Сергей Быльцов
Ахилл
72. Одиссей с помощью хитрости узнает в деве Ахилла
Все сладко спят во дворце Ликомеда, дневные оставив заботы. Лишь Итакийцу не спится, его разум пытливый безмятежным сном тяготится и скорого жаждет рассвета.
Только лишь над Скиросом взошел Зареносец, его скалистой земле возвещая о наступлении нового дня, как следом в платье шафранном всегда юная обликом красавица Заря розоперстая распростерлась над окружающим остров морем. Тут вместе с Агиртом прибыл Тидид; первый вместе с помощниками тайно принес флейту и трубу, а так же оружие со щитами, второй принес с корабля все дары, что заказывал ему Одиссей хитроумный.
Тут выходят из своих спален девы скиросские, чтобы танец священный почетным гостям показать, что обещан был их отцом накануне. Всех затмевают Деидамия с переодетым Пелидом; двинулись девы водить хоровод и ходить плавно по кругу. Тирсы они то поднимают, то опускают, и ускоряется ритм, как будто изобретатели пляски с оружием Куреты игриво танцуют, и друг против друга гребнем девы идут амазонским, как будто Агротера вокруг Амикл своих рукоплещущих кружит лаконок.
Снова и снова возбужденный Одиссеем Ахилл нарушает хороводного порядок движенья, забывая о плавности женской пляски. Портит он хоровод движеньями резкими и все в смятенье приводит, однако улыбающимся гостям, видно, танец был по душе.
Когда возвратились девы в огромный зал для приема гостей, Тидид давно уж разложил в его центре на столах те дары, что взгляды притягивать девичьи станут – то за приют благодарность и им награда за танцы. Диомед, как просил Одиссей, дев дары выбирать призывает, и царь довольный не против. О, слишком прост и наивен тот, кому не знакомы греков коварство, дары их и, особенно, хитроумные планы царя Итаки, такой же скалистой, как Скирос.
Девы, как им велит женская их природа, тирсов изящных касаются и украшений, слушают звуки тимпанов и оплетают головы повязками в ярких каменьях, а при виде оружия, отворачиваются потому, что считают его своему родителю даром.
Ахилл же, заметивший боевой вблизи дрот и сияющий ярко большой щит, на котором битвы чеканены были, весь покраснел и затрясся, и ярость войны на раскрасневшемся лице отчетливо проявилась. Юноша был сам не свой. Ни к чему уж заветы матери строгой и тайна любви, ведь в сердце – только этот дротик и щит, и будущие сражения! Так же и лев, что отнят был от груди материнской и человеком воспитан, – добрые нравы усвоил, привык, что причесана грива, чтить научился людей и не рычать без приказанья. Если ж однажды сверкнет перед львом оружия грозный отблеск то, воспитанье забыв, тут же утолит он своим воспитателем голод, изумившись, почему слабому он человеку до сих пор подчинялся. Вплотную к щиту подбежав, Ахилл женское свое отраженье в полированной меди увидел и застыдился, до самых корней светлых волос вспыхнув весь от досады.
Тут Одиссей по виду весьма довольный, к Ахиллу приблизившись сбоку, жарко нашептывать стал в ухо ему:
– Ну же, что все еще колеблешься ты? Что держит тебя в этом доме? Знаем прекрасно, кто ты –ты мудрого Хирона недавний питомец, отпрыск богини морской и героя Пелея. Тебя, подняв все знамена, ждет давно вся Эллада, чернобокие корабли в море выйти готовы с тобой на борту под надутыми парусами, и стены древнего Пергама задрожат пред тобою. Ну же! Притворство отбрось! Покажи, что ты муж, который заставит пасть вероломную Трою! Будет отрадно старцу Пелею о доблестных твоих деяньях услышать, а осторожной Фетиде за напрасные страхи свои будет стыдно.
Озадаченный Ахилл, сморщившись, начал покусывать свои в детстве обожженные тонкие губы, и тут по заранее отданному приказу хитроумного сына Лаэрта мощно боевую музыку затрубил сам Агирт, а один из его помощников призыв к битве заиграл на флейте. Другие воины, прибывшие с Агиртом, словно Куреты, для которых пляска с мечным бряцаньем жизнь составляла, по щитам бить стали мечами, и зал весь наполнился грозным звоном оружия.
Сестры, роняя подарки, испуганными криками призывают на помощь отца, и бегут кто куда, решив, что на них напали враги и закипела уж кровавая битва.
Как будто сами собою вдруг спали с могучей груди и с плеч широких Ахилла все одежды, вот уж в могучей руке у него и щит, и дрот изоострый. Блеском зловещим пыл и оружие Ареса внезапно залили родные пенаты. Мощный стоит посредине зала обнаженный герой, прикрывшись одним щитом и ощетинившись дротом, требуя врагов к схватке. Тут даже придумавший все Одиссей на всякий случай отскочил от Пелида с криком, чтоб флейта с трубою замолкли и все успокоились, ведь никаких врагов в зале нет.
73. Ахилл просит у Ликомеда Деидамию в жены
Как только боевая музыка стихла, и все успокоились, стали искать Пелидову деву. Бедная Деидамия между тем печально стояла в отдалении от всех и беззвучно горько рыдала о раскрывшейся тайне, сердцем женским предчувствуя грядущую неизбежно разлуку с любимым.
Стенания Ликомедиды услышав, Ахилл узнал в них любимого голоса звуки и замер, внезапно проснувшийся в нем воинственный дух был начисто сломлен кипридиной страстью. Щит с дротом отбросив к стене, он к царю обернулся. Ликомед всем увиденным страшно был потрясен и поражен внезапной напастью, ведь он обещал Нереиде, что про спрятанного Ахилла никто не узнает.
– Ложные страхи оставь, любезный отец, ведь не зря же мать Фетида меня к тебе привезла, дожидалась давно уж громкая слава тебя за то, что именно ты пошлешь к данайцам Ахилла, как вижу, столь им желанного. Коль не зазорно сказать, ты сейчас мне дороже родного отца и Хирона почтенного. Сердцем ко мне обратись и выслушай мою речь благосклонно.
Так заботливо молвив, юноша нерешительно замолчал, облизывая тонкие губы, но молчание длилось не долго. Пелид резко голову вскинул, раздвоенный задрав подбородок, и гордо изрек:
– Тестем тебя нарекают моим твоя гостья Фетида с мужем Пелеем, и дарят тебе благодать оба моих рода. Просят они одну из твоих дочерей мне в супруги. Выдашь Деидамию за меня, или род наш для тебя слишком низок? Не отвернешь?
Сын среброногой Фетиды поморщился при своих последних громких словах, как будто был не доволен нечаянно прозвучавшей издевкой. Он никогда ни о чем просить не любил никого, кроме, разве, что матери милой. Мотнув головой, Ахилл продолжил голосом, потеплевшим:
– Так дай же мне свою отцовскую руку и прости нас обоих; брачный прими наш союз, как свершившийся – уж познана мной Деидамия. Не суди строго ни в чем не повинную дочь – как рукам ей противиться этим, как, заключенной в объятья мои, превозмочь эту силу? Провинность мою только повели искупить – и я оружье отдам Пеласгийцам и навсегда тут с вами останусь.
Пелид опять сморщил орлиный свой нос, было видно, что ему очень не нравится, что он только, что пообещал – навсегда поселиться на Скиросе у Ликомеда. Густой румянец на юных щеках свидетельствовал о том, что об этом он даже не помышлял, и от своей лжи мучительный испытывал стыд. Выручил молодого отца вдруг появившийся в зале неловкий, совсем еще малый ребенок, который только-только начал пытаться ходить.
– Ты уже не только тесть, Ликомед, но также и дед.
Громко сказал Ахиллес, подталкивая своего неуклюжего сына к радостно изумленному царю.
Тут снисхожденья у владыки Скироса стали просить все ахейцы, особенно ласково льстивый Одиссей. Хитроумный царь скалистой Итаки Ликомеду о том же стал говорить, шевеля при этом большими ушами:
– Вот и внук есть у тебя, о котором ты столько грезил. Молодых нетерпенье прости, ведь все, что ни случается в этом мире, происходит по велению непререкаемой Мойры Лахесис и избежать предначертанного ею и богам невозможно.
Хоть и растревожило не на шутку скиросского царя известие о бесчестии дочери и не выполненное порученье среброногой Фетиды, но все же очень боялся он выступить открыто против Могучей Судьбы и войну аргивян против троянцев направить по другому пути, не пустив в сраженья Ахилла. И вот Ликомед уж со всеми согласен:
– Очень я рад с зятем таким породниться, и тебя с милой моей Деидамией, конечно же, я прощаю! Был ведь и я юным когда-то и любил приступом брать женские укрепленья… Что ж до желанья Фетиды тебя не пускать под троянские стены, так ведь от матери сам ты отступился и спорить нам с тобой никак не возможно.
Тут Деидамия, спрятавшаяся было за сестрами, робко выходит. Видно было, что в прощенье отца, до конца она никак поверить не может; все еще его гнева боясь, за широкими плечами Ахилла пытается скрыться. Но Ликомед руку Пелида дружески жмет и нежно дочь обнимает.
74. Прощание Ахилла с Деидамией
И вот уж послан вестник к Пелею, чтоб рассказать о произошедших на Скиросе великих событьях, корабли в длительный поход подготовить и мирмидонских бойцов для сражений под высокими стенами Трои.
Скиросский царь тоже расщедрился и пообещал снарядить два небольших судна для только, что обретенного зятя, но воинов дать отказался ахейцам – слишком мало на его небольшом острове людей проживало.
Ради такого торжественного случая лучшего быка пятилетнего царь Дикомед в жертву приказал зарезать владыке Крониду, сверхмощному Зевсу. Молодые долопы кожу содрали с быка, всего на куски разрубили, на вертела нанизали, разрезав на мелкие части, сжарили их на давно разведенном огне осторожно и с вертелов сняли.
В это время в пиршественном зале были накрыты столы, вестники вместе с проворными слугами дома вино с золотистым ароматным шафраном в кратеры наливали, мешая с водою и медом, и расставляли блюда с хлебами, сырами, фруктами и овощами. Тут все, включая прибывших ахейцев, приступили к богатому пиру. Кубком приветствуя родных и гостей, такими праздничными словами начал пир Ликомед:
– Пищи, прошу всех вас, вкусите и радуйтесь! После ж того, как голод насытите вы и утолите жажду, поздравляйте жениха и невесту и подарки им дарите.
В свадебном пире быстро день пролетает, и теперь, наконец, брачный союз свой не скрывая, как прежде, вместе влюбленные отправились спать на брачное ложе под покровом всезнающей ночи. Битвы кровавой войны пред сонным взором Деидамии встали и поплыли суда чернобокие; наступающей молодая супруга страшится зари. Сон не спускался на веки супруги и, окончательно проснувшись, к мужу она прильнула, нахлынувших слез не может сдержать и всего его трепетно обнимает:
– Ты завтра уедешь. Снова увижу ль, любимый, тебя и к твоей груди снова прижмусь ли, о могучий мой Эакид? Дом наш сочтешь ли достойным или, Пергам захватив и лары тевкров, вспомнить уже не захочешь обитель укромную девы? Что мне спросить сейчас у тебя? Чего опасаться? Каких обещаний просить, коль не успеть мне даже у тебя на груди вдоволь наплакаться. Одна лишь брачная ночь нас с тобою свела, и она же нас разлучает. Как краток мой брак оказался законный. Ах, Судьба злополучная, только-только отдав мне Ахилла, его у меня уже отнимаешь! Что же, иди! – помешать не осмелюсь. Но, умоляю – себя береги, помни, что не напрасны были страхи Фетиды. Что же, иди! – во всем желаю удачи тебе, но только оставайся мне верным! Многого слишком прошу, ведь слезами троянские девы будут смягчать мужественное твое сердце, многие тебе пожелают сами отдаться и родину сменят на брачное ложе…, иль Прекрасную Тиндариду полюбишь, прославившуюся похищеньем бесчестным. А я лишь сначала останусь в памяти о юности твоей первом приятном проступке, а потом я навсегда всеми буду забыта и первым тобой.
Ахилл мочал, и в голосе Деидамии появилась ожесточение – видно было, как она злилась, что он ей не возражает, даже не хочет солгать, хотя бы для вида. Пелид по-прежнему хранил суровое молчание, и Ликомедида не выдержала и зло попросила:
– Дай мне уехать с тобой! Почему не нести мне знамена Арея вместе с тобой? Я могу и переодеться в мужскую одежду. Иль мне никто не поверит, но ты же вместе со мною, как дева, носил и тирсы, и Вакха святыни!
Поняв, что просит невозможного, Деидамия взмолилась голосом изменившимся:
– Сына лишь не забывай, которого мне в утешение горькое ты оставляешь, и вот еще что прошу обещать мне. Внемли моим мольбам: я прошу, чтобы взятые в плен чужестранки не подарили Фетиде внуков, незаконных и ее недостойных.
Так говорила Деидамия, и ее речью искренно тронут был Ахиллес, хоть и ненадолго:
– Милая, быть тебе верным клянусь. Обещаю, что, взяв Илион, к ногам твоим брошу толпы служанок плененных и горы сокровищ фригийских.
Впрочем, напрасные любовные обещанья всегда уносятся ветра порывом, ибо еще сам хранитель клятв Зевс Горкий, когда дело касалось любви и ревности, беззастенчиво и нагло лгал и даже клялся, хотя и не священной клятвой богов. Гесиод же поет, что по этой причине с тех пор не навлекают гнева богов нарушение клятв, которые приносятся любовниками друг другу.
75. Одиссей рассказывает Ахиллу о причинах войны
Так Ахиллес, надавав Деидамии обещаний беззастенчиво лживых, гостеприимный Скирос покинул. Скинул подаренный тестем пурпурный плащ Эакид, и дротом тем самым и блестящим щитом, что захватил во дворце, он был украшен. Таким воинственно дерзким был увиден всеми Ахилл, когда в сопровожденье ахейцев он к кораблю подходил. Никто не отважится не только сказать, но и вспомнить, что было до этого с юным героем на острове.
Жертвы вечно шумящему морю и бурным ветрам по обычаю тут приносит Пелид– так ведь всезнающий Одиссей посоветовал – и никогда не знавшим ярма черным быком почитает деда Нерея, правдолюбца лазурного моря, а владыке глубин всех морей Посейдону Гиппию в воду живых бросает коней. Милую мать задобряет юною белой телицей, украшенной по обычаю лентой и, тучную жертву бросая в пенное море.
– Слушались мы тебя до сих пор, милая мать, чрезмерно, хоть иногда несбыточны были твои пожелания и приказы. И вот теперь, несмотря на твое нежеланье, я к ждущим меня кораблям арголидским иду, чтобы плыть под троянские стены в схватки и битвы, больше всего прославляющие мужей.
Так сказал юный Ахилл и легко по трапу взбежал на палубу корабля. и вот уж от земли, только-только ставшей родной, его южный горячий ветер Нот с устрашающим ликом, под густым скрытым туманом, на крыльях влажных уносит, туго надув паруса. Скирос скалистый начинает в дали теряться морской, скрываясь в тумане.
Вслед Ахиллу супруга смотрит с башни высокой, милого сына к себе прижимая; рядом сестры рыдают. За исчезающими вдали кораблями Деидамия следит взглядом застывшим. Ахилл тоже украдкой иногда взгляды бросал на оставшийся позади остров, думая о стенаниях той, что осталась в им покинутом доме. Тут на открытом лице юного героя появилась улыбка горького сожаления, как будто страсть, возвратясь, его сердце вдруг защемила. Наблюдательный Лаэртид тут же замечает желанного спутника грусть и начинает такой тихой речью его утешать:
– Расставаясь, люди всегда сначала тоскуют. Но не забывай, что тебе предначертала сама непреложная Мойра повергнуть в прах великую Трою! Сам видишь, что напрасно непомерно заботливая Фетида унизила тебя женской одеждой, укрытию этому вверив и уповая на верность царя Ликомеда. О страх материнский чрезмерный, правильно Феб изрек, что во всем нужна мера! Разве должна прозябать в безгласной тени твоя бесстрашная доблесть? Ведь не наши мольбы тебя под Трою позвали – ты бы и сам явился туда, чтобы добыть нетленную славу.
– Не слишком ли занят ты материнских грехов описаньем? Виной всему судьбы! Своим копьем искуплю я дней Скиросских бесчестье. Ты ж, пока море спокойно и парус наполнен Зефиром и Нотом, выдай скорей, для этой войны у данайцев какие причины, чтобы уже сейчас я мог проникнуться к троянцам праведным гневом и в битвах их не щадить.
– Не знаю, с чего лучше начать. Говорят, спор о том, какая богиня – Гера, Афина иль Афродита прекрасней разрешить был избран Зевсом Парис – никому не известный троянский пастух. Тяжбе этой причина возникла близ пещер Пелионских во время свадьбы отца твоего Пелея с Фетидой, на которой и бессмертные пировали. Не приглашенная на свадьбу Распря Эрида бросила на свадебный стол яблоко золотое с надписью «Прекраснейшей», и пастух, оказавшийся царевичем Александром, присудил его Пафийке и стал у нее за это награду просить. Легкой добычей ему указаны были ею Амиклы. Он коварно разрушил брачный покой у Менелая Атрида, принявшего гостя радушно – стыд, увы, и несчастье могучей Европы! Похитив вместе с Еленой сокровища Спарты, в свой Пергам уплыл похититель. Оскорбленные эллины отовсюду собрались для справедливого мщенья. Кто бы такое стерпел – чтоб обманно из родного чертога милую украли супругу, словно корову из хлева? Чтобы ты сделал, если бы твой гость, например, я иль Диомед, сейчас плыл бы с похищенной Деидамией, в страхе на помощь, зовущей тебя?
При последних словах Одиссея к оружию метнулись руки Ахилла, и краской гнева обильно все покрылось лицо. Довольный Лаэртид замолкает, и тут слово берет Диомед:
– О потомок достойнейший моря, теперь ты нам поведай, как проявились первые признаки твоей доблести. Нам расскажи о Хироне: как пробуждал он в тебе грядущей славы зачатки, мужество как воспитал, укреплял как тело и дух твой?
76. Ахилл рассказывает о своем обучении у Хирона
Кто ж о деяньях своих не захочет поведать? Ахилл же скромно рассказ начинает:
– Как только принял меня в пелионской пещере Старец мудрейший– я голод свой насытил львиным мясом жестким и мякотью волчицы полуживой. Вскоре наставник учить меня начал красться по гиблым болотам, не бояться волн, разбивающих скалы, и чащи леса безмолвной и темной. Были тогда уже меч при руке и колчан за моею спиною – рано развилась тяга к оружию. И от жары и мороза неприкрытая одеждой кожа совсем огрубела, и не было мягкой и теплой постели, мы на замшелых камнях находили с учителем ложе. Вскоре стал заставлять он меня обгонять уж стремительных ланей и лапифских коней, догонять и посланный к цели дрот. Лишь когда брел по траве я, шатаясь, и был вконец обессилен, он хвалил меня и поднимал с мудрой улыбкой на свою широкую конскую спину и учил меня искусству наездника. Часто меня заставлял он по льду при первом морозе быстро бежать, не нарушив наледи тонкой, – гордость мальчишки! Так нужно ль еще говорить о моем воспитании у Кентавра?
Ахилл задал из показной скромности этот вопрос потому, что не ждал никакого ответа и тут же быстро продолжил:
– Не позволял никогда мне наставник преследовать робких серн или ланей копьем поражать осторожных в Осских чащобах, но просил угрюмых медведей в берлогах, грозных вепрей тревожить, тигрица мощная скрыться от меня не могла, как и львица с потомством в горной пещере. Был подготовлен я и к схваткам с оружием разным, все испытал на себе я свирепого Ареса лики. Я изучил, как вращают оружьем пеоны, как потрясают копьем македонцы, как в битве владеют пикой сарматы, геты мечом и луком гелоны, как управляется с гибким ремнем своим балеарский пращник, который в размахе сеет летящие раны и вращеньем пращи над собой границу проводит. Вряд ли смогу я свои все припомнить деяния, даже, если достойны рассказа они: ведь учил меня Старец и перепрыгивать рвы, и на вершину взбираться горного пика тем шагом, которым бегу по равнине, и отбивать щитом валуны, словно в битве снаряды, и в дом горящий входить, и на скаку останавливать пешим быстрых четверку коней. Помню – Сперхий, разбухший от влаги, талым напоенный снегом и проливными дождями, камни нес в бурном потоке, деревья, что вырваны с корнем. Там, где теченье сильнее, Хирон мне приказывал волны сдерживать, встав на стремнине – их лютый напор он едва ли вынести мог бы и сам, четырьмя копытами упираясь. Я же стоял, но река быстротечная, покрытая пеной, меня относила, а он угрожал мне, сверху свисая, и словом жестоким стыдил меня Старец. Выйти на берег не смел без приказа я – жаждою славы уже тогда был я влеком, при Хироне ничто не казалось мне тяжким.
Глаза Ахилла сверкали, с живостью он вспоминал у Хирона проведенные годы:
– Когда на Пелионе появился Патрокл, много было игры: эбалийских метание дисков в небо высокое, тел для борьбы умащенных сплетенье и кулачные битвы – труда в этом было не больше, чем по струнам звучащим бряцать Аполлоновым плектром и восхвалять в песнопениях доблести древних героев. Также Хирон меня научил зельям и травам целебным, средство какое чрезмерную кровь остановит, какое благостный сон наведет, какое открытые раны закроет, язвы какие железом, какие травами лечат.
Тут простодушное лицо сына Фетиды стало очень серьезным, и он важно сказал:
– В душу вложил справедливости мне святые заветы мудрый Хирон, те, что он чтить повелел пелионским народам, а также коими он усмирял буйных своих двутелых собратьев. Вот таковы, друзья, отроческие мои годы. Мне приятно о них вспоминать…
Диомед, забывшись, смотрел на Ахилла с нескрываемой завистью. Он понял сердцем к славе ревнивым, что среди всех ахейцев, именно с Ахиллесом ему придется соперничать в добывании никогда не меркнущей славы.
