Сергей Николаевич Прокопьев
Шашлык по-баграмски
А ждал их огромный караван, в котором, подводя итоги операции, насчитают двести пятьдесят пять вьючных животных (почти двести верблюдов, а ещё лошади и мулы), которые везли несколько десятков переносных зенитных установок, миномётов, пусковых установок реактивных снарядов, безоткатных орудий, ДШК, сотни килограммов взрывчатки, сотни противопехотных мин, десятки цинков с патронами к автоматам и пулемётам.
Можно сказать, весь батальон бросился на подмогу. На вертолётах, броне полетели к Абчакану спецназовцы. Одна третья рота не участвовала. В тот день их разведгруппа в другом месте завалила караван, в десять раз меньше, двадцать пять вьючных животных, но тоже потребовались дополнительные силы, бронегруппа роты с разведчиками, среди них и Артём, пошла туда.
Ходили слухи, за уничтожение абчаканского каравана дали восемьдесят шесть орденов Красной Звезды, до батальона не дошло и половины.
Афганский книгочей
Что делать в ожидании каравана? Сидишь в засаде день, второй. Как время убить? Артём читал. Смеялся про себя: в детстве осилил две книжки «Мальчик с пальчик» да «Медведко», на большее не хватило. Книгочеем сделался на войне. Казалось бы, не то место. ЦК ВЛКСМ подарил 668-му отдельному отряду спецназначения библиотеку. В батальон передали две тысячи томов. И каких! Отборных! Собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Дюма, Джека Лондона, Есенина, Маяковского… Артём взял однажды «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя и не мог оторваться. Потом «Тараса Бульбу». В школе дальше обязательной программы по литературе не углублялся. Не понимал тех, кто гонялся за книгами, обменивался ими, брал в библиотеке, читал журналы, выписывал их. Ему было не до того. Спрашивается в задачке, когда время на книги тратить, если дел невпроворот: футбол летом, хоккей зимой, секция бокса, рыбалка, охота, катание на катке, ну и сети с отцом вязал, дробь лил, патроны заряжал. Да мало ли занятий у самостоятельного парня. Спецназ подвиг к художественной литературе. На дневке, что делать, когда, к примеру, группа в заброшенном кишлаке пережидает светлое время суток, чтобы с темнотой выйти на позицию. Или где-нибудь у горушки в укромном месте затаилась до сумерек. Очень может быть, где-то поблизости караван на отдыхе, ему тоже темнота нужна для дальнейшего продвижения. С ней выдвинется на тропу, к тому времени и разведчики займут место в засаде. Командир группы скомандует на закате:
– Мужики, хорош ночевать, окорока отлёживать. Выход через двадцать минут.
Тогда уже не до художественной литературы. Но день-деньской как время коротать? Всю дорогу спать – опухнуть можно. Артём книжку из рюкзака достанет. о Джеке Лондоне и не слыхивал до того, а тут оторваться не мог. Какой классный рассказ «Мексиканец». Дюма, опять же. Про Пушкина думал, кроме стихов читать нечего. «Уж небо осенью дышало…», «Мой дядя самых честных правил…» и в этом роде. Оказывается, такая проза интересная проза у поэта.
Дальше больше – самому захотелось не просто излагать в письмах «жив-здоров, чего и вам желаю», а художественно рассказывать об Афгане. Вместо односложного – «жара», можно написать: «Куриное яйцо разобьёшь на броне, прозрачный белок начинает молочно белеть». Или изображая небо: «Облако длинным кораблём выплыло из-за горы и зависло над вершиной. Кажется, сейчас откроются люки, десант гуманоидов сыпанёт на склон».
Артём писал родителям, одноклассникам и одноклассницам, и классному руководителю, учителю русского языка и литературы Валентине Петровне Шаталовой.
Домой, если честно, не сразу, начал в литературной формате писать. Пока одноклассник не погиб в Афгане и отец не сообщил: на мать смерть подействовала убийственно.
Последний раз с матерью виделись в Новороссийске. Полтора месяца прошло в учебке, вдруг кореш кричит:
– Артюха, дуй на КПП, мама твоя!
Артём воспринял известие, как неудачный прикол. В учебке были горазды на розыгрыши.
– Чё врать-то! – сказал, не вставая с места. – Дам в лоб, чтоб не трёкал!
– Я и сам могу засветить, но мать ждёт. Чеши!
– Как может ждать? – Артём не мог поверить, день назад пришло письмо от неё, ни о чём подобном ни слова.
– У тебя мать есть?
– А как же!
– Ну дак иди!
Мама прилетела в Новороссийск со своей родной сестрой, для Артёма тётей Лидой. Ротный отпустил на сутки. Женщины сняли квартиру в Новороссийске и в четыре руки принялись кормить сына-племянника. В жизни такого внимания к своей персоне не испытывал. Одна что-то готовила-пекла: борщ, курицу, котлеты, сдобу. Вторая тащила с базара вишню, черешню, арбуз, клубнику. Они будто взяли обязательство накормить солдата вперёд до самого дембеля.
– Да я не голодный, – смеялся Артём, в очередной раз усаживаемый за стол. Но от домашнего не мог оторваться. В учебке не голодал, но от овсяной каши ржать хотелось.
– Я как беременный таракан, – тяжело дыша, отваливался от стола, уставленного тарелками.
Тут же звучало:
– Сынок, ещё черешенки хоть чуток. В армии разве дадут черешню.
– На орехи можно получить…
Год мать не представляла, что сын не где-нибудь, а на войне, пока «снаряд рядом не разорвался»: в феврале 1987-го пришёл из Афгана цинк с одноклассником Артёма – Вовой Гриценко. Учебку тот окончил в Грозном, после неё попал водителем в 56-ю десантно-штурмовую бригаду в Гардез. Погиб при сопровождении колонны.
Отец никогда Артёму не писал, а тут пришёл конверт с его характерным почерком – буквы с наклоном влево. Написал: мать ходила на похороны, после них истерит, глаза постоянно на мокром месте. Артём тут же накатал ответ, стараясь успокоить родителей. Написал, что в отличие от Гриценко он в колоннах не ходит, у него своя специфика, следит за исправностью техники. К тому времени он, стал книгочеем и появился зуд самому живописать. Матери не будешь повествовать, как грохочет из зелёнки «душка» – крупнокалиберный пулемёт, с каким звуком пули стучатся к тебе в броню. Стараясь успокоить родителей, начал писать об афганском быте, специфики жизни дехкан. Какие обалденные апельсины в Афганистане, а ещё манго. В Светлогорске продавали в железных банках сок манго, или ломтики в собственном соку, или компот. Вкусно, но не то. А вот сам фрукт – просто объеденье и пахнет бесподобно. Идёшь мимо дукана, если там продают – с улицы аромат чувствуется.
Артём сядет писать письмо, Никита увидит:
– Опять домашним мозги забиваешь, что в каптёрке воюешь?
– Что-то вроде того!
– Да я и сам такой же сочинитель.
Домой Артём после дембеля добирался почти месяц, с Никитой они никак не могли расстаться, а когда рано-рано утром прилетел в Светлогорск, взбежал по лестнице и надавил на звонок, отец открыл дверь, и тут же захлопнул. Не поверил глазам, подумал: во сне.
Артём начал тарабанить:
– Па, это я!
И услышал из-за двери удаляющийся голос:
– Нина, Вера, вставайте, Артём приехал.
Отец, нет бы, сначала дверь открыть, впустить сына, а потом блажить на всю квартиру, первым делом сорвался сообщать радостную весть жене и дочери.
Отдельная тема – письма учительнице. В восьмом классе Артём подраспоясался в школе. Нахватал двоек, появились мутные дружки, началл пропускать уроки. Во второй четверти пришла в школу новая учительница русского языка и литературы, заодно их классный руководитель – Валентина Петровна Шаталова. Новой классной пришла мысль сделать Артёма старостой. Должность повлияла положительным образом. Артём составлял график мытья полов (убирали класс сами ученики), проверял выполнение работ. Случалось, сам вне очереди брал тряпку, если кто-то болел. Держал под контролем перед каждым уроком наличие мела, влажной тряпки у доски, следил за поливом цветов на окнах. Ревностно исполнял свои обязанности. За мусор под партой, мог виновнику подзатыльник отвесить.
Валентина Петровна не забывала лишний раз отметить добрым словом работу старосты. Вдобавок включила его в «экзаменационную комиссию». Считала: культурный человек должен держать в голове как можно больше поэзии. И частенько задавала классу учить стихи сверх программы. Проверяла выполнение заданий с привлечением учеников. Предварительно выслушает «экзаменаторов» (человека четыре), а дальше они сами после уроков работают. Артёму было достаточно трёх-четырёх раз прочесть стихотворение и ложилось в память намертво. Валентина Петровна давала каждому «экзаменатору» список из пяти-шести одноклассников – проверяйте. Всё как положено – с оценками. Артём подходил к заданию и принципиально, и в меру демократично – не давал поблажек, но и трояки не ставил, если через пень колоду рассказываешь, запинаешься – иди и учи как следует.
Классную Артём уважал, не будь её, точно бесславно завершил бы школьную учёбу, остановился на восьмом классе. Первое письмо отправил ей из Новороссийска. Сначала писал скупо, и очень обрадовал Валентину Петровну, когда начал выдумкой, используя эпитеты, метафоры описывать Афганистан. Не в телеграфно-блоковском стиле: «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Писать, так писать. Чтобы и ночь представлялась со вкусом и запахом, и фонарь имел свои характерные черты, и улица не безликой была. Само собой, всего не напишешь из армейского житься-бытья, ни к чему это, но было что рассказать.
В конечном итоге, оценивая по пятибальной системе эпистолярный труд ученика, Валентина Петровна поставила ему четвёрку с плюсом по литературе, и ту же четвёрку, но с минусом по русскому языку – прогресс в орфографии имелся, с синтаксисом случались огрехи. «Ближе к четырём баллам, но пока с минусом», – писала в Афганистан. В школе, что касается письменных работ, Артём за грамотность имел стабильные трояки. И те, бывало, с натяжкой.
Разведгруппа, уходя на трое-четверо суток, всё тащила на себе: боеприпасы, сухпай, воду. Килограммов по пятьдесят на каждого приходилось. И всё равно книжку Артём совал в рюкзак.
Если до появление спецназа караваны в отдалённых, подконтрольных духам районах шли едва не в открытую, вездесущий спецназ заставил шевелить караванщиков мозгами для сохранности поклажи, приноравливаться к изменившимся обстоятельствам. Днём караванщики и «проводка» – банда (или несколько), обеспечивающая охрану – отдыхали, ночью двигались. Караван мог соткаться перед спецназом из воздуха. Караванщики обматывали копыта лошадей, верблюдов, ишаков тряпками, дабы никаких звуков при движении не издавали, мыли животных, стараясь до минимума свести характерный запах, заматывали морды для исключения демаскирующих «иго-го», «иа». Не караван идёт, а мираж плывёт среди горного пейзажа.
В том выходе группа ждала караван в базовом духовском районе. Советские войска здесь никогда масштабные операции не проводили. Поэтому банды чувствовали себя вольготно. Особенно до появления спецназа. Помогали духам не родные стены – выручали родные подземелья. В потайных пещерах хранилось всё для военных действий, от оружия до обмундирования и продовольствия. Разветвлённая сеть киризов позволяла исчезать в одном месте, выныривать в другом. Авиация время от времени совершала налёты, бомбила, чтобы духи не обнаглели в конец, но это их не вразумляло. Говорили, в районе есть целый город под землёй, там даже на велосипедах гоняют.
Через эту местность с открытием весной перевалов двигались караваны из Пакистана, они доставляли оружие, наркотики, обмундирование, медикаменты, продовольствие.
Разведгруппе в тот раз не подфартило получить результат, на вторую ночь вместо ожидаемого каравана появилась банда, стволов тридцать. Завязался бой. Артём находился в головном дозоре, держал под огнём свой сектор обстрела, стараясь не дать духам зайти с тыла. По интенсивности ответного огня ситуация оптимизма не вселяла, спецназ попал, образно говоря, в задницу. Духи разделись, и пока одна группа вела бой, вторая, сделав приличный круг, зашла слева со стороны заброшенного кишлака, и ударила оттуда. У духов была пушка-безоткатка. Толковый наводчик в темноте по выстрелам точно определил координаты. Снаряд разорвался за спиной у Артёма. В метре от него. Как сказал друг Никита Сизяков: думал, всё, хана! Звука разрыва Артём не услышал, показалось – ударили доской по спине. Кто-то схватил хороший кусок доски-сороковки и с размаху со всей дури приложился плашмя. В глаза плеснуло красным… Что повезло, Артём стоял в старом сухом арыке, глубиной сантиметров шестьдесят. Разорвись снаряд на уровне ступней, Артём принял добрую часть осколков на себя. Снаряд угодил в берег. Артём упал, тут же в горячке встал (это он не помнил) и пошёл к другому берегу арыка. Никита схватил друга за руку, попытался увести из зоны огня, да ноги Артёма перестали слушаться, подкосились. Никита взвалил его на плечи, понёс. Раненый пришёл в сознание и первым делом спросил:
– Где автомат?
– Успокойся! Хватит, тебя говнистого тащу. Я и свой обронил. Живы будем, найдём!
– И Пушкин из библиотеки там… – говорил в полубреду Артём.
– Пушкин обойдётся…
Огонь за спиной усилился, духи пошли в атаку. Спецназ, отстреливаясь, начал отходить вниз. И тут послышался грохот брони, застучали крупнокалиберные пулемёты. Духи умерили наступательный пыл: с бронёй воевать дурных не нашлось. Ретировались, растворившись в ночи. Никита километра два тащил Артёма. Их потеряли, все уже вышли к броне. Она разворачивалась идти на поиски, когда из темноты раздался голос Никиты:
– Помогите! Мы здесь!
– Автомат! – сказал Артём, когда его подхватили и подняли на броню. – Автоматы наши там.
Съездили за автоматами.
Обошлось без потерь. Четыре «трёхсотых» разной степени тяжести, из них больше всего досталось Артёму, месяц провёл в госпитале.
– Честно говоря, – сказал ротный, когда Артём вернулся в батальон, – думал, ты отвоевался.
– А я вот он!
– Молоток!
Артём считал, именно «удар доской» вызвал приступ радикулита на том выходе, от контузии спину заколодило, не мог двигаться. И потом давала о себе знать поясница, стоило перегрузить спину. Лишь через двенадцать лет выяснилось: между позвонками внедрился крохотный осколок снаряда безоткатки, он, пока не удалили, напоминал о себе «радикулитом».
Артёма представили к ордену Красной Звезды за тот бой, а вернувшись из госпиталя стал он старшим механиком-водителем роты. Вместо ордена дали вторую медаль «За отвагу». В штабе армии постановили – орден это уж слишком, хватит медали.
