Сергей Магомет
Русские апостолы. роман

Я и сам немножко сочиняю: разные мелодийки, куплеты и даже стихи. Если б не частые и сильные боли в ногах, то я, пожалуй, могу считать свою жизнь не хуже жизни любого другого человека. Что ж, боль можно и потерпеть, – а сколько у иных бедняков несчастий, которые терпеть просто невыносимо!

Скоро у нас в городе начнутся замечательные торжества – по случаю прославления честных останков схимника. Точнее, его самого. Уже съехалось множество народу, даже из Петербурга и Москвы, князья да графы, и среди них княгиня Александра Васильевна. Маменька обратилась к ней с прошением, и та милостиво предложила показать меня знаменитому доктору, который пользует самого царственного Наследника!

В один прекрасный день доктор собственной персоной является к нам домой, с виду такой важный и строгий господин. Но после минуты разговора я понял, что в целом свете не сыскать среди взрослых другого такого весельчака и добряка. Наверное, три часа, не меньше, доктор обследует-осматривает меня, при этом так и сыпет разными забавными историйками про маленьких мальчиков, девочек, собак и кошек. Пока он выстукивает меня всего своими сухими и теплыми пальцами, а еще диковинным серебряным молоточком с черной гуттаперчевой нашлепкой, маменька носит ему чай, чашку за чашкой, самовар кипит не переставая. Если он один выпил дюжину чашек, то это еще мало!

В результате доктор объявляет, что предыдущие лекари определили характер моего недуга вполне точно, – вот только лечение назначили совершенно не то, что требуется – что не удивительно, ибо случай довольно сложный.

– Кабы вы жили недалеко от царского дворца, – задумчиво говорит он, – я бы, пожалуй, мог сам заняться и проследить за лечением. У меня масса всяких разных медицинских хитростей. Чудес ожидать не приходится, но не прошло бы и года-двух, как мальчик ходил бы по комнате, хоть и на костылях…

Рассматривает мою молельню, книги, пластинки. На прощание дарит нам золотую монетку, а мы ему лучшую гераньку.

Однако добрейшая княгиня Александра Васильевна и не думает на этом успокаиваться. Когда начинаются торжества, нанимает двух сильных мужиков, которые выносят меня из дома на носилках и доставляют прямо в наш главный храм – на праздничную службу по случаю прославления чудесного святого. Народу превеликое множество, в жизни не видел столько, аж страшно. Кроме столичных гостей, паломники, священники, монахи со всей России. Меня несут через самую гущу и – прямо к честным мощам и святой иконе. Все это время Александра Васильевна не отходит от меня и, то и дело наклоняясь, тихонько объясняет на ухо, напоминает, чтобы я помолился святому угоднику, смиренно попросил исцеления…

То ли от множества народа, то ли оттого, что носилки раскачиваются из стороны в сторону, у меня слегка кружится голова, и вдруг я вижу, что прямо передо мной горбатый старичок с таким необыкновенными, сияющими глазами. А рядом с ним – Иисус Христос. Я смотрю на них и радуюсь. Только странно: они как бы передо мной, совсем близко, а в то же время как на громадном удалении, где-то высоко-превысоко, как на нашей каланче, только еще выше, и там с ними также и мой папенька… Всё это я вижу всего лишь одну секунду, не больше… Вдруг вспоминаю, что должен что-то попросить для себя… Не то чтобы я растерялся или забылся. Наоборот, совершенно ясно вспоминаю, как стоял с папой на башне, как папенька читал по книге.

Кому может прийти в голову, что он знает лучше, чем Христос?!

И я говорю шепотом:

– …не так, как я хочу, но как Ты!

Потом носилки поднимают и меня относят домой. Как бы там ни было, но с этих пор боли в отнявшихся ногах совершенно исчезают.

Теперь у меня много друзей. Почти на все большие церковные праздники, в особенности великие, всегда появляются добровольные помощники, которые возят меня в храм, чтобы и я мог порадоваться праздничной службе. Более того, знакомый купец-благодетель прислал мне специальное кресло-коляску, удивительно удобную. Руки у меня все ж достаточно сильные, хоть и неловкие, чтобы потихоньку вращать колеса, и теперь я часто катаюсь по окрестным улочкам и аллеям.

Коллекционирования ни в коем случае не бросаю. Наоборот, у меня появилось новое, страстное увлечение: пасхальные яйца. К сожалению, до сих пор я почти ничего не видел и не знал об этом удивительном жанре. Теперь собираю даже картинки из газет и журналов. Фантазия разыгрывается необыкновенно! Пока что у меня в коллекции всего несколько штук, самых непритязательных, дешевых, за исключением одного, самого маленького, на котором изображена Богородица, подаренного мне еще папенькой.

Само собой, маменька, едва ли не большая энтузиастка, чем я сам, горячо разделяет мое новое увлечение. Как где какая ярмарка или новые поступления в церковных или монастырских лавках, она спешит туда на разведку. Даже просить не надо. Я жду ее возвращения с таким нетерпением, что меня начинает слегка знобить, а когда приходит, требую самый полный отчет о виденных пасхальных яйцах и не успокаиваюсь до тех пор, пока не выспрошу у нее все подробности. Потом мы вместе принимаемся мечтать, как отныне начнем усиленно экономить и, может быть, в скором времени приобретем наконец какой-нибудь действительно ценный и редкий экземпляр. Конечно, это только мечты… Когда приходит время новой покупки, мы снова можем себе позволить лишь покупку скромной вещицы.

Но вот однажды, где-то на другом конце города маменька набрела на одну антикварную лавку, где обнаружила нечто совершенно необыкновенное, настоящую жемчужину среди пасхальных яиц, и за весьма умеренную цену. Даже не видя яйца, я влюбился в него до потери сознания. Конечно, маменька описала его замечательно, в мельчайших подробностях. Как будто я увидел его собственными глазами. На нем изображено само Воскресение Христово. Мы оба сделались словно больные, принялись мечтать, как бы нам его приобрести. Собрали все деньги, пересчитали каждых медный грошик. Даже во сне вижу бесценную миниатюру и сказочные гирлянды, которыми украшено яйцо. Даже если удастся выторговать небольшую скидку, денег пока никак не достаточно. Вдруг нам приходит в голову, что пока мы тут сидим, мечтаем, пересчитываем наши грошики, какой-нибудь другой покупатель может явиться в лавку и прямо из-под самого нашего носа забрать нашу драгоценность. Каждую неделю я посылаю маменьку в лавку удостовериться, что яйцо всё еще выставлено на продажу. Сначала облегченно вздыхаю, а потом снова начинаю беспокоиться…

И вот в День моего Ангела подхожу к своей коллекции и вдруг вижу, что чудесный экземпляр сияет и красуется среди своих дешевых собратьев!

Оказывается, всё это время моя милая маменька экономила-копила, во всем себе отказывала, чтобы купить яйцо и сделать мне грандиозный сюрприз. Меня подхватывает волна радости, но… ненадолго. То есть, конечно, я чувствую себя необыкновенно счастливым, яйцо действительно красоты сказочной, однако теперь, когда оно у меня перед глазами, я держу его в руке, вдруг понимаю, какое оно маленькое и ничтожное по сравнению с огромным Божьим миром вокруг меня. А главное, по сравнению той добротой и самоотверженностью моей любимой маменьки, которая сбивалась с ног, во всем себе отказывала ради этой миленькой вещицы. Да и я сам – сколько сил и мыслей на нее потратил!.. В общем, в одну минуту всё мое яичное помешательство как ветром сдуло.

Я даже рад, что так случилось. Пусть эта моя детская необузданность, рабская привязанность к чему-то материальному послужит мне хорошим уроком в будущей взрослой жизни.

Ко мне начинает приходить много людей – поговорить о том, о сем, а то и посоветоваться. Это меня всегда радует. Я подробно расспрашиваю пришедших, слушаю их удивительные истории, «как было». Что ж, если собственные-то ноги отказываются ходить, пусть мир сам идет ко мне в гости! Я открою дверь как можно шире!

По большей части приходят неграмотные крестьяне, рабочие, женщины. Но есть купцы, служащие, даже один отставной прапорщик. Бог знает, откуда забрали себе в голову, что я не просто «молоденький ученый калека», а якобы обладатель какой-то благодатной премудрости. Вроде диковинного прозорливца. Впрочем, как правило, их визиты имеют также вполне практическую цель: меня просят составить и написать прошения, жалобы, письма.

Я наотрез отказываюсь брать с них какую бы то ни было плату за эти мелочи, которые для них часто последняя надежда и соломинка, однако за моей спиной они стараются «отблагодарить» меня через маменьку. Вот, несколько раз ловлю ее на том, что принимает подношения, из-за чего приходится ссориться с ней немилосердно. Отругаю ее, бедняжку мою драгоценную, строго-настрого, возьму с нее слово, а назавтра смотрю после ухода гостей опять краснеет и глаза прячет: совершенно не умеет лукавить.

А последнее время гости находят ловкую лазейку. Прознав о моей любви к книгам, стали приносить их в качестве вознаграждения за мою помощь. Какие такие книги могут быть у неграмотных людей? Что самое замечательное, несут старые-престарые газеты и журналы, уцелевшие от того, чтобы их пустили на растопку или раскурку, пролежавшие десятки лет на чердаке или в сарае, и даже древние церковные книги, ненужные, но аккуратно хранимые в сундуке. Очень интересно! Их пожелтевшие страницы можно перелистывать бесконечно!

Обожаю помогать маменьке готовить что-нибудь на кухне. Правда, в основном это всякая мелкая работа, вроде чистки и нарезания овощей – картошки, морковки, свеклы, кабачков, тыквы. Но даже она развлекает меня несказанно. К тому же полезна для моих онемелых пальцев. А еще мне нравится обсуждать с маменькой наше меню на неделю – ведь прежде, чем идти на рынок, надо составить список, что нужно для каждого блюда. Про всякие продукты и блюда я стараюсь узнать побольше – всё, что имеет отношение к гастрономии – в каком-то смысле настоящая поэзия. Я люблю представлять себе, как я сам отправляюсь на рынок, как прохаживаюсь между торговыми рядами, озираю горы живописной провизии. В общем, перед тем как отпустить маменьку на рынок, я подробно инструктирую ее, как и что надо выбирать.

Мне также известно множество рецептов блюд – от людей, бывающих у нас в гостях. Думаю даже, что со временем стал неплохо разбираться в поварском искусстве. Особенно, что касается постных монастырских блюд. Нет ничего интереснее, чем изобретать или усовершенствовать кулинарные рецепты. Неважно, простые или сложные.

Вот, к примеру, мой конек – всяческие запеканки… Но, как ни странно, любимое блюдо ― обыкновенная гречневая каша, заправленная присоленным жареным лучком. Ее рецепт мне сообщил один монах, странный такой человечек, то ужасно смешливый, а через секунду до мрачности серьезный. Однажды он останавливался у нас на ночлег. По его словам, прошел пешком уж чуть не пол-России – в поисках одного предальнего монастыря, единственного по-настоящему благочестивого места, которое осталось на Руси. Сообщил также, что, по слухам, в этом монастыре готовят его любимую кашу, вкуснейшую гречку. До того вкусную, что среди монастырской братии является за трапезой Сам Иисус Христос, конечно, с виду совершенно неузнаваемый, ни для кого, за исключением двух или трех старейших братьев, которые много лет непрерывно творят Иисусову молитву.

– Знать, она и правда, очень вкусная, – говорю я.

– Дай тебе Бог отыскать тот монастырь, – добавляет матушка.

– Я был бы счастлив, – вздыхает монашек, застенчиво опуская глаза, – если бы мне позволили просто жить у ворот, хоть в собачьей конуре…

Нечастые выезды в кресле-коляске за околицу лишь разжигают мое желание исследовать окрестности – как можно дальше. Поэтому мои всегдашние глаза и уши это, конечно, моя милая маменька. Я всегда требую, чтобы, бывая в городе, она подробнейшим образом всё вокруг рассматривала, слушала, кто что говорит, чтобы дать мне потом точный отчет. Благодаря ее рассказам, я знаю окрестности как свои пять пальцев: где какой фонарный столб, афишная тумба, шлагбаум или будка околоточного. Я знаю по именам, фамилиям, прозвищам многих горожан и соседей. Даже соседских кошек и собак по кличкам.

Но теперь мои возможности куда шире. Теперь у меня много добрых знакомых – среди нашей местной интеллигенции, учителей, телеграфистов, журналистов. Все замечательно благочестивы и религиозны. И есть даже один довольно известный литератор, который бывал в самой Москве и знаком с некоторыми нашими самыми знаменитыми писателями. Его зовут Сергеем Гавриловичем, мы зовем его Сережей, он страстный любитель шахмат. Через него и я полюбил эту удивительную игру…

В общем, у меня дома, можно сказать, сложился свой культурно-религиозный кружок. Нам очень интересно вместе. Времена-то на дворе тревожные, грозовые, и в нашем общении мы находим большое утешение и надежду. Собираемся у меня регулярно, пьем чай с сухариками, а когда и ни с чем, устраиваем большие дискуссии, читаем поэмы. Большинство – молодежь моего возраста. Впрочем, не только…

Да сам я, строго говоря, давно уж и не «молодежь». Какая там «молодежь»! Даже удивляюсь, как быстро летит время…

А с некоторых пор происходят архистранные вещи. В наш кружок впархивают некие барышни. Серьезные донельзя, независимого нрава, ветреные, болтливые, просто глупенькие, часто весьма неопределенного возраста, самых разных пропорций и свойств. Но все они, без исключения, спустя некоторое время, вдруг делаются моими горячими почитательницами. Их приводит в восторг любое сказанное мною слово и мнение, даже самое обычное. Теперь их, таких почитательниц, у меня сразу несколько штук. Причем очень ревнивых, – до того, что между ними явно разгорается что-то вроде непримиримого соперничества. Зовут их, кого Катя, кого Марина, кого Ольга. Под предлогом, якобы, «забыла прошлый раз книгу» или еще что-нибудь, повадились являться в гости совсем на ночь глядя, когда маменька уже видит третий сон; я-то по обыкновению полуночничаю.

И вот в такой поздний, темный час вдруг поднимаю глаза от книги и вижу на пороге одну из них – барышню, словно сошедшую со страниц Ивана Сергеевича Тургенева, с невинной улыбкой уверяет меня, что входная дверь была не заперта. Но я-то прекрасно знаю, что дверь-то, несомненно, аккуратно заперта маменькой, а барышня моя могла проникнуть в дом разве что через форточку или через печную трубу… В следующую секунду она бросается передо мной на колени, говорит, что хочет быть мне помощницей в моих серьезных трудах, а еще умоляет позволить ей остаться у меня на ночь. Видя, что дело нешуточное, что гостья либо разрыдается, либо, чего доброго, лишится чувств, я мягко и очень осторожно говорю:

– Если бы не мое физическое состояние… требующее от вас принесения себя в жертву…

– Принесения в жертву?! – восклицает гостья и все-таки заливается слезами.

– Смею вам напомнить, я калека, – говорю я. – Увечный…

– Нет! Нет! Это не так! Наоборот! В моих глазах вы – словно сказочный богатырь! Прекрасный витязь!

И слезы, слезы.

– Значит, вы согласны, чтобы завтра пойти повенчаться? – интересуюсь я.

Плачет еще горше.

– Как вы можете быть таким жестоким, милый? Вы же не хотите выставить меня на позор? Или вы надо мной смеетесь?

– Нет, я говорю серьезно…

Тем не менее, гостья остается. Этой ночью куда ж ей деваться?.. И уже на другой день снова спешит на наш кружок. И через день тоже.

Ну, как бы там ни было, некоторые из этих барышень вовсе не глупы и не такие уж легкомысленные, и, без сомнения, искренне преданные создания. Однако все без исключения почему-то испытывают неодолимое влечение к подобным ночным визитам.

Уж не знаю, что и делать!.. Сначала просил маменьку, чтобы та тщательнее проверяла перед сном все запоры и задвижки. Потом бросил. Пользы никакой, только маменьке лишняя тревога. Потом прошу ее переставить свою кровать и некоторое время спать у меня в комнате – под тем предлогом, что, якобы, у нас завелось крысиное семейство, повадившееся ночью ко мне, ужасно хитрющее, проникающее мимо всех ловушек. Но и это не срабатывает! Едва наступает ночь, милая маменька погружается в такой крепкий сон, что ее до утра уж не разбудить ни кашлем, ни хлопками в ладоши. Думаю, и пушкой тоже. Что ж говорить о моих бесшумных ночных барышнях!

Прибегаю к последнему средству: усиленной молитве. Молюсь долго, сосредоточенно, но, видно, слаб и грешен: время от времени барышни еще проникают. Но я нисколько не унываю, читаю святоотеческие советы, продолжаю молиться Богу и святым угодникам, и вот молитва начинает действовать. В один прекрасный день наваждение наконец сходит на нет. Только иногда из-за спин знакомых замечаю робкие взгляды моих прежних ночных гостий…

Вот так незадача, и совсем не шутки! Я и предположить не мог, что, лишившись ночных гостий, окажусь в такой страшной тоске и печали! Уж раскаиваюсь даже… Как это напоминает историю про одного святого анахорета, которому тоже досаждали подобные мирские искушения и по молитвам они также были от него удалены! Куда более тяжким испытанием стало для него спокойное уединение, когда на него разом напали могущественные и беспощадные внутренние враги – демоны и бесы. Отшельник пришел в такое отчаяние, что, слезно раскаявшись в своем своеволии, стал умолять Бога вернуть ему прежние неудобства, и Господь вернул… Вот так и я. С той лишь разницей, что я не святой анахорет. Да у меня и язык бы не повернулся просить Господа о подобном… Я лишь денно и нощно повторяю: «Господи, Ты знаешь!..»

И вот по прошествии нескольких лет в нашем кружке вдруг появляется необыкновенное создание – молоденькая, тоненькая, в высшей степени молчаливая девушка, только что окончившая гимназию. Она не просто увлечена Тургеневым и Достоевским, не подделывается – эти имена для нее священны. Очень скоро я понимаю, что в ней уживаются как бы две разные личности. В компании она совершенно тушуется, ее буквально не видно, не слышно. И только когда остаемся с глазу на глаз, совершенно преображается, и наш разговор, горячий, свободный, дружеский – просто праздник и пир души!

Но главное ее свойство – каким-то необъяснимым образом, иногда одним своим присутствием эта тоненькая девушка вдохновляет, поддерживает, развивает всё, чем бы я в данный момент не занимался, будь то рукоделие, творчество, дела или просто размышления.

Мы можем говорить часами и часами. Ее знания, начитанность весьма скромные, однако у нее несомненный талант понимания человека и чутье. Теперь все без исключения мои увлечения и интересы стали также и ее интересами и увлечениями, и, в особенности, конечно, богословие, иконография и церковное благочестие. Сама из очень набожной, работящей семьи, очень бедной и тихой. Однако во всем, что касается веры, – скала непоколебимая. Особенно мы полюбили вместе молиться.

С самого первого ее появления, и также неприметно, она оказывается незаменимой помощницей маменьки (которая в силу уже преклонного возраста часто прихварывает) во всех домашних делах. Так деликатно, так по-родственному. Я до того привыкаю к ней за день, что когда вечером она объявляет, что уже поздно и ей пора домой, начинает прощаться, для меня это всякий раз как гром среди ясного неба, охватывает великая печаль – что нужно расставаться, хотя бы до завтрашнего утра…

Впрочем, разве я могу, имею право мечтать о чем-нибудь большем?!

Но вот однажды в момент одного из таких вечерних прощаний она вдруг поднимает на меня свои прозрачные голубенькие глазёнки и говорит весьма твердо:

– Если ты хочешь, чтобы я оставалась и на ночь, нам нужно пойти в церковь и обвенчаться. Ты согласен?

Конечно, я согласен!

Ну вот, теперь я женатый мужчина. Что удивительно, милая маменька кажется в тысячу раз счастливее, чем сами молодожены. Маменька спешно пакует вещи, готовится к поездке в Москву, о которой давно мечтала, – навестить наших родственников. Она радуется тому, что в медовый месяц мы с женушкой сможем наслаждаться полным уединением.

Само собой, и в этот раз я до мельчайших подробностей расписываю для маменьки предстоящую поездку и настоятельно прошу привести мне подробный отчет обо всем, что она видела. Специально к ее поездке изучаю журналы, газеты, справочники – чтобы снабдить маменьку списком самых интересных мест, которые ей непременно следует посетить. И в первую голову конечно монастыри, знаменитые храмы, досточтимые православные святыни. А уж потом самые лучшие театры, балет, оперу с опереттой…

Что касается последних, хотя они и легкомысленного свойства, мы с маменькой давно мечтали побольше узнать о них. Теперь, наконец, наша мечта сбудется. То есть, маменька посмотрит и всё мне донесет-доложит.

Мир сцены и кулис всегда казался мне таинственным и притягательным. Сколько я ни читал, ни пытался, не мог представить, что должен испытывать зритель, смотрящий на сцену, где актеры, такие же обыкновенные люди, как и он, разыгрывают какую-то другую, удивительную жизнь, – да так, что забываешь, где находишься. К тому же, эта жизнь на сцене, разукрашена поэзией, музыкой, пеньем, танцами!

В синематографе, нашем городском, да, я бывал пару раз, не особенно понравилось. Движущиеся картинки и тени, конечно, штука забавная, но во всём остальном фильмы сплошь – ужимки, гримасничание. Да еще кровь и страсти. Да и тапёр варвар безбожно дубасит по клавишам пианино.

Еще заказываю маменьке разыскать, если только удастся, и привезти несколько луковиц диковинных мохнатых тюльпанов – в качестве главного украшения нашей с женушкой «свадебной» клумбы, которую мы задумали разбить под нашими окнами.

Медовый месяц пролетел-промчался. Милая маменька, вернувшись из Москвы, как всегда постаралась выполнить все мои заказы. Привезла множество сувениров и ценных вещей. Среди последних – несколько антикварных книг по живописи, прижизненное издание Тургенева, новые граммофонные пластинки, записи русских и итальянских басов, открытки с видами Москвы, кулек с кусочками ладана, а также бутыль лучшего монастырского кагора. Даже луковицы редкостных тюльпанов разыскала… И, конечно, самое главное – привезла восторженные впечатления об архитектуре, театре, которых, чтобы просто пересказать, хватит нам, наверное, на несколько месяцев вперед!.. У нас с женушкой такое чувство, будто мы сами вернулись из чудесного свадебного путешествия.

Кружок наш домашний функционирует даже еще с большим успехом. По отношениям и духу всё больше напоминает добрую христианскую общину.

Вот так и живем, уютно, радостно, все вместе одной семьей, роднее нет людей, и друзья-единомышленники самые задушевные. Ничто не омрачает наш счастливый семейный очаг.

Хотя нет… неожиданная, тяжелая распря все-таки проникла в нашу тихую заводь. И всё из-за «басов», которых маменька привезла из Москвы. Сама маменька всем сердцем полюбила итальянские голоса, а у нас с женушкой в абсолютном фаворе, естественно, русские. По этому поводу у нас нет-нет да случаются споры до хрипоты, и весьма язвительные замечания… Однажды доходит даже до того, что после очередного прослушивания пластинок и возникших споров маменька, красная, как помидор, от возмущения вылетает из нашей комнаты, оглушительно хлопнув дверью. Но не уходит, а стоит тут же под дверью, продолжая доказывать, что ее итальянцы лучше, и даже пытается подкрепить свое мнение, прекомично изображая итальянское пенье, причем в полный голос. Мы же с женушкой снова и снова раскручиваем одну и ту же пластинку, кричим маменьке, чтобы она меняла репертуар и присоединялась к нашей, «русской партии». Я до того увлекаюсь спором, что сам начинаю громко петь, стараясь нарочно перекричать поющую за дверью маменьку… Ох, и наломал я дров! В следующее мгновение маменька срывается на рыдания, аж вся трясется, а я вижу, что совершенно обезумел. Как я только мог так жестоко обижать бедняжку и даже не замечать этого?!.. Если не устрашился огорчить ее еще больше, то наверно разбил бы эти чертовы граммофонные пластинки вместе с чертовым граммофоном. Вместо этого сдержался и велел женушке перенести и пластинки и граммофон насовсем в комнату маменьки, пусть уж лучше она сама ими заведует и распоряжается, а также передать ей мои самые отчаянные извинения… Да я и сам сейчас вот буду вымаливать.

Хоть и не часто, но время от времени, взгромоздившись на кресло-коляску, удается попутешествовать далеко за пределами не только нашего садика, но и улицы. И в церковь, и на ярмарку, и в кинематограф. Счастье и радость неописуемые. А весной специально отправляемся в дальний уголок городского сада, чтобы насладиться тамошней роскошной сиренью – вдохнуть полной грудью ее умопомрачительный аромат, послушать соловьиный цокот и щелканье. Чувствуешь себя совершенно, как в раю. Ни больше, ни меньше.

Уже несколько лет я ношу окладистую бороду – пышную, лопатой, как у русского крестьянина. Нередко люди на улице, принимая меня за священника, подбегают ко мне, спрашивают разрешения благословиться. Другие же принимают меня за нищего инвалида, который ездит собирать подаяние, и, стоит мне зазеваться, пытаются сунуть мне в руку несколько медяков, а то и серебряный четвертак или даже полтинник. Смущаюсь ужасно. Стараюсь спрятаться за иронической улыбкой. А иногда ужасно злюсь… Кто знает, может быть, не следовало бы отвергать предлагаемую милостыню? Какой-нибудь настоящий нищий-калека вынужден попрошайничать целыми часами, да и то не соберет и десятой части того, что я отвергаю в течение одной прогулки.

Теперь, когда все церкви в городе позакрывали и разорили, за исключением одного храма, большого великолепия и размеров, но весьма удаленного, я увлечен составлением плана путешествия туда. Я чувствую себя полководцем перед грандиозной битвой. Прежде всего мне нужны самые подробные сведения о местности и возможных рисках и препятствиях на моем пути, а также путях обхода, и я посылаю моих домашних, словно верных и опытных лазутчиков, на разведку. Передо мной карта, на ней отмечены десятки, сотни таких препятствий: рытвины, выбоины, канавы, шлагбаумы, бревна, камни, лужи и так далее. Ведь инвалидная коляска штука неповоротливая, тяжелая, один неосторожный маневр и можно легко опрокинуться в канаву и свернуть себе шею. А если дождь, ветер, налетит гроза? А если, упаси Боже, град с куриное яйцо?..

Но вот план-карта составлена, все препятствия учтены, и с утра пораньше наша маленькая экспедиция, помолившись Богу, выдвигается за ворота.

К счастью, экспедиция, занявшая целый день, удалась на славу. Ни грозы, ни града. Никаких помех, всё как по маслу. Даже одну из громадных луж успели засыпать… Совсем другого рода событие происходит во время нашего паломничества в дальний храм…

День, кстати, самый обыкновенный, будничный, даже никакой не праздничный. Богослужение в церкви проходит скромно, народу почти никого. Десяток от силы. При таком большом помещении кажется совсем пусто. Солнце закрылось облаком, и сразу становится сумеречно, скучно. Диакон начинает читать, потом обходит храм с кадилом. Священник долго не появляется из алтаря. Потом отворяет Врата. У него серьезное, печальное лицо. Тихонько вращая колеса коляски, я подъезжаю к самой солее, отгороженной низенькой золоченой решеткой с золочеными же шишечками. Женушка держится у меня за спиной. Рядом со мной несколько стариков и старушек. Из-за тусклого освещения и долгого путешествия меня клонит в сон… Потом как будто в одно мгновение проясняется и светлеет. То ли я встряхнулся от сна, то ли солнышко на улице вышло из-за облака. Не успеваю сообразить, в чем дело. Только вижу перед собой сияние – словно целый сноп разноцветных лучей упал со всех сторон на солею и она засверкала, засияла… Я вздрагиваю от неожиданности, когда вижу, что в двух-трех шагах передо мной стоит молодая женщина. Удивительно! Она находится за золоченой оградкой с шишечками, прямо перед распахнутыми дверями алтаря, даже несколько внутри, – в глубине же алтаря священнодействует батюшка… Удивительно и то, что одета она не так, как обычно одеваются для церкви, а довольно-таки пестренько: платье из ситца, полосатенькая кофта, радужный платочек… Но вот поднимает на меня глаза, только глаза – и какое мгновенное преображение! Даже голова кружится. Передо мной Мария Магдалина! Поразительно и то, что в этот момент я вижу (и могу сравнить) Ее изображение-образ перед большим распятием, на иконах рядом. И черты, и одежда, и даже платок… Дело не в сходстве, а в том, что это Она и есть… Сижу в своем кресле-каталке, хлопаю глазами, как баран, пялюсь, словно на меня нашел столбняк. А Она посмотрела, посмотрела, а потом слегка машет мне рукой: как бы зовет подойти, следовать за Ней. И, поскольку я сижу и продолжаю глупо пялиться, поворачивается, уходит в алтарь, прикрывая за собой Врата. Даже если бы это было просто сонным видением, счастье, переполняющее меня в этот момент, никак не убавилось. Только это было не сонное видение…

Но маменьке и женушке я всё ж говорю, что это был сон. Подозреваю, они догадываются, как было на самом деле. Мы потом много говорим об этом происшествии, и так и эдак предполагаем разные его мистические смыслы и тайные значения.

Впрочем, про себя сразу решил главное: вот, теперь мой путь определен.

Последнее время наш «кружок» стал особенно многолюдным. Кто заглянет только разок. Но большинство – приходят снова и снова. У нас тут даже разные «направления» и «школы» образовались, как я их называю в шутку. Я имею в виду, что слишком уж разные люди – по взглядам и интересам: кому-то ближе искусства и литература, кому-то история, философия, святоотеческая литература и догматика. Что любопытно, хоть в кружке люди глубоко верующие, но время от времени заходят и атеисты. Тоже очень хорошие люди. Юноши, зрелые люди, пожилые. Моя женушка настолько увлеклась, что даже завела что-то вроде регулярной воскресной школы для малышей и их родителей. Кроме того, люди испытывают огромную потребность поговорить о своей жизни – о горестях, сомнениях.

И все-таки большинство приходит, чтобы узнать Христово слово. Это совершенно не удивительно, так как у нас закрыли последний храм, тот самый дальний, а священника судили и расстреляли, – после чего, кстати, у нас в кружке заметно прибавилось народу.

Из старых «литературных» знакомых очень часто бывает Сергей Гаврилович. Он из тех, кто хочет докопаться до самой глубины. Правда, я могу сказать, что так уж хорошо понимаю его писания, но человек он, без сомнения, страстной души – поэтический, а также философского ума, романтический, но и наивный, в одно и то же время удивительно простой и замысловатый. Говорить с ним – всегда развлечение и наслаждение, о самых различных предметах. Сейчас мы слушаем вместе радио – прекрасная, новая вещь – и обсуждаем концерты, политику, новости. Да всё что угодно.