Сергей Юрьевич Катканов
Русский смысл
Анализируя ход Гражданской войны, я убедился в том, что её исход был предопределен Божьим Промыслом. По всем земным человеческим соображениям, красные не имели ни одного шанса победить в этой войне. Беспристрастный анализ всей информации, имевшейся на конец 1918 года, кого угодно привел бы к неизбежному выводу, что красные проиграют. Но они победили вопреки всему и не смотря ни на что. Причина одна – так решил Бог. Может быть, ни где в истории России действие Премудрого Промысла не проявилось столь явно и очевидно, как в этой победе красных. Но вот тут-то и начинаются сложности в оценках.
Анатолий Степанов, главный редактор «Русской народной линии», председатель «Русского собрания», откликнувшись на мою книгу «Священная русская империя», кроме прочего писал: «Согласен со многими вашими идеями … Особенно порадовал редкий в наше время методологический принцип – попытаться увидеть действия Промысла Божьего в нашей истории … Но камнем преткновения для Вас стало советское прошлое. Тут вам, увы, изменяет беспристрастность. Тут вы забываете о своем намерении пытаться видеть действие Промысла Божьего в истории. И закономерно вы сами себе, как идеологу, выносите приговор – вы чужой на празднике Дня Победы, вы – чужой в путинской России, где идет реставрация советского прошлого … В условиях неизбежной реставрации советского прошлого, попытка представить Церковь силой антисоветской очень опасна.
На мой взгляд, перед нами сейчас стоит проблема гамлетовского масштаба. Помните, в пастернаковском переводе: «Порвалась дней связующая нить, и должен я её соединить». Надо соединить нить русской истории, увидев в ней действие Промысла Божия, ведь 1917 год не был случайностью, а был такой же неизбежностью, как перерыв династии Рюриковичей, что вы прекрасно показали … Вы же предлагаете не соединить разорванную нить русской истории, вы предлагаете отречься от старого (коммунистического) мира, стряхнуть его прах с наших ног. А потому ваше отношение к советскому прошлому не особенно отличается от отношения либералов, давно предлагающих вычеркнуть советское прошлое из нашей истории …»
Тогда я, кроме прочего, ответил Анатолию Дмитриевичу: «…Оценивая советское прошлое, я вовсе не «забываю о своем намерении пытаться видеть действие Промысла Божия в истории» … И я вполне согласен с тем, что невозможно «вычеркнуть советское прошлое из нашей истории», как невозможно вычеркнуть из Библии Апокалипсис. Но ведь и в правлении Антихриста тоже проявит себя Божий Промысел, что не даст православным повода этому правлению рукоплескать. И в предательстве Иуды тоже был Божий Промысел, однако, мы с Иуды икон не пишем. И черти в аду мучают грешников, фактически исполняя Божью волю, но это ещё не значит, что черти – хорошие ребята … Моя непримиримость к советской власти вызвана тем бесспорным фактом, что это была власть воинствующих безбожников. Власть, поставившую целью искоренить религию, невозможно считать русской национальной властью … и если мы ещё не утратили способности отличать главное от второстепенного, то должны осудить большевизм так же, как немцы осудили нацизм, не смотря на то, что Гитлер построил много хороших дорог. Я ни от чего не предлагаю отречься, но я убежден: пока русские патриоты не выразят принципиального отношения а советской власти, ограничиваясь вялым интеллигентским рассусоливанием («Было плохое, но было и хорошее»), мы не сможем предложить России другой путь. Я ни сколько не против того, чтобы «соединить разорванную нить русской истории», особенно если эти слова хоть что-нибудь значат. Но Гамлета не люблю. Мужик так долго переминался с ноги на ногу, что в итоге все умерли».
К написанному тогда хочу ещё добавить пару слов по поводу того, что моё «отношение к советскому прошлому не особенно отличается от отношения либералов». Я отрицательно отношусь к советской власти по основаниям, не имеющим ни чего общего с либеральными. Для либералов советская власть плоха постольку, поскольку это была диктатура. Для меня советская власть плоха постольку, поскольку это была власть безбожников. Либералов ведь ни сколько не пугает советское безбожие, это для них как раз нормально, либералам дороги и святы демократические институты, растоптанные большевиками, а я по этим институтам ни одной слезы не уроню.
Конфликт между либералами и большевиками – конфликт внутрипартийный, они ни когда не были антагонистами, расходясь только по вопросам о методах и средствах. Юлиус Эвола писал: «С точки зрения конечных целей, расхождений между коммунистическим и западным мифом практически нет … С духовной точки зрения исход этой борьбы (демократического Запада и коммунистического Востока) не имеет ни какого значения. Западная цивилизация, основанная на сущностном отрицании традиционных ценностей, ведет к тому же распаду, что и марксистко-коммунистический мир, отличаясь от него лишь формами и степенью разрушительных процессов и следовательно, так же, как и последний, не обладает ни какой высшей идеей».
Советская была плоха не тем, что растоптала демократию, а тем как раз, что была глубинно, сущностно демократична, лишний раз заставляя вспомнить, что диктатура – частный случай демократии. Иван Ильин назвал советскую власть «правлением подлинно худших людей», это как раз и создало в Советском Союзе подлинно демократическую атмосферу, несмотря на отсутствие парламентаризма. Это была власть хамов, объявивших свои убогие и низменные желания мерилом всех вещей. О чем мечтали люди «страны советов»? О «стране колбасы». О том, что когда-то «денег не будет, приходи в магазин и бери что хочешь». Они говорили о «светлом будущем», да что же светлого в неограниченном доступе к жратве? Советская власть действительно была демократической, потому что её цели и задачи определялись убогими запросами бездуховного большинства. Самое тупое и примитивное хамье чувствовало себя в СССР психологически комфортно, им с утра до вечера внушали, что «на них всё держится», что они «хозяева земли», и они в это верили, и они действительно были хозяевами во всяком случае общественной атмосферы, получив моральное право с высокомерной усмешкой смотреть на «очкариков», на «гнилую интеллигенцию». Под словом «труд» понимался исключительно труд физический, а «ученый» был интересен советскому хамью лишь как человек, придумывающий всякие полезные штуки. Человек, который в грязных сапогах шагал по начищенному паркету, не только не вызывал осуждения, но и встречался одобрительным урчанием: «Так им, гнидам».
Конечно, реальная власть в СССР не принадлежала широким массам, но перед хамьем реально заискивали, за ними признавали право быть законодателями мод. «Свинарка и пастух», развращенные советской пропагандой, на самом деле превозносились до небес и, не получив власти, всё же получили очень приятное психологическое самоощущение.
К чему сводится самая суть советской власти, если коротко и без демагогии? «Бога нет, а еду делим поровну». Вот и всё. И ни чего больше. Весь марксизм сводится исключительно к механизму распределения материальных благ. Это вполне хамократический идеал, в котором нет места ни чему светскому и возвышенному. Именно как хамократия, советская власть вполне демократична.
Из всего этого следует самый тяжелый и сложный вопрос: как русский народ ухитрился докатиться до советской власти? Конечно, к большевистской революции наш народ не имел ни малейшего отношения. И в Гражданскую войну народ отнюдь не «пошел за большевиками». Народ тогда вообще ни куда не пошёл и ни кого не поддержал, только потому большевики и победили. Но давайте честно признаем: позднее русский народ все же принял советскую власть как свою, народную, и не по принуждению, не из страха, а похоже, что от души. И сейчас значительная часть нашего народа ностальгирует по советской власти, как по своей, близкой, хорошей.
Кто-то считает, что большевики как внешняя злобная сила обманули и поработили доверчивый и простодушный русский народ. То есть в большевизме, в социализме нет ни чего нашего, национального, русского, это лишь вариация на тему западной идеологии, насильственно навязанная русским. Социализм действительно западное изобретение, и он действительно был насильно навязан России. Но русские люди в значительной своей части подозрительно благосклонно отнеслись к советской власти, не смотря на то, что она строилась на откровенно антирусских ценностях. Многие русские действительно полюбили советскую власть, и мы не можем это игнорировать, и не можем смотреть на советский период исключительно как на торжество внешних западных ценностей. Для утверждения советской власти в России явно были свои, внутренние причины. И эти причины нельзя свести к одному только духовному кризису. На Западе духовный кризис был куда похлеще нашего, но безбожный социализм почему-то победил именно в России.
Вторая точка зрения в том, что советская власть органично выросла из глубин русского национального духа и была вполне русской, национальной властью, и советский период есть органическая часть русской истории. Если без оговорок принять эту точку зрения, тогда получится, что русские – народ безбожников, всегда тяготившийся религией и мечтавший разрушить Церковь. Это тоже, знаете ли, не подтверждается фактами.
Но если мы не считаем, что социализм для русских нечто совершенно чуждое, и если не считаем, что социализм для русских есть органичный этап развития, тогда что остается? Остается осознать, что это очень примитивная постановка вопроса. Всё сложнее.
Для того, чтобы понять отношение русских к советской власти, надо сначала понять характер отношения русских к власти вообще. И тут мы сталкиваемся с глобальным противоречием, которое «веками непонятно» не только «чужеземным», но и своим собственным «мудрецам». Дело в том, что русским свойственно одновременно и любить власть, и ненавидеть её, причем и то и другое – совершенно искренне. Мало где ещё встретишь такую радостную покорность власти, такую долготерпеливую лояльность по отношению к власти, как у нас. И редко ещё где найдешь такое постоянное злобное урчание на власть, такое недоверие к власти. Это вечный «кукиш в кармане», иногда доставаемый из кармана и предъявляемый с безжалостной конкретностью.
Дело в том, что для русского человека власть – нечто внешнее, отдельное от народа, не имеющее в народе источника и с народом глубоко не связанное. Вспомните, как по сообщению Нестора-летописца наши страдали от того, что у нас нет порядка, и сказали варягам: «Придите к нам и володейте нами». Можно сколько угодно отрицать норманнскую теорию происхождения власти на Руси, но приходится признать, что это чисто русская история, мы легко узнаём в ней себя.
Славянские племена не могли создать государство и не могли больше жить без государства. Отсюда призвание варягов. Но почему наши славяне не создали государства сами, ведь в Восточной Европе славяне проявили достаточные способности к государственному строительству. Дело в том, что наши – не чистые славяне. Наши колонизировали земли, заселенные финскими народами, воевать с которыми не приходилось, тихие были ребята. И куда же делись те финны? Они растворились в славянах. Те финны – внутри нас. А финны начисто лишены способности к государственному строительству, ни какого государства у них не было. И вот эта-то финская составляющая нашей национальной души, основанная на женском начале, лишила нас способности создать государство. А бардак крепчал до такой степени, что жить уже стало невозможно. И пришлось позвать суровых мужиков, чтобы они навели порядок. И они его навели. И мы были им за это благодарны. Но поскольку порядок всегда утверждается с большим хрустом, мы навсегда остались на них обижены.
Потом произошла ещё одна прививка мужского начала, когда пришли татаро-монголы. Русь погрузилась в хаос междуусобиц, князья всё ни как не могли решить, кто из них главнее. И тогда это стал решать хан, выдавая ярлык на великое княжение. Монголы стабилизировали нашу государственную жизнь и, себе на беду, помогли нам создать единое государство. Но это были монголы – внешние, чужие. Так в нашем национальном характере окончательно закрепилось отношение к власти, как к чему-то внешнему.
Мы, русские, народ склонный к хаосу, мы не способны рождать порядок из глубин народа. При этом мы народ достаточно разумный, чтобы понимать необходимость порядка. И мы склонны этот порядок даже любить и почитать. Мы не очень-то способны к самоорганизации, для того, чтобы структурировать русский хаос нужна очень сильная (читай – жестокая) власть. И мы вполне признаём необходимость на Руси сильной власти, потому что недостаточно сильная власть у нас просто не сможет выполнить свою задачу. И мы ценим власть, как силу, которая гарантирует нам стабильность и безопасность. Но ведь ни кому же не нравится, когда его плетью-то поперек хребта, да копытами-то коней топчут. Поэтому мы ненавидим власть, как силу внешнюю и жестокую.
Мы не можем без сильной власти, но чем сильнее власть, тем более она склонна к злоупотреблениям. Мы способны вытерпеть от власти многое, понимая, что хаос нам выйдет ещё дороже, но злоупотребления власти доходят иногда до таких пределов, что дышать уже становится невозможно. И тогда глубинный русский хаос вырывается наружу. Срабатывает русский импичмент – бунт. Почему Пушкин назвал русский бунт «бессмысленным и беспощадным»? Наш бунт – это высвобождение темных хаотических глубин народной души. Упорядоченного, структурированного протеста у нас ни когда не будет. «Системы сдержек и противовесов», демократических инструментов у нас ни когда не будет. Русские интуитивно чувствуют, что эти европейские игрушки ослабят власть и убьют Россию. Органически свойственная России «система сдержек и противовесов» – это пугачевщина. Русским бессмысленно говорить, что пора бы уже завести у себя «сдержки» поцивилизованнее. Нам нельзя поцивилизованнее. Демократические институты угробят нашу страну быстрее любого бунта. Сдерживать русскую власть от запредельных злоупотреблений может только перспектива пугачевщины.
Но отсюда не следует, что пугачевщина – это очень хорошо и благостно. Бунт высвобождает в народе таких бесов, каких не приведи Господи увидеть при свете дня. Во время бунта выходит наружу всё самое темное , мерзкое, страшное, что только есть в русской душе. Поэтому русская власть должна помнить, что нельзя доводить народ до края. А русский народ должен помнить, что лучше чуток потерпеть, чем спускать с цепи своих внутренних чудовищ. Русский человек потому и долготерпелив, что сам боится того, на что в конечном итоге может оказаться способен. При этом русские любят стихию бунта, то есть одновременно и боятся собственного внутреннего хаоса, и млеют от перспективы выпустить его наружу.
Исходя из понимания этих вещей, легко понять русскую симпатию к советской власти. Русский народ увидел в ней пугачевщину. В комдиве Чапаеве он увидел Стеньку Разина. Недаром в народной песне про Василия Ивановича поется: «Гулял по Уралу Чапаев-герой». Не сражался за революцию, а именно гулял. Хрен ли нам эта иностранная революция? Мы в бунте.
Советская власть сделала нечто немыслимое и невообразимое. Она институционализировала пугачевщину. Многим нашим понравилось. Бунташная стихия хаоса оказалась воплощена в стройных формах советских институтов. Это «пугачевщина навсегда». Потом советская власть так закрутила гайки, как и Иван Грозный не решился бы. И опять нашим понравилось. Мы же любим сильную власть, и не всегда входим в рассуждение о том, на что эта власть направлена. «Порядок должен быть». Советская власть поразительным образом скрестила пугачевщину на уровне ощущений с железным порядком на уровне государственного устройства. Она позволила народу испытывать одновременно и чисто русскую ненависть к власти – прежней, и чисто русскую любовь к власти – нынешней. Вот в чем секрет очарования советской власти для русской народной души.
Вообще-то это гигантская спекуляция. Это ложь и обман. Русский народ позволил мерзкой антинациональной нечисти сыграть на струнах своей души, полагая, что поскольку струны – русские, то и песня тоже русская. Но это был «Интернационал».
Если использовать терминологию Александра Дугина, то можно сказать, что СССР вывел в логос темные стороны русского мифоса. Советская власть действительно опиралась на русское национальное начало, но именно на самое страшное и ужасающее, что только есть в нашей душе. У каждого человека есть свои достоинства и недостатки, так же и у народа. Власть, которая опирается на недостатки народа, вполне органична для этого народа, и, одновременно с этим она убивает народ, калечит его душу.
Иван Ильин писал: «Русский народ … на протяжении своей истории не раз обнаруживал и ныне в революции вновь обнаружил тягу к безвластному замешательству, к страстному разрушительному кипению, к хаотическому имущественному переделу, к противогосударственному распаду. Русский человек способен блюсти порядок и строить государство, он способен держать образцовую дисциплину, жертвенно служить и умирать за Родину. Но эта способность его проявляется и приносит плоды не тогда, когда она предоставлена самой себе, а тогда, когда она вызывается к жизни, закрепляется и ведется импонирующим ему сильным и достойным государственным авторитетом».
«Сам не имея зрелого волевого характера, русский человек требует воли от своего правителя. Он предпочитает … твердость уговариванию, дискуссиям и колебаниям, он предпочитает даже самоуправство волевому ничтожеству. Ему необходима императивная убедительность власти».
Остается ещё понять, как же так могло получиться, что русский народ в большинстве своем так легко смирился с отказом от религии? Православие было душой русского народа, причем лучшей частью русской души, и вдруг оказалось, что большинство русских вполне способно жить и без православия. Иные говорят: «Это как раз и доказывает, что русские ни когда не были особо религиозны». О нет, господа-товарищи, разнузданное богоборчество нашло себе место на Руси именно благодаря повышенной религиозности русских.
Константин Леонтьев писал, что при определенных условиях русский народ «из народа-богоносца станет мало-помалу, и сам того не замечая, народом-богоборцем, и даже скорее всякого другого народа, быть может».
Почему же «скорее всякого другого народа»? Да потому что русские, как народ с повышенной религиозностью, очень много думают о Боге. А если о чем-то много думаешь, так ведь неизвестно до чего можно додуматься, может быть и до полного отрицания того, что тебе дороже всего на свете. И тогда богоносцы становятся богоборцами. Народ, равнодушный к религии, ни когда не дойдет до богоборчества, всё, что касается Бога, ему просто не интересно, всё, о чем говорит религия, находится вне его сознания. Бессмысленно бороться с тем, что для тебя не существует. Человек, равнодушный к религии, просто не ходит в храм, а вот человек, думающий о религии день и ночь, вполне может броситься этот храм разрушать. Русское богоборчество – это обратная сторона русского боголюбия.
Александр Дугин писал о том, как богатыри заключительной былины киевского цикла «Камское побоище» доходят до чистого богоборчества. После победы над татарами некоторые из них начинают бахвалиться так, что бросают вызов Богу: «Кабы был здесь столб до неба, перебили бы мы всю силушку небесную». После этого татары оживают и каждый убитый раздваивается на двух новых воинов. Богатыри каменеют и исчезают. С тех пор, заключает былина, «богатыри на Руси перевелись».
Темная стихия богоборчества всегда дремала в душе русского народа рядом с высочайшим идеалом святости. Заметьте – богатыри не забывают о Боге, они бросают Ему вызов. Это не атеизм, это антитеизм. Это ужасно, причем ужасно чисто по-русски. Темная стихия русского хаоса вполне способна породить бунт, простирающийся даже до Небес. В русском большевизме вдруг неожиданно ожили те давно окаменевшие богатыри-богоборцы. «Патриоту» трудно адекватно воспринять эту мысль, потому что для него всё русское – прекрасно, и если большевистская революция была чисто русской, значит, она была замечательной. Но те, кто любит свою родину не слепой, а зрячей любовью, вполне понимают, что кроме самых высоких достоинств в русском народе есть и самые низменные пороки. Большевики выпустили наружу темный русский хаос и за это достойны вечной анафемы.
У Александра Дугина есть парадоксальная мысль: «Атеизм, материализм, прогрессизм были глубоко чужды русскому большевизму». Возможно, я понимаю, о чем речь. Если на Западе даже религия постепенно приобретает характер материалистический, то в России даже атеизм постепенно приобретает характер религиозный. Большевики даже атеистическую пропаганду превратили в крестовый поход. Невозможно же бороться с тем, чего нет, но мысли о Боге ни когда не покидали большевиков. Они думали о Боге постоянно, злобно, исступленно, по сути – религиозно. Какой уж тут атеизм, это антитеизм.
А сегодня советская власть сама по себе превращается в предмет религиозного почитания, в идола, который требует не рассуждения, а ритуального поклонения. Умнейшие люди, и далеко не коммунисты, вдруг начинают превозносить советскую власть так, как будто они вообще ни чего не знают о ней, хотя знают они много, но предпочитают на время об этом забыть. Это чистое идолопоклонство.
Михаил Делягин, к примеру, пишет: «Великий Октябрь был великим прорывом народа к справедливости. Да, к справедливости во многом ужасной…» «Целью Ленина было построение … более справедливого, более свободного, более гуманистического общества». «Что такое Сталин для современности? Это символ достижения справедливости любыми средствами, без оглядки на любые нормы, включая нормы морали…»
Итак, для Михаила Геннадьевича советская власть – это прежде всего прорыв к справедливости. В этой связи уместно вспомнить слова Ивана Ильина: «Нельзя вводить во имя справедливости такой государственный строй, который … разложит и погасит духовную жизнь народа, ибо справедливость служит духу, а не дух справедливости … Не стоит бороться за справедливую жизнь с тем, чтобы погубить и справедливость, и жизнь».
Но Делягин весьма далек от религии, так что слова православного мыслителя вряд ли произведут на него впечатление. Тогда попробую зайти с другого бока, и приведу пару примеров. Не из книжек, мало ли что можно в книжках написать. Поделюсь информацией, которую собирал лично.
В 1929 году в бывшем Спасо-Прилуцком монастыре под Вологдой был устроен пересыльный пункт для спецпереселенцев. Сюда свозили с юга России раскулаченных крестьян, с тем, чтобы позднее отправить их дальше к месту ссылки. О том, справедливо ли было отнимать имущество у самых трудолюбивых крестьян и высылать их на север, даже не спрашиваю. На кулаков ещё можно по-разному посмотреть. И в конце концов это взрослые игры – жестокие и беспощадные. Но дети … Кулаков высылали сюда с детьми. В нечеловеческих условиях пересыльного пункта ежедневно умирало по несколько детей. И так несколько месяцев к ряду.
Можно ли это считать справедливостью, пусть даже и ужасной? Что вообще заставило высылать вместе с кулаками их детей? Их не с кем было оставить? Нет, всегда были родственники, которые готовы были взять детей, некоторые из них даже приезжали в Вологду с просьбой отдать им детей ссыльных. И что характерно – здоровых детей им иногда отдавали, больных было запрещено отдавать. А больной ребенок в тех нечеловеческих условиях со всей неизбежностью умирал.
Кто-нибудь думает, что эти убийцы детей таким образом стремились к справедливости, пусть и ужасными методами? Под ужасной справедливостью ещё можно понимать ситуации, когда доведенные до отчаяния люди бесчеловечно расправляются со своими угнетателями. Но дети когда и перед кем могли провиниться? И чем они могли помешать колхозному строительству? Бессмысленное и преднамеренное убийство детей ни как не возможно оправдать самыми извращенными и аморальными представлениями о справедливости. И ведь это не эксцессы, не перегибы на местах, это советская система в действии, это самая суть советской власти, власти детоубийц. И это лишь крохотный фрагмент советской реальности. Неужели нельзя честно и прямо сказать, что к власти в России пришли нелюди, и справедливость их интересовала меньше всего.
Потом знакомился с подлинниками уголовных дел священников, репрессированных в 1937 году. Более других поразило одно дело, по которому проходило 19 батюшек, всем были вынесены смертные приговоры. Им инкриминировали создание контрреволюционной организации, но из самого дела с абсолютной неопровержимостью следовало, что ни какой организации не существовало. В деле не было даже ни одного доноса, который хотя бы косвенно указывал на вероятность существования организации. Ни один доносчик даже не приписал батюшкам хотя бы антисоветских высказываний. Следаки поленились даже фальшивки состряпать, ограничиваясь идиотическими обвинениями типа «выступал против закрытия кладбища» или «организовал сбор денег на ремонт храма». Большинство этих священников уже не служили, перебиваясь с хлеба на квас, это были затравленные люди, ни для кого не представлявшие ни какой угрозы, и даже мысли не имевшие хотя бы что-то говорить против советской власти, не только ли с ней бороться. А их просто взяли и убили, точно так же, как и тысячи священников на Руси. Это по-вашему ужасная справедливость? Это просто кровавый бред обезумевших маньяков, дорвавшихся до государственной власти. (Подробнее об этом в моей книге «Тихая моя родина»)
Вот если человеку давали десять лет за антисоветский анекдот, это ещё можно считать ужасной справедливостью, потому что такой анекдот действительно подпадал под определение антисоветской агитации и пропаганды. Тут мы видим лишь бесчеловечное несоответствие вины и наказания. Если человеку давали пять лет за несколько колосков, подобранных на колхозном поле, это ещё можно считать жестокой справедливостью, потому что юридически кража нескольких колосков – всё-таки кража. Но когда мы находим в советском УК такие пункты как «подозрение в шпионаже» или «член семьи врага народа», мы понимаем, что советской власти было вообще наплевать на какую бы то ни было справедливость. Правовая система самого деспотического государства строится на понятиях вины и наказания. Советская власть по ряду пунктов исключила из права само понятие вины, сам закон предполагал наказание невиновных. Если человека осуждали по «подозрению в шпионаже», тем демонстративно свидетельствовали, что вину этого человека ни кто не собирается доказывать, достаточно одного подозрения, чтобы дать ему пять лет, а за доказанный (или якобы доказанный) шпионаж, конечно, расстреляли бы. «Было бы за что, вообще бы убил». Так же, если человек осужден по пункту «член семьи врага народа», тем демонстративно свидетельствовали, что он ни в чем не виноват, его отправляют в лагерь именно потому, что он не виноват, был бы виноват, так расстреляли бы. Это ни как не вписывается в самые извращенные представления о справедливости. И это лицо советской власти.
И вообще, когда идеолог говорит о справедливости, дальше можно не слушать. Это понятие настолько извращено и девальвировано, что за его употреблением, как правило, зияет страшная пустота.
Давайте задумаемся, а что такое для среднего человека справедливость? Это всегда и только то, что ему хочется. Справедливость это не то, что должно быть, это то, что радует человека. Любой из нас много раз слышал: «Мне недоплатили! Это несправедливо!» А кто-нибудь хоть раз в жизни слышал: «Мне переплатили! Это несправедливо!» Объективно говоря, переплата – это такая же несправедливость, как и недоплата, но ни кто по этому поводу не вопит. Все требуют справедливости, но ни кому она на самом деле не нужна, все хотят только побольше урвать. К тому же нет ни каких объективных критериев, исходя из которых можно было бы определить, что справедливо, а что нет. Даже если человек, позабыв о собственной выгоде, будет искать объективной справедливости, он всё равно останется неизбежно субъективен.
Вот, скажем, при советской власти директор предприятия получал лишь раза в три больше, чем уборщица. И это было несправедливо по отношению к директору. Сейчас директор может получать раз в сто больше, чем уборщица. И это несправедливо по отношению к уборщице. Мне кажется, было бы справедливо, если бы первая и последняя зарплата на предприятии отличались раз в десять. Но это моё субъективное представление. Боюсь, это не показалось бы справедливым ни уборщице, ни директору.
Деникин в своих воспоминаниях писал, как однажды путешествовал на паровозе, и вот кочегар всю дорогу ворчал, что машинист получает в три раза больше его, а сам только ручкой вертит. С точки зрения кочегара это вопиющая несправедливость, потому что его труд куда более тяжелый. А если бы уравнять им зарплату? О несправедливости завопил бы машинист, потому что его труд куда более квалифицированный и ответственный.
Так вот «Великий Октябрь» был революцией кочегаров. Кухарок, свинарок и пастухов. Когда кровавое безумие большевизма поулеглось, советская власть создала царство уравниловки. Для огромных масс неквалифицированных работяг уравниловка – это и есть справедливость, потому что им уравниловка выгодна. Для квалифицированных специалистов уравниловка – вопиющая несправедливость. Советская власть была очень выгодна огромным массам бездарей и бездельников, которые ни чего толком делать не умели, да и научиться не пытались, но ни когда не рисковали остаться без работы и получали примерно столько же, сколько и все вокруг. Не в этом ли и есть один из секретов очарования советской власти для «широких народных масс»? Но с чего бы доктору экономических наук поддаваться этому очарованию?
Михаил Делягин пишет: «Люди, которые говорят, что советская история не является российской, русской, хотят откреститься даже не от своего прошлого – они хотят откреститься прежде всего от самих себя». Истинно так, Михаил Геннадьевич, истинно так. Пытаясь «откреститься от советского прошлого», я пытаюсь откреститься прежде всего от самого себя, то есть от всего, что есть во мне скверного, гадкого, советского, а оно, конечно, есть, потому что нельзя было безнаказанно прожить в СССР 28 лет. Я дышал советским воздухом, смотрел на мир глазами советского человека, и если не полностью, то в значительной мере разделял советские ценности, и навсегда остался ими отравлен. Я хочу отречься, откреститься от советской части самого себя, но полностью это сделать мне ни когда не удастся. Я очень рад тому, что наши дети не будут нести в себе советской заразы, и тот, кто сегодня распространяет эту заразу, оказывает своим детям очень дурную услугу. По-вашему «отречься от самого себя» – это всегда плохо? Нет, это всегда тяжело, но иногда необходимо. Скажите своим детям: «Вот этому и вот этому в нас ни когда не подражайте». Это очень трудно сказать. Но так надо.
