Сергей Николаевич Прокопьев
Сага о таксисте
Такси на Большую Морскую
Утром звонок, Саня Гребельский из США. К тому времени я в «Темпе» полтора года отработал, ветераном фирмы стал. Саня звонил не просто так, предложил:
– Давай встретимся семьями в Питере.
В 1983-м он эмигрировал, увёз родителей. Перед отъездом позвал меня в Питер. И я поехал прощаться с другом. Именно прощаться. Тогда эмигрировали навечно. С той поры Саня, хоть ворота и открылись, ни разу не приезжал в Питер, собственно, меня тоже туда не заносило. И мы с женой поехали.
Мы с Саней договорились поселиться не в гостинице, а где-нибудь в центре на съёмной квартире. Пожить три-четыре дня без гостиничной суеты, камерно. Он из США заказал квартиру на Большой Морской. Нормальная четырёхкомнатная квартира. Но подъезд совковый, запахи не парфюмерные. Ну, да ладно.
Поселились, в первый вечер хорошо посидели, утром я думаю: дай-ка позабавлюсь. Проснулся по-омски в шесть, а в Питере только три часа. Все спят. Пошёл тихонько на кухню и звоню по сотовому в Омск, в нашу таксоконтору, спрашиваю:
– Можно такси заказать?
Диспетчер, Катя сидела:
– Можно. Какой адрес?
– Большая Морская, – давлюсь от смеха, – дом номер три.
– Ждите, – говорит.
Минут через пять звонит мне:
– Не могу по атласу найти вашу улицу. Где Большая Морская?
– В районе набережной, – говорю, сам на измене сижу, чтоб не расхохотаться в трубку раньше времени.
– Сейчас, сейчас, – обрадовалась Катя, – у цирка как раз машина свободная стоит.
И слышу, тот схватил заказ, поеду, мол. Обрадовался. Время самое что ни на есть гнилое на заказы. Через пару минут снова Катин звонок:
– Да где она ваша Большая Морская?
Тут мои нервы не выдержали, захохотал и сдался:
– В Питере, – кричу, – в Питере она, Катенька! В Питер подавай машину!
У неё глаз выпал. Потом с месяц ехидничала:
– Семь ноль восемь, – тебе заказ на Большую Морскую, три. Через пятнадцать минут быть на месте.
Прокатил мой прикол.
В такой солидной таксоконторе, как «Ладья», мой юмор не прошёл бы. У диспетчера компьютер, на мониторе карта города, махом определит – есть такая улица или нет. А когда диспетчер записывает заказы в тетрадку, сама город не знает…
Саня из еврейской семьи. На США нацелился в конце семидесятых. Но не выпускали. Подал документы на выезд. Работал после окончания строительного в проектном институте. Как было заведено, лишь заявил о выезде, сразу с работы попёрли. Живи, как хочешь. Содержи семью, как знаешь. Несколько таких мужчин, готовящихся к выезду, организовали еврейскую строительную бригаду. Строили финские арочные склады, ангары. Освоили технологию и собирали. Саня приехал в Америку, а там тоже подобные финские сооружения возводят. Поначалу взяли чернорабочим на крышу. Самая низовая «должность». Потом поставили бригадиром. Затем – инженером. Дальше больше – стал главным инженером проекта. Свой офис, прочее и прочее.
Кроме того занялся недвижимостью. Схема следующая. Берёт кредит, покупает плохонький дом. Разбитый, разваленный. Живёт в нём, ремонтирует. Выводит на приличный уровень и сдаёт в аренду. Тут же на новый кредит покупает следующий убитый дом. Опять доводит до ума. Что-то делает сам, где-то нанимает специалистов. И так последовательно наковырял девять домов. На девятом решил: всё, хватит. И здоровье не то, и кураж поугас. Вся его кредитно-арендная линия покрывает банковские проценты. Как сам Саня говорил: «Прибыль от неё, только на сигареты». Зарабатывает на этом гораздо меньше, чем зарплата. Но когда через двадцать пять лет выплатит, дети получат девять собственных домов. А это уже немало.
Не знаю, как финансовый кризис сказался на его схеме, но была у Сани задумка: отремонтировать последний дом и поехать строителем в Австралию или Новую Зеландию. «Мне, – говорит, – надоело в США». Я в пятьдесят лет в поисках альтернативного куска хлеба, новых ощущений, расширения кругозора в жизни иду в такси. Он в пятьдесят в поисках того же самого решает ехать в Новую Зеландию работать строителем. Меня уговаривал поехать с ним. Накопал в Интернете, что в Австралии нужны инженеры по ракетно-космической тематике. Что значит разный уровень жизни… Прагматизм еврейско-американский гораздо выше нашего. Говорит:
– Разводишься с женой, оформляешь фиктивный брак, уезжаешь, а потом снова объединяетесь. Квартиру детям оставите…
Он и раньше был прагматичнее меня, Америка этот прагматизм укрепила.
Какую-то копейку делает ещё и с хобби. Уезжая из Советского Союза, деньги вкладывал в нумизматику. Увёз в Америку отличную коллекцию монет и продолжает дальше собирать. Что-то пытается на этом зарабатывать. Как успешно – не знаю. Его специфика – русские дореволюционные монеты. Попросил меня посмотреть в Омске. Дескать купи, а я у тебя возьму на пятьдесят процентов дороже, обоим выгода. Я набрал каталогов. Несколько раз ходил на омскую тусовку нумизматов. И выяснил: навара не получится. У нас цены выше, чем за океаном.
– Саня, – звоню в США, – ты мне должен монеты покупать. В Омске мужики тоже базар знают.
В детстве на моём примере его воспитывали, говорили: вот какой мальчик умный. Я хорошо учился. Сдавал лучше экзамены, оценки выше получал. У Сани мать учительница младших классов. Для неё тройки единственного сына были больной темой. Чувствовал себя страшно неудобно, когда при мне Сане выговаривала мать:
– Посмотри, какой Илья умный мальчик. Отлично учится.
Но прошло сорок лет. Я на базаре и таксист, а он главный инженер проекта в городе Колумбус, штат Огайо. Саня вывез туда стариков. У матери был тяжелейший инфаркт перед этим. Родителям по восемьдесят пять лет. И живы. Мать вшила стимулятор от аритмии… Если бесплатно – пятьдесят долларов, а так раз в тысячу дороже. Ей – бесплатно…
Он уехал в более цивилизованную страну. Это как из деревни, где ты пас стада, ты перебрался в город, стал инженером, ведущим инженером, начальником сектора. Пропасть между тем, что было и что стало. Саня с женой говорят: мы уехали от хамства. Пусть в США искусственные улыбки, наигранная доброжелательность, но это лучше, чем наше искреннее хамство. Иногда думаю: мы живём в рабстве. Рабы возрастающего хамства, невежества, тупого пьянства, наркотиков, ненасытной алчности власть предержащих, развращённого, наглого в своей безнаказанности чиновничества…
Двое на Рабиновича с колеса садятся. В своё время пассажиры подсказали формулу, если останавливают с колеса, с бордюра – не диспетчер наводит на клиента, можно ломить цену хоть тысячу рублей, даже если через дорогу переехать. С колеса договорной тариф. Тормозят мужчина с девушкой, просят:
– Речной вокзал через Детский мир.
Он – комильфо. Костюм дорогой, галстук, туфли блестят. Девушка под стать кавалеру, духами благоухает… Я говорю:
– Сто рублей.
Там максимум шестьдесят. Он:
– Без проблем.
Подъезжаем к Детскому миру. Не за пелёнками с распашонками – валютные менялы интересовали мужика. Они у Детского мира тусовались. Тут же налетели, поняли – зачем машина подъехала. Мой комильфо, не выходя из машины, через чуть опущенное стекло поторговался, суёт в щёлку сто баксов, взял рубли. Я полушутя, полусерьёзно:
– Могли и со мной баксами рассчитаться, чем круг давать. Какие проблемы, я бы сдачу рублями дал. Евро, конечно, предпочтительнее, но баксы тоже пойдут.
У него голос бархатный, размеренный. Спокойно так повествует:
– Я госчиновником работаю, в чём взятки приносят, в том и беру, сейчас в баксах принесли.
До безобразия просто и обыденно. Удивил откровенностью. Назвался помощником одной из первых должностей города. Фамилию свою озвучил, хотя я, само собой, не спрашивал. По его тону, понял: ждал отзыва на свою откровенность, на сто процентов был уверен: одобрю его действия, а я промолчал. Он вызвонил свою машину, пересел, я девушку доставил на Волховстроя.
Вечером клиента взял, вдоль его девятиэтажки еду, глядь, у крайнего подъезда мужик другого пинает, потом схватил бетонную урну и поднимает над головой бросить на лежащего. Я высунулся:
– Озверел что ли – убьёшь!
Он разворачивается и тумбу в машину швыряет. В метре от дверцы упала. А бугай конкретный. Клиент кричит:
– Поехали – убьёт!
Я по газам, но в милицию позвонил. Через месяц опять вызов в этот дом. И тот же заказчик. Я напомнил ему полную драматизма бытовую картинку с летающей урной. Оказывается, бугай не одну урну бросал, он тогда выбросил кореша в стельку пьяного с третьего этажа, и я-таки помешал ему кончить дружка. Живым остался, даже без переломов. Но бугай через пару дней выскочил с ножом на улицу и двоих первых попавшихся зарезал… А до этого уже отсидел один срок…
На границе тучи ходят хмуро
Есть немало стоянок, где кучкуются таксисты в ожидании вызовов: развлекательный центр «Атлантида», СКК, то бишь Спортивно-концертный комплекс, Торговый центр… Я нашёл для себя «карманчик» в районе Дома печати, ближе к улице Маршала Жукова, на Бульварной, рядом со стадионом. Классное место. Быстрый выезд на Московку, на СКК, Казачий рынок, на «Трудовые резервы», в Чкаловский по Лизе Чайкиной, вокзал рядом, Набережная. И плюс ко всему – тенёк. Летом в пекло – немаловажный фактор. Пирамидальные тополя до вечера тень дают. Можно покемарить в мёртвое по вызовам время, книжку почитать… Днём час пик с утра, вечером с пяти до семи, потом ближе к одиннадцати. В остальное время ни шатко, ни валко…
Частенько на Бульварную нырял. Сначала один обычно стоял, потом Петрович на меня наткнулся, понравилось, стал присоседиваться. Петрович в пенсионном возрасте. Но мужик крепкий. Пограничник в прошлом. Однажды стою на Бульварной, подъезжает.
– Я тебе, – говорит, – сегодня не конкурент. Посплю часа два. С похмелья.
Накануне мать поминал – сороковины. А винил себя в её смерти.
Поздно вечером вёз наркоманов. Один сзади, второй на переднем сиденье. Сначала дёргались в поисках дозы. Свозил в Нефтяники, потом на 10 лет Октября поехали, свернули на Линии, в частный сектор. Попросили остановиться, место глухое, Петрович слышит: сухой щелчок. Как курок взводят, или нож откидной срабатывает. Получилось последнее, с заднего сиденья с ножом прыгнул, Петрович увернулся – в скулу по скользящей ударил… А метил в горло… Петрович схватил руку с ножом. И того, что рядом сидел, ногой к дверце прижал, не давая ввязаться в помощь подельнику. Из скулы кровь хлещет… Петрович, продолжая борьбу за жизнь, нашарил ручку на дверце, вывалился, газовый пистолет выхватил. Эти бежать…
Домой приехал и напугал мать до паралича… Каялся:
– Мне бы дураку сначала вымыться где-нибудь. А я в возбуждённом состоянии – всего колотит, башка не соображает – завалился домой, морда, грудь в кровище, на скуле кожа развалена, лохмотья висят… Она как увидела… Постоянно умоляла: «Сашенька, по темноте не езди, Христом Богом прошу…» А было-то всего девять вечера…»
У Петровича больная тема – китайцы. Служил на границе:
– Я три года не пускал их в Советский Союз, а теперь полдома узкоглазых.
Петрович на Левом живёт, рядом с оптовкой, китайцы облюбовали их девятиэтажку. Кто-то купил квартиру, кто-то снимает. У внука Петровича в школе четверть класса китайцы. Мы с Петровичем частенько сталкиваемся, я, грешен, не могу не наступить на его любимую мозоль, спрашиваю:
– На границе тучи ходят хмуро?
– Когда я там служил, – скажет, – им веселиться не приходилось: не проскочишь! А сейчас проходной двор из страны устроили, скоро клиенты юанями начнут рассчитываться. По вызову вёз молодых ребят. Сели, девушка заявляет: «Мы с вами можем не рассчитываться?» У меня глаз выпал – заявочки. Такого в моей практике ещё не было. Они хохочут. Это, говорят, если следовать китайским правилам. Китайские таксисты обязаны ездить в белых перчатках, машина должна иметь разделительную перегородку между водителем и пассажирами. Нет того или другого – пассажир в праве не платить. Вот так. Ребята интересные попались. Её папа-бизнесмен отправил сразу после свадьбы молодую семью в Шанхай. Не в свадебное путешествие – язык изучать. В перспективу родитель смотрит: Китай – вот площадка для бизнеса. Полгода ребята обучаются языку. Ещё, говорят, года два надо бы поучиться…
У нас в фирме были постоянные клиенты китайцы, два брата. Старший сильно болел и слепой. Ослеп в России. Ездили они в больницу. Лет сорок слепому. Сносно говорит по-русски. В Омске с начала девяностых. Он меня жизни учил. Дескать, вот мы приезжаем к вам и тем самым помогаем своей перенаселённой стране – освобождаем от себя, от забот о себе. Кроме того – посылаем туда деньги своим родным и тоже помогаем стране. А вы, мол, что сидите, если плохо у вас, надо ехать в Европу, работать там. Себя в пример ставил: сам выучил русский язык, работал программистом, пока не заболел. У них с братом какой-то бизнес. Надо ехать, настойчиво советовал, русским в Европу, зарабатывать там. Петровичу рассказал, он:
– Ага, загнул узкоглазый: русские езжайте в Европу, а мы тем временем займём всю землю от Дальнего Востока до Урала, а то и дальше.
Однажды по вызову китаянку-интеллигентку возил часа два. Эта китаянка по-русски шпарила запросто. Преподаёт в Омске. Разговорились. Даже заспорили. Она Китай свой нахваливает. Древнейшая цивилизация, многотысячелетняя культура, бурно развивается в настоящее время. Разве сравнить Омск и её любимый Харбин, который за последние двадцать лет изменился до неузнаваемости. Показала пару открыток. Суперсовременная архитектура, огромный мегаполис… Расхваливает Харбин, Китай… Отчаянный патриот… Узнала, что я занимался ракетно-космической техникой, стала восторгаться успехами Китая в космосе. Я ей прямым текстом: зачем здесь прозябаете, раз у вас там так хорошо? Она ответила тоже почти прямым текстом. Короче сказала: на вас лохах так хорошо деньги зарабатывать. Лохов я сам добавил, но смысл был таков…
Китайцев-торговцев с базара, кстати, ни разу не возил, они на такси не ездят. Деньги экономят…
В боевой песне про границу, что пел я Петровичу, тучи ходили хмуро над Амуром. Но Петрович служил в горах. И не самураи, как в песне, кровь на границе портили – китайцы три года житья не давали. Есть за что не любить.
Однажды с Петровичем на Бульварной зависли, как раз после Дня пограничника. Петрович во взвешенном состоянии, накануне возил компанию погранцов, не удержался, приложился к бутылке. Приехав на Бульварную, доложил диспетчеру, что обломался. Надо было прийти в себя после вчерашнего. Реанимировался чаем из термоса, а как я подъехал, его пробило на воспоминания:
– Законы советские гуманные были, китаец тебя за грудки хватает или с лошади стаскивает, ты не поддавайся, но оружие не моги применить. Он знает, гад узкоглазый, и пользуется, что у меня руки гуманностью связаны, а сами, было дело, стреляли в наших.
Китайцы обнаглели под предводительством Мао Цзэдуна. Требуют: Советский Союз должен Китаю чуть не до Урала землю отдать. И устраивают провокации. Мирных жителей гонят, дескать, вон ваши исконные земли, идите и владейте. Те прут, знают, пограничникам стрелять нельзя. Днём провокации устраивали, ночью досаждали. Спал, не спал – «в ружьё». Застава в горах, никаких деревень рядом, ближайший населённый пункт в сорока километрах. Электричество в лампочки в казарму, в прожектора на заставе дизель вырабатывает. К нему приставлен пограничник. Для экономии горючего, особенно зимой, когда не так-то просто проехать в горы, дизель на ночь отключали.
– Был у нас такой Деркач, – вспоминал Петрович. – Хохол. В наряды не ходил. Только если по охране заставы задействуют. Вся застава службу на границе несёт, а он обленился. Как тревога, ему бы первому вскакивать – дизель запускать, чтоб не по темноте заставала срывались китайцев усмирять. Он наоборот – неторопливо сапоги и штаны надевает. Мог бы и в трусах выскочить, кнопку нажать. Начальник заставы пытался воздействовать, но Деркач выкручивался: он бы со всей душой, но дизель старый, пока запустишь…
Надоело товарищам «в ружьё» по темноте скакать, взяли дизелисту в сапоге туалет устроили, по серьёзному наложили Он сунул ногу, а там вонючая субстанция… Обиделся в пух и прах. Посчитал унижением собственного человеческого достоинства. Но не в тряпочку обиделся, побежал к начальнику заставы с жалобой, чтоб разнос туалетным обидчикам устроил и дал шутникам дрозда с высоты майорского звания. Начальник выстроил всех, получилось как богатырей в сказке – тридцать три человека. И вызвал кинолога для экспертизы. Тот закочевряжился: нельзя-де подвергать собачье чутьё столь грубым воздействиям, нежный нюх поискового пса может атрофироваться, а ему нарушителей границы ловить. Кинолог был уверен: пёс выполнит задачу, но сам страдал от лени Деркача, был полностью солидарен с инициаторами воспитательной солдатской акции. Однако начальник неумолим, должен соблюсти порядок и провести расследование ЧП на заставе.
– У нас был пёс Уран! Ух, сила! – с восхищением характеризовал Петрович четвероногого погранца.
Дали Урану понюхать сапог. Без преступной субстанции вещдок к тому времени был, а всё одно Уран сморщился – такое дерьмовое задание поручили бойцу-пограничнику. Но делать нечего, начал обнюхивать строй. Одного осквернителя сапога облаял, второго – но кинолог пса дальше вдоль строя ведёт. Пёс догадался: надо быть заодно с друзьями-пограничниками и каждого облаял, дескать, – все поголовно приложились.
После чего начальник заставы наградил Урана своим коронным:
– Молодец, боец!
Это была высшая степень его похвалы. Затем повернулся к обиженному Деркачу и произнёс одно единственное:
– Ты понял, уважаемый?
Никто на заставе не хотел нарваться на его «уважаемый».
С той поры дневальный не успеет «застава, в ружьё!» проорать, дизель уже тарахтит на выработку электричества.
Призвали Петровича в армию в 1963 году. Повезли в Казахстан. На станции Аягуз, где располагалась центральная база снабжения пограничных войск восточного пограничного отряда, высадили призывников. И повезли дальше по шикарной дороге Дружба, что в горы к так называемым Джунгарским воротам идёт. За ними Китай. Гравийная автотрасса, покрытая гудроном. Чуть ни при Сталине строили для торговли с Поднебесной империей. По ней предстояло триста пятьдесят километров на юго-восток будущим пограничникам проехать. Дорога по плато проложена, слева и справа каменная пустыня, а сверху солнце несусветное. Жара в пятьдесят градусов. И пустота: что в пустыне, что на дороге никакого движения. Китаю не до торговли, они Культурной революцией занята, а местных жителей ноль целых ноль десятых на квадратный километр. Призывники, одолеваемые жарой, пребывая в промежуточном состоянии, когда уже не гражданские, но ещё не военные, стали снимать с себя одежду и через окна автобуса выбрасывать. Кое-кто не только штаны с рубашками – трусы отправил на обочину. Зачем лишнее барахло – солдату казённое выдадут. Петрович тоже оголился до нудистского вида.
– Вот дурак был, – рассказывал, – поддался общему пофигисткому настроению.
Автобус остановился у оазиса. Кафе придорожное торгует, родник. Газировку купить можно, умыться. Но не пойдёшь к прилавку, руками прикрывая причинные места. Более-менее одетые повыпрыгивали из автобуса, а Петровичу пришлось штаны клянчить у товарищей, кто уже сгонял «в свет».
Армию Петрович с любовью вспоминал. Никакой дедовщины. Товарищество… Ему армия, что мне институт…
Есть постоянный клиент, молодой мужчина, в дивизии Дзержинского в Москве служил. Так сказать, стоял на охране всевозможных спортивных и праздничных мероприятий. Вернулся домой с массой благодарностей. Я ему пересказал, как Петрович добирался до части без трусов. Похохотал. Их салаг уже в Омске одели в форму. И порядки в части: синяк под глазом – ЧП, твоё лицо – лицо части, на которое смотрит Москва.
Вот так. А моему Олегу лопатой по голове в армии шарахнули. Юрга не Москва. Приезжаю в часть. Часовой у входа в казарму, весь наутюженный, пряжка блестит, штык… Тридцать секунд общения, он просит:
– Дяденька, дайте десять рублей.
Не жалко. Дал. Но ведь это тоже лицо части и нашей армии. Сын рассказывает, украли у такого же как он бушлат. Командир взвода:
– Где?
– Украли!
– Так что ж ты нюнишь? Встань утром пораньше и укради, какой понравится. Воровство внутри части – воровством не считается.
Сын говорит:
– Папа, ты не понимаешь, чтобы я был уважаемый – я должен шарить. То, что ты привозишь продукты, деньги, а я их раздаю – это не считается, я должен украсть и принести деду. Тогда я уважаемый боец. Именно украсть и принести.
Посылку ему собрали, отправили. Получил извещение, а почта за пределами части, необходим сопровождающий для пресечения дезертирства. Не кто-нибудь, офицер пошёл с Олегом. Старший лейтенант. Олег получил посылку, возвращаются с ней, офицер по-деловому: «Пошли в сквер вскроем». По словам сына, нормальный офицер. Мы положили в посылку две зубные щётки. Офицер располовинил: «Одну тебе, одну мне». Консервы были, тоже по-братски поделил: «Тебе тушёнка, мне сгущёнка…» Свою часть в сумку сложил, домой понёс. Олег не успел в казарму войти – деды забрали, даже зубную щётку не оставили.
Разве нормальная психика должна это выдержать? Если ты воспитывался в нормальной семье, жил в нормальном окружении. Я приехал – ему лопатой по голове шарахнули. Якобы шутили. Такая часть. Она не для людей.
Кто-то привыкает… А если твоя сущность отторгает… Это ведь смерть. В Новосибирске в госпитале с сыном в одной палате лежал Лёша. Деревенский парень, с Кемеровской области. Я принёс пирожные «Орешки», судя по всему, он ел их первый раз в жизни. Но смекалка армейско-деревенская. Сразу прикинул, что куда заныкать: «Это на балконе спрятать, это надо сразу съесть, а то старые отберут…» Через месяц приезжаю в часть, Лёша стоит на тумбе. Для меня он уже как родной, пригласил в гостиницу:
– Приходи, поешь.
Лёша не отказался. Поел хорошо, но скромно, без жадности. Потом Олега я послал в буфет, Лёша сидит:
– Дядя Илья, не могли бы дать пять рублей, Новый год скоро, я бабушке открытку бы отправил.
На столе лежала сдача за гостиницу. Рулей двадцать пять.
– Забирай, – говорю, – какой разговор.
Забрал. Но вечером выясняется: Лёша такую же операцию «бабушка-открытка» провёл с Олегом. При всём тёплом и дружеском отношении лишний раз шкулянуть не грех… По принципу «воровство внутри части – не воровство».
Одна картинка вообще была из разряда «шпионские страсти». Я – сивый дядька, в Новосибирске на территории госпиталя закладывал тайники. Штирлиц, Рихард Зорге и агент 007. Сквер в госпитале, и я около него крутился и, соблюдая полную конспирацию, с мордой «я не я и хата не моя» устраивал схованки. Как в дешёвом кино, присел у бордюра и, будто шнурок на башмаке завязываю, а сам сую за бордюрину сотку. В другом месте курил с мечтательно-созерцательным видом рядом с каменюкой, что лежал на газоне. Гранитный булыжник с центнер весом. Я в процессе курения изобразил интерес к нему, словно что-то увидел на поверхности, наклонился и под камень пятьдесят рублей положил. Таким шпионским способом сделал пять схованок. Затем повёл Олега прогулочным шагом, оглядываясь – нет ли чужих ушей – по местам закладки тайников. Собирался даже схему нарисовать с крестиками в местах нахождения кладов. Олег отмахнулся:
– Запомню без карты.
И только по дороге в Омск, в поезде, не по себе стало: до чего мы докатились? В госпитале воспринимал этот идиотизм, как тактическую операцию. В поезде противно сделалось, гадко… Но ведь не зря старался: Олег (кроме одной пятидесятки, кто-то, видимо, раньше обнаружил) все деньги достал и использовал на себя.
Сейчас та острота прошла, а пока Олег служил, если я видел солдата, подходил и давал деньги. Однажды еду, впереди «Урал», крытый брезентом, воины в кузове, на светофоре догнал их, у меня блок сигарет лежал в бардачке, бросил им… Рады:
– Спасибо, отец!
Олег, отслужив пять месяцев, ушёл из части. Не выдержал унижений, издевательств. В первые сутки отловили, вернули в часть, поэтому избежал статьи дезертирства. Приезжаю. Комбат даже не знает об инциденте. Его не интересует такая информация.
– Сейчас, – говорит, – вызову комвзвода.
Останавливаю порыв:
– Комвзвода сам найду.
– Ну, хорошо.
Комвзвода у них «пиджак» – лейтенант после университета. Начал мне рассказывать:
– У вашего сына ярко выраженный суицидальный синдром, в последнее время постоянно просил: «Посадите меня на кичу, я не хочу вас никого видеть».
Кича – гауптвахта, пьяниц туда садят, провинившихся. Довели до точки парня…
Пришёл к Олегу, он лежит и колотится в истерике:
– Не могу, не хочу.
Ужас, когда с твоим сыном такое, а ты бессилен – ничего сделать не можешь. Абсолютно ничего. А вторая мысль, это уже в поезде, когда ехал обратно: «Может и нормально, что он так реагирует, хуже – если бы воспринял эти порядки как родное дерьмо, нырнул бы и плавал…» Я даже не знал, что лучше. Потом добился – ценой своих унижений – его перевели в другую часть, там дослужил более-менее. Такой жизненный опыт приобрёл сын. А нужен ли он? Шаламов, отсидев больше двадцати лет в ГУЛАГе, считал, что лагерный опыт – отрицательный. Я вот до такси тоже не знал наркоманов. Узнал и что – обогатился? Можно было этим дерьмом и не замазаться. Прожить и не подозревать, что такая параллельная жизнь существует. Зачем во всё нырять и познавать?
В такси я отчасти пошёл на разведку, думал: Олег из армии придёт, надо будет как-то обустраиваться на гражданке, в первое время, может, таксистом поработает… Я ему тогда своё место уступлю… К машинам неравнодушен… Олег, демобилизовавшись, загорелся:
– Пойду в такси.
Посидели, поговорили, я пытался объяснить: нет здесь денег, не трать время, тупиковый вариант. Бесполезно. Что может родитель путного знать? Не сказал: «Чё ты, папа, понимаешь?» – промолчал, но тайком от меня выпросил у матери денег на рацию. Через три месяца на своей шкуре понял верность папкиных слов… Ушёл. Потом был период – на полгода возвращался, надо было перекантоваться, но уже твёрдо знал, что и как…
