Сергей Николаевич Прокопьев
Молитвенный круг
Духовник
Это было пятого сентября, даже шестого. Я зашла домой в третьем часу ночи. У подруги-соседки в двенадцатом часу с матерью стало плохо, позвонила мне в панике. Пока вызвали «скорую», пока машина приехала. Слава Богу, после укола болящей стало легче, уснула. Мы с подругой чай попили, сами успокоились…
Домой возвращаюсь, свет на кухне включаю, в углу полка с иконами. Основные иконы в комнате, где молюсь, но и на кухне есть. А под ними стоял большой кактус – разлапистый, высокий. Не на полу, на табуреточке стоял. Свет включаю… И порыв ветра… Сильный, как сквозняк. Казалось бы – появиться неоткуда: форточка на кухне приоткрыта, но двери, окна везде закрыты. Ветер иконки с полки махнул, все до одной полетели на кактус. Собрала, поставила на место… И нехорошо на душе стало… Сколько иконки стоят, никогда такого не случалось…
На следующий день звонок, знакомая, Тамара, сообщает: вчера в двадцать три часа десять минут по московскому времени (в два десять по нашему) в больнице города Иваново отошёл ко Господу наш батюшка. Мы были с ней духовными чадами игумена Бориса (Храмцова).
– Обзвони наших, кого знаешь, – попросила Тамара.
Я как начала рыдать. Одиннадцать лет, как батюшка Борис уехал из Омска, и все эти годы собиралась к нему. Когда у нас в селе храм открыли, своего батюшку прислали, первое время путалась, называя его отцом Борисом. Хотя таковым не был.
К отцу Борису сначала собиралась в Черниговский скит Троице-Сергиевой лавры, потом в Варницкий скит, потом в Антушково. Та же Тамара звала:
– Он же наш духовник, поехали. Не бери пример с меня, помчалась, как загибаться начала. Сразу время нашла.
И я, случись беда, полетела бы к нему. Не сказать, всё шло в жизни гладко, да, слава Богу, и у меня, и у близких – терпимо. Изредка обменивались письмами с батюшкой, поздравлениями к церковным праздникам. А поехать к нему не случилось, суета держала, работала главным бухгалтером… И казалось: успеется, батюшка мой ровесник, всего-то пятый десяток идёт…
Познакомились мы после смерти папы моего папы. Он на моих руках отошёл ко Господу. Первая смерть близкого человека, я глаза папе закрыла… Потрясение, катастрофа. Мне тридцать лет, ему шестидесяти не было. Жить бы да жить… До конца не верила, папа может умереть. Казалось, вот-вот будет перелом, болезнь отступит…
На следующий день после похорон поехала в Омск, бабушка отправила заказать отпевание:
– Нина, поезжай, откладывать нельзя!
Отпевали в Крестовоздвиженском соборе. В тумане прошло для меня. Не слышала молитв… Вспомнились поездки с папой по полям. У меня было три брата. Папа гордился сыновьями, да ко мне, девочке, младшенькой в семье, отношение особое. Братья подсмеивались – «папин хвостик». Любила с папой ездить на мотоцикле. Папу отпевают, у меня перед глазами картина: жаркий сухой август, жёлтое пшеничное поле справа и слева от дороги, я на заднем сидении, вцепилась в папу. За мотоциклом клубится пыль, а мы мчим на закат. Большое солнце уходит за горизонт, небо пылает, провожая его, а моя душа в восторженном полёте. Рёв мотора счастливо будоражит кровь, хочется петь. И папина надёжная спина.
После отпевания дали мне земельку. А я не знаю, что с ней делать. Священник спрашивает:
– Вы знаете, как высыпать земельку на могилу?
Пожала плечами. Он начал объяснять.
Что отметила на отпевании – голос священника. Высокий, чистый. «Вечная лета» запел, у меня слёзы потекли – папы больше нет… До этого держалась…
Это был иеромонах Борис.
Подружка прочитала про него книгу, в восторге звонит:
– Нинка, какая ты счастливая, у тебя в жизни был такой духовник! Настоящий старец, прозорливый, даром исцеления обладал! С тобой было какое-то чудо по его молитвам?
– Ещё какое, – говорю, – к Богу пришла, благодаря батюшке.
Не обратись он ко мне после отпевания, я бы поехала на автовокзал и неизвестно – когда пришла в церковь. И вообще – пришла бы. У нас в селе лишь в начале девяностых отдали клуб под храм.
Отец Борис объяснил, как обращаться с земелькой, при этом почувствовал моё сиротское состояние.
– Вы крещённая? – спрашивает.
– Нет, – говорю, – погружённая.
– А давайте я вас окрещу? Прямо сейчас.
Погружала меня бабушка Лиза. Всех младенцев в нашей деревне погружала. До школы меня брала с собой на таинство. Если по какой-то причине не возьмёт, столько слёз было, обид. У бабушки было медное распятие. Посреди комнаты ставился таз с водой, он играл роль купели. Бабушка над ним «Отче наш» прочитает, распятием перекрестит. Если была свеча – зажигала. Церковные свечи продавали только в храме в Омске. И не всякому, собирающемуся в город, могла бабушка заказать, не каждый и согласится в церковь зайти. Так что дефицитом были свечи. Само крещение меня не очень интересовало, бабушка читала молитвы, поливала ребёнка водой. Основное для меня во всём этом было застолье. Хозяева угощали вкусностями. Я гордо сидела рядом с бабушкой, считая себя вторым лицом в проведении обряда. Бабушку в селе уважали, она ещё и костоправом слыла – хорошо вправляла суставы. Палец кто выбил, ногу подвернул, ещё что-то подобное – шли к ней.
Бабушка Лиза 1895 года рождения. В нашей деревне церкви никогда не было. Бабушка рассказывала, по большим праздникам женщины совершали паломничество в Тару. Чуть не сто километров проходили. А шли через Колосовку, где-нибудь в деревне по дороге ночевали.
У бабушки был уголок с иконами: Спаситель, Божья Матерь «Казанская» и Николай Чудотворец. Все металлические. Перед Пасхой бабушка пекла куличи. Мы их звали пасхами. Много позже с удивлением узнала, пасха из творога готовится. В детстве пасха – это кулич. Какой запах распространялся по дому, когда бабушка пекла их.
На Пасху бабушка будила, меня и братьев, рано-рано. Первое, что каждый из нас делал, поднимал подушку. А там крашеное яйцо. Ангел принёс. Сначала верила в Ангела безоговорочно, позже начала донимать бабушку. Перед Пасхой она скажет:
– Будешь примерной девочкой, Ангел тебе крашенку принесёт.
Я в пику ей начну приставать:
– Это ведь ты, бабушка, подкладываешь, я знаю – ты. Сознавйся уже!
– Чё бы я подкладываю, оно мне надо! Ангел видит, ты хорошая девочка, вот и приходит ночью.
– Нет, это ты! Я все яйца, какие накрасишь, пересчитаю, а ночью спать не буду, тогда посмотрим.
Как ни караулю Ангела, как ни стараюсь глаз не сомкнуть, всё одно сморит сон. Утром нахожу крашенку.
– Бабушка, когда ты ухитрилась подложить?
– Ниночка, спала я, спала. Натопталась за день, пасхи пекла, яички красила… Ангел принёс…
– Вот я сейчас проверю.
У меня ещё один аргумент в запасе. Пересчитываю все крашенки, что лежат в глубокой тарелке. Нет, сколько было вчера, столько и осталось, на четыре их число не уменьшилось.
Ни разу бабушка не созналась. Я сейчас так внучке Насте подкладываю яички, под подушку с краешка… Утром найдёт и верещит от счастья. Ещё верит в Ангела, скоро начнёт тормошить: «Это, бабушка, ты подложила».
Поднимали нас на Пасху рано-рано, чтобы солнышко смотреть. Рублёные сени, в них окно на восток. Окно небольшое. Вчетвером облепим, толкаемся, каждому хочется удобнее позицию занять. И вот появляется солнце. Один раз было сначала золотой столб, островерхий столб поднялся. Вонзился в небо. Золотой, по краям малиновый… Он рос и вытягивал за собой солнце…
– Играет, играет! – закричим хором.
Солнце всё в движении, пульсирует, дышит. Не ровным кругом понимается над горизонтом. Вот, увеличиваясь, идёт на тебя, потом начинает уменьшаться, и снова увеличивается, движется вперёд… Разноцветные круги вокруг него – жёлтые, зелёные, красные… По небу сполохи расходятся. Солнце может менять форму – привычный круг вытянется в эллипс, а то едва не квадратом станет… Завороженно смотрим… Чудо.
Бабушка откроет дверь в сени:
– Христос воскресе!
Мы хором:
– Воистину воскресе!
– Бабушка-бабушка, – кричу, – посмотри!
– Вы всё окно заняли, как мне смотреть?
– Я тебя пущу!
– Ладно уж… Смотри сама…
Потом бабушка звала:
– Пошли разговляться.
Возможно, бабушка в чём-то соблюдала пост, остальные – нет. Но раннее пасхальное утро начиналось с «разговения». Вся семья садилась за стол. Мы, детвора, каждый держал в руке подаренную Ангелом крашенку. Мама, папа, бабушка – тоже брали по яйцу. Бабушка, как самая старшая в семье, совершала следующий ритуал. Начинала с папы. Опускала в его ладонь свою крашенку и, с возгласом «Христос воскресе», забирала его крашенку. Папа отвечал: «Воистину Воскресе», продолжая держать руку над столом. Бабушка со вторым «Христос Воскресе» забирала свою крашенку, а его возвращала ему на ладонь. Затем это повторялось с мамой и каждым из нас. Так славили Пасху, Иисуса Христа. Я, как младший ребёнок, последней возглашала: «Воистину воскресе!» И ещё говорила:
– Бабушка-бабушка твоя крашенка поцеловалась с моей!
Затем мы весело проверяли яйца на прочность: у кого крепче! Стуча одно о другое, выявляли победителя и принимались дружно чистить яйца. Но не сразу начинали есть. Бабушка или мама крошили крашенки, складывали в миску и поливали горячим растопленным домашним сливочным маслом. Только после этого начинали ложками «разговляться», вкушая яйца с куличом. Большой кулич стоял в центре стола. Запивали чаем.
Бабушка любила хороший чай. Не пила морковный, могла травяной сделать, но в праздники пили чёрный чай. Бабушка в чаях разбиралась. Когда дедушка служил в армии в Петербурге, это ещё до революции, ездила к нему, жила одно время там. И пристрастилась к хорошему чаю. Ленинград называла только Петербургом. Мы, внуки, её всегда поправляли, она не поддавалась.
После разговения, часа через два, бабушка с мамой накрывали стол для плотного завтрака, подавалось мясное блюдо, ставилась домашняя ветчина…
Такая у нас была Пасха.
На Рождество Христово бабушка обязательно делала сырнички. Не сырники, а сырнички. Сырники пекут на сковородке, сырнички – нет. Из домашнего творога и сметаны делаются сначала шарики, затем бабушка их сжимала в лепёшечки, украшала клюквой или конфетами «горошек». Объеденье. Мороженого в деревне не было, сырчики шли вместо него…
Для себя, воцерковляясь, решила: сырнички символизируют, Иисус Христос родился среди скота – коровок, овец – поэтому праздничную рождественскую трапезу следует начинать с молочного.
Из святых бабушка почитала Николая Чудотворца, а Ильёй-пророком нас пугала. Гроза, дождь – загоняла домой:
– Пророк Илья на колеснице летит по небу, ударит молнией! Ну-ка марш домой.
Боясь «колесницы Ильи», забегали от неё под крышу.
От бабушки если и слышала молитвы, запомнилось: «Господи, помилуй, Пресвятая Богородица, защити, Николушка, помоги!» Николая Угодника ласково звала Николушкой. Чаще к нему обращалась. Через неё и для меня Николушка родным стал. Бабушкина медная икона Николая Чудотворца перешла ко мне.
С Николаем Угодником расскажу два чудесных случая.
В восьмом классе выяснилось – я прирождённый дискобол. Перед районными легкоатлетическими соревнования учитель физкультуры срочно принялся выяснять, кто из нас, школьных спортсменов, что-то умеет в данном виде спорта. По метателям специализации в деревне не было, а надо кого-то выставлять, чтобы школа «баранку» в итоговой таблице не получила. Я и метнула. Так-то спортивная была: бегала хорошо, в волейбол играла, но диск не метала. Учитель физкультуры остался доволен:
– Огородникова, у тебя взрывная энергия. Девушки-метательницы обычно крупных форм в плечах, ногах и остальной фигуре, ты не богатырша, а как метнёшь – держи-лови! Молодец! Будешь честь школы защищать!
Стал меня тренировать. Я на районных соревнованиях лучше всех «богатырш» метала. Основным соперником была Рита – симпатичная девчонка, но большая. Немка. Выше меня, шире, лицом красивая, блондинка. То она метнёт дальше, то я. В девятом классе одолела её. Победитель едет на областные соревнования. Я, само собой, на седьмом небе. Это сейчас кажется смешным, тогда событие вселенского масштаба для деревенской девчонки – поездка в Омск в составе сборной района. Толком ни разу в Омске не была. Отец несколько раз, отправляясь в Омск по делам, меня прихватывал. Утром уезжали, вечером возвращались. И вот еду на целых три дня. На душе праздник – такое событие. А на меня раз и ушат холодной воды – нужна спортивная форма. На районных соревнованиях разрешалось выступать в трико и футболке. На областные нужны спортивные трусы. У меня сроду их не было. Заикаться дома: мама, сшей – бесполезно. В семье строго соблюдались правила: чужих вещей не брать, домой чужие не приносить, вещами (сегодня я ношу кофточку подружки, завтра – она мою юбку) не обмениваться. Бесполезно было заикатьсямаме: можно у подружки переночевать? Это не обсуждалось. Никаких ночёвок на стороне. И вдруг: «Мама, сшей трусы». Реакцию знала на двести процентов. Мама бы за голову в ужасе схватилась – дочка будет с голыми ногами перед людьми выступать. Стыд и позор!
Как из тупика выходить? В школе формы не было, у подружек – тоже. Так бы взяла тайком от родителей, их в Омске на стадионе не будет, не увидят. Уже хорошо – на соревнования отпустили. Ломаю голову – как быть? Учителя физкультуры побоялась посвящать в проблему. Скажи, он позвонит в район: «Огородникова не готова». В результате Риту-немку отправят вместо меня и дело с концом. У неё форма есть, на районных соревнованиях в спортивных трусах выступала.
Иду в отчаянии по деревне. Что делать – ума не приложу. Завтра утром ехать…
Иду и говорю: «Николушка, так хочу поехать, так хочу! Нас в театр должны повести! Мороженое хочу поесть! Ты же знаешь, у нас в деревне мороженого нет!» Иду, сетую на судьбу, прошу. Никогда к Николаю Чудотворцу до этого не обращалась. Тут вспомнила бабушкину науку: если что, проси Николушку. Послеобеденное время, дорога пустая. Вдруг чуть в стороне от меня, ближе к обочине вихрь. Невысокий, метра на полтора поднялся… Закрутил фонтанчик пыли, секунду повисел и исчез. Я посмотрела на вихрь, потом взгляд опускаю, и глазам не верю – десятка. Красная с Лениным купюра. Для меня школьницы сумасшедшие деньги. И не только для меня. Бабушка пенсию девятнадцать рублей сорок семь копеек получала.
В центре деревни стояло два магазина: продуктовый и промтоварный. Захожу с десяткой в промтовары, а там продаются спортивные атласные трусы. Чёрные с отливом, лампасы в виде двух параллельных белоснежных полосок. Очень красивые! Мой размер. Как сейчас помню – девять рублей восемьдесят копеек стоили. Покупаю, приношу домой. Что удивительно, никто ни разу не спросил: откуда у меня эти трусы, где их взяла? Ни разу. Вот так. Вихрь возник, будто обращая моё внимание – посмотри, не пройди мимо.
Призового места на соревнованиях не завоевала, были девчонки с настоящей взрывной энергией, зато Омск посмотрела – неизгладимое впечатление оказал. Решила – учиться после десятого поеду только в Омск. Мама настраивала на Тару, там жила тётя, но я поехала в Омск.
Второй чудесный случай следующий. Это уже из последних времён, когда никакие диски не метала, в спортивной форме не щеголяла. Никола Зимний связан у меня с двумя загвоздками. Моя мама родилась на Николу Зимнего. Это раз, два – храм в селе, где живу, в честь Николая Чудотворца, и престольный праздник девятнадцатого декабря. Каждый год в этот день разрываюсь. К маме в деревню надо съездить и на службу, Николушку славить, попасть. Ни то, ни другое пропустить нельзя. Выхожу из положения следующим образом. Восемнадцатого декабря еду к маме, весь день провожу с ней, ночую у неё. Утром поздравляю, дарю подарок и с первым автобусом еду в храм.
В тот раз получилось, на автобус бежать, а у меня на сапоге замок заело. Минут пять потеряла, пока застегнула. Выскакиваю, на улице темно и метель. Никольские морозы ещё не грянули, не разошлись, зато вьюжило. Ветер встречный, в лицо снегом бьёт. Я почти бегу. Автобус без пятнадцати восемь отходит, как раз к службе успеваю. Следующий после обеда. Осталось метров сто до остановки, красные огоньки автобуса увидела сквозь вьюгу. Порадовалась – есть автобус. Всякое бывало, мог и сломаться. И вдруг огоньки моей надежды начинают движение – автобус трогается с места, набирает скорость. Я как закричу в полный голос. В завесу снега, в темноту, в метель, как заору: «Николушка, батюшка, я на службу хочу!» Автобус проезжает метров двести и останавливается. Я со всей силы побежала, вспомнила спортивную юность, в автобус заскакиваю. На сиденье рухнула:
– Спасибо! – говорю водителю.
– Парня благодари, он вас увидел!
Отдышалась, пришла в себя! Смотрю, все окна автобуса белые от инея, толстый слой на каждом? На улице метель и темно, как меня мог кто-то увидеть?
Это я забежала вперёд. До тридцати лет представляла Пасху, Рождество Христово по детским впечатлениям, ничего больше не знала, не понимала и не пыталась узнать. Пока папа не умер. После отпевания батюшка Борис крестил меня. Сказал, что теперь надо обязательно исповедоваться, причаститься.
К батюшкиным словам отнеслась серьёзно. Отца помянули на девять дней, а в воскресенье (в иные дни не могла) поехала на первую исповедь. Волновалась страшно. Хотя не представляла, что такое настоящая исповедь. Не знала, как готовиться к ней, к причастию. Каноны, правило не вычитала. По своему разумению решила, на исповеди женщина должна каяться в женских грехах. Какие другие могут быть? Не зря люди говорят: тот согрешил с этой, а та – с тем. Это и есть грех. Был период в моей семейной жизни, муж загулял, я тоже в санатории с мужчиной познакомилась. Путано рассказала батюшке. Он вдруг спрашивает:
– Аборт делали?
Я чуть от стыда не сгорела. Лицо, чувствую, запылало, жаром обдало, сердце заколотилось. Как сказать об этом постороннему мужчине? Батюшка Борис увидел моё волнение.
– Простите, – говорит, – если обидел вас.
Понимал моё состояние. Повезло, что именно он исповедовал. Будь кто другой на его месте, не знаю, как повела себя. От него исходила любовь, материнская забота. Всегда бережно на исповедях расспрашивал. Понимал, как мне трудно преодолеть себя.
Маме однажды высказалась:
– Мама, ты нас неправильно воспитывала! Требовала: должны поступать так, чтобы никто о нас ничего дурного не сказал. Для тебя важно одно – не скомпрометировать себя в глазах других, и нам это в голову вбивала. А люди разные, как не веди себя, всё равно будут о тебе всякое говорить. Придумают, чего и не было. В результате мы выросли стеснительными, не пробивными, с комплексами «что люди скажут».
Мама спорила со мной, не соглашалась. Ну да ладно, я отвлеклась… Батюшка Борис допустил до причастия. Не посмотрел, что я каноны не вычитала, по-настоящему не приготовилась.
Не всё ему рассказала на первой исповеди. Потом уже приходила с длинным списком грехов…
А в тот первый раз литургию служил другой священник, исповедуй он – точно не допустил бы к причастию. Вышел со Святой Чашей. Я руки на груди крест накрест сложила, подхожу… А дрожь в коленях, волнуюсь страшно… По сей день на исповеди волнуюсь, каждый раз стресс для меня. И если очередь – тяну до последнего к батюшке подойти, всех пропускаю. К Чаше сейчас спокойно подхожу, а тогда всё в первый раз…
Крестик носила на цепочке. Крестик золотой, цепочка золотая. За день до поездки в церковь цепочка порвалась. Вовремя заметила, с лёгкой душой крестик цепочкой обмотала и положила в кармашек сумки. Сумка при мне, поэтому считаю – я с крестиком. Наметила в Омске после церкви зайти в мастерскую и отремонтировать.
Увидел или нет отец Борис во время исповеди, что я без крестика, – не знаю. К Чаше подхожу, священник бросил взгляд на меня и грозно на весь храм:
– Где на тебе крестик?
В мирской жизни был у меня один начальник, никогда голоса не повышал, даже если подчинённые того заслуживали. Но чаще работала под началом тех, кто считал, только грозный голос доходит до подчинённого. Так и в церкви случается.
Перед первой исповедью, первым причастием полночи от волнения не спала, с пяти утра на ногах, два часа из дома до храма добиралась…. Было чувство: я умру от стыда после слов священника «где на тебе крестик?». Воскресенье, народу полный храм, что-то лепечу в своё оправдание, мол, цепочка порвалась, крестик со мной в сумке.
– Что это за православный, носящий крестик в сумке! Хотя бы в церковь надела! Да ещё на причастие без креста!
Распушил меня.
В это время батюшка Борис кого-то из последних исповедовал. Услышал грозный монолог по моему адресу, прекратил исповедь, в церковной лавке взял крестик, попросил у женщин-прихожан булавку… Всё молча.
Стою перед Чашей в полной растерянности. Священник не гонит, но и не причащает. Батюшка Борис подошёл ко мне, пристегнул к кофточке крестик. Улыбнулся ободряюще.
Я причастилась. Отошла от Чаши, слёзы душат. К слезам стыда прибавились слёзы благодарности.
После службы батюшка Борис подошёл, поздравил:
– Со причастием вас!
Глаза светятся. Больше меня рад.
– Приезжайте чаще, – позвал, – буду вас ждать.
Подарил мне молитвослов. Тогда такие книги были большой редкостью. Молитвы переписывали от руки.
– В воскресенье приеду обязательно! – вырвалось у меня.
– Буду вас ждать!
Так батюшка стал моим духовником. Учил:
– Чтобы Бог услышал тебя, старайся молиться сердцем, а не кончиком языка.
Все, кто знал батюшку, говорят о его доброте, любви, прозорливости. А какой был красивый. Даже по фотографии видно. Это ему мешало… После тысячелетия крещения Руси в отношении к религии послабления начались. Новые люди появились в церкви, которых раньше и близко не было. Вокруг батюшки стали крутиться восторженные дамочки.
– Ой, батюшка, у вас такой голос красивый, такой ангельский. Как запоёте…
– Вы такую проповедь сегодня прочитали, столько откровений для меня. И так просто, доходчиво, без зауми!
– После исповеди, батюшка, я всю ноченьку не спала, думала над своей грешной жизнью. Вы так хорошо разъяснили мне!
Он смущался. Видно было, насколько неловко слушать комплименты. Не нужны ему были эти восторги… Не этого ждал от нас. Дамочки окружат после службы, не отпускают… Другая духами обольётся, в церковь собираясь. Я и сама грешная, поначалу не знала. У меня были настоящие французские духи. В торговле как-никак работала. Помаду знала – нельзя в церковь. Это с детства врезалось в память. От бабушки. Мама собирается в Омск, бабушка наказывает свечи купить, обязательно предупредит:
– Помаду сотри, как в церковь пойдёшь! Да икону не забудь на аналое поцеловать!
Про духи бабушка не говорила. А батюшка ни разу слова не сказал. Хорошо, пожилая женщина, что в церкви несла послушание, сделала замечание:
– Ты ведь не в клуб за кавалерами, в храм Божий пришла.
– А что нельзя?
– Сама как думаешь? Почему-то враг ладана боится, а не духов твоих. Батюшка монах, а вы вокруг него вьётесь срамницы, прохода не даёте… Ни стыда, ни совести…
Уехал батюшка неожиданно, в 1990 году. Учился заочно в Москве в духовной академии, поехал сдавать экзамены и не вернулся, вступил в братство Троице-Сергиевой лавры… Сначала восстанавливал Черниговский скит лавры, потом восстанавливал Троице-Сергиев Варницкий монастырь, что на родине преподобного Сергия Радонежского. Моя знакомая Тамара… Тоже из восторженных женщин, что окружали батюшку в Омске, потом-то по-настоящему воцерковилась. Беда заставила – серьёзно заболела, врачи настаивали на операции, поехала к батюшке, он не благословил делать операцию. По его молитвам Тамара полностью исцелилась. Возле Варницкого монастыря духовные чада батюшки стали покупать дома. Тамара звала меня туда. Я отказалась, а она купила домик. Полтора года жила.
Батюшка организовал монастырское хозяйство с сельхозугодиями, огородами, молочными коровами, лошадьми. Брал в трудники монастыря бездомных, обездоленных, пьяниц, потерявших всё и вся в миру. По его молитвам излечивались, возвращались к жизни даже наркоманы. Батюшка создал в монастыре православную школу, библиотеку. Было много жертвователей. Расцветал монастырь. За что и ополчился враг. Посыпались наговоры на батюшку, начались гонения в прессе… В итоге батюшку отстранили от наместничества монастырём. Он переехал в Ивановскую епархию. Те, кто пришёл на его смену в Варницы, быстро свели на нет всё то, что было создано до них. Тамара без слёз не могла рассказывать. Коров на бойню, земля под полями и огородами одичала на радость бесам. Тамара вернулась в Омск, домик за бесценок продала. И продолжала ездить к батюшке, теперь уже в Иваново. Внесла свою лепту в последнее его дело – создание монастыря в честь Сошествия Животворящего креста Господня возле села Антушково, где в 1423 году сошёл над болотом Нерукотворный Животворящий Крест Господень.
Это сейчас, после смерти батюшки, когда узнала о нём в интернете, пришло понимание – он был старцем. Как архимандрит Кирилл (Павлов), протоиерей Николай Гурьянов, схиархимандрит Иона (Игнатенко). В сравнении с ними был молодым, и уже старец. Бог сподобил мне встречу с таким человеком.
Тамара, которую я осудила как восторженную дамочку, помогала батюшке и в Варницах, и в Антушково, а я вот, невосторженная, так и прособиралась к нему. Обменивались поздравлениями, писала батюшке о своих проблемах, он благословил исповедоваться в письмах, просила молитв. Однажды поплакалась за сына, связался с мутной компанией, поделать ничего не могла. Батюшка прислал иконку «Неупиваемая Чаша». Хотя у сына проблем с пьянством не наблюдалось, спортом занимался. Но через год после смерти батюшки вдруг начал пить, даже запиваться. Вот когда достала образок, что батюшка прислал, начала читать акафист Пресвятой Богородице иконе «Неупиваемая чаша». Кроме этого к батюшке постоянно взывала: «Батюшка, помоги, моли Бога о рабе Божьем Максиме, пропадает мой сын!»
Выправился Максим, одумался, завёл семью. Не сразу повенчались, но уговорила, через невестку действовала. Внучка Настенька растёт.
Батюшка при жизни, бывало, с улыбкой спросит:
– Нина, меня в молитвах упоминаешь?
Махну рукой:
– Каюсь, батюшка, себя забываю в этой круговерти.
– И себя не забывай, и меня вспоминай!
– Буду стараться.
Медленно у меня шло. За один случай по сей день стыдно. Казалось бы, мелочь, пустяк. Ну, ошибся человек по своей глупости. Случилось вот что. Советское время, шампанское в дефиците, перед Новым годом, дня за три до тридцать первого, приехала в храм и привезла батюшке подарок к празднику – шампанское, да какое, крымское из Нового Света. Мне подружка привезла, а я – батюшке! Сама простое попью, а батюшке, дорогому человеку, самое-самое… Плюс к шампанскому банка растворимого кофе. Тоже дефицит. Отличный бразильский кофе, сейчас такой не купишь. Вручаю батюшке, он отказывается:
– Нина, кофе возьму, шампанское нет.
– Вы что, батюшка, это из Нового Света. Лучшее советское шампанское! Лучше не бывает. Настоящее!
– Нина, зачем мне шампанское?
Ведь навязала. Не смог не взять. Не захотел обидеть. Не стал объяснять, он монах, какое ему шампанское. Я по своей наивности не сообразила… Батюшка в ответ иконку подарил – Сергия Радонежского. Простенький печатный образок. Поставила в сервант. Это сейчас у меня всё одной комнате – иконы, духовная литература, распятие, что от бабушки досталось, на стене. Кельей зову. Тогда этого не было. В серванте на полке стоял хрусталь, за ним к стеночке прислонила Сергия Радонежского. Сторона солнечная, иконка в первый же год выгорела, краски поблекли, лицо святого толком не различишь. Не будь подарком батюшки – сожгла бы.
После смерти батюшки достала образок из серванта, поставила на божницу впереди всех икон. И что вы думаете, краски стали приобретать первоначальный вид, цвета насыщаться. Иконка полностью обновилась.
Значит, батюшка и меня, неразумное чадо, помнит!
