Сергей Николаевич Прокопьев
Когда на планете коронавирусня
Третье лирическое отступление
В оде послевоенному поколению Рустам отмечал, что основным занятием для них была учёба. «Учитесь, – наставляли родители, – учитесь, – повторяли в школе, – вам строить светлое будущее и жить в нём».
Поколение росло беззаботно. В институте не задумывались о карьере (что раньше времени голову ломать?), не прилагали усилий для получения красных дипломов. Учились для получения образования, не более того. Науки давались легко, а кому было тяжело – помогали. Это считалось в порядке вещей. Послевоенное поколение – самое образованное, на восемьдесят процентов окончило среднюю школу, из них шестьдесят процентов – имеют дипломы вузов или средне специальных учебных заведений. И всё это бесплатно.
Рустам проводит мысль: послевоенное поколение в период революционной ситуации начала девяностых годов выступило таким образом, что не выступило. Дети любви, а их было очень много в обществе, проявили здоровый консерватизм, оставаясь выше схватки, не дали вспыхнуть гражданской войне.
«Мы разгильдяи, – писал Рустам, – мы не стремились во власть любой ценой, не лезли в партию, не умели делать деньги, дрожать над каждым рублём. Поэтому, когда пришёл рынок, нас быстро обошла заточенная на деньги молодёжь. А нас учили делать дело – конкретное, нужное, общественно полезное. Мы – последнее поколение настоящих романтиков. Для нас понятия «студенческое братство», «дружба», «верность», «любовь», «честность» стояли на первом месте. Тогда как «предательство» – не прощалось. Лучшей рекомендацией считалась «хороший человек». Потому для нас так важны встречи со школьными друзьями, институтскими. С кем росли в детстве, делили студенческий хлеб, пели песни, ходили в походы».
По долинам и по горкам
В тот лыжный поход отправились сразу после зимней сессии, в конце января. Отнюдь не тёплого. Рано утром радио объявило: в Новосибирске сорок один градус мороза, по области до сорока пяти. Толя Шеф вынырнул из-под одеяла, протрубил подъём:
– Вставай-вставай, постели заправляй, «По долинам и по взгорьям» запевай!
– Ты у нас теперь двойной шеф, – сказал Рустам, надевая футболку.
– С какого перепуга?
– Руководитель турсекции – раз, руководитель похода – два! Так что давай по такому морозу куда-нибудь не заруководи! Я человек южный, мне мороз в больших дозах противопоказан.
– Ты что обратно в Казахстан собрался?
– Ни в коем разе.
– Тогда привыкай!
Было их десять человек. Основа – представители группы «классиков»: Ройтер, Фурманов, Айвазовский, Чехов, Иваныч, то бишь – Рустам Исмаилов, из других групп – уже знакомый нам Петя Волков, а также Эдик Медведев, Валентин Цыганков.
Промёрзшая электричка полетела с туристами в сторону Алтая, маршрут пролегал в районе Салаирского кряжа.
За окном вагона вставало яркое солнце. В придорожных деревнях дружно топились печи, из труб, рисуя идеальную вертикаль, столбами поднимались к небу дымы.
– Ставь треугольник на трубу к любому, – сделал вывод Рустам, – девяносто градусов точнёхонько.
Картины за окном недвусмысленно свидетельствовала: за бортом колотун. От чего по телу шёл бр-р-р: скоро по этой погодке переставлять лыжи. Костюмы на них новенькие, штормовые, но лучше бы старенькие да меховые.
Ехали часа два, наконец, Толя Шеф отдал команду:
– На следующей катапультируемся!
Компания высыпала на перрончик. Электричка с шумом улетела. Слева и справа от железной дороги простирались снежные поля, сверкающие на солнце.
– Лучше летом у костра, – глубокомысленно изрёк Аркаша Чехов, – чем зимой на солнце.
– Что, други, тряхнём знамёнами! – в свою очередь сказал Валентин Цыганков, подбадривая больше себя, чем остальных.
Для начала «трясти знамёнами» предстояло на попутках. Точка старта похода – село Легостаево – отстояло от железнодорожной магистрали на сорок километров. В деревню вела накатанная дорога, отполированная машинами и морозом и совершенно пустынная. Никто больше полировать её поверхность не хотел. Лишь через час появился грузовик ГАЗ-51. Взять мог единственного пассажира, кузов был забит до отказа, это одно, второе – в сорок градусов кто туда полезет, ехать на свежем воздухе – смерть.
– Айвазовский, вперёд! – распорядился Толя. – Езжай первым и подсуетись на счёт обеда.
Витя Айвазовский исполнял на маршруте должность завхоза.
– Ресторан будет обеспечен! – пообещал Витя, проворно садясь в тёплую кабину.
С полчаса миновало, прежде чем появилась следующая машина. И так весь день. В Легостаево группа собралась не к обеду, после которого планировали встать на лыжи, а к вечеру, в ночь какой умный человек пойдёт в поход.
Разместили туристов в клубе. Рано утром радио сообщило о тех же сорока градусах в Новосибирске и сорока пяти в некоторых районах области.
– Хочется верить: наш не относимся к «некоторым», – прокомментировал прогноз Аркаша Чехов.
– И чё я домой на каникулы не поехал, – выразил претензии к себе Петя Волков. – На русской печке больно хорошо сейчас!
– Разговорчики в строю! – пресёк панические настроения Толя Шеф. – Где наша не пропадала!
– Наша пропадала везде! – сказал Витя Айвазовский. – Но не пропала!
Философскую перебранку прервал стук в дверь. Вошла молодая женщина в заячьей шапке. Представилась: она из недавних студентов, два года назад окончила Новосибирский пединститут, и попросила провести профориентационную беседу со старшеклассниками.
– Лучше бы не только разговоры, – высказала пожелание, – у вас гитары. Спойте две-три песни. Ребятишки очень хорошие.
– Да запросто, – сказал Толя Шеф.
Дети смотрели во все глаза и слушали, открыв рты. Студенты для них были из другого мира: интересного, весёлого, свободного. Одна одежда чего стоила: были одеты в новенькие штормовые костюмы (брюки, куртка), профсоюз выделил турклубу деньги на приобретение обмундирования, инвентаря. Ройтер с Аркашей рассказали об институте. Рустам с Цыганковым вышли с гитарами, спели дуэтом «Гренаду»:
Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
И «Яблочко» песню держали в зубах.
И песенку эту поныне хранит
Трава молодая, степной малахит.
Цыганков с огоньком исполнил задорную:
В Краснодаре на базаре шум и тарарам,
Продается всё что надо, барахло и хлам.
Банки, склянки и корзины заняли проход.
Банки, склянки и корзины, толпами народ.
– Есть галеты!
– Семечки каленые!
– Сигареты, граждане!
– А кому лямон?
– Есть вода, холодная вода!
Пейте воду, воду, господа!
Дети были счастливы.
Наконец лыжники встали на лыжи. И как ни торопил Толя Шеф себя и других, быстро получилось идти только по дороге, а как свернули на снежную целину и начались мученья – снег глубокий. Идущий в авангарде быстро выбивался из сил, уступая место следующему за ним. Сначала шли по руслу реки, потом выбрались на чистое пространство. Толя планировал засветло подойти к деревне, где планировался ночлег. От речки по карте километров десять до ночлега под крышей. Но они тянулись и тянулись, и конца края не было видно. Сумерки опустились, а никаких крыш впереди. Утренний метеопрогноз не ошибался, пусть термометра у туристов не было, носы и щёки не хуже говорили: сорок с минусом, а то и поболее присутствуют в подлунном мире.
«Неужели заблудились?» – кольнула Толю нехорошая мысль.
Перед Новым годом студенты из Новосибирского института инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии замёрзли в Горной Шории. В лыжном походе надумали встретить Новый год. Мороз был не меньше, на одном этапе вопреки мудрому «умный в гору не пойдёт», пошли. Дорога между деревнями огибала отрожек. Горушка пологая, они и решили: пусть сначала вверх, зато потом вниз, а там и деревня на финише. Наверх выбрались, из сил выбились и метель поднялась. Место голое, всем ветрам открытое, поставили палатку. Ни дров, ничего. Заночевали в холоде. Утром поднялись, лыжные ботинки как камень, да так смёрзлись, не влезть. Двоим с маленькими ногами подобрали ботинки большего размера и отправили за подмогой. Пока те спускались по глубокому снегу к дороге, пока дошли до людей, прошло несколько часов. Вернулись с подмогой, двоим она уже была не нужна, пятеро сильно обморозились.
Толя ещё до трагедии оформил документы на поход в городском турклубе. Пытались после неё тормознуть группу, да поздно: все подписи стоят, всё печати на месте, защита маршрута сделана.
С темнотой мороз прибавил давление на носы, щёки и пальцы рук, они были в меховых рукавицах, но то и дело приходилось интенсивно махать руками, разгоняя кровь. Признаков жилья по-прежнему впереди не просматривалось. Они, конечно, были готовы к палаточному варианту ночлега: имелась палатка, спальники, однако вариант ночёвки в сорокаградусный мороз в холодной палатке не вдохновлял.
И вдруг на дальнем краю пологого склона мелькнул огонёк, на звезду не похожий. С неба струился холодный свет небесных светил, а тут что-то тёплое.
– Должно быть, фонарь на столбе, – сказал глазастый Аркаша Чехов.
Легко стало на душе у Толи, мысль «поморожу всех» улетучилась.
Вскоре тропящий лыжню Эдик Медведев закричал:
– Дорога!
Дорога была как стекло, лыжи сняли и ходко пошли по твёрдому. Лишь стук бахил нарушал тишину подлунного мира. Само собой, не тех бахил, что в поликлиниках носят для защиты от бацилл. В нашем случае брезентовые до колен защищали лыжные ботинки от снега. Брезент на морозе затвердел в сталь – гремел, хрустел, скрежетал.
Наконец столб с фонарём превратился в реальность, которую можно было потрогать. Деревня спала крепким сном, улица была пустынной, на счастье туристов в конце её показался один житель, как оказалось, он спешил домой со скотного двора. Указал на дом, где жила деревенская власть, назвал её имя отчество и побежал в тепло. Скоро путников разместили на ночлег в помещении интерната.
На следующее утро радио бесстрастно доложило о минус сорока пяти градусах, Толя Шеф, немного подумав, объявил актированный день.
– Ждём у моря погоды! – изрёк Серёга Фурманов. – В прямом и переносном смысле – Обское море недалеко по прямой.
В интернате было тепло, хорошо. Рустам, несмотря на мороз, прогулялся по деревне. Южный человек он любовался сибирской деревней. Рублёные дома в снежном убранстве, длинные поленницы дров у заборов, лошади, запряжённые в сани.
– Почему лошади не мёрзнут? – удивлялся он.
– Они закалённые! – ехидничал Волков.
– Медведь понятно, у него шерсть, у лошади никакой шубы.
– Знатоки фауны, хватит языками чесать, айда пельмени лепить, – сказал от стола Витя Айвазовский.
Он взял из дома фарш и муку. Быстро замесит тесто, раскатал его. Витя был артистом в кулинарии, потому Толя Шеф назначил его завхозом похода, по совместительству шеф-поваром.
Имелись отдельные экземпляры, кто пытался увильнуть от лепки, но Толя дал команду:
– Лепят все!
Слово руковода – закон. Будешь кочевряжиться, не видать следующего похода как собственных ушей. Все расселись вокруг стола. Самые красивые пельмени получались у Вити. Он не только слеплял тесто над кусочком фарша, он украшал каждый пельмень изящным венчиком – не всякая женщина сумеет. И скорость лепки – пельмени один за другим вылетали из его проворных рук. Где у других один на выходе, у Вити два, а то и три.
– Я их никогда дома не лепил, – ворчал Петя Волков, – у меня сестёр полная коробочка.
Витя ставил на печку ведро с водой, варить первую порцию пельменей, когда на пороге материализовался мужичок средних лет в полушубке, лохматой шапке, живчик.
– Вы чё расселись? – огорошил вопросом. – Народ ждёт, а вы!
– Какой народ? – удивился Толя.
Все с интересом обратили лица к мужичку, в ожидании, что он скажет дальше.
– Ну, в клубе! – пояснил он.
– Не понял? – сказал Толя.
– Вы же артисты! – всё также бодро произнёс мужичок.
– Какие артисты? – не мог взять в толк Толя.
– А что Татьяна не заходила, не говорила? – спросил мужичок.
После проведения профориентационной беседы с песнями в легостаевской школе, информация о туристах, пересекающих на лыжах район, полетела от деревни к деревне, искажаясь по дороге – туристы сделались артистами.
– Через полчаса ждём в клубе, – сказал мужичок, надевая сильно лохматую шапку.
– Какой концерт? – не хотел быть артистом Петя. – Пельменей хренова гора!
– Отставить пельмени, – распорядился Толя, – готовим концерт, у нас полчаса в запасе. Они нам предоставили вон какие условия, народ собрался, не к лицу отказываться.
– Опозоримся! – стоял на своём Петя, ему очень хотелось пельменей. – Одно дело школьникам пару песен спеть, а тут сольный концерт.
– Прекратить панику! – отрубил Толя Шеф. – Что у нас есть? Рустам и Цыганков за вами песни.
– Мне бы гармошку, – сказал Цыганков, – частушек приличных могу сыпануть мешочек и ещё кулёк.
– Найдём гармонь! – пообещал Толя и отдал команду: – Петя, дуй в клуб, ищи гармонь. Ты подход к деревенским знаешь.
– Он только деревенских девушек может охмурять! – хихикнул Аркаша Чехов.
– Вот пускай через них и действует.
– Я могу Твардовского почитать, – сказал Рустам, – «Ты помнишь, Алёша, дороги смоленщины». Или «Тёркина». Или Зощенко «Аристократка».
– Давай Тёркина и Зощенко, – выбрал Толя. – Надо повеселей. Айвазовского петь не будем заставлять, он пантомиму с Пашей Додоновым изобразит. Тельняшку даст Фурманов – самый костюм для пантомимы. Рустам поёт Окуджаву и Городницкого, Чехов – Кукина и Визбора, Цыганков – частушки и «Как теперь не веселиться».
– С гитарой или гармошкой?
– Лучше с гармошкой, – вставился Серёга Фурманов. – Умора получается.
– За тобой, Серёга, конферанс. Будешь объявлять номера. Расскажешь пару-тройку анекдотов приличных. Я помогу в конферансе.
Всё шло на ура. Пели, читали стихи, Додонов с Айвазовским веселили народ пантомимой. Цыганкова с гармошкой выпустили ближе к концу, он не только сыпанул мешок частушек, спел сверх популярную песню из репертуара Эдиты Пьехи:
Как теперь не веселиться,
Не грустить от разных бед –
В нашем доме поселился
Замечательный сосед.
Мы с соседями не знали
И не верили себе,
Что у нас сосед играет
На кларнете и трубе
Пап-пап
па-ба-да-па пап-пап…
Изюминка исполнения заключалась в подаче «пап-пап». Валентин пел песню слово в слово, как Эдита Пьеха, но это была пародия. Что он вытворял голосом и лицом на «пап-пап па-ба-да-па…» Голос, пабакая, опускался до баса и взлетал до ультразвука, при этом мимика выражала все возможные эмоции: удивление сменялось ужасом, ужас – блаженством, блаженство – испугом. Округлялись глаза, надувались щёки, вытягивалось лицо. А пальцы летали по клавиатуре гармошки.
Сами куплеты Валентин пел академично, с академичным лицом, зал замирал в ожидании парапупашного припева. Валентин как артист, делал перед ним паузу, затем срывался в сумасшедшее «пап-пап».
Публика неистовствовала. Во-первых, городской классно играет на деревенской гармошке, во-вторых, известную всем песню поёт неизвестным образом.
В завершении концерта туристы-артисты высыпали на сцену все разом. Идея ударным выходом завершить концерт возникла в последний момент. Десять молодых парней в штормовых костюмах, с двумя гитарами заполнили сцену, встали стеной и запели:
Люди идут по свету.
Им, вроде, немного надо:
Была бы прочна палатка,
Да был бы нескучен путь!
Но с дымом сливается песня,
Ребята отводят взгляды,
И шепчет во сне бродяга
Кому-то: «Не позабудь!»
Зал не хотел отпускать туристов-артистов, хлопал и хлопал. Те не стали ломаться, исполнили на бис, недавно появившуюся в туристских кругах песню:
А всё кончается, кончается, кончается,
Едва качаются перрон и фонари.
Глаза прощаются, надолго изучаются,
И так всё ясно, слов не говори.
Концертом растопили туристы деревенские сердца, заодно и мороз в деревне и остальной части района – утром радио объявило резкое, до двадцати градусов, потепление. После сорока пяти это была жара.
– Как бы не запариться! – прокомментировал прогноз погоды Аркаша.
Они упаковывали рюкзаки, когда на пороге снова материализовался вчерашний мужичок в лохматой шапке.
– Что опять концерт? – спросил Серёга Фурманов.
– Не-е-е! Дали вы вчера огня! Вот, принёс!
В руке у мужичка было оцинкованное ведро на две трети заполненное кедровым орехом.
– Подарок. Щёлкайте на здоровье.
Орехи пересыпали в рюкзак.
– Пошишковали концертом, – хихикнул Петя.
– Особенно ты.
– Не надо ля-ля! – парировал Петя. – Я гармошку нашёл.
– Гармоза что надо! – защитил Петю Цыганков. – Отличная гармоза!
После дня отдыха по комфортной погоде группа бодро пошла по маршруту. Толя Шеф наметил сделать настоящую ночёвку в палатках в месте, обозначенном на карте как Пихтовое. Пихтовый лес нужен был не для фото, а из утилитарных соображений. Ковриков в те времена не было, в качестве утеплителя стелили лапник на дно палатки.
Да только пихтами в Пихтовом не пахло. Если попадались – огромные деревья. С земли не наломаешь лапника, только целиком дерево валить. Но замучаешься топориком по толстому стволу тюкать, да и жалко. А ветки берёз, что росли в большом количестве в Пихтовом, не годились в качестве теплоизоляции. И – о радость! Вышли на опушку, за ней длинный склон, а внизу, как на открытке, снежная полянка и домик. С километр до лесной идиллии. Можно кричать ура – пихта не нужна, палатку не ставить.
Витя Айвазовский за свой порывистый характер имел партийную кличку Орёл. Подтверждая её истинность, ринулся вниз, разрезая грудью лесной воздух. Понятное дело, склон был покрыт снегом, а припорошенный им пенёк торчал, может, на спичечный коробок. Этого вполне хватило. Орёл влетел в него на полной скорости. В противоборстве пенька с лыжей, пенёк вышел победителем. Витя отнюдь не по-орлиному зарылся физиономией в снег. Физиономии хоть бы что, с лыжей значительно хуже. Поломал Витя лыжу. Да не классическим образом, когда носок в одну сторону, остальное в другую. Здесь и носок в сторону и продольная трещина. Сложный перелом. Расхлестал Витя транспортное средство, без коего лыжный поход перестаёт быть таковым.
Как и полагается, имелись в группе мастера ремонтники с ремнабором, включающим в себя металлические пластины, шурупчики… Они накладывали на лыжные переломы шины-пластины, пусть дерево не срастётся, но идти можно.
В ремонтниках были Петя Волков и Эдик Медведев. Фурманов называл парочку «зверинец нашего двора».
За первой неудачей последовала ещё одна печаль. Группа спустилась на полянку с домиком и радостные надежды улетучилась. Это сверху домик на снежной полянке смотрелся сказочной избушкой, вблизи выяснилось – строилась она под полевой стан. В округе колхозники пасли овец или коров, для чего и домик поставили. Известное дело, на пастбище скотину выгоняют не в морозы, отсюда домик строился на нужды теплого времени года – от дождя спрятаться, от ветра укрыться. Крыша не бежит и ладно. Одна радость для туристов, летняя избушка выполняя роль кухни-столовой, в ней в сезон заправляла повариха. Посему интерьер помещения украшала печь. Причём, богатырская – тело плиты было метра на два с половиной, сразу несколько казанов можно в ряд ставить. Мощное сооружение.
С печью жизнь веселее видится, даже если полно снега намело в жилище через щели. Толя Шеф дал команду ремонтникам заняться восстановлением лыжи Айвазовского, дежурным (Фурманову и Исмаилову) – готовить ужин, остальные – дружно за дровами. Полянку окружал хороший лес, да только дров в нём не было. Весь сушняк колхозники срубили, спилили, выбрали, богатырская печь требовала богатырской пищи. Не исключено, сушняк имелся под слоем снега, да рыться в сугробах не будешь. С горем пополам заготовили полусырых дров, прочистили печку, затопили.
У истопников с печкой проблема, у ремонтников с лыжей. Ну, очень сложный перелом сделал Орёл. При свете коптилки «зверинец нашего двора» пытался восстановить спортивный снаряд. И стоило в избушке появиться Айвазовскому, ремонтники начинали его костерить:
– Орёл, не мог ты клюв сломать! – начинал Эдик Медведев. – Или какую-нибудь другую выступающую часть своего глупого организма. Угораздило тебя найти тот пенёк. Сказано, орёл – воробьиные крылья.
– Вы бы звери лучше не отвлекались, а делали нормально, – парировал Витя нападки.
– Будешь обзываться, – вступал в перепалку Петя Волков, – бросим твои дрова, ковыляй завтра, как знаешь, если ездить по человечески не умеешь! Ну, чё тебя понесло, спускался бы потихоньку.
Волков с Медведевым бились над лыжей, Фурманов с Исмаиловым бились с ужином, вода в ведре никак не закипала. В меню был суп с тушёнкой, после него чай с печеньем. Но дрова жару не давали. Была бы печка поменьше, а тут такие объёмы. Уже и вода в ведре изо всех сил старалась помочь голодным студентам, дойти до точки кипения, но не могла на хилом огне набрать положенный градус.
Толя Шеф, глядя на героическую борьбу за кипяток, отдал команду:
– Суп не варим, иначе до утра будем ждать, а завтра сложный день. Пьём чай с бутербродами и спать.
Чай-то чай, но тоже полу-кипячённую воду не будешь заваривать. Айвазовский обнаружил за печкой большую деревянную крышку, едва не метр диаметром. С большой деревянной ручкой, как потом выяснили, повариха накрывала им казан. Причём, не повариха об этом сказала.
Накрыли ведро. Вода, придавленная крышкой, быстро закипела.
– Если бы не я! – с гордостью сказал Айвазовский.
– Хоть на что-то пригодился! – сказал Эдик Медведев.
И в корне изменил мнение, отведав чай.
Он первым сунул кружку Рустаму, стоящему с черпаком у ведра:
– Не жалей работникам умственного труда, может быть, завтра твою лыжу буду реанимировать.
Сделал жадный глоток и тут же выплюнул:
– Что за гадость? Вы что наварили? – обратился к дежурным.
– Чай, – сказал Серёга Фурманов.
Деревянная крышка пропиталась жиром, он растаял под действием пара и щедро заправил собой чай.
– Орёл, почему ты везде высовываешься? – сел на своего конька Эдик. – Тебя бы по чану этой крышкой!
Петя, отведав чай, поддержал напарника по ремонтной команде.
– Орёл, – сказал он, отплёвываясь, – я сейчас снова сломаю твою лыжу. И ведь угораздило сунуться с этой крышкой! Лучше бы ты её на дрова пустил.
Поели всухомятку. Улеглись. Спальники ватные, от печки какое-никакое тепло. Угомонились. Толя Шеф проснулся от холода. В забранное стеклом оконце пробивался с улицы призрачный свет, народ спал. Тогда как в избушке происходили странности. Исходили они от печки, силуэт которой проступал из темноты. Печь представляла букву «Г», перевёрнутую с ноги на голову. Труба, как и положено, под прямым углом переходила в плиту. А дальше начинались галлюцинации. Толя мотнул головой, сбрасывая остатки сна. Не помогло. В темноте на печке читались очертания непонятного существа. Что-то огромное, несуразной формы, расплылось по всей плите, возвышаясь в центре. Оно не перемещалось, совершало движения, оставаясь на месте: колебалось, сокращалось. Будто принюхивалось, прислушивалось, присматривалось, искало в темноте, чем бы поживиться.
«Что это?» – подумал Толя и зашарил правой рукой в поисках охотничьего ножа, нашёл. Плоский фонарик держал в нагрудном кармане, дабы в тепле подольше сохранить заряд батарейки. Достал, решительно включил, сжимая рукоять ножа…
– Только иллюминации нам не хватало! – раздался недовольный голос Фурманова с печки.
«Существом» оказались Исмаилов с Фурмановым. Закоченев, они придумали способ погреться. Взгромоздились на печку, сели спина к спине, стараясь пятыми точками вобрать в себя остатки тепла.
Утром без раскачки группа вышла на маршрут. Вперёд и только вперёд, движение – это тепло, это жизнь.
Айвазовский опробовал лыжу.
– Выражаю благодарность нашим славным ремонтникам! – сказал с пафосом. – Наши ремонтники лучшие в мире!
– Ещё раз сломаешь! – прозвучало в ответ от Эдика. – Ремонтировать не буду! Пусть Шеф меня снимает с должности!
– Я тоже не буду! – присоединился к Эдику Петя.
– Ну, вы и звери! – сказал Серёга Фурманов. – А где чувство локтя? Вчера пели: «Спасибо вам не подвели, не дрогнули!» Сами в кусты.
– А чё он нас пойлом вчера напоил!
– Кто старое помянет, – веско сказал Шеф, подводя итог перебранке, – тому глаз вон! Чаю сегодня в обед напьёмся.
И оказался прав. Через три часа на их пути встала ещё одна избушка, тоже не обозначенная на карте. И это была уже не халабуда летнего стана, а настоящая охотничья. Стол, двухъярусные нары, печь. Пусть снег был под нарами, но печь добротная. Небольшая, аккуратная.
– На такую Рустам с Серёгой навряд ли заберутся, – сказал Эдик Медведев.
Толя скомандовал:
– Распрягайте, хлопцы, коней! Обеденный привал.
Печь была термоядерная, через полчаса хоть в футболке ходи. Толя отправил команду ремонтников, Волкова да Медведева, набить лыжню. Нужно было переваливать через отрожек на пути к деревне, где планировалось встать на ночлег. Для скорости Толя решил первые километра два протропить. По лицам ремонтников читалось: с неохотой покидают они тёплую избушку, а куда деваться.
– Сегодня больше тропить не будете, – утешил их Толя, – в хвосте пойдёте,
– Люди идут по свету, – сказал на прощание Петя, – им, вроде, немного надо. Но вы всё-то не съедайте, нам оставьте!
– Не нервничай, – пообещал Витя Орёл, – чаю оставим!
– Как хорошо без зверей, – сказал он, когда дверь за ремонтниками закрылась.
И принялся печь блины. Нашёл в землянке сковороду, мука у него имелась, не всю извёл на пельмени. Блины у Вити тоже стояли в программе похода. В избушке всё сходилось для приготовления данного блюда.
– Прошу не мешать, – отказался Витя от предложения Шефа выделить помощника.
И начался концерт. Витя повязал фартук. У него даже этот поварской атрибут имелся в рюкзаке. Причём, не женский с рюшками, оборочками, несерьёзными цветами, строгий однотонный фартук. Команда ремонтников многое потеряла, пропустив этот номер. Каждое движение, каждый жест Вити выдавали артиста. Тонкой струёй лил тесто на горячую, вкусно скворчащую сковороду, тесто на глазах превращалась в блин с изящными дырочками. Затем, как фокусник в цирке, Витя брал сковороду за ручку, делал движение рукой, блин взлетал к низкому потолку избушки, совершал переворот строго на сто восемьдесят градусов и падал непропечённым боком на горячую поверхность. Все движения повара были отточены, а горка блинов росла. Витя мазать аппетитный круг блина сливочным маслом, оно растекалось по жёлтой ажурной поверхности.
– Уважил, Витя, – хвалил Фурманов повара, запихивая в рот очередной блин! – Класс! Ты прямо Айвазовский в блинах!
– Ремонтникам оставьте, – сказал Толя. – Они тропу тропят!
– Оставил уже, – заверил Витя. – Что ни говори лыжину мою хорошо сделали, хоть и звери.
Шеф после сытного обеда принял решение остаться в избушке на ночлег. Из графика они всё одно выбились. И что от хорошего хорошее искать.
– А зачем мы лыжню тропили? – недовольно спросил Эдик.
– Хочешь в палатке ночевать?
– Нет, конечно.
– Лыжня никуда не денется. Зато мы завтра за день дойдём до Желтоногино.
Лыжня никуда не делась. Утром, лишь рассвело, встали на лыжи. Угодья охотничьи. Ни дорог, ни людей, лишь следы заячьи, лисьи. Дикий угол. И погодка почти весь день благоволила к туристам. Лишь к вечеру запуржило, ветер поднялся, сделалось в нескольким метрах ничего не видать, но они вовремя вышли на дорогу к Желтоногино.
И там повезло. Прямо из стены снега вышел навстречу мужик и обрадовался, будто родственников долгожданных встретил:
– О, туристы! Как хорошо, что выскочили вовремя на нас. Неделю назад соседский свояк замёрз перед самой деревней. Сейчас сеструха вас устроит.
«Сеструха» была учителем начальной школы. Другой в деревне не имелось. На стенах висели плакаты из детства наших туристов. Как правильно сидеть за партой. Образцы написания букв, алфавит.
– У нас точно такие плакаты были в школе, – сказал Петя Волков. – Один к одному.
– Вот и хорошо, – сказал Толя, – сходите с Медведевым к нашему мужичку, спросите, у кого можно еды купить.
Толя Шеф дал рембригаде деньги на пополнение съестных припасов.
Те вернулись с ведром еды. Кусок мяса килограмма на два, кусок масла, шмат сала, картошка, две буханки.
– Ну, молодцы! – похвалил Толя Шеф.
На что Волков протянул десятку:
– И деньги целы.
– Что значит целы?
– Мы совали, не взял. Полный дом ребятишек, а не взял.
– Надо было жене отдать или незаметно оставить.
– И она… «Нет-нет, – говорит, – вы путники, нельзя!» А незаметно, как оставишь!
Толя дал распоряжение Айвазовскому перетрясти запасы, всё сладкое – шоколад, сгущенку, конфеты, печенье – отдать за продукты.
– Сам сходи, – сказал Толя завхозу. – Эдик с Петей слишком робкие, как что отдавать надо.
– На, – вытащил из кармана рюкзака круглую банку леденцов Петя, – это моё личное!
– Петя щедрее всех нас вместе взятых! – взял Айвазовский подарок.
Два последующих дня шли вдоль дорог, ночевали в деревнях, палатку ни разу не ставили. Так закончился их первых поход. Не без потерь, и не только лыжа Айвазовского пострадала, носы, щёки поморозили. Рустам всю жизнь даже в слабые морозы вспоминал их первый поход, нос сразу начинал давать о себе знать.
