Сергей Быльцов
Ахилл
67. Калхант прорицает, что Ахилл спрятан у Ликомеда [52]
Каждый отряд ахейского войска жаждал увидеть в своих рядах Ахиллеса. Хоть его никто ни разу не видел, но благодаря прорицанью Калханта, его имя все любят, и все призывают Ахилла с могучим Гектором биться; его для Приама и тевкров все называют самым губительным.
– Кто же еще в Фессалийских вырос долинах, рыхлым снегом покрытых? Кто в детстве был мудрому поручен Кентавру, им в отроческие годы воспитан? Кто к божественным материнским чертогам всех боле приближен? Тайно кого окунула Нереида в стигийские воды, чтобы прекрасному телу не страшна была ни медь, ни даже железо?
Так повторяли не раз наиболее искушенные в прорицаньях воины в греческом стане. Им внимали вожди и советники, правоту их заранее признавая. Так же, когда во Флегрейскую долину боги сходились, змей поднимала на эгиде Тритония, лук свой огромный сильной рукою лучезарный Делиец сгибал, – стояла Природа, лишь Громовержцу внимая и задыхаясь от страха. Он же с небес призывает бури и громы на землю, и от киклопов на Этне, кующих огонь, он требует больше молний. В это время цари, окруженные воинской свитой, планы войны обсуждают и сроки начала морского похода.
Крепко в досаде своей проклиная пророка Калханта, Протесилай говорит – ведь он до сражений был жаден, первой смерти уже дана была ему слава:
– О Фесторид, видно, позабыл ты и треножники, и самого вещающего иносказательно Локсия Феба! Скоро ль уста, что воле бога подвластны, всю выскажут правду, и скоро ль ты откроешь нам судьбы, что непреложными Мойрами скрыты? У всех на слуху Эакида пока безвестное имя, пренебреженье толпы вызывают герой калидонский и Теламона великого сын, и второй из Аяксов также и я! Только Троя на деле покажет, кто немеркнущей славы достоин. Ахилла же заранее любят, словно он войны божество. Ответь же немедля: откуда слава такая, откуда победный венок на челе у него? И укрыт он в землях каких, где прикажешь искать его? Ведь говорят же, что не в пещерах Хирона и не во дворце он Пелея. Ну же, птицегадатель, – богов потревожь, проникни в сокрытые судьбы, пламя глотай лавроносное, если жаждешь ты славы. Мы ведь тебя от оружья жестокого освободили и от копий ужасных, и от мечей, головы твоей шлемом не оскверняли. Ты же, счастливец, всех вождей превзойдешь, если скажешь, где искать нам Ахилла.
И вот Калхант, трепеща, по кругу всех остановившемся взглядом обводит, бледностью страшной покрыт – верный признак присутствия в нем дельфийского бога. Кровью глаза и огнем наливаются, и он в гробовой тишине медленно начинает вещать:
– Больше не вижу ни лагеря я, ни воинов в нем; я, словно совсем оглох и ослеп. Вот собрание бессмертных богов прозреваю я в горнем Эфире… птиц вещих вижу и их вопрошаю, где сейчас находится Ахиллес, сын Пелея и среброногой Фетиды, но ответа не получаю…вот, наконец, вижу переплетенные нити трех сестер беспощадных, непреложных дщерей Необходимости, все три Мойры с челноками, а у самой матери с нечеловеческим жутким лицом – вращается Веретено на коленях… вижу, как из совпадающего с осью мира веретена Ананке ее вещие дщери ткут седую пряжу столетий, вытягивают ее, нанизывают на нити жизней колечки… Все! Ясно вижу, что всемогущие сестры напряли!
Тут у Калханта дыбом никогда не знавшие гребня черные волосы встали – спадает повязка провидца, и огромную голову тонкая шея уже не держит. Вот, наконец, уста Провидец отверз, изнеможенный долгим гаданьем, но громко звенел его голос:
– Ты куда с Пелиона утащила питомца мудрого старца, о среброногая Нереида, хитростью материнской? Ахилла отдай нам, как это всемогущие сестры напряли! Не желаешь с Могучей Судьбою смириться, богиня лазурной пучины? Твои усилия тщетны! Ты должна мне ответить, ведь я сейчас самим Фебом ведом. В каком тайнике напрасно ты прячешь будущего губителя Трои? Вижу, как в Кикладах высоких ты в смятении ищешь берег для кражи постыдной. Вижу, что тебе приглянулся для утаивания сына дворец Ликомеда. О неслыханное преображение! Ахилла могучую грудь покрывает женское платье. Ясно вижу переодетого в деву широкоплечего Пелида, затерявшегося среди ликомедовых дочек!
Тут Калхант, шатаясь, остановился, иссякли безумного вдохновения силы, и рухнул он наземь пред алтарем, телом тщедушным своим весь содрогаясь.
Найденный Одиссеем Ахилла отплывает под Трою [52]
68. Паламед разоблачает притворяющегося Одиссея
Готовность принять участие в походе на Трою изъявили многие цари справедливостью гордой Эллады, но среди них не было Одиссея. Хоть он клятву женихов не давал, но именно он посоветовал Тиндарею взять с них клятву защищать избранника Елены Прекрасной и после этого прослыл мужем самым многоумным среди ахейцев.
Царь скалистой Итаки недавно женился на прекрасной дочери Перибеи и Икария Пенелопе и только, что стал счастливым отцом первенца Телемаха (далеко сражающийся). Одиссей действительно не давал клятву женихов, но похищение Елены было оскорбительным вызовом всей Элладе, и все считали, что настоящие патриоты не могли оставаться в стороне от готовящейся войны.
Общеизвестно, что Одиссей появился на свет на острове Итака у царя Лаэрта и Антиклеи, дочери хитроумного царя воров Автолика, который был сыном Гермеса, считавшегося среди прочего еще и богом воров и красноречия. Такая «двойная» наследственность обусловила выдающееся хитроумие Одиссея. Правда некоторые утверждают, что хитроумие Одиссея было обусловлено не двойной, а тройной наследственностью – еще и по отцовской линии: якобы, настоящим отцом царя скалистой Итаки был не Лаэрт, а знаменитый своим хитроумием герой I поколения богоборцев Сисиф. Говорят, что дед Одиссея Автолик, знаменитейший вор, считавшийся в Элладе царем воров, постоянно воровал у Сисифа коров, и тот, однажды пометив копыта своих животных, выследил по отпечаткам вора и явился к нему с обвинениями, которые сумел доказать при свидетелях, найдя коров с помеченными им копытами в стаде Автолика. Ночью Сисиф изнасиловал дочь Автолика Антиклею, и отцу пришлось это мирно замять, чтобы Сисиф не подал на него в суд за воровство скота на протяжении длительного времени. Когда же Автолик узнал, что дочь беременна, он тут же выдал ее замуж за Лаэрта, поэтому Одиссея и считают его сыном – Лаэртидом.
Одиссей совсем недавно получил от еще не старого родителя царскую власть и понимал, что, как молодой скипетродержец должен показать себя благочестивым правителем прекрасного острова Итака и двух соседних островов поменьше – Кефаллении и Закинфа, приняв деятельное участие в походе на Трою.
Сначала Лаэртид и сам этого очень хотел, ведь на войне можно быстрее всего прославиться и завладеть богатой добычей, но перед восхождением на трон он, как водится среди эллинов, особенно среди скиптроносцев, питомцев Зевеса, посетил дельфийский оракул и среди прочего чревовещательная прорицательница ему изрекла утробным голосом, шедшим, как бы, из живота:
– Если ты отправишься под Трою, то вернешься домой больше, чем через двадцать лет и притом одиноким и нищим.
Понятно, что царь скалистой Итаки, дабы избежать столь печальной судьбы скитальца, решил не скрываться, ведь тогда придется добровольно оставить семью на Итаке, а притвориться почти безумным, если его приедут звать на войну, надеясь, что его оставят в покое.
Звать на войну Одиссея приехали несколько человек, среди которых выделялся герой Паламед, который очень не любил богиню обмана Апату и Адикию – Ложь. Если бы Одиссей честно сказал о своем оракуле, возможно, сострадательный Паламед оставил бы его в покое, ведь 20 лет страданий и скитаний – это не 20 дней.
Согласно Аполлодору, Паламед, сын Навплия, изобличил Одиссея в притворстве: он последовал за Одиссеем, притворившимся безумным, и, оторвав Телемаха от груди Пенелопы, стал вытаскивать меч, будто бы с целью его убить. Испугавшись за своего сына, Одиссей кинулся к Паламеду и признался, что безумие его было притворным, после чего ему пришлось принять участие в подготовке к походу на Трою.
Согласно другим рассказам о притворном безумии Одиссея, хитрец, нахлобучив на голову войлочную крестьянскую шапку в виде половинки яйца, запряг в плуг быка и осла и стал засевать землю морской солью. Тогда Паламед, знавший, что Трою возьмут на 10-м году сражений, взял новорожденного сына Одиссея и положил в 10-ю борозду, по которой должен был пройти плуг. Одиссей не мог наехать плугом на своего новорожденного сына, и необходимость заставила его прервать представление о своем безумии и признаться в обмане.
Одиссею, скрепя сердце, пришлось оставить родную Итаку и молодую жену Пенелопу с маленьким Телемахом. Однако герой, которому по милости Паламеда предстояло стать не только воином на 10 кровавых лет, но еще и несчастным скитальцем на такой же срок, поклялся сам себе любой ценой жестоко отомстить Паламеду.
Когда деятельного Одиссея все-таки «призвали» в поход на священную Трою, он стал одним из самых активных участников подготовки к нему. Он, как умудренный годами Нестор и от природы благоразумнейший Паламед, стал помогать Агамемнону и Менелаю собирать бывших женихов Елены, связанных клятвой и всех, кому была небезразлична судьба Эллады и ее слава. В числе первых по предложению Агамемнона было решено отправиться к юному Ахиллу, без которого, согласно вещанью Калханта, Трою не взять.
69. Диомед и Одиссей отправляются за Ахиллом
На остров Скирос к царю Ликомеду, у которого, согласно вещанью Калханта, скрывался Ахилл, решили отправить Диомеда и Одиссея, которые, будучи совсем не похожими, прекрасно дополняли друг друга.
Диомед, как видно из родословных схем Ахилла и Одиссея, был сыном прославленного этолийского героя сына бога войны Ареса и Перибеи Тидея и дочери царя Аргоса Адраста Деипилы. Тидей пал во время печально знаменитого похода Семи героев, возглавляемого Адрастом, на Фивы. Через десять лет дети погибших, включая Диомеда, начали вторую фиванскую войну, известную как «Поход эпигонов», и на этот раз город был взят и разграблен. Так Тидид еще до начала Троянской войны стал не только царем могущественного города Аргос, древней вотчины Геры, но и героем, знаменитым своим беспримерным мужеством и воинской доблестью.
Когда на общем собрании ахейцев могучего сына Тидея попросили отправиться на поиски Ахиллеса вместе с Одиссеем, он к хитроумному Итакийцу так обратился:
– Чувствую, что именно нас с тобой этот подвиг зовет. Не сомневайся – тебе я верным товарищем буду во всем, если общая забота в путь повлечет нас с тобой. Верю, что даже, если будет спрятан Ахилл в объятьях Правдолюбца Нерея иль в глубокой пещере Тефии грозной – его ты добудешь. На хитрости ловкий, бдительным все же ты будь, но и в замыслах будь плодотворен. Нынче никто из пророков судьбу предсказать не дерзнул бы нам с тобой в таких обстоятельствах смутных.
Сын Лаэрта тут же Диомеду отвечает с виду охотно:
– Да укрепит нас бог всемогущий, да будет поддержкой отчая Дева тебе, как отцу твоему помогала. Меня же такое сомнение гложет: делом великим бы стало Ахилла в наш лагерь доставить; если же не повезет – позорно нам будет вернуться, особенно мне. Но постараюсь скорее исполнить желанье данайцев. В помыслах я уж в пути; если от Ликомеда вместе с храбрейшим Пелидом я не вернусь, то, значит, не слышал Калхант Аполлона, и место пребывания Ахилла от нас скрыто.
Сын Тидея потом рассказывал:
– Царь скалистой Итаки сначала колебался – стоит ли ему прилагать все силы в поиске Ахилла, если тот прячется и не желает добровольно идти на войну. Одиссей помнил, как он, получив оракул о том, что домой вернётся одиноким и нищим спустя более, чем двадцать лет, притворился безумным, чтобы не плыть в Илион. Однако потом благоразумный Итакиец все же решил, что, если судьбой ему предназначено плыть к Илиону, то он обязательно должен найти Ахиллеса, которому Мойра Лахесис отвела главную роль в Троянской войне.
Крик поднялся средь данайцев, Атрид Менелай вместе с братом обоих героев торопит. Толпы расходятся с гулом веселым, и так завершилось это собрание.
Так же домой возвращаются к ночи сытые птицы, и так же видит нежная Гибла, как отягченные медом в ее пещеры слетаются пчелы. Требует парус без промедленья попутного ветра, и юноши бодро садятся за весла. Режет волны Эгейского моря корабль Лаэртида, длинная цепь островная Киклад за высоким бортом проплывает.
Скрылись уже и Парóс с Олеаросом; Лемнос высокий, остров Гефеста уж от корабля удаляется; Вакхов Наксос исчез за кормою. Перед глазами уже вырастает Самос, и Делос, позволивший прекрасной матери Лето Феба и Артемиду родить и после этого неподвижность обретший, уж тени на море бросает. Здесь странники жертву приносят и возлиянье, истово молятся, чтобы верны предсказания были Калханта, и свежим дыханьем Зефир паруса им благосклонно наполнил.
Плыл небесами хранимый корабль по морю, и одна Фетида, заламывая от бессилия руки, с ненавистью взглядом пенный след его провожала. Нереиде строгий наказ Посейдона предначертание Мойры попытаться изменить не позволил. Горько рыдала богиня, что не позволяют ей воды морские вздыбить, и бурей и всеми ветрами не сможет она преследовать уже ставшего ей ненавистным царя скалистой Итаки.
Солнца лучи угасали на нетленном Олимпе, и тотчас златояркий Титан сулит своим огненным коням, утомленным брег Океана гостеприимный. И вот уж вздымается перед посланцами рати ахейской Скирос скалистый.
Взяться за весла, спустив корабельный парус обмякший, спутникам вождь Лаэртид приказал – подчинить своим рукам море и поддержать угасшую силу Зефира. Ближе подходят они, и становится ясно, что это – Скирос. Тритония Пребрежная была защитница мирного брега.
70. Одиссей ищет Ахилла во дворце Ликомеда
Одиссей прозорливый всем приказал оставаться на корабле чернобоком; сам же по круче полез наверх с верным товарищем Диомедом. Но зоркий стражник из башни прибрежной уже упредил их: царю доложил, что по морю парусный корабль неведомый, видно, что греческий, на веслах к берегу подошел.
Дальше герои идут, как будто бы зимнею ночью пара свирепых, но хитрых волков, сговорившись, бежит: голод гонит вперед их; угрозу и бешенство прячут глубоко, крадучись движутся, чтобы собаки подольше их не учуяли и лаем не разбудили встревоженных пастухов. Так по открытому полю, что город отделяет от порта, шагом нескорым герои идут, коротая в беседе время, и первое слово берет в разговоре неспешном ярый в бою, но простодушный в обычном общенье Тидид:
– Как же все-таки нам узнать, что Ахилл скрывается у Ликомеда и где тот его может прятать? Я давно уж обдумывал это и никакого решения не нашел. Ради чего, мне откровенно скажи, покупал ты заранее мирные тирсы и дорогие украшения женские, и шкуры оленьи, что для вакхических таинств усыпаны златом различным? Этим оружием Диониса ты хочешь снабдить найденного Ахилла для битвы против фригийцев, против владыки Трои Приама? Или с помощью этих не понятных покупок ты хочешь Пелида сначала найти, ведь Ликомед нам его просто так не покажет!
В ответ Лаэртид пошевелил своими большими ушами, как только он один шевелил, очи потупил, как бы рассматривая что-то у себя под ногами – так он делал всегда, задумывая или уже имея в виду какую-нибудь хитрость. Потом в его глазах появилась хитринка, и он со снисходительной усмешкой промолвил:
– Коль скрыт Пелид в девичьем дворце Ликомеда, сам он выдаст себя, и эти наши дары, как раз и приведут его в Трою на битвы. Скоро увидишь, как я его отыщу. Ты ж не забудь принести с корабля, когда время наступит, все, что куплено мной, включая девам дары, и к ним не забудь приложить еще щит тот прекрасный, что изукрашен картинами разными и позолотой. Это не все еще: ты приведи сюда с корабля также Агирта с помощниками, и пусть скрытно, что не видел никто, он захватит свою трубу и флейту для тайного дела, которое и поможет Ахилла найти.
Так Итакиец, в хитростях искушенный, простодушному Диомеду сказал, а встретив на пороге дворца Ликомеда, Одиссей с виду почтительно к нему обратился, ветку древа Афины почтительно преподнеся:
– Возрадуйся славный гостеприимством царь Ликомед! Думаю я, о Скироса тишайший правитель, что ты уже слышал тревожную весть о многослезной войне, что Европу и Азию скоро люто будет терзать. Если вождей имена тебе стали известны, которым верховный правитель ахейского войска Агамемнон Атрид доверяет, то здесь они, пред тобою: Диомед – лучший из рода аргосских царей, отпрыск могучий Тидея; я ж – Одиссей, сын Лаэрта правитель славной Итаки, дед мой Автолик, прадед Гермес. Мы явились сюда, чтобы дальние подступы и берега изучить, ведущие к ненавистной нам Трое, и, если повезет – выведать планы врагов…
Одиссей толи из хитрости назвал Ликомеда «тишайшим», толи не знал, что не так давно скиросский царь столкнул с утеса второго по значению после Геракла эллинского героя Тесея, когда подумал, что известный своей любвеобильностью Эгеид (и сын Посейдона) собирается совратить его милую дочь Деидамию.
Царь, иногда совсем не тишайший, между тем хитроумную речь Одиссея прерывает:
– Пусть улыбнется, молю, Могучая Судьба вам, и пусть также боги бессмертные благоприятствуют всем начинаниям в ваших славных делах! Сейчас же счастливьте своим присутствием скромный мой кров!
Скиросский царь в дом проводит гостей, столы для совместного пиршества без промедленья по его приказу слуг толпа расставляет и тут же пышно накрывать начинает.
Меж тем самым внимательным взглядом все залы дворца Одиссей озирает, нет ли в доме особой девицы, что вызывала б сомнения в своей принадлежности к женскому полу ростом большим иль мужскими формами тела, широкими, например, плечами. Дом неспеша весь обходит, нарочно везде Итакиец, как бы блуждает средь многочисленных залов, словно любуясь убранством их и их красотою. Так с молчаливым псом мощной молосской породы уверенно к логову вепря бывалый охотник крадется, пока под кустами врага не увидит, что, распластавшись во сне, опустил тот щетинистую морду с белыми загнутыми клыками.
71. Одиссей пытается узнать, где спрятан Ахилл
Слух до глубин уж добрался дворца, до покоев девичьих: греческий прибыл корабль, вождей, мол, союзных пеласгов приняли уж при дворе. И девы, конечно, тайно радуются еще одной возможности выйти замуж, но больше робеют, только Пелид не может скрыть свою бурную радость – жаждет он живых героев и их оружье увидеть, думает и говорит только о них. Однако осторожной Деидамии пока удается Ахилла удерживать напоминанием о том, зачем на остров его мать привезла и в женские одела одежды.
Уже наполняется зал для пиров царственным гулом, и все мужи возлегают на скамьи позолотой покрытые. Вот, по веленью отца, появляются и робкие девы. Вышли к столу, как если бы на берегу Меотиды скифов дома разорив и гетские стены разрушив, стали, оружье оставив свое, пировать амазонки. Тут же Одиссей изучать начинает внимательным взглядом девичьи лица, рост их, а также плечи и груди и, конечно, выпуклые зады; но искажают вид дочерей Ликомеда ночь и неясный светильников свет, внесенных для пира.
Видит наблюдательный хитроумнейший властитель Итаки, как одна из дев, ростом выше других, по сторонам озирается, вскинув голову гордо, будто не зная стыдливости девичьей вовсе, и спутнику взглядом косым на нее указал незаметно.
Что бы случилось, коль нежным объятием Деидамия затихнуть Ахилла не смогла бы заставить и торс оголенный, сильные руки и плечи широкие не прикрывала просторной одеждой. На ложе возлечь и требовать вин, что совсем не пристойно девице, ему она запрещала, и диадему златую на лбу его много раз поправляла.
Вот, все утолили уж голод, и блюда трижды сменились, чашу подняв, к ахейцам слова свои царь обращает:
– Вашим делам, признаюсь, я завидую. Эх, если б сейчас был мой возраст не старым, или, если б потомство имел я, что может участвовать в битвах! Милых девиц и старческое бессилье мое вы видите сами. Скоро ль толпа дочерей мне юных внуков подарит?
Молвил хитрый так Ликомед, но ловит удобный момент Одиссей еще более хитроумный:
– Да, не презренных вещей ты желаешь! Ведь кто бы увидеть не захотел нескончаемой вереницы могучих царей и бессчетные их отряды, явившиеся со всей Эллады? Вся сила и гордость мощной Европы на испытанных в битве мечах присягнули на верность. Где и когда храбрецам еще достанется подобная слава? Каждый желает испытать свою доблесть и мужество в прославляющих мужей сраженьях.
Смотрит Одиссей на того, кто речам его напряженно внимает, – прочие ж девы в то время потупили взоры, робея, – и продолжает:
– Каждый, чьи предки из благородного рода, в конном бою кто силен, кто копьем иль мечом, иль хотя бы луком владеет, – все собрались доблестные там вожди – лучший цвет всей Эллады! На бесплодные годы обречен будет Роком любой, даже храбрейший, если он из лености духа иль по причинам другим свою славу упустит. Потом этого себе он никогда уже не простит.
Тут уж Ахилл бы точно вскочил, но Деидамия, это предвидя, быстро вскакивает, крепко обнимает его и сестрам знак взмахом руки подает, побуждая покинуть застолье. Однако медлит Ахилл, возбужденно на Итакийца глядит, и уходит, оглядываясь, самым последним.
Лаэртид начатый им разговор решает закончить, но напоследок все же молвит еще:
– Ты, тишайший, своим наслаждайся покоем, свадьбы готовь дочерям – тебе их судьба подарила: ликом небесным подобны богиням они. Не могу я больше скрывать восхищение! Есть же средь них и такие, девичья в ком красота с мужской перемешана статью.
Тут из вежливости и гостеприимства отвечает царь и отец:
– Не хочешь ли сам ты увидеть девушек у алтарей Паллады в вакхическом танце?
Одиссей сразу же согласился, новый план нахожденья Ахилла, в душе тайно лелея.
