Сергей Николаевич Прокопьев
Молитвенный круг
Репетиция блудного мытарства
Два окна горницы выходили на юг, одно на запад. За ними март. Снег в огороде горит сверкающей чистотой. Щедрое весеннее светило ещё не в силах растопить его, да и, пожалуй, не хочет рушить такую красоту. Снег искрится под небесными лучами, переливается. Огород идет под уклон к соседскому забору, от которого мало что осталось. Как и от дома, стоящего чуть выше (позже подойду к нему с улицы). Без крыши дом, часть стены обрушена, в проломе виден беленый бок русской печки. Есть что-то печально-притягательное в заброшенном жилье. Куда подевались хозяева? Что заставило бросить дом, оставить его без будущего? Смерть? Болезнь? Старость? Или поиск лучшей доли? Снег сугробом лежит у печки. Тревожна символика – сугроб у печки.
Мы сидим с Антониной Ивановной за столом. Трапезничаем. Великий пост. Антонина Ивановна потчует меня грибным супом. Искренне нахваливаю. Вкусно. Очень вкусно. Оказывается, дело не только в грибах, которые собирала своими руками. Готовит на луковом бульоне. «Штучки три луковицы покрошить, – раскрывает кулинарный секрет, – минут десять поварить, и бульон готов. Лук выбираете и варите хоть с чем – грибами, картофелем…»
О себе Антонина Ивановна говорит: «Не девичий возраст, но мой». Ей под семьдесят. Живет в домике одна. Гости частенько наезжают, но больше одна.
– Так хорошо здесь молитва идет, – делится сокровенным, – нигде так не молилась.
Нас познакомили с Антониной Ивановной на православной ярмарке. Обменялись сотовыми телефонами. Внёс её в заветный список потенциальных собеседников, но прошло более года, прежде чем сделал звонок, собираясь в эти края. Не особо надеялся на положительный результат. Однако всё сложилось более чем удачно. «Помню-помню, – сказала Антонина Ивановна, – давно жду, обязательно заезжайте, когда ещё рядом с моим селом окажетесь».
Разговор у нас течет по-деревенски плавно, торопиться некуда. Антонина Ивановна рассказывает о детстве, о том, как пришла в церковь.
– У Чехова когда-то прочитала, – Антонина Ивановна подливает мне чай (тоже фирменный – из иван-чая), – что жизнь каждого человека достойна сюжета небольшого рассказа. Вдруг что-то напишите, мои ошибки кого-то предостерегут. Неспроста ведь нас Бог свёл. Все у него промыслительно.
Антонина Ивановна ставит заварной чайничек на подставку из кружочков можжевельника.
– Со мной однажды была проведена репетиция блудного мытарства, – начинает рассказ Антонина Ивановна. – Познакомилась с мужчиной. Зашла к подруге в библиотеку. Там и познакомились. Владислав был начитанным интеллигентным мужчиной. Мы спорили о Булгакове. Я у кого-то из иерархов церкви вычитала, что «Мастер и Маргарита» – это евангелие от сатаны. Владислав тактично не соглашался, убедительно говорил, что Булгаков как раз и показывает своего Иешуа глазами сатаны, который хочет представить Христа только человеком. Писатель не зря первоначально называл роман «Секретарь с копытом». А кто такой Мастер? Самый немощный, самый бледный персонаж романа. Он одержим, он орудие.
Мы с Владиславом частенько гуляли по вечерам, беседовали. Переписывались по электронной почте. Он называл меня в письмах «моя солнечная радость». Мало-помалу бес меня взял в оборот, закрутил. Разыгралась страсть. По апостолу Павлу лучше вдове при церкви жить, а если не получается – выходи замуж.
Венчались мы с мужем, как он инфаркт перенес. До этого на все мои просьбы один ответ – «потом как-нибудь». Здесь сам предложил. Я перед этим думала-гадала, как бы подъехать, как бы улучшить момент, подгадать под настроение. Он вдруг: «Ну, что, мать, обвенчаемся». В реанимации дал Богу обет обвенчаться, если выкарабкается.
Получилось просто великолепно. Подруги мои в церковь набежали и завалили цветами. Время самое благодатное – сентябрь. Одна охапку роз принесла – всю дачу обкарнала, другая шикарнейшие хризантемы подарила… И гладиолусы были, и георгины… Неделю, как в оранжерее жили. Никаких ваз дома не хватило, банки все под соленья ушли, по соседям собирала вазы, трехлитровые банки. Цветы стояли на полу, на столах, комоде, подоконниках.
Муж восстановился после инфаркта на сто процентов, да чувствовал – немного ему осталось. Несколько раз поднимал тему: если что с ним случиться, чтобы выходила замуж, как попадется хороший человек. Начну пресекать разговоры с намеком на траурную рамку, в полушутку бросит: «Две головешки лучше тлеют». Обижусь на «головешку», он переведет: «А мне ты не разрешаешь разве, случись, что с тобой?» – «Да хоть каждый месяц заводи новые головешки!»
За Владислава как я выйду? Он женат. И вообще, рассудком прекрасно понимала – не то это, не то. Когда любишь, ты в полете, в солнечном измерении. Тебя окрыляет, вдохновляет чистое… Тут трусит и колбасит. Навязчиво сидит в голове мысль о нём. Пытаюсь избавиться – не могу. Прихожу домой, сразу к компьютеру, жду его писем, звонков. А то не удержусь – сама позвоню. Вечером могли часами разговаривать. Они спали с женой в разных комнатах. Он брал трубку в постель, накрывался одеялом, мы шептались…
Владислав чувствовал мою симпатию к нему. И мои сомнения. Не торопил события, но целенаправленно вел к развязке. Ладно бы я искала до этого мужчину, думала – вот бы встретить кого. Нет же. Помимо моей воли дали его. Да так, что не выходит из головы – притяжение постоянное.
У святых отцов вычитала: в моем случае надо бежать, иного спасения нет. Я Бога молю помочь, сама жду писем, эсэмэсок, звонков, встреч. Стараюсь сдерживать себя, но в постоянном ожидании.
Антонина Ивановна подхватывается со стула – печка прогорела. Вызываюсь сходить за дровами. Категорически отказывается. Только сама. С вкусным звуком падают поленья перед топкой. Промерзшие они именно так грохаются на широкие плахи пола.
Антонина Ивановна берет сухое полено с припечка, начинает ножом откалывать щепки. Снова отказывается от моей помощи. Вдруг откладывает полено и говорит, что электронный паспорт брать не будет, если начнут вводить. Спрашивала у батюшки, тот сказал, что каждый сам выбирает, нет всеобщей установки для православных – брать или нет.
– Могут начаться проблемы с выплатой пенсий. Я решила тренироваться. На три тысячи в месяц вполне можно прожить. А мне одна знакомая говорит: она на тысячу живет. Деньги дочери отдает. Как и у меня – у нее овощи с огорода. Соленья заготавливает… То есть, можно и на тысячу, если что… Молоко покупает лишь чай забелить. Мясо вообще исключила из рациона… Ну да этот скоромный продукт меня не волнует – давно не ем. Думаю как-нибудь провести эксперимент – попробовать месяц на тысячу прожить…
Антонина Ивановна чиркает спичкой, подносит к бумаге, огонь перескакивает с неё на щепу, та подхватывает жадные язычки… Вскоре печь начинает гудеть, тяга хорошая.
– В техникуме дружила с мальчиком, – возвращается к рассказу Антонина Ивановна. – Сашечка. Вьющиеся волосы. Рослый. Глаза – ну васильки и васильки. Застенчивый. Три года с ним рука в руке ходили. Кино, парк, качели-карусели. Какие-то поездки за город. Ничего такого не было. Скажи сейчас кому – за подвиг сочтут. А мы в те времена другими были. Сашечка берег меня. На преддипломную практику меня отправили в одну сторону, а его – в другую. Расстались на полгода.
В заводском общежитии в комнате напротив жил молодой специалист – Андрей. Мне восемнадцать, ему двадцать один. С первого вечера прилип, как банный лист. Не отходил. Мне приятно, взрослый, самостоятельный мужчина оказывает знаки внимания… Каждый вечер куда-нибудь ведет – в кино, в театр, на концерты. Сашечка письма через день да каждый день шлет. Дурацкие, скажу честно. Совсем еще мальчишечка был. Никакой конкретики о будущем, о совместной жизни. Неопределенность. Потом скажет: «Это ведь само собой предполагалось, раз столько лет дружили, значит, вместе навеки». У Андрея ухаживания не просто так – самые серьезные намерения. Никакого ветра в голове, уверенный в себе, умный.
Пять месяцев мы с Андреем женихались, а потом расписались. Свадьбу устроили вскладчину на квартире у товарища Андрея. Таз винегрета девчонки сделали, сыр, колбаса вареная, шампанское, шпроты… Пельмени, правда, покупные. Водка, само собой… Я ездила через полгорода за тортом. Сначала заказывать, потом получать. Красивый – два лебедя, сердечки. Привезла и не могла налюбоваться. Андрей платье на свадьбу купил – в ателье заказывали. Вместе материал выбирали, на крепдешине остановились… Плечи по сей день помнят его шершавую воздушность. Мое первое заказное платье. Гармонист так вдохновенно в середине вечера растянул меха, что локтем угодил в самый центр торта. Порушил лебедей. Все равно съели, и всю жизнь тот свадебный торт, лебедей, оставшихся на рукаве гармониста, вспоминали с Андреем.
Диплом защищала в техникуме. Уезжала на практику девчонкой, а вернулась замужней женщиной. Сашечка подошел, губы дрожат, объясниться хотел, да не смог слова вымолвить, убежал. Обходил меня потом стороной. И я не смогла на раз-два выбросить его из головы – душа болела. Мы с ним ни разу за три года не поругались. Конечно, ещё нечего было делить, тем не менее. Защитила диплом, вернулась к мужу. Вдруг получаю телеграмму от Сашечки. Он едет работать в Ангарск. Поезд такой-то, вагон такой-то, стоит двадцать минут. Просит прийти к поезду.
Сердце мое встрепенулось. Он ехал по распределению. Накануне с мужем крупно повздорила. Из-за какой ерунды… Гордыня, что у него, что у меня… Смирения никакого… Одно дело дружить, другое – семья, тогда ещё не знала, что шёл период притирки. Я человек открытый, жизнерадостный, Андрей весь в себе, лишнего слова не скажет. После Сашечкиной телеграммы прошлое разом накатило, накрыло. Побежала к телефону-автомату, узнала в справочной, когда поезд приходит. Начала собираться. Хотелось выглядеть красиво. Собственно, что там выбирать, как в анекдоте: одела всё лучшее сразу – другого не было. Еду в троллейбусе, на часы то и дело гляжу – только бы не опоздать. Вся на иголках – скорее-скорее. Выехала с хорошим запасом времени, да всё равно выскочила из троллейбуса, через ступеньку вбежала на крыльцо вокзала… А поезд полчаса как ушёл. Или я растревоженная предстоящей встречей время перепутала, или справочная неправильно сказала…
Я в слезы. Тогда на перроне, в восточной части, памятник Ленину стоял, серебрянкой окрашенный, рядом скамейка, села спиной к вождю, носом хлюпаю…
Господь не дал нам увидеться. Скажи Сашечка: давай руку! Сорвалась бы с одной дамской сумочкой… Была готова. Я из тех – могу на раз решиться. Тогда никаких паспортов не требовалось ни в поездах, ни на самолетах. Рванула бы через полстраны… И сломала себе жизнь. Господь спас. Здесь была моя семья, моя судьба. Я ведь на тот момент, первым сыном ходила, третий месяц шел.
Ангел Хранитель и позже удерживал, ни разу мужу не изменила. Если только помыслом…
Четыре месяца у нас с Владиславом продолжались переписка, прогулки, долгие беседы по телефону. Не могла я обрубить… Однажды сон не сон… Будто иду с ним за руку. Место незнакомое. И снег. Сыплет-сыплет на город. Мелкий, густой. Идём сквозь него. Не беседа у нас, не прогулка, оба охвачены намерением уединиться. Торопимся, почти бежим, скорее-скорее остаться вдвоем. Сворачиваем в арку дома, заходим в подъезд, длинный, как гостиничный, коридор, комната. Владислав открывает дверь, я вхожу первая. Кровать, постель разобрана. Оборачиваюсь, а Владислава нет. И дверь исчезла – гладкая стена. Будто не было её вовсе. И окон нет. Четыре голых стены. Какие-то обои. Ни картин, ничего. Вдруг в комнате возникает мужчина. Высокий, лицо удлиненное, голову венчает шапка темных волос, одет в атласный халат, синий почти в пол халат с сиреневым отливом. Лицо красивое, но жесткое, властное. Мне куда бежать? Я в его власти. Стою растерянно. Он приближается. Спрашиваю первое, что приходит в голову: «Почему здесь нет окон?» – «Как это нет!» – он показывает рукой мне за спину. Стена, которая только что была совершенно глухой, стала стеклянной. А за ней нью-йорский пейзаж с птичьего полета. Далеко внизу море огней до горизонта, высятся небоскребы, машины маленькими букашками несутся…
Поворачиваюсь к мужчине, хочу спросить, где я нахожусь? А он меняется на глазах. Если до этого что-то отталкивающее исходило от него, теперь он делается страшным. На лице как маска из белого крема, а глаза злобно-красные. У меня из головы все вылетело. Забыла силу крестного знамени, молитвы. Ни «Отче наш», ни «Живый в помощи» не вспомнились. Он идёт ко мне, у меня в голове одно – пропала. Вдруг само-собою вырывается отчаянное: «А я ведь девушка!» Он резко останавливается и садится на пол, глаза горят бессильной злобой, будто ему подсекли ноги, шага не в состоянии ко мне сделать…
На этом всё исчезло. Я до такой степени детально запомнила происходящее… Утром поняла – на мои молитвы Господь показал: согрешишь и никогда не выйдешь оттуда. А сейчас бесам блудного мытарства нечего предъявить тебе, не за что ухватить и потащить за собой, ты для них чиста… Пока чиста…
В тот же день позвонила двоюродной сестре в деревню. Тамара давно звала к себе. Сорвалась к ней, вдвоем в этом самом домике жили весну, лето, часть осени… Я сразу сменила сим-карту, кому надо сообщила новый номер… Сестра год назад умерла, я за ней ходила последние месяцы, а потом сюда перебралась, я ведь деревенская… Здесь хорошо, церковь рядом, на клиросе пою…
День догорал за окнами. Длинная тень от березы легла на огороде с угла на угол. Сегодня Евдокия-Плющиха. Святая преподобномученица Евдокия потому получила в России такую прибавку к своему имени, что плющит снег в наст. В последние годы Евдокии не к чему было приложить расплющивающую силу – снег сходил раньше ее дня. Нынче все по давним приметам… Антонина Ивановна наливает чай. Сама собирает иван-чай, сушит… Это целая наука… Я выпиваю два стакана и откланиваюсь, пора ехать.
В маршрутке тепло, ненавязчиво мурлычет радио у водителя, и я всю дорогу думаю об услышанном…
Лучше водки хуже нет
За вагонным окном проплыл перрон с провожающими, замелькали городские постройки, поезд прогромыхал по мосту через Иртыш. Путешествие к морю, к этой огромной чаше, наполненной отвратной на вкус, но такой желанной водой, началось. В экзотическом крае звучала музыка прибоя, дышал йодированным воздухом безбрежный простор, царили праздность, беззаботность. Ещё один состав с сибиряками (в пятнадцати вагонах не было ни одного свободного места) отправился за две с лишним тысячи километров к стихии волн, горячих пляжей, стройных кипарисов.
– Трое суток тащиться, – вздохнула женщина в одном из купе. Она только что рассредоточила два чемодана и три серьёзные сумки. Объёма рундука под сиденьем не хватило, пришлось сумки забрасывать в багажное отделение на втором уровне. На вид обладательница этих сумок и чемоданов относилась к предпенсионному возрасту, в меру упитанная, в меру следящая за собой.
Купе подобралось сугубо женским. Ещё одна из его представительниц, тоже не девичьих лет, в ответ на реплику о предстоящем трёхсуточном томлении уверенно произнесла:
– Девочки, не стонать! Я ездить умею! Скучно, это я вам гарантирую, не будет!
Две другие обитательницы купе были особами примерно одного возраста – около тридцати. Одна из них с короткой стрижкой и длинными ногами тут же забралась на верхнюю полку, её только-только хватило, чтобы пассажирке не упереться пятками в перегородку.
Женщина, которая объявила, что с ней скучно не будет, предложила познакомиться и назвалась первой:
– Меня зовут Людмилой, можно и нужно по-домашнему – Люся.
И всех она переделала «по-домашнему». Забравшаяся на верхнюю полку стала Томсиком, вторая молодая женщина из Лены превратилась в Ленчика, Марию, что везла массу сумок и чемоданов, перекрестила в Мусю. Всю дорогу Людмила так и звала попутчиц. В её устах производные имён звучали мило, автор, тем не менее, оставил в повествовании одну «Люсю», остальных героинь решил называть ближе к паспортным данным.
– Девочки, – переодевшись в бриджики и футболку, обратилась к попутчицам Люся, – мужчин среди нас нет, можно возраст не скрывать. Мне шестьдесят и чуть-чуть. Сколько чуть-чуть не суть важно, на шпагат уже не сяду, но кое-что могу сплести из своих ног.
Дабы попутчицы не заподозрили в хвастовстве, тут же продемонстрировала «кое-что», села на полке в полноценную позу лотос.
– Ничего себе, – воскликнула Мария, – мне пятьдесят два, так не сделаю, да и вообще никогда не могла.
Тамара свесила голову с верхней полки, разглядывая Люсины гимнастические возможности, бросила:
– Класс!
– Мне двадцать девять, – добавила к восхищениям Лена, – но тоже так не решусь.
На шестьдесят с «чуть-чуть» Люся не выглядела. Была аккуратных форм, вся в движении. Где-то внутри её ладной фигуры находилась чуждая состоянию покоя пружина, которая постоянно требовала динамики, процессов сжимания и разжимания.
– Хотя мужчин нет, – добавила к автобиографическим данным Люся, – скажу честно: на данный момент не замужем, но замуж выходила и выходить буду!
Мария ехала к родственникам под Сочи, Тамара – в санаторий, Люся – к знакомым, кареглазая, изящных форм Лена впервые в жизни отправилась в пансионат на морском побережье.
Люся тут же начала претворять в жизнь принцип нескучной поездки:
– Девочки, какое главное развлечение в поезде? Правильно – люблю повеселиться, особенно поесть.
Тамара пыталась в разрез предложенной программы вставить своё «не голодна», но её быстро уломали. Вскоре стол был уставлен разносолами. Лена предложила сходить за чаем, однако Люся категорично пресекла благородный порыв попутчицы:
– Стоять! Чай он и в Африке несерьёзный напиток, а лучше водки хуже нет! – и достала из чемодана бутылку лёгкого светлого вина и металлические стаканчики походного назначения.
Водрузила ёмкость на стол:
– За знакомство по пять капель не помешает.
Тамара снова попыталась отказаться, но «умеющая ездить» Люся не хотела ничего слышать.
Она не приукрасила своих способностей, на самом деле была профессиональной пассажиркой – скучать нашему купе не пришлось. Как известно, железная дорога славится коробейниками. Каких только товаров не носили по вагонам. Наше купе ко всему приценивалось, всё что требовалось примерять – шали, халаты, вязанные кофточки – примеряло. Люся, к примеру, накинув лёгкую, аки пух, из козьего меха косынку крутилась перед зеркалом.
– Девочки, девочки, посмотрите, идёт? – призывала она в эксперты попутчиц.
Каждая вещь обсуждалась. Лена тоже оказалась любительницей примерок.
– Муж ругается, – делилась своей слабостью, – а я, бывает, могу часами ходить по магазинам без определённых целей, ради просто посмотреть. Что-то примерю, пообсуждаю с продавщицами.
Так и действовали с Люсей – обсуждали да примеряли. Тамара индифферентно относилась к коробейникам и предлагаемым товарам, с полки ни разу не спустилась навстречу потенциальной обнове. Зато Мария оказалась на покупки азартной. Из сдержанной женщины при виде баулов торговцев приходила в нетерпеливое возбуждение.
– Поющий, хрусталь! Поющий хрусталь! – звучала реклама в коридоре.
Мария вскакивала навстречу, распахивала дверь купе:
– Что у вас?
Люся пыталась ей втолковать, что не поющего хрусталя нет, надо умело провести пальцем по краю, скажем, фужера и он запоёт как миленький. Всего-то ловкость рук.
– Нет-нет, и не говорите, девочки, это особый хрусталь, – возражала Мария, накупив наборы рюмок, фужеров.
К её многочисленным сумкам прибавились коробка с чайным сервизом, ваза цвета «отражённого солнца в вечерней воде». По сумкам распихивались халаты для родственниц, косынки для дочек. При этом каждый раз начиналось оханье, «как я это понесу, если не встретят». Но покупала…
Не томились длинной дорогой женщины. Затейница Люся умудрилась даже танцы устроить. Пусть без кавалеров танцевали «девчонки»… На второй день поездки, ближе к вечеру, Люся засуетилась:
– Девочки, лучше водки что? Правильно – хуже нет! Сейчас будет станция, там пиво бутылочное хорошее продают, настоящее! Предлагаю скинуться по чуть-чуть и устроить ужин без свечей, но с пивом!
Тамара, как всегда, пыталась отказаться, да против Люси нет приёма. Взяли легко-алкогольный напиток из расчёта по бутылке на брата, точнее – на сестру. С приобретением оного Люся предложила:
– Девочки, давайте сделаем окрошечку! Ветчина, есть, лучок, огурчики, вместо кваса – минералка…
Окрошка пошла на ура, а на десерт – пиво в рассидочку под стук колёс. Дивный получился вечер – состав к морю неутомимо мчится, за окном лето в разгаре… Поездной связист будто почувствовал момент – включил летящую музыку. Люся подскочила на первых тактах:
– Девочки, танцы, танцы, танцы!
– Да ну ты чё? – сказала Мария.
– Ничего не знаю, душа просит!
Танцзал квадратными метрами не отличался, однако вдвоём вполне можно делать па между сиденьями. Одна Тамара отказалась спрыгивать со своей полки под ритмы музыки.
– У тебя скоро пролежни будут, – предупредила Люся, легко двигаясь в такт музыке.
Ей пролежни не грозили. Как и Лене, которая тоже не смогла усидеть под зажигательную музыку.
Даже Мария подвигала габаритными бёдрами.
– Сколько живу, в поезде ещё не танцевала! – смеялась над собой.
Завершились танцы хоровой песней. Из динамика полилось:
Зачем вы, девочки, красивых любите?
Непостоянная у них любовь.
Купе (кроме Тамары) дружно подхватило. На втором куплете раздался стук в дверь, заглянули два милиционера. Подозрительно осмотрели стол, на котором кроме минералки ничего не фигурировало, скользнули натренированными взглядами по лицам пассажирок, извинились и ушли.
– Испортили песню, – весело крикнула им в след Люся.
Однако испорченную песню купе всё равно до конца допело.
В программе дорожных развлечений было хоровое разгадывание кроссвордов, но более интересным номером шли Люсины рассказы из личной жизни, полной сердечных, семейных и других драм:
– Сын мой, Роман, женился, а сам почти капитан дальнего плавания – по вахтам ездит. Жена – яркая, гонористая. Роман тоже не замухрышка – фигуристый, плаванием занимался, бальными танцами одно время… Видный парень. На танцах и познакомились. Говорила ему: ты или с вахтами завязывай, или не торопись с женитьбой. Разве они послушаются. «Чё ты, мама, понимаешь? Мы любим друг друга». Куда уж маме-то тёмной, всего одно высшее образование, понимать? Он, как капитан дальнего плавания, месяца на два уедет, она одна, а мужикам только подмигни. Да и мигать-напрягаться не надо, всегда охочие найдутся. Невестка родила, гляжу – не его ребёнок. Роману ничего не сказала, думаю, как знаешь, вам жить. Вдобавок ещё одна беда – ДЦП у внука. Невестка, изнеженная цаца, не разбежится спасать мальчишку. А тут каждый день дорог. Думаю, мой не мой внук – надо впрягаться. По каким санаториям только не возила Максима – минеральные ванны, грязи, массаж. Лето подходит, увольняюсь с работы и еду с ним на три-четыре месяца. Правдами и неправдами устраивала его в санаторий, сама туда же просилась нянечкой или техничкой. На любые деньги, только бы рядом. Вытащила – пусть на костылях парень, да не в коляске. И умница – в институт поступил.
– Так и считаешь, – спросила Мария, – не твой внук?
– Конечно, с возрастом вообще никаких сомнений не осталось – нисколько на Романа не похож.
Сердечные дела оставались особой темой Люсиных дорожных рассказов. Целый сериал с продолжением получился о лётчике, неотразимом подполковнике.
– В отличие от фальшивого песенного полковника Алки Пугачёвой, – с гордостью провозглашала Люся, – мой – настоящий. Пусть на тот момент до полковника одной звезды не хватало, а всё равно кавалер так уж кавалер. Во всём офицерская косточка. Прадед ещё в царской армии служил, дед и отец тоже офицеры. Какие букеты дарил! В каждом непременно записка. Пусть не в стихах, зато слова такие, что сердце воском таяло. С кем только меня не сравнивал – серна, лань… Я сейчас в узел завязываюсь, тогда и подавно пантера гибкая… Сотовых ещё не знали, бац – звонок в дверь, срочная телеграмма: «ВОСЕМНАДЦАТЬ НОЛЬ-НОЛЬ РЕСТОРАН МАЯК ЖДУ ЛЮБЛЮ ТЧК». Накануне договорились о встрече у ресторана, всё равно телеграмму отбивает. Через день присылал.
По рассказам Люси, летали они в Сочи, на Рижское взморье. А потом лётчика перевели на Камчатку.
– Звал с собой. Да как я могу сорваться, куда Макар телят не гонял? Внука с ДЦП на невестку оставь – завалит всё лечение. Выть хотелось от обиды, а пришлось отказать. На следующий день прислал обалденный букет роз, впервые без записки, и улетел, не попрощавшись, адреса не оставил. Полтора года на одном дыхании, и всё испортил. Может, я бы к нему в гости собралась… Все они мужики одним миром мазаны…
Шла последняя ночь путешествия. Поезд, съедая километр за километром, летел по темноте. Основная часть пути осталась за последним вагоном, а те несколько сот километров, что нужно было пройти до вожделенного моря, по сибирским меркам – семечки. Над далёкой (теперь уже далёкой) омской землёй начинал алеть восток, а здесь ещё царила южная ночь. Темнота пахла степью и становилась совсем густой, когда на луну набегали тучки. Электровоз с прожектором во лбу раздвигал перед собой ночь, держал в раструбе света параллель из двух железных линий, перечёркнутых шпалами. Колёса убаюкивающе стучали на стыках, пассажиры спали в предвкушении скорой встречи с морем.
В нашем купе в кромешной темноте (темноту ночи за окном усугубляла опущенная шторка) вдруг раздались всхлипывания. Лена услышала их и тут же заснула (что значит молодой организм), однако вскоре проснулась от обеспокоенного шёпота
– Томсик, что с тобой?
– Всё хорошо! Не беспокойся, спасибо, – сказала Тамара и расплакалась пуще прежнего, уткнувшись в подушку.
– Всё, – громко скомандовала Люся, – слезай и рассказывай! Девочки, подъём!
Люся включила ночник, подняла шторку. Светлее не стало, разве что редкие огоньки, изредка мелькавшие за окном, создавали иллюзию расширения пространства купе. Через пять минут все четверо сидели на нижних полках.
Всхлипывая Тамара произнесла:
– Мама-покойница опять приснилась.
– Давно умерла? – спросила Лена.
– Убили…
– Как убили? – подалась вперёд Мария и захлопнула рукой рот, будто вымолвила непотребное.
– Муж убил, – вытирая слёзы, пояснила Тамара.
– Отец? – удивилась Люся.
– Да нет – второй муж.
И начала рассказывать:
– Мама была очень красивой… – Тамара привстала, сунула руку под подушку, достала книжку, из неё фото. – Вот.
На набережной широкой реки стояла женщина в соломенной шляпке, лёгком в талию крепдешиновом платье, от порыва ветра придерживала подол рукой.
– Красивая, – оценила Лена.
– Это она в Ульяновске, – сказала Тамара, – на берегу Волги.
– Эффектная, ничего не скажешь, – поддержала мнение Тамары Люся и определила. – Не размазня, с характером.
– Точно, – подтвердила Лена. – А ты как догадалась?
– И гадать нечего – видно!
– Ну-ка, ну-ка, – снова взяла фото Мария, поднесла к глазам. – А я ничего не вижу, женщина как женщина.
– Люся права, – вернула фото в книжку Тамара, – властная, своенравная. Отец любил её, она этим пользовалась и вертела им. Знаете, когда и в шапке дурак и без шапки дурак. Терпел все её выходки, капризы. Изменяла, что тут скрывать. Повезла меня в Сочи, ещё до школы, мне шесть лет. Тогда-то я не понимала, а потом въехала. Познакомилась с мужчиной, тоже с ребёнком отдыхал, мальчишка на год старше меня… Всюду ходили вместе – на пляж, в кино, в парк… Но, бывало, оставляли нас у хозяйки, сами куда-то исчезали… Отец всё прощал, да вдруг она бросает нас. Мне двенадцати не было, брат во втором классе. Заявила, что встретила красивого умного мужчину, жить без него не может. Любовь неземная. Он был младше мамы на десять лет. Отец не пускал, умолял, просил образумиться, ругался. Она тайком собрала вещи и, пока никого не было дома, ушла. Жила с этим умным да красивым в частном доме. Как жила, толком из родных никто не знал.
– Я этого не понимаю, – резко произнесла Люся. – Ладно, все мы не без греха, но детей-то зачем бросать!
– Моя бабушка говорила: «Ты хоть как поживи, но детей не сироти!» – сказала Мария
– Отец ещё раз женился? – спросила Люся.
– Один воспитывал нас, ещё мамина мать помогала, бабушка наша. С мамой в детстве у бабушки виделись, туда я приводила брата. Мама всегда нарядная, весёлая, обязательно подчеркнёт, что живёт прекрасно. Отец так и не женился, ни когда мы маленькие были, ни позже. Любил её.
– Вот это мужик, – сказала Люся, – не стал вас и дальше сиротить.
– Бывает, и с мачехой живут хорошо, – сказала Лена.
– Не-не-не! – решительно не согласилась Люся. – У них тогда и отца нормального не было. Ему пришлось бы разрываться между детьми и мачехой, в итоге ни то, ни сё. Молодец мужик. Уважаю! Не знаю, какой был муж, но отец – да!
– А если это любовь! – встала на защиту Лена. – Встретила того единственного… А с мужем – ошибка… Неужели человек не имеет право на любовь, высокое чувство…
– Ага, любовь-морковь – детей об стенку. Не признаю такое «высокое чувство»! Зачем тогда детей заводить без этой самой смертельной любви…
– В последнее время мама часто снится, – захлюпала носом Тамара.
– Ты сходи в церковь, закажи панихиду, – посоветовала Мария. – Свечку поставь, сама помолись. Плохо ей там, вот и просит тебя.
– Зато здесь хорошо было, – жёстко сказала Люся.
– Ты интересная, – возразила Мария, – сама говоришь, что замуж выходила и будешь выходить…
– Я сына не бросала! Только когда он техникум окончил и в армию ушёл, нагнала мужа, к свекрови отправила. Пьяницы кусок, сидел у меня на шее.
Лена засуетилась с чаем. Первыми взяла чашки Тамары и Люси, отправилась к титану.
– Она и вторым мужем помыкала, – рассказывала Тамара. – Детей не захотела больше. Он-то мечтал о ребёнке, это мне бабушка рассказывала, она – «больше рожать не буду». Дескать, хватит. Ездила в Египет, Турцию, Испанию. То с ним, то одна. Восьмого марта к нам пришёл участковый и сообщил, что маму обнаружили убитой.
– Сразу убийцу взяли? – не сдержала любопытство Мария. – Не сбежал?
– Они жили в частном доме, он её просто-напросто забил.
– Как это забил? – опять захлопнула рот ладонью Мария.
– Табуреткой или чем…
Тамара расплакалась. Женщины начали успокаивать…
– Ни одной целой косточки, – говорила сквозь слёзы Тамара. – Ни одной. С остервенением колотил, колотил… Будто копил в себе злость, а тут выплеснул… Когда забирали, повторял: «Что я наделал?! Что я наделал?!» Признали вменяемым…
– Стерва твоя мама, – безжалостно заключила Люся. – Довела мужика.
– Мать – она всё равно мать, – возразила Мария.
