Сергей Терентьевич Семенов
Брюханы
– Ври! – строго промолвил дядя Алексей и покосился на Федора. – Морозов-старик пастухом был.
– А как же он капиталы нажил?
– А так, его, видно, бог счастьем захотел взыскать. Пас он раз скотину и заснул в поле. И видит он во сне, что на берегу ихней реки в песке лодка с золотом зарыта. Проснулся он и взмолился: «Господи, открой мне, где эта лодка!» Ему во сне и явилось опять: «Откроется тебе лодка, только ты счастья и здоровья не увидишь вовек». Он опять говорит: «Я не увижу, дети мои увидят». Тогда ему лодка и открылась. Забрал он все золото и возвел дело, а сам, говорят, после этого тридцать лет чах: жить не жил и умирать не умирал.
– Сам помучился, зато детей сделал счастливыми, – сказал Гаврила.
– Да еще как счастливыми-то! – промолвил дядя Алексей.
– Ну, вот, – опять проговорил Федор, – выходит, какой кому талан. Не родись пригожим, а родись счастливым, а наука тут ни при чем. Коли тебе не дано, то будь у тебя хоть вот какая голова, а все ничего не выйдет.
– У Коняшиных вон, как были живы старики-то, – молвил Гаврила, – и неученые дела вели, а как подросли сынки-то да обучились всему, от дела-то отбились. Один в заграницу уехал, другой на какой-то цыганке женился, третий пулю в голову пустил, и пошло все прахом. Бывало, кто под Девичьим гремит? Коняшины. А теперь и дома-то их незнамо кому попали…
– А Гусаковы-то: тоже сынки растрясли. Какие корпуса, братцы мои, стоят, а без окон, без крыши!.. Пройдешь мимо, жуть берет, а что прежде в этих корпусах делалось?!
В разговор ввязались курчаки, и пошли воспоминания о прежнем, оценка теперешнего. Захар встал, незаметно вышел из спальни и прошел опять под навес еще раз посмотреть, где и что как расположено.
V
Вечером Иван Федорович позвал Захара в дом и дал ему выписку своих давальцев с их адресами, рассказал, когда к кому являться и к кому обращаться. А чтобы ему легче было все разыскать, он обещал дать ему на первый раз мальчика из красильни, который иногда ездил с прежним ездоком.
На другой день утром Захар стал справляться в город.
Во время закладывания лошади вышла заминка. Захар не мог легко закинуть ломовую дугу, и ему трудно было стягивать хомут. Иван Федорович, глядя на это, сурово сдвинул брови, но ничего не сказал.
– Смотри не перепутай, кому что, – крикнул вслед выезжавшему со двора Захару Иван Федорович.
– Будьте покойны! – уверенным тоном ответил Захар.
Он вернулся поздно, так как на первых порах ему пришлось делать большую объездку: наверстывать вчерашний день, но он все сделанное роздал и, где что было, снова взял. Он привез пять кип, рассказал, как какую кипу делать, и пока красильщики таскали бумагу, он выпряг лошадь, убрал ее, напоил, задал корму другим двум лошадям и пошел в артельскую кухню обедать. Кухня помещалась в подвале под хозяйским домом. В кухне в это время пили вечерний чай дядя Алексей, красильный мастер, Василий Федоров, угрюмый, пожилой мужик, раскрашенный, как попугай, во всевозможные краски, дворник Михайла, Гаврила и Федор Рябой. Захар сказал им: «Чай да сахар», – и попросил кухарку собрать ему с мальчиком обедать.
Кухарка подала им большой ломоть хлеба, чашку щей и один паек говядины на большом деревянном кружке. Паек полагался Захару, мальчику говядины не было. Захар и мальчик с жадностью набросились на еду и ели долго, молча. Пока они обедали, все отпили чай и ушли из кухни, остался только дядя Алексей. Захар тоже подвинулся к самовару, налил себе чашку. Дядя Алексей подсел к нему и спросил:
– Ну, что, милая душа, съездил в город?
– Съездил.
– Разыскал давальцев?
– Разыскал.
– На чаек нигде не попало?
Захар вопросительно взглянул на него.
– Что глядишь? Ездокам ведь дают: сложит товар, а ему где пятачок, где гривенник. Егор так много нажил.
– Мне нигде не дали, – сказал Захар.
– Стало быть, не просил, а ты проси; как отделаешься, так и проси: пожалуйте, мол, на чаек.
Захар на это ничего не сказал.
– А еще больше, душа милая, – продолжал дядя Алексей, – он наживал вот как… хозяин-то не по всем давальцам ездит, с маленьких-то велит ездоку получать. Вот получит тот сто или полтораста рублей и сейчас на эти деньги купит сериев или еще каких бумаг, отхватит у них на год купоны и говорит: «Мне их за настоящую цену уплатили». Хозяину-то бы только получить, – он не погонится за тройчаткой или пятеркой; а у ездока-то от этого в кармане и припухнет.
– Всякие дела делаются! – вздохнув, проговорил Захар.
– А то как же! хорошо жить захочешь – все увертки выучишь…
– А это нешто хорошо? – спросил Захар.
– Не хорошо, да выгодно, – невозмутимо проговорил дядя Алексей, – грех, да сладко. На белом свете, милая душа, один бог без грехов, а нам, грешным, правдой-то не прожить.
– Особливо, если не будешь стараться, – слегка покраснев, проговорил Захар.
– И стараться будешь, на правде ничего не добудешь. От трудов праведных не наживешь палат каменных… А как маленько прилукавишь, оно и того… Вон Михайла-дворник семь рублей получает, а ходит щеголем да еще «Дюшес» курит, то и дело в пивную летает. Что же это он – с одного жалованья?.. Так-то, милая душа! А ты, что мимо рук плывет, – не упускай. Лови галку и ворону, а руку набьешь – и сокола убьешь. Обидеть ты этим никого не обидишь, а у тебя все будут денежки водиться.
Дядя Алексей встал со скамейки, истово помолился на иконы, надел картуз, вздохнул, запрятал руки за грудь фартука и медленно пошел из кухни. Захар остался один.
VI
Захару приходилось ездить в город каждый день. Он вставал в пять часов, выкидывал навоз из конюшни, поил лошадей, засыпал им овса и шел пить чай. Потом он подмазывал полок, накладывал готовую бумагу, увязывал ее, накрывал брезентом и выводил запрягать лошадей.
В городе он только два раза сделал ошибку: один раз позабыл, в какой цвет красить заказ, а в другой – не заехал к одному давальцу. В остальном же у него все шло хорошо. Он быстро понимал, что ему хотели сказать, толком разъяснял всякое дело из города. Кроме этого, у Захара оказались другие достоинства. Иван Федорович любил иногда вечерком, во время ужина рабочих или в чай, заходить в кухню и сообщать им то, что он сам узнавал из отрывного календаря, который он очень любил читать, или из Капиного учебника. Он останавливался в дверях и говорил, например:
– А что такое за слово «елемент»?
Рабочие разевали рты и оглядывались на него. Если Иван Федорович знал слово сам, то он объяснял, а если нет, то добродушно сознавался, что и он не знает. Иногда он загадывал загадку, иногда говорил арифметическую задачу; фабричным никому это не было по силам, и они обыкновенно молчали, смеялись и говорили: «где нам?», «не нашему уму»; но с появлением Захара дело изменилось. Один раз Иван Федорович вошел в кухню и спросил:
– А ну, скажите, где небо без солнца?
– Во рту, – послышался быстрый ответ.
– Кто это сказал?
Оказалось, – Захар.
– А кто отгадает вот какую задачу: «Мужик шел в город по три версты в час; до города было тридцать шесть верст; он шел двенадцать часов. Оттуда он ехал на лошади и проезжал по восемь верст в час. Во сколько часов он доехал?»
– В четыре с половиной, – не задумываясь, ответил Захар.
– Молодец! – проговорил Иван Федорович. – А не знаешь ли ты, что за слово «кооперация»?
– Знаю.
– А «инду-видуум»? – затрудняясь в выговоре, опять спросил Иван Федорович.
– Индивидуум – человек, отдельный человек.
Иван Федорович даже слегка покраснел и опять похвалил Захара и вышел из кухни. Один из красильщиков, Матвей, неуклюжий, белобрысый, весноватый молодой мужик, взглянул на Захара и проговорил:
– А ты, должно быть, собаку съел: что ты знаешь-то!
– Что знает, а где живет! – проговорил еще один красильщик. – Жить бы тебе в боярском саду.
Послышался взрыв хохота, от которого Захара, видимо, покоробило. Но он ничего не сказал, а только сморщил брови и уставил глаза вниз на одну точку.
VII
Поужинавши, курчаки и красильщики пошли по спальням. Дядя Алексей отправился на свою квартиру, а Захар опять пошел к лошадям. Поглядев лошадей и задавши им на ночь корму, он почувствовал, что ему не хочется идти на люди и захотелось побыть одному. Не долго думая, он полез на сеновал и лег напротив слухового окна.
Через минуту Захар услыхал, как кто-то вошел под навес и вступил на лестницу. Он изумленно поднял голову и увидал, что к нему лезет Ефим. Увидав его около себя, Захар удивился.
– Ты здесь, друг? – мягким, певучим голосом сказал Ефим. – И я к тебе. Ты что тут делаешь?
– Ничего, – сказал Захар, – так вот, полежать хочу.
– Тут хорошо лежать, особенно по вечерам. Я и прежде сюда ходил.
Он растянулся с Захаром и добавил:
– Ну что, брат, как дела?
– Да ничего… – промолвил Захар, не зная, что больше сказать.
– Привыкаешь помаленьку?
– Привыкаю.
– Привыкнешь… Как ты хорошо давеча Ивану Федоровичу ответил, – высказал свое удовольствие Ефим.
– Что ж тут мудреного? – сказал Захар.
– Все-таки… я, брат, таких люблю. У нас мало таких. Боятся их, как бы забастовку не устроили. Подобрались Тюха да Матюха да колупай с братом, а ты, я вижу, настоящий…
– Что ж у вас настоящих никогда и не было?
– Не было, не держали. Как чуть заметят, так и выживут, сами же рабочие выживут.
– Ну? – недоверчиво сказал Захар.
– Ей-богу!.. Да вот сам увидишь… Идолы у нас тут, и не люди. Брюханы… Все в одну утробу живут, ничего дельного не понимают и понимать не хотят… Зачем ты к нам приделился?..
– Куда ж мне было деваться? Я и такого места две недели ждал.
– Еще бы подождал… А из-за чего ты в Москву-то попал?
– Да так, – уклончиво ответил Захар.
– Аль нужда прогнала?
– Нет, мы нужды не видали…
– А из-за чего ж?
Захар, увидав, что Ефим настойчиво хочет знать про него, и, очевидно, не найдя причины, чтобы ему скрытничать, ответил:
– Надоело. Больно уж глухо у нас. И серо и скучно. Народ у нас неотесанней здешнего.
– В деревне народ одинаковый, – согласился Ефим.
– Выйдешь на артель, – продолжал Захар, видимо, ярко вспомнивший все свое прошлое и желая вылить все накипевшее своему собеседнику, – начнутся разговоры, – стоишь, слушаешь… Господи боже! Уши вянут: до того все глупо, пустяшно! Ну еще старик какой что-нибудь про старину расскажет… А молодые!.. У нас есть там один: семьдесят раз встретится и семьдесят раз спросит: «Что новенького? Не родила ль какая голенького?» Больше и сказать не знает что…
– Ну, да ведь не всем же таким, как ты, быть, – вздохнув, проговорил Ефим.
– Отчего же? Нешто я какой отменный? Все такой же, как и все: человек и человек.
– Все-таки вот рассуждаешь… А ребята у вас каковы?
– Ребята славные, – криво усмехаясь, проговорил Захар, – учились вместе, дружили, пока росли, водились, книжки читали, а чем дальше, тем больше врозь да врозь, теперь их не соберешь никого.
– Куда ж они делись?
– По другой дорожке пошли. Есть там у нас один солдат; у него сын – жених. Отец приучил его летом торговать в городе ягодами, грибами, яблоками. Вот он торгует, напасет на зиму денег себе, приедет в деревню и давай хороводиться. Под мышку гармошку, подзовет ребят, да с ними в другую деревню. Там одна баба шинок держит, так они к ней; напьются, пойдут, «Марсельезу» поют, народ полошат, к встречным придираются.
