Сергей Николаевич Прокопьев
Мини-роман о бабушке Полин
Лебединое озеро
Приехала бабушка Полин в Омск праздновать пятнадцатилетие внука Сéрьги. Навезла вкусноты, пирог рыбный испекла дома. «На вашем газе ничё у меня не получается». Накрыли стол, вот-вот гости придут, она всполошилась:
– Эт чё это я тут растрёпой сижу, надо в парикмахерскую сходить!
Толя стал уговаривать:
– Мама, куда ты?
Разве маму уговоришь, коль решила.
– У вас тут рядом, пойду!
– Там же по записи, мама!
– Ничё, скажу, из деревни бабушка, у внука день рождения, не растрёпой сидеть!
Ушла. Вот уже и гости собрались, бабушки Полин нет. Слюной все исходят за столом, но нельзя начинать. Наконец часа через два заявляется. Химку сделала, волосы покрасила, маникюр.
В другой раз поехала на юбилей Федьки. Не Федьки, конечно, Фёдора Фроловича. И сюрприз приготовила. Лёшка приезжает за ней на машине, бабушка Полин как всегда сумок набрала. Чего только не наготовила: от шанежек до рулета куриного. Пирог рыбный, само собой. Кроме этого стоит на столе наготове огромное блюдо.
– Чё, и вот это тащить? – Лёшка привык к маминым чудачествам, но такого ещё не было!
– А как же!
Бабушка Полин по телевизору услышала рецепт и решила удивить гостей. Из желе делается голубое озеро с зелёной волной, а по нему плывут два заварных лебедя со сладкой начинкой. Каждая деталь прописана, каждая проработана. Клювики у лебедей красненькие, глазки выведены, чуть ли не каждое пёрышко прорисовано. Красота. С великими предосторожностями довезла бабушка Полин «озеро». Всю дороженьку ругала Лёшку:
– Да не гони ты! Осторожно! Куда тебя несёт?
– Чё, нам ползком ехать из-за твоих дурацких птиц озёрных? Засмеют меня мужики по трассе!
– Ну и засмеют! Зато озеро будет в целостности!
Довезли. На балкон поставили. Гуляют, до сладкого не дошло ещё, а внук Сéрьга захотел стрельнуть фейерверком с балкона, ломанулся туда, бабушка Полин вскричала заполошно вослед, будто пожар разыгрывается:
– Стой, Сéрьга! Стой! Леблядей поломаешь, зараза такая!
А Сéрьга и на самом деле ногу занёс в озеро вляпаться. Но только чуток повредил гладь.
Бабушка поворчала на внука, пригладила озеро.
Но любила Сéрьгу и его придумку с бабушкой Полин.
Поскучнела жизнь, да не совсем
Жизнь поскучнела на бабушку Полин с её смертью. Конечно, новые песни придумала жизнь, и что там о прежних тужить. Сéрьга вон как хорошо поёт. Голос сильный, красивый. Но исключительно на рэп налегает. Отец ворчит:
– Чё за музыка? Скачки голой задницей по стиральной доске!
– Ну не «Ёшь» твою петь! – обижается Сéрьга!
– А чем, скажи, плохая песня? Чем? – заводится отец. – Вслушайся, какая мелодия…
И, желая одержать победу в эстетическом споре отцов и детей, хватает баян:
В поле за околицей,
Там, где ты идёшь,
И шумит и клонится
У дороги рожь.
Сéрьга сначала молчит, а потом подхватывает, и они на два голоса доводят песню до конца.
– Ну чё? – победно вопрошает отец.
– Ничё, – снисходительно говорит Сéрьга, – бабушке, может, понравилось бы!
– Слышал бы, как она в молодости пела… – Фёдор Фролович растягивает меха:
Вот мчится тройка почтовая
По Волге-матушке зимой,
Ямщик, уныло напевая,
Качает буйной головой.
И снова Сéрьга не остаётся в стороне, поддерживает отца. Он знает все песни семейного репертуара. Но сам поёт один рэп. Зато какой аккомпанемент на баяне наяривает! Тут никакой рэпнутый негр за ним не угонится… Деду Фролу обязательно понравилась бы игра внука. Про бабушку Полин и говорить нечего…
РЕВЕЛА БУРЯ В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Рассказ
Завёлся у Любаши Светличной жених на море-океане. Не из пучка водорослей, а от брата Димки. Морячок торгового флота брат в ревущих широтах показал дружку Мише фотоличико сестры:
– Гля, какая сеструха!
– Ба!– только и вымолвил поражённый красотой сибирячки Миша и побежал сочинять письмо в сторону далёкого берега.
Дошла океанская весточка по волнам и через тайгу с болотами в Сибирь. Завязалась переписка. И вдруг, трах-бах, от моряка телеграмма: «ПРИЕДУ НА НОВЫЙ ГОД ТЧК».
В доме у Светличных случился психоз. Любаша у родителей была последним чадом. Когда хорошо за сорок обоим стукнуло, учудили младшую дочу. В момент образования просоленного океанскими ветрами Любкиного жениха родители невесты имели прочный, не отдерёшь, статус деда Макара с бабой Мотей. С пенсией и внуками. Кроме моряка-холостяка Димки и Любаши, имелась ещё дочь Валентина и сын Геннадий.
Мишин причал находился в Кашире, что в Московской области. Как бабе Моте не вдалбливали родственники все вместе и по одному, что Кашира помене их Ачинска в длину и поперёк, всё равно считала: жених из москвичей.
– Ой, Любка, – причитала, – опозоримси-и-и…
Миша сообщал, что он механик. Данное рукомесло баба Мотя очень уважала. Это не Димка-непутня, радист какой-то, а здесь – механизмы! «Имя заведовать, говорила баба Мотя, – это не ручки у радио туды-сюды вертеть».
Были у бабы Моти переживания по застольной программе: чем угодить москвичу, что в родову их метит? Но главная тревога, терзавшая сердце хозяйки, – компания. В её мужицкой части. Ох, богата она была на подводные камни. Самый опытный мореход может лоб расшибить и перехотеть жениться.
В отношении камня «врезать за Новый год» баба Мотя на оргкомитете постановила: если кто переврежет, невзирая на принадлежность лица – муж, сын или зять, – физиономии утюгом отрихтует.
Но мужики не только врезать были мастаки. У деда Макара после третьей рюмки душа пёрла наружу так, что пуговицы не выдерживали. До пупа расстёгивались как сверху, так и с шириночной стороны. Свои с пониманием относились к рвущейся сквозь застёжки душе. А вот как москвич отреагирует?
Зять Никита по пуговицам был вне подозрения. Зато под хмельком петь любил. Вокалировать начинал без палочки дирижёра. Как мешком из-за угла ударяли. И для самого певца неожиданно. Вдруг в голове замыкалось реле, и всегда на «Ревела буря, дождь шумел!..» А ревел Никита, как та буря во мраке. Штормовую стихию в масштабе один к одному рисовал. Сидит компания, выпивает-закусывает, на небе ни облачка, вдруг Никита как рявкнет подвальным басом: «Ревела буря» Не зная певца, можно с инфарктом в салат лицом угодить.
Баба Мотя дочери Валентине наказала ни на секунду не отвлекаться от мужа Никиты, отвлекая его песенное реле от бури. А на вырывающуюся от винных паров душу деда Макара сама нашла управу: приказала надеть вместо рубахи водолазку сына Генки. Шириночную калитку хотела обойти спортивным трико. Дед попытался вякнуть:
– Я что – цирк приехал?
На что баба Мотя рявкнула:
– Тут хуже – москвич едет!
Но посмотрела на обтянутую в водолазку и трико тощую фигуру мужа, с лысой, как колено, головой и плюнула:
– Срамота!
Дед даже с распахнутой настежь ширинкой смотрелся лучше.
Кстати, жених тоже переволновался, собираясь на смотрины. Писаным красавцем себя не считал, но и не урод, чтоб глаз косой или нос набок. А всё одно – беспокойство имелось. Как никогда часто в зеркало гляделся. Но с каждым автобиографическим отражением всё больше убеждался – нормальный ход. И вдруг красота, как в помойное ведро. Всю жизнь тридцать два зуба без пломб и червоточины, а тут… За день до отлёта к невесте жених в баню пошёл, после парной бес под руку толкнул: открой пиво зубами…
Переступив порог Сибири, Миша старался левую половину рта не раскрывать. Маскировал изъян красоты. В результате даже улыбка кособокая получалась. Отчего вся физиономия имела вид: «Что вы тут, лапти сибирские, волокёте в жизни? Вот мы – москвичи!..» На самом-то деле улыбался от души, даже застенчиво. А получалось – сквозь зубы. Окружающие думали: «За каким хреном-овощем вообще было ехать?»
Невесту посадили как раз со стороны зубной недостачи. Любаша, глядя на поджатые губёшки суженого: изводилась, ну что ему не по душе?
Потенциальная тёща тоже не знала, как быть? Она, сияя личиком, гостю рыжики отведать предлагает: «Кушайте, сами собирали». Тот всю тарелку полуведёрную подчистую навернул, а всё равно физиономию кривит. Бабе Моте как нож под сердце. Да что за люди москвичи эти?! Ведь видно – нравятся грибочки. Нет, косорылится, как, прости, Господи, непотребным накормили.
Мужикам и совсем бы плевать на кривизну гостя, кабы им граммов по двести на каждый глаз. От закусок стол проседал, а пить разрешалось по предпраздничной инструкции только сухое вино. Под страхом смерти. «Портвейна» хотя бы взяла, – ворчал про себя дед Макар на бабку, – а то мочу эту…»
– По коньячку? – предлагал Миша мужикам.
– Ага, – дружным хором звучало в ответ.
– Они не пьют! – сверкала глазами на хор баба Мотя.
– Не пьём, – вздыхали мужики.
Дочь Валентина, помня материнский наказ, отвлекала Никиту от «Ревела буря» пинками. Хотя с чего петь-то? С кисляка впору волком выть. Но жена пинала: «Не пой!» И ведь не в войлочных тапочках сидела. Как же – московский гость! В туфлях. Ещё бы лодочки, тогда куда ни шло. А тут подошва, как из БелАЗовской резины. После третьего пинка налился синяк. Вскоре конечность можно было ампутировать.
