласием процитировал либеральнейший Виктор Шендерович. Я, кстати, не согласен с троцкистом Шаламовым, потому что и у мужика, и у Канта есть бессмертная душа, а у лошади её нет. Так что от мужика до Канта всё же неизмеримо ближе, чем до лошади. Но я согласен с тем, что мужик и Кант принадлежат к разным человеческим породам. Мужик ни когда не станет философом, а Кант ни когда не станет пахарем. Я вот только не понимаю, как либералы, вроде Шендеровича, согласуют эти свои представления с требованием социального равноправия.
Питирим Сорокин в истории общества так же выделяет три фундаментальных типа. Идеационное общество представляет собой социальную структуру, ориентированную на запредельность и духовность, устремлениую к далеким горизонтам, великим идеям и проектам. Сенсуальное (чувственное) общество основано исключительно на материальных ценностях. Идеалистическим является общество, балансирующее между трансцендентным и материальным и ориентированное на эстетический идеал красоты.
Рискну заметить, что это не три разных типа общества, а три разных страты внутри любого общества, и разница между обществами в том, какая из этих страт доминирует, какая выражает идеалы и смыслы для всего общества. И терминология Сорокина (идеационное, сенсуальное, идеалистическое) не представляется мне удачной. Не понятно, зачем было городить этот огород, когда о том же самом в гораздо более внятных и точных терминах уже давно сказали гностики.
Интересно, однако, то, что и в XX веке человеческая мысль вертелась вокруг всё того же самого разделения людей на три породы. И мы с вами давайте уж не будем отрицать очевидного: люди рождаются принадлежащими к разным породам, а потому нормальное, здоровое общество должно быть сословным. Правящее сословие должно хотя бы примерно соответствовать высшей человеческой породе – людям духа. Таков смысл аристократии, без которой невозможна правильная монархия.
Монархическое законодательство должно быть сословным, то есть аристократия безусловно должна иметь привилегии. Но в обмен на привилегии к аристократам должны предъявляться более высокие требования. За что трактирщику – штраф, за то графу – Бастилия. За что мужику – каторга, за то князю – плаха.
Третий Рим?
Главный русский смысл должен быть выражен четко, внятно, афористично, красиво, воодушевляющее. Сложную, разветвленную теорию надо сжать в одну короткую фразу, которая отскакивала бы от зубов. Этой цели и призвана была служить идея «Москва – третий Рим» и доныне очень популярная среди православных патриотов. Эта идея вписывает Россию в контекст мировой истории, свидетельствует о значительности места нашей страны в судьбах человечества, тешит наше национальное самолюбие и бальзамом проливается на душу, растерзанную комплексом национальной неполноценности. Но, откровенно говоря, третьеримская идея поражает своей внутренней нелогичностью и полным отсутствием реального смысла.
В чем убеждает нас идея «Москва – третий Рим»? То, что Москва приняла эстафету центра православной империи от Константинополя – это не вызывает сомнения, и это очень важно для нас. Русская держава действительно является преемником Византии, это преемство духовное и суть его – в охранении и сохранении Вселенского Православия. Но скажите, при чем тут первый Рим, то есть собственно Рим? У него-то мы что унаследовали и какие «римские ценности» намерены сохранять?
Когда-то воздвигнутая императором Константином новая столица империи получила название второго Рима. Но это ни чего не означало, кроме смещения центра власти на восток, это был всего лишь факт политический, даже технический, не имеющий ни какого духовного значения. То, что в Римской империи появился новый центр власти, отражает лишь перипетии политической борьбы, то есть нечто временное, преходящее. Вечных ценностей Новый Рим от Древнего Рима отнюдь не унаследовал, и в этом смысле ни как не являлся его преемником. Константинополь не принимал от Рима эстафету хранения Истины, не принимал веру. К моменту появления на востоке нового политического центра Рим был языческим и в плане религиозном новой столице ни чего приличного завещать не мог, а христианизация западной и восточной империей шла одновременно.
Итак, преемственность Константинополя от Рима – явление политическое. Преемственность Москвы от Константинополя – явление духовное. Цепочки не получается. Чтобы спаять эти три звена, надо увидеть в них факты либо исключительно политические, и тогда почему бы не увидеть четвертый Рим, например, в Вашингтоне? Там тоже есть сенат. Либо надо увидеть в них факты мистические, и тогда получится, что Москва – наследник древнеримского язычества.
История тысячелетнего Рима – это история язычества. Государственной религией сделал христианство в Риме император Феодосий в 380 году, а он был последним настоящим римским императором. Имперский Рим пал именно тогда, когда стал христианским. И вот теперь попытайтесь объяснить, почему для Москвы так важно вести свою родословную от языческого Рима?
Впервые пророчество о Москве, как о третьем Риме было произнесено иноком Филофеем, старцем Псковской Елизарьевской пустыни в царствование Василия Иоанновича, отца Ивана Грозного: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти». Откровенно говоря, имя инока Филофея и в истории осталось только потому, что он изрек удачный афоризм, который всем понравился. Ни чего не известно о том, что вышеозначенный инок обладал высоким духовным авторитетом и был наделен даром пророчества, он во всяком случае не был канонизирован. Если бы это сказал прп Сергий Радонежский, стоило бы прислушаться, а мало ли что брякнет безвестный инок? Но в лесть так хочется верить, что не возникает желания воспринимать её критически. Ни кто не спросил у Филофея: «А ты, старче, что собственно имел ввиду и как можешь обосновать своё смелое заявление? Не мог бы ты это объяснить подробнее?» Ну, может быть, и были такие вопрошания, но следа в истории они не оставили, остался только красивый и беспочвенный афоризм, так что теперь остается лишь гадать, что имел ввиду Филофей. Его логика была, видимо, такова: поскольку Москва (Русь) приняла веру от Константинополя, а он есть Рим второй, то Москва соответственно – третий. Этим умозаключением наш инок доказал, что умеет считать до трех, но отнюдь не продемонстрировал способности отличать факты политические от фактов духовных. Но кто тогда стал бы копаться в таких тонкостях?
А в 1589 году в соборной уставной грамоте, узаконившей патриаршевство на Руси, всему миру было объявлено, что «ветхий Рим пал от ереси», что «новый Рим», Константинополь, порабощен безбожными агарянами, и что потому третий Рим есть Москва. Так красивый афоризм получил значение государственной теории.
Здесь у третьеримской идеи появляется смысл, наличие которого совсем не учитывают современные имперцы. Под «Римом» понимается не центр империи, а папский престол – «ветхий Рим пал от ереси». Римская империя окончательно прекратила своё существование в V веке, и не «от ереси», а под натиском германских племен. А в XI веке римские епископы утратили «первенство чести» в православном мире, и это действительно «от ереси». Между этими двумя фактами – 600 лет, и они ни как не связаны друг с другом. Который из этих фактов мы имеем ввиду, когда говорим о падении Рима? Мы говорим об истории империй или об истории поместных церквей? Если третьеримская теория была выводом из церковной истории, тогда зачем было говорить, что второй Рим пал, поверженный «безбожными агарянами»? Тут пала именно империя, а Константинопольская церковь ни куда не делась и чувствовала себя под османами гораздо лучше, чем Церковь в СССР. В этой древней теории такая каша, на которой ни чего порядочного не основать. Но ведь основали же. Как?
Наши цари понимали мысль насчет третьего Рима очень буквально, в смысле династической преемственности. Иван Грозный прямо говорил: «Мы ведем род от Августа кесаря». Это не были случайные слова, и в грамоте об избрании Михаила Романова упоминается «прекрасноцветущий и пресветлый корень Августа кесаря» от которого производили Рюрика.
Очень жаль, что наши цари позарились на лживую генеалогию, пытаясь утвердить трон на вранье, к тому же очень глупом. От «Августа кесаря» было весьма затруднительно вести свой род, потому что у него не было сына и ему наследовал пасынок – Тиберий, у которого тоже не было сына, и ему наследовал племянник Калигула, которому тоже наследовал отнюдь не сын, а «дядя Клавдий», которому тоже наследовал отнюдь не сын, а пасынок – Нерон. Династия Юлиев была юридической фикцией, к тому же не понятно, что за радость вести свой род от своры кровавых маньяков и извращенцев, происходивших от «пресветлого корня Августа». Что же касается Рюрика, то о нем вообще ни чего не известно, нет возможности выяснить даже кто был его отец, а говорить про его род совершенно бессмысленно.
Наши предки очень плохо знали историю и не отличались латинской логичностью мышления. Предков простим, но поинтересуемся: изменилось ли в этом смысле что-нибудь? Вот очень уважаемый мною митрополит Иоанн (Снычев) пишет: «Первоначально служение принял Рим – столица мира времен первохристианства. Отпав в ересь латинства, он был отстранен от служения, преемственно дарованного православному Константинополю – «второму Риму». Покусившись из-за корыстных политических расчетов на чистоту хранимой веры, согласившись на унию с еретиками-католиками (на Флорентийском соборе 1439 году) Византия утратила дар служения, перешедший к третьему Риму последних времен – к Москве, столице Русского православного царства…»
И опять непонятно, пишет ли владыка об истории империй, или об истории поместных церквей? Какое, интересно, «служение принял Рим», когда был «столицей мира»? (Если вообще допустимо ставить знак равенства между миром и средиземноморьем). Рим добросовестно и увлеченно истреблял первых христиан, а когда Рим принял христианство, так почти сразу же стал добычей германских племен. Римская империя ни когда не была христианской и к «ереси латинства» уж точно не имела отношения. Когда епископ Рима в XI веке был отлучен от церкви, это было трудно считать «отстранением от служения» самого Рима, который тогда по большей части служил пастбищем для скота. Римская империя и Римская церковь – несовпадающие понятия. А мы говорим про некий абстрактный «Рим», как будто специально не желая, чтобы стало, понятно империю или Церковь мы имеем ввиду.
Насчет Флорентийской унии – ещё менее удачно. Уния действительно была изменой православию, но Константинополь её не принял, там все были против унии. Оказалось мало подписать предательский документ, Константинопольская Церковь осталась православной и остается таковой до ныне, и более того – Константинопольский патриарх продолжает носить титул вселенского, и продолжает иметь «первенство чести» в православном мире. В духовном смысле Константинополь отнюдь не рухнул, и в этом смысле Москва ему не наследовала. Хотя, когда на смену османам пришли младотурки, Константинополь продолжил сближение с папским Римом, но уже не в форме унии. Если мы об этом, тогда надо отказаться именовать Константинопольского патриарха вселенским и именовать вселенским Московского патриарха. Но такого радикального предложения не доводилось слышать ни от одного носителя третьеримской идеи.
Владыка Иоанн пытается истолковать «Третий Рим» в духовном смысле: Рим пал от ереси, а второй Рим от того, что примкнул к ереси. Но эта цепочка строится на двух ложных утверждениях: и Рим пал не от ереси, и второй Рим к ереси фактически не примкнул. При этом владыка Иоанн неожиданно резюмирует: «Россия стала не только по духу, но и по форме преемницей и наследницей христианского империализма Римской и Византийской империи – вот три последовательных исторических этапа воплощения в жизнь великого имперского принципа». Ещё раз приходится напомнить, что Древний Рим ни когда не был носителем «христианского империализма», если же говорить об «имперском принципе», как таковом, то этим владыка Иоанн перечеркивает то, что выше говорил о духовной преемственности. Эта страшная путаница просто шокирует.
В.А.Грингмут писал в конце XIX века: «Юридическая основа этой идеи была выработана в полном совершенстве в Риме. Но этому материальному целому не доставало духа, не доставало христианства. Лишь в Византии римское самодержавие стало самодержавием православным и достигло полного юридически-церковного совершенства. Но выработанной в Византии идее самодержавного православия не доставало однако ещё подходящей народной почвы для её осуществления. Почва эта была дана ей в России. Из кабинетов византийских юристов и богословов идея православного самодержавия перешла в сердца русского народа и, просветив эти золотые сердца, сама получила в них недостававшее ей глубокое этическое просветление. Таким образом, римское самодержавие, византийское православие и русская народность соединились в одно гармоничное неразрывное целое».
Очень стройная теория, но она рушится от одного маленького пустячка – в Риме ни когда не было самодержавия. Римский принципат вообще не был монархией, а уж самодержавной монархией и подавно. Да и в Византии самодержавие отнюдь не достигло «полного юридически-церковного совершенства». Где нет мышления династического, там нет и настоящего монархического мышления. У Грингмута интересны мысли о преемственности между Византией и Россией, но это уже не про третий Рим.
И вот Егор Холмогоров пишет: «Национальная идеология у России есть… Эта идеология, связавшая единой цепью Римскую империю, Византийскую империю и Россию, на многие столетия стала смыслом государственного и народного бытия России… Но вот что характерно… Все точно сговорились на том, что ни какого реального смысла эти слова не имеют, что они общая декларация… Нормальный курс истории России должен состоять из трех отделов – Римской истории, Византийской истории и Русской истории … Империя для того и высшая ценность, чтобы служить для Церкви надежным панцирем. Любое покушение на римлян и ромеев воспринималось, как прямое восстание против Божественного миропорядка, любой мятеж против христианского римского императора был мятежом против Бога».
О-хо-хо… Тут проблема-то в чем? Да в том, что «эти слова» на самом деле «ни какого реального смысла не имеют». Ни кто по этому поводу не «сговаривался», но поскольку смысла нет, так его ни кто и не может объяснить. И разве сам г-н Холмогоров объяснил нам, в чем смысл теории «Москва – Третий Рим»? Он ведь даже и не попытался ну хоть как-нибудь доказать, что история Древнего Рима есть органичная часть истории России. Звучит красиво, а смысла нет. Объясните же мне наконец, какие конкретные «древнеримские ценности» сегодня хранит Россия и только Россия?
Римская империя ни когда и ни каким панцирем для Церкви не была, поэтому всё, что говорит Холмогоров, обессмысливается. И владыка Иоанн напрасно пишет о той роли, которую сыграла римская империя «благодаря своему «воцерковлению» при императоре Константинополе». Ни какого воцерковления империи при Константине не было. Сей дивный муж лишь прекратил гонения на христиан, а сам до конца своих дней оставался верховным жрецом империи, и в качестве жреца совершал языческие жертвоприношения, а качестве императора издавал законы в пользу жрецов, а в качестве живого бога имел свой собственный храм. В 333 году, через 8 лет после первого вселенского собора, был уставлен культ рода Флавиев, т.е. императорской семьи, включая самого Константина, лишь жертвоприношения в новом храме были запрещены. И на том спасибо.
Сделал христианство государственной религией в 380 году последний настоящий римский император Феодосий Великий, когда империя стояла на пороге исчезновения и играть роль «надежного панциря Церкви» уже не могла.
Ещё раз. Между Древним Римом и Новым Римом – Константинополем существует политическая преемственность. Между Константинополем и Москвой существует духовная преемственность. Между Древним Римом и Москвой никакой преемственности не существует. В силу этого теория «Москва – Третий Рим» бессмысленна. Предположил бы другую идею: «Москва – Новый Царьград». Обосновать эту идею очень легко, в неё войдет весь рациональный остаток от идеи «Москва – Третий Рим». Но новые идеи очень тяжело приживаются и очень медленно становятся достоянием общественного сознания, так что не настаиваю.
Мне не доставляло ни какого удовольствия крошить третьеримскую идею, напротив, я искренне пытался найти в ней хотя бы некоторый смысл, и в известной степени мне это всё же удалось. Концепция «Третий Рим» приобретает реальное звучание только если вмонтировать её в концепцию «Континент и Океан». Если посмотреть на Древний Рим, как на силу, которая пусть и неосознанно, и в силу этого очень коряво, но всё же противостояла главному оплоту сатанизма той эпохи – Карфагену, тогда прорисовывается некоторая преемственность с Москвой. Карфаген являл собой власть Тьмы настолько густой, что боровшийся с ним Рим, тоже не особо светлый, всё же олицетворял Свет. И в этом смысле Москва является преемницей Древнего Рима, потому что тоже принадлежит к Континенту, противостоит архидемону эпохи, и, кстати, тоже не слишком осознанно, если учесть светский характер Российской Федерации.
Но, господа, всё это очень сложно. Трактовать излюбленное нами триединство, как единство сил мистического Континента, пришлось бы с таким количеством оговорок, учитывая при этом такое количество нюансов, что это потребовало бы филигранной работы мысли, а общественным сознанием сложный интеллектуальный продукт не воспринимается. Общественное сознание обязательно всё упростит и поймет «с точностью до наоборот». Народу можно предложить только такую идею, которую сколько не упрощай, а она всё равно останется верной, которую сложно исказить, даже приложив к тому немалые усилия.
Владимир Ларионов пишет: «У нас появилась уникальная возможность … реализовать программу русских царей – одна вера, один царь, один народ. Такое государство действительно будет Новым Израилем, Святой Русью, но не перестанет быть и универсальной империей с универсальной миссией нести свет истины в мир, то есть останется до конца времен Третьим Римом …»
Это напоминает логику ребенка, который ни как не может выбрать в магазине одну из трёх игрушек и просит купить ему все три. Но чем больше игрушек, тем меньшее значение имеет каждая из них, по внукам вижу.
Что касается «Третьего Рима», я вовсе не предлагаю бросаться к людям и доказывать им, что это не правда. Мы так привыкли к этому высокомерному имперскому лозунгу, что отними – и расплачемся. Кому нравится, пусть себе играют в Третий Рим. Предлагаю лишь оставить эту игрушку без рекламы и не навязывать её людям, как аксиому.
Что касается Нового Израиля, то это правда. Россия действительно Новый Израиль, потому что наша страна является главным в мире хранителем истинного богопочитания. Но вряд ли стоит игнорировать тот факт, что в современном мире существует государство Израиль, которое является, мягко говоря, нехристианами. Со словом «Израиль» у нас ассоциации – не очень. Скажи только «Новый Израиль» и ни как не сможешь обойтись без комментария на десять страниц, причем одни из этого комментария поймут, что пора уже бить жидов, а другие твердо усвоят, что евреи – наши старшие братья, и пора уже к ним на поклон, хотя ни первого, ни второго призыва в том комментарии не будет.
