Сергей Николаевич Прокопьев
Когда на планете коронавирусня
Под вечер вернулись на квартиру к дяде. Снова застолье. С вином не рассчитали. Вечер в разгаре, а бутылки пустые.
– Я сгоняю за винишком, – поднялся из-за стола Айвазовский, – где тут поблизости магазин.
– Сидеть, – приказал дядя Боря. – Сейчас всё будет. Вызовем службу доставки.
Он нырнул в платяной шкаф, достал с полки большое махровое оранжевое полотенце и вышел на балкон.
Минут через пятнадцать затрезвонил звонок входной двери. Дядя Боря скрылся в коридоре, с кем-то поговорил, вернулся, сел за стол, подмигнул гостям.
– Кто это был? – спросил Айвазовский у дяди.
– Секрет, – снова с многозначительной улыбкой подмигнут дядя Боря.
Минут через десять снова зазвенел звонок, дядя Боря пошёл на звук и вернулся с двумя бутылками вина в руках, следом шла не без смущения на лице симпатичная женщина.
– Банкет продолжается, – объявил дядя Боря и представил спутницу: – Алина! Тоже альпинистка.
На что подвыпивший Толя несколько неуместно процитировал популярную песню:
Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Дядя Боря подхватил:
Мы теперь одной веревкой связаны –
Стали оба мы скалолазами.
Алина была с короткой стрижкой, загорелым лицом, спортивной фигурой.
– Между прочим, мастер спорта, – сказал дядя Боря.
– Ух, ты! – искренне удивился Толя. – Здорово!
– Настоящая скалолазка! – с гордостью произнёс дядя Боря. – Не песенная.
Как позже выяснилось: Алина жила в этом же доме. Стоял он буквой «Г». Квартира дяди Бори находилась на третьем этаже в первом подъезде, у основания «буквы», а квартира Алины была на пятом этаже в крышке «буквы»». Телефона у Алины не имелось, назначая встречу подружке, дядя Боря вывешивал на балконе оранжевое полотенце. Шпионский кинофильм да и только.
Алина посидела для приличия минут двадцать, выпила фужер вина и ушла.
На следующее утро дядя Боря отвёз сибиряков, переполненных впечатлениями, в аэропорт. В полёте они попытались готовиться к экзамену, раскрыли конспекты. Но сказался недосып последних двух дней и ночей, Как ни старались сосредоточиться на лекциях по теории дальней связи, глаза предательски слипались под равномерный гул двигателей.
Тем не менее, Толя с Витей без проблем сдали экзамен, Витя – на «отлично», Толя – на «хорошо».
– Как я вам завидую! – сказал Аркаша Чехов, выслушав отчёт о проделанном путешествии. – Класс!
Петя Волков пытался оспорить у Чехова результаты пари, когда узнал всю подоплёку вояжа Айвазовского и Ройтера в Алма-Ату. Не на шутку раскипятился. Понимал шаткость претензий, как простофиля попался на мякинку. Сам не один раз ловил других на живца, а тут заглотил его в предвкушении выигрыша.
С пересмотром итогов спора ничего у Пети не выгорело, многочисленные свидетели держали сторону Аркаши. Формально все условия пари были выполнены, даже коньяк «Казахстан» доставлен из «Алма-Аты», им 512-я отметила сдачу экзамена.
Петя бухтел, выражал недовольство, но от коньяка не отказался.
– Мне больше конины лей, – командовал Аркаше, подставляя стакан, – если бы не я, не видать вам коньяка как своих ушей. Вино моё на халяву скушали, ещё и коньяк… По справедливости судить – моя это конина…
Третье коронавирусное отступление
Аркаша Чехов позвонил Толе Ройтеру и сообщил сногсшибательную новость: он столкнулся с внуком Льва Давидовича Студеницкого. Поднялась температура, забеспокоился, вызвал доктора. Приходит по фамилии Студеницкий.
– Я его спрашиваю, – рассказывал Аркаша, – вы случайно не родственник профессору Льву Давидовичу? Оказалось – правнук. Рассказал ему, как прадед ловил рыбу. Он расхохотался. Очень похож на Теорему Ферма, особенно в профиль, в анфас не так, лицо шире, а в профиль – один к одному. Но по характеру – полная противоположность. Подвижный, весёлый. Отправил меня по блату, как-никак я у прадеда учился, на компьютерную томографию, чтобы точно знать, что не коронавирус.
– И что? – спросил Ройтер.
– Всё в лучшем виде! Как говорится: сдай, сверчок, свой мазок! Или: незваный гость – хуже инфицированного!
Теорема Ферма и камбала
Преподаватель Лев Давидович Студеницкий был рафинированным математиком и интеллигентом до мозга костей. Студенты звали его Теорема Ферма. На одной из лекций с упоением рассказывал о французском математике Ферма и его теореме.
Лев Давидович ходил по коридорам института с отрешённым видом, погружённым в себя. Было ощущение, постоянно ищет доказательство теоремы Ферма. Толя Ройтер однажды оказался свидетелем драматичной картины. Лев Давидович жил недалеко от института, в преподавательском доме. Воскресенье, он идёт по улице и не один, с внуком. Внуку лет пять и совершенно не в деда уродился. Лев Давидович держал его за руку, и пока он делал один шаг, внук успевал набегать десять. Вперёд залетит, назад вернётся. Как лошадь на корде, которая накручивает круги вокруг тренера, только что внук накручивал полукруги. Ещё та вертушка.
Дед как всегда пребывал в математическом космосе, решал в его просторах теорему Ферма, не обращая внимания на перемещения внука в земном пространстве. Более того – забыл о его существовании. На автомате сжимал детскую руку, ограничивая оперативный простор внука. Лев Давидович приземистый, плотненький, внук, как карандашик тоненький, только что не взлетает над землёй. То ли Лев Давидович вплотную подобрался к решению знаменитой теоремы, то ли что: выпустил ладонь внука, продолжая как нив чём ни бывало двигаться дальше, всё также держа руку на отлёте, будто её продолжением по-прежнему является юный наследник. И вдруг почувствовал отсутствие оного. Встал как вкопанный, начал растерянно озираться по сторонам, призывая внука. А тот, вырвавшись на свободу, нырнул в кусты, что росли вблизи тротуара. Спрятался проказник. Никогда Толя не видел Льва Давидовича таким суетливым, он крутнулся на месте, ринулся назад с возгласом:
– Вова! Вова!
Вова и не подумал отзываться. Дед был на грани отчаяния! Как же – потерять внука среди белого дня. Толя собрался уже выдать местоположение хитреца, боясь, как бы преподавателя инфаркт не приголубил. Тот метался из стороны в сторону, он не отдавал себе отчёта, когда мог потерял внука – только что или пять минут назад, когда переходили дорогу. Наконец внук с довольной физиономией вышел из укрытия. Лев Давидович схватил его за руку, и они продолжили путь.
С Львом Давидовичем был ещё один забавный случай. Аркаша Чехов с Толей Ройтером подрабатывали лаборантами на кафедре многоканальной электрической связи. Оставаясь студентами, они приобрели статус приближённых к преподавательскому составу. Однажды их пригласили на коллективный выезд преподавателей на Бердский залив. Что интересно Теорема Ферма тоже поехал. В соломенной шляпе, тренировочном костюме. Заправляли выездом два офицера с военной кафедры. Бравые молодые капитаны всё предусмотрели, организуя предстоящий отдых, взяли удочки, накопали червяков. Как говорится, рыбалка – это единственный спорт, где допинг разрешён, было захвачено нужное количество допинга и закуска к нему.
Погода была летняя, начало июня. Море грелось в солнечных лучах, в тени прибрежных сосен пахло хвоей и водой. Капитаны, едва автобус привёз отдыхающих к морю, тут же организовали перекус с допингом. Расстелили плащ-палатку, по-военному на раз-два уставили её разнообразной провизией, бутылками.
– Солнце, воздух и вода, – сказал один, и не успел произнести классическое продолжение: «Наши лучшие друзья», – как второй капитан продолжил в соответствии с моментом:
– Водка, пиво и еда!
Никто не возразил. Какой-то час они ехали из города, всё одно аппетит успел наработаться.
Лев Давидович робко произнёс, что почти не употребляет спиртное. Капитана с бутылкой это не остановило, щедро плеснул в металлическую крышку от термоса, которая стояла на плащ-палатке перед Львом Давидовичем.
– Пьём до дна, – приказал капитан. – Иначе клёва не будет. Верная примета.
Лев Давидович очень хотел поймать рыбу. Он никогда не рыбачил. В автобусе капитан сел рядом с ним и всю дорогу рассказывал о рыбалке на Обском море, и давал голову на отсечение, что клёв будет, а значит и улов. За полчаса он доказал Льву Давидовичу, что на свете кроме поиска решения теоремы Ферма есть ещё более увлекательное занятие – рыбалка.
Лев Давидович, желая клёва, выпил «до дна». Капитан, как и обещал, выдал Льву Давидовичу удочку, научил насаживать червяка, поставил ему в самом уловистом месте стульчик. Лев Давидович какое-то время был увлечён процессом: смотрел за поплавком, проверял червяка, снова забрасывал снасть в воду. Не клевало. И не только у него, но и у капитанов. Лев Давидович начал клевать носом и уснул. Сказался свежий воздух, принятый допинг и отсутствие обещанной капитанами рыбы. Хорошо уснул. Твёрдо сидит на стульчике, никаких лишних движений и спит. Капитаны решили подшутить. Автобус стоял тут же, они скомандовали шофёру:
– Едем в Академгородок!
И вскоре вернулись оттуда с камбалой. Двумя аккуратненькими рыбками. Пусть не живыми, но не замёрзшими в камень, за дорогу вообще растаяли. Удилище Льва Давидовича было воткнуто в берег. Хозяин всё также крепко спал. Капитан тихонечко извлёк снасть из воды, на оба крючка насадил по камбале и тихонько забросил улов в море.
Лев Давидович спал сном младенца, склонив голову к коленям. Капитан тронул за плечо:
– Лев Давидович, ты спишь что ли?
– Нет, – вскинул голову Лев Давидович, – и не думал спать. Но что-то не клюёт.
– Как не клюёт! Минут пять назад у тебя так клевало, я думал, ты давал заглотить получше.
– Да-да, – сказал Лев Давидович.
Он взял удилище, дёрнул и ощутил то неповторимое чувство, которое охватывает рыбака, когда он чувствует добычу на другом конце снасти. Лев Давидович замер на секунду, не веря себе, и тут же из всей силы рванул удилище. Две камбалы выскочили из воды, описали высокую дугу над поверхностью моря и шлёпнулись на берег.
– Ничего себе! – воскликнули хором капитаны.
– Ура! – тихо сказал Лев Давидович. Он всё ещё не верил в удачу.
Снял рыбин с крючка и тут же засуетился забрасывать по новой.
Капитан предложил выпить, пытаясь объяснить Льву Давидовичу, что рыбаки всегда так делают, иначе ловиться не будет. Но рыбак категорически отказался, его охватил азарт. Лев Давидович насадил свежих червей, сделал заброс. Садиться не стал, удочку втыкать в берег не стал. Весь был во внимании.
Капитаны думали, Лев Давидович страшно удивится пойманной камбале. Ничего подобного. В автобусе они завели разговор о чудесах в решете, морская камбала под Новосибирском поймалась. На что Лев Давидович нашёл логическое объяснение:
– Правильно! А я где ловил – в Обском море. Это ведь уже не Обь. Значит что? Значит, камбала поймалась правильно. В следующее воскресенье тоже поеду на море на рыбалку.
Попутчики пытались тактично навести удачливого рыбака на ещё одну нестыковку, дескать, всё равно что-то не так: камбала-то дохлая.
– Правильно, – и здесь не смутился Лев Давидович, тут же нашёл разгадку данному обстоятельству, – я ведь уснул, когда она попалась. А пока спал, она и умерла на крючке. Поживи-ка в таком положении. Так что поеду через неделю снова рыбачить. Увлекательное это дело, я вам доложу.
Второе лирическое отступление
Каждый из них, готовясь к встрече, вспоминал Рустама Исмаилова: как бы он радовался этой идее. Обязательно окунулся бы в неё с головой. Был заводилой встреч их выпуска, не пропустил ни одной. Приезжал с гитарой, стихами, песней, посвящённой событию. На сорокапятилетии выпуска пел:
Сорок пять – не много, сорок пять – не мало!
Ах, каких событий только не бывало!
Жизнь чертила полосы – чёрные и белые!
Ты – седой, я – лысый, что ж теперь поделаешь!
В солнечной системе есть НЭИС-планета!
Соткана из солнца, юности и лета!
Мы там жили-были – НЭИС-планетяне,
Ёкнет вдруг под сердцем от воспоминаний!
На каждой встрече Рустам был центром, излучающим радость, солнечное настроение. Разве не чудо: снова вместе, снова рядом. Впервые собираются без Рустама, умер год назад. Последние десять лет жил в Москве, занимал высокий пост. На встрече по случаю сорокапятилетия выпуска ничего не предвещало плохого. Как всегда жизнерадостный, оптимистичный.
Незадолго до смерти разослал друзьям книгу о своей жизни, о поколении детей, родившихся после войны. В ней делал вывод: их поколение – это дети любви. Все они желанные, долгожданные, с ними семьи входили в новую жизнь, помня пережитое. Четыре года война терзала страну, сеяла смерть, боль, увечья, в каждом её дне, в окопах, в минуты затишья, в цехах, где день и ночь собирали танки и самолёты, люди мечтали о возвращении к привычной жизни. Наконец пришли мужчины с войны, кому дано было остаться в живых, страна, приходя в себя, начинала долгожданную жизнь, настоящую, с верой в счастливое завтра, в силу любви, женщины начали рожать, в домах зазвучали колыбельные песни.
Их поколение любили родители, хлебнувшие горя в страшное лихолетье, истосковавшиеся по человеческому счастью, невозможному без детей, их любила страна, создавая пионерские лагеря, детские санатории, возводя новые и новые детские сады, школы, интернаты. Поколение пошло в первый класс и переполнило школы, если раньше в них были максимум первые классы 1А да 1Б, стало доходить до 1Д и даже 1Е.
Страна не жалела денег на учебники, на детские книги, продавая их за копейки. Дети воспитывались под знаком светлого будущего, в котором будет покорение космоса, изучение дальних планет, торжество братства, дружбы, справедливости.
Страна не жалела денег на своё завтра – школьников и студентов. Вырастая из школьной формы, послевоенное поколение создало небывалый приток абитуриентов во все вузы страны, особенно – технические. Строились новые заводы, создавались новые производства, промышленность требовала новых и новых специалистов. Именно их поколение дало самое многочисленное племя инженеров в мире. Больше такого наплыва технарей не было и, скорее всего, не будет.
«Мы самое счастливое поколение, – писал Рустам. – Мы практически не думали о куске хлеба, не знали, что такое голод. Студентами могли путешествовать по всей стране, покупая за смешные деньги профсоюзные путёвки, но чаще выбирали вариант с рюкзаком за плечами».
Иваныч
Кот Тишка сыграл решающую роль в создании в НЭИС секции альпинизма и туризма. Толя Ройтер и Серёга Фурманов, изгнанные тёткой Олей со своей жилплощади за спаивание любимого кота, нашли новое жильё. Хозяйку звали тётя Нина, хвостатую и мяукающую живность не держала, жила вдвоём с сыном Женей. У того имелись друзья на электровакуумном заводе. Предприятие современное, работающее по передовым технологиям на оборонку, оно выпускало электровакуумные сверхвысокочастотные приборы и техническую керамику. На передовом заводе и контингент соответствующий – высокообразованный, интеллигентный, молодой, увлекающийся. Было на электровакуумном немало приверженцев походного отдыха. Серёга с Толей через сына хозяина квартиры познакомились с дружной компанией электровакуумщиков, которая имела землянку под Новосибирском.
Роскошное место называлось Дубрава, полчаса езды на электричке и ты в сказке. Это сейчас сказка превратилась в прозу жизни – угодья расчертили под дачи, застроили, – а тогда вольно росли сосны да берёзки, в общем пользовании были леса, холмы и перелески. Весёлый ручеёк всем без исключения предлагал вкусную воду. Компания туристов электровакуумного соорудила в лесу землянку. Нары, буржуйка, стол. У поколения, оду которому спел в своей книге Рустам, было поветрие – лесные землянки. Зимой как хорошо в выходной приехать на такую «базу», на лыжах покатался, а потом в тёплой землянке у печурки дать волю разговорам, песням. В жизнь молодёжи широко вошла бардовская песня: Кукин, Гродницкий, Визбор, Окуджава.
Не обязательно пили вино. Когда стала ездить наша компания, случалось, вино привозили обратно. Как говорил в таких случаях Рустам: «Дури у нас и своей хватает».
Заправлял выездами за город электровакуумщиков Коля Тарабрин. Весельчак, огонь и честных правил. И товарищей в компанию подбирал таких же. Как не упомянуть о Валентине Прониной или Проне. Душа компании… Энергии через край и пела… Она только в песне и успокаивалась, а так Проня была сразу везде. Но стоило запеть… Голос грудной, сильный, и сама Проня куда-то улетала в песне – заслушаешься. Яркая личность.
Если приходили в компанию люди с гнильцой, трусоватые, они сами собой отсеивались. Никто не настаивал, но ты, приезжая в землянку, обязан был скатываться с самой крутой горки окрестностей, так называемой Просеки. Местность широченной просекой прошивала высоковольтная линия электропередач, под мачтами которой накатывался лыжный спуск. Крутой и длинный. Для горных лыж – плёвое дело, съезжай змейкой, где надо, добавил скорости, а захотел – сбросил. Когда лыжи беговые – мама дорогая, сумасшедшая скорость развивается. Весной немало носков лыж вытаивало на склоне.
У Коли Тарабрина имелись свои подходы к испытанию новичков. Чудоковатые, небезопасные, да на то он и Коля. Жил с женой Аллой у тёщи. Толя однажды по какой-то надобности зашёл к Тарабрину, тот сходу усадил за стол:
– Что значит «не хочу», студент он и во сне есть хочет. Садись, иначе ты мне не друг.
Попили чаю с бутербродами. После чего Коля говорит:
– А давай-ка, Толян, проверим тебя на всхожесть.
И открывает на этих словах кухонное окно. Жена и тёща после слов «давай-ка проверим» разом побледнели, Толя подумал: неужели за окно прыгать? Стоял октябрь, не время проветривать помещение окнами нараспашку.
Прыгать не пришлось, Коля позвал гостя в другую комнату, из которой проследовали на балкон. Дом кирпичный, по стене карниз сантиметров пятнадцать шириной. Коля по-деловому поставил к торцу балкона табуретку, с неё ступил на перила, затем на карниз.
«Мне что ли, – подумал Толя, – следом за ним?»
Коля, перебирая ногами по карнизу, уверенно прошёл к окну, скрылся в нём и тут же выглянул:
– Сделаешь?
Толя бросил взгляд на землю и ничего утешительного на месте предполагаемого падения не увидел. Этаж был пятый. Если только спланировать на вершину дерева, росшего у подъезда. Толя поставил левую ногу на карниз, выворачивая ступню так, чтобы подошва максимально опиралась на кирпич, затем правую ногу утвердил, глаза уткнулись в шов кладки, нос был в миллиметрах от кирпичей. Толя начал движение к спасительному окну. Правой рукой он держался за откос балкона до той поры, пока она не выпрямилась в локте. Отпустил откос ладонью ощутил холодную шероховатость стены, хотелось слиться всем телом с кирпичами. Толя сделал один шажок, второй, третий… Левая рука достигла оконного откоса. Дал себе установку: «Не спешить». Наконец – окно!
– Молоток! – встретил на кухне Коля.
– Дурак! – завозмущались жена и тёща, – ладно сам, тебя не исправишь. Толю-то зачем?
– Может мне с ним в разведку идти. Или в горы!
Толя понял, Тарабрин держал жену и тёщу в крепкой узде, не решились отговаривать мужа и зятя, когда он только приступал к проверке гостя.
Не все подвергались испытанию на карнизе, и обязательность спуска с Просеки тоже не навязывалась, лишь предполагалась. Надо было видеть счастливое лицо южного человека Рустама, который до Новосибирска видел лыжи только на картинке, когда он впервые доехал до подошвы Просеки. Был весь в снегу, ну просто с головы до ног. Куртка, штаны, шапочка, перчатки, казалось, нос, уши и глаза тоже полны снега. Бессчётное количество раз падал на Просеке. Но спустился и лыжи не сломал.
Рустам Исмаилов приехал в Новосибирск с самого юга Казахстана. Мама у него узбечка, а папа казах. Был он редкая умница и знаток русской культуры. Мама была учительницей русского языка и литературы. Тогда модными были писатели Эрнест Хемингуэй, Ремарк, Антуан де Сент-Экзюпери. Уважающий себя молодой человек должен был знать этих авторов. Иваныч, который Рустам, спорил, отстаивая отечественную литературу.
– Да хорошо, да экзотика. Но вы читайте Шолохова, Горького, Лескова, Мельникова-Печерского. Разве не экзотика!
Все в избушке удивились, когда после зимних каникул, Рустам взял гитару и запел. Да так, что сразу на равных вошёл в состав бардов избушки.
– Ну, ты удивил! – сказал Коля Тарабрин. – Чё ж ты раньше молчал, сидел ниже травы!
– Так не умел.
На самом деле не умел. Вообще не умел. Но решил: научусь. Набивал мозоли на подушечках пальцев, приставал к умеющим играть с вопросами, и научился. Голос приличный, музыкальный слух тоже имелся, но не это главное, Рустам чувствовал песню, какая бы компания ни была, трезвая, подвыпившая – все замолкали. Самые болтуны, будто загипнотизированные сидели. Пел Рустам Окуджаву, Высоцкого, Визбора, Вахнюка. Получилось так, вдруг попросил однажды гитару, на него посмотрели с удивлением: зачем она тебе? А он спел несколько песен и покорил всех.
К концу зимы в землянке электровакуумного стало тесно, студенческая компания постановила вырыть летом свою. Что было сделано в июне между экзаменами.
Зима, проведённая в избушке, подготовила к осени инициативную группу по возрождению в институте секции альпинизма и туризма. Она ранее существовал в НЭИС, закрыли после трагического случая, в одном из альпинистских восхождений погибли студенты института. Было решено вернуться к былым традициям НЭИС. На организационное собрание пришло человек сто. Молодёжь рвалась с рюкзаками за плечами ходить по просторам области и Советского Союза. Толя Ройтер был избран председателем секции альпинизма и туризма, после чего получил прибавку к имени и фамилии – Толя Шеф, или просто Шеф.
При составлении списка новой студенческой общественной структуры произошёл казус. Стоит очередь к столу, за которым секретарь собрания, милая девушка, записывает желающих войти в состав секции. Студенты подходят один за другим, записываются.
– Ройтер Анатолий Иванович, – назвал себя председатель секции.
Следом подошёл главный инициатор возрождения секции, тоже Иваныч:
– Василец Владимир Иванович.
И за ним, как специально подобранные, пошли:
– Цыганков Валентин Иванович.
– Белодед Владимир Иванович.
– Загнетов Владимир Иванович.
Очередь доходит до Исмаилова, он называет себя:
– Исмаилов Рустам.
– А отчество? – подняла голову от бумаги секретарь.
– Нет у нас отчества.
– Что значит – нет? – девушка посчитала, товарищ решит подшутить, тогда как она, ответственно подойдя к заданию, не была настроена на юмор.
– А то и значит, что нет! – пояснил Рустам.
– Такого не бывает! – секретарь решительно положила на лист со списком авторучку, будто отказываясь записывать в секцию человека без отчества.
Рустам понял: не переспоришь. Не стал объяснять, что у народов Средней Азии отчества не приняты, махнул рукой:
– Да пиши Иваныч!
– Давно бы так, – обрадовалась секретарь и записала ещё одного Иваныча в альпинисты и туристы.
