Сергей Леонидович Скурихин
Выжигатель
И ещё я никогда ей не жаловался и не плакался. Мне сразу стало понятно, что не получится с ней так, не пройдёт. Она не была для меня иконой, дающей смирение и утешение. На каждую несправедливость, произошедшую со мной или вокруг меня, она будто говорила: «Успокойся и действуй». И этот побудительный мотив стал накапливаться во мне, как заряд от розетки в аккумуляторе.
***
В ту пору умер дед Коля, Николай Сергеевич, мамин отец. Простой, немного резкий, хороший мужик. Я помню, как стоял у гроба и вспоминал его при жизни.
Будучи в классе шестом-седьмом, я застал ещё те большие семейные застолья, на которые собирался весь наш род.
Дед с бабушкой, все их взрослые дети вместе со своими мужьями и жёнами, мои двоюродные братья и сёстры, дальние родственники и соседи. Собиралось человек по двадцать. Лепили пельмени, варили холодец, крутили хренодёр. Потом садились и, конечно, выпивали: взрослые – белую и вино, мы – «Буратино» и «Колокольчик». Все шумно обменивались новостями про учёбу детей, про дела дома и на работе.
Мы же, наскоро перекусив, начинали придумывать игры и бегать вокруг сдвинутых столов. Это сразу надоедало взрослым, и нас отправляли на улицу, если позволяла погода. Уставшие и разгорячённые, мы через полчаса возвращались за стол, чтобы утолить жажду и передохнуть.
И тогда дедушка начинал рассказывать про войну. Повзрослев, я понял, что дед, уже хорошо выпив, в тот момент ждал именно нас, внуков. Для нас были предназначены эти совсем не детские истории. Видимо, не мог он молчать, война глодала его душу обломками своих зубов. Его простые рассказы были полны сермяжной правды, такой, что перехватывало горло. И вместе с потёртыми боевыми медалями он передал эту память нам, второму своему колену.
Колодец (рассказ деда)
«Я уже гвардии старшина был, командир отделения разведки артполка.
Мы всегда впереди шли, а за нами часть.
На Украине дело было, наступали уже тогда, немцы драпали.
Нужно было разведать деревеньку одну, названия не вспомню.
Небольшая, домов на пятнадцать.
Понаблюдали сначала – всё вроде тихо.
Разделились, зашли с разных концов.
А деревня как вымерла.
Даже собаки не лают.
А – лето, жарко, пить хочется.
Пошли к колодцу, открыли.
А там дети лежат, много их.
И малые совсем, и подростки.
Расстреляли их, а потом в колодец сбросили мёртвых.
Озверели мы тогда.
Попадись фриц – руками разорвали бы!
Смотрим, старухи выходят из изб.
Деревенские, говорят, это дети.
Немцы, когда уходили, полицаям приказали расстрелять и в колодец бросить.
Баб с собой угнали, одни мы тут остались.
Они ревут стоят, нас – колотит.
Тут старухи показывают на один дом.
Бабка там, говорят, неходячая живёт, сын у ней полицай.
Ну я двоих отправил проверить.
Гляжу – тащат гада, в подполе сидел.
В общем, завели мы его за дом.
В сарае пилу двуручную взяли.
Бросили на козлы и распилили живого».
***
«Лес» я не стал покрывать лаком. В дневном свете это решение было очевидным. Белый снег контрастировал с еловыми лапами натурально и самодостаточно. Да и сами тёмные элементы получились неплохо. Воодушевившись, я решил начать работу, которую давно откладывал. Это была иллюстрация к научно-фантастическому роману из старого журнала «Техника – молодёжи». Рисунок был большой, на полный печатный лист, со множеством деталей и полутонов.
В центре и на некотором отдалении были изображены двое мужчин и женщина, стоявшие рядом. На них была светлая короткая одежда, и их обнажённые руки и ноги лишь подчеркивали опасность, грозящую им. Они стояли на ступенчатом возвышении у подножия древней многоярусной башни. Башня была сильно накренена и изрезана трещинами, вдоль которых уже выпали целые куски кладки. Перед башней лежала площадь, вся заполненная беснующимися людьми. Эти люди отличались от троицы в светлом. У них были серые лица и тёмные волосы, словно они только что вышли из угольной шахты. Заламывая руки и вскидывая пятерни к небу, они одновременно хватали и толкали друг друга. Отчаяние, страх и ненависть читались на их лицах. В противовес башне, слева на площади стоял большой памятник какому-то богу или правителю. Каменный живот его нависал над толпой, а кулаки были прижаты к выпуклым бокам. Круглую голову истукана пересекал кровожадный оскал рта под злыми глазами навыкате. Его низкий морщинистый лоб переходил в обширную плешь, а оставшиеся на висках волосы были зачёсаны вверх, что давало физиономическое сходство с голливудским клоуном-убийцей. Казалось, это он управляет массой людей и стоит ему только пошевелить каменным пальцем, как тёмная река тут же смоет светлый островок. Но позы героев картины демонстрировали скорее осторожность, чем боязнь. Чувствовалось их моральное превосходство над толпой, но не холодно-высокомерное, а с оттенком сочувствия этим несчастным людям.
Доска подходящего размера у меня была. Теперь предстояло максимально точно перенести рисунок на кальку, а с неё уже – на доску через копирку.
***
Началась компьютеризация населения. Конечно, настоящие IBM-совместимые компьютеры были заоблачно недоступны. Народ сидел на спектрумовских клонах отечественного производства, их, по крайней мере, реально было купить. Относительная дешевизна этих устройств объяснялась отсутствием монитора, эту роль исполнял обычный телевизор, и отсутствием накопителей памяти, эту лямку, точнее, плёнку тянул бытовой кассетный магнитофон. Сам компьютер заключался в пластиковый прямоугольный корпус с кливиатурой и гнёздами для подключения телика и мафона.
Дьявольски демократичная была штука! Можно было сунуть эту доску под мышку, бросить в карман пару кассет с программами и двинуть к приятелю, чтобы вместе с ним погрузиться в удивительный мир разрешением 256 на 192 пикселя. Но были и ложки с дёгтем. Основные проблемы заключались в подключении к другому телевизору и в чтении кассеты магнитофоном. В первом случае спасали манипуляции с паяльником, во втором – чистка или подкрутка читающей головки. Часто качество сборки самого компьютера тоже оставляло желать лучшего. Мой, например, периодически сбрасывался при нажатии на клавишу «1». Тем не менее это беспородное разнообразие железа уже тогда поддерживалось огромным количеством программ, в первую очередь игр. Играя, основная масса пользователей и постигала тот простенький компьютер.
Я же, в силу возраста и наклонностей, период увлечения играми проскочил достаточно быстро и стал делать первые шаги в программировании на языке «Бейсик», зашитом в каждый такой девайс. Экспериментировал как с чисто расчётными задачами, так и с выводом графической информации на экран. Венцом же моего цифрового творчества стало программирование математической игры «Жизнь», правда, на игровом поле с фиксированными размерами. Окрылённый успехом, я написал алгоритм «Жизни» на ассемблере, но тут меня ждало полное фиаско. Компьютер, не оценив попытки диалога с ним на более близком языке, наглухо зависал. Видимо, Бейсик был моим потолком.
Пару лет спустя, случайно оказавшись в одном богатом доме, я увидел и попробовал в работе полноценный 486-й. Я на несколько дней прямо-таки заболел его сочной картинкой и вычислительной мощью. Не пережив этого предательства, мой восьмибитный старичок впал в маразм. При включении он стал выдавать на экран рябь из букв, цифр и прочих символов. В его потоке нулей и единиц произошёл какой-то фатальный сбой, а может быть, он просто зациклился на одной задаче, у которой нет понятных для человека решений.
В Берлин (рассказ деда)
«Зима была лютая.
Под Сталинградом мы тогда немцев в окружении держали.
Стоим, ждём, когда они окочурятся.
И как-то днём, смотрим, фриц на нас идёт.
Один, прямо на наш окоп.
Тряпица белая к рукаву примотана.
Идёт, как пьяный, еле ноги волочит.
Мы ему:
– Стой! Хенде хох!
А тому хоть бы что, подошёл и стоит.
Ну мы его за ноги в окоп стащили.
А он синий весь, на роже слюни и сопли замёрзли.
Обморозился так, что говорить не может, мычит только.
На нём шинелька солдатская, мешковиной обмотана.
А мы ж разведка, до части километра три.
Ладно бы – офицер, а с этим куда?
Ну командир отделения и говорит мне – иди, мол, отправь его в Берлин!
А там, за нашим окопом, ложбинка была.
Вывел я туда немца, револьвер достал.
Застрелил!»
Концовка этого рассказа тяжело давалась деду, будто комья мёрзлой сталинградской земли переваливались внутри него. При слове «застрелил» он резко встряхивал головой, словно пытался избавиться от этих воспоминаний, как от сухой травинки, прилипшей к волосам.
***
Перенося копию, я понял, что при выжигании нужно будет постоянно сверяться с оригиналом. Слишком много теней, полутонов и нечётких контуров содержал рисунок.
Я полностью погрузился в эту работу, обсуждая её с Клеопатрой уже без всякого стеснения. Наоборот, появилось ощущение незримой поддержки, да и сам я стал собраннее и ответственнее.
И руку набил. Я теперь мог легко делать несколько сотен ямок одинаковыми, как однояйцевые близнецы. В общем, отработка фонов разной насыщенности перестала для меня быть проблемой.
С учетом будних вечеров и двух выходных выжигание «Фантастики» я планировал закончить за неделю.
***
Километровые рулоны с фантиками Белёсого ещё не успели остыть в типографиях, а в стране как грибы после дождя стали появляться паевые фонды и инвестиционные компании. Причём вырастали последние быстро, как плесень на влажной горбушке, и сопровождались такой же болезненно яркой как плесень рекламой. За фантик с кусочком страны они давали уже свои красивые фантики, но с самыми серьёзными заверениями.
Мои родители, как и миллионы простых людей, были ограблены дважды. Первый раз – на самом изломе страны, когда денежная реформа превратила их сбережения в пыль. Второй раз – когда, выстояв многочасовые очереди, они отнесли фантики Белёсого в один из таких инвестиционных фондов. Эти фонды и создавались для того, чтобы пылесосить их у населения в обмен на пустые обещания.
Через пару лет Белёсый, как режиссёр мероприятия, публично обрушится с критикой на деятельность подобных структур. Мол, пирамиды. Куда смотрят правоохранители и сами вкладчики? И конторки эти как по команде станут массово закрываться. Правда, с полным растворением активов, в которые были вложены народные деньги. Ни недвижимости, ни заводов-пароходов, ни акций-облигаций в серьезных объёмах найти не удастся.
Это был грязный и подлый двухактный спектакль, показанный стране командой Белёсого. Сначала они большинство сделали нищими, лишив их возможности принимать какие-либо финансовые решения, а затем навязали игру, в которой гарантированно победила только узкая группа организаторов. В общем-то, они провернули с народом старый трюк «купюра на нитке». Вроде бы тот и деньги увидел, и попытался их пристроить, а всё равно остался в дураках. Нить с купюрой вернулась в руку хозяина, и новые бояре, позвякивая столовыми приборами, чинно расселись вокруг российского пирога.
***
Как и планировалось, «Фантастику» я закончил в воскресенье. Опасение неудачи, присутствовавшее в начале работы, ушло, всё получилось так, как надо. Ещё во время выжигания возникла идея лакировки разными тонами. Основную площадь картины я, как обычно, думал покрыть в два слоя. А центральную часть с троицей пройти один раз.
Решение мной и Клеопатрой было принято единогласно и, как теперь стало ясно, не зря. Разница в тоне получилась едва уловимой, но подчеркнуть основной замысел удалось. Герои рисунка как бы чуть светились изнутри, что говорило об их силе и одновременно беззащитности перед тьмой.
Орден (рассказ деда)
«К Будапешту мы подходили.
Самая окраина.
А на пригорке там дом один стоял.
Приметный такой, добротный, каменный.
Нам, значит, приказ – провести его разведку.
Если фрицев нет, устроить наблюдательный пункт.
Ну поползли мы с напарником, а дело – к ночи.
Ближе подобрались, смотрим, в одной стене дыра от снарядов.
Заходи – как в дверь.
В доме никого, всё разворочено.
Смотрю, на полу кольцо медное, здоровое такое.
Ну мы мусор разгребли, а это лаз в подпол.
Открыли, сначала хотели гранату бросить.
Посветили спичками, бочки вроде стоят.
Ну полезли, автоматы на взводе.
Спустились, бочки там одни, большие.
Давай пробовать.
Затычку у одной выбили – вино белое.
Плошки там нашли, из них пили.
Не помню, как уснул.
Очухиваюсь, волокут меня под руки.
А темно, разобрать ничего не могу.
Автомата и гранат нет, забрали.
Ну думаю, каюк – немцы!
Я молчу, ногами перебираю, башка болтается.
Вышли на свет, внизу-то вижу – сапоги наши!
И точно, мужики с нашей части.
Отлегло.
Куда, спрашиваю, меня и за что?
В штаб, говорят, там узнаешь.
Ну приводят нас в штаб.
А командир уже за пистолет хватается.
Мать-перемать, такие-рассякие, сейчас, говорит, своей рукой пристрелю!
В общем, ночью тут мадьярку местную изнасиловали.
Она сказала, что двое наших было, темно, лиц не видела.
Ну и нас двое.
Командир нам – вы насиловали?
Никак нет, говорю, товарищ подполковник, выпили, виноваты, но такого не было.
А он всё равно кипятится.
Ну, думаю, неужто от своих смерть примем?
А у меня тогда уже был Орден Славы третьей степени.
И так случись, пришли наградные документы на меня.
