Сергей Авилов
Adelante, Гончар, adelante

4

На дворе стояла середина марта, а зима продолжалась. Даже зная об этом петербургском явлении, Глеб все равно был обескуражен. И вроде бы ему сейчас не было дела до своей родины, но холода заставляли не раз и не два вспоминать тамошний, весенний март. Здесь же март был еще одним зимним месяцем, отличием которого от других были, пожалуй, только необычно длинные, полноценные дни.

После каникул Глеб с энтузиазмом принялся за учебу. Оказалось, что распланированного времени, уходящего на учебу, тратится раза в полтора меньше, чем раньше. Для того же, чтобы не нагонять программу, надо было просто от нее не отставать. Эти простые правила Глеб с удивлением постиг только спустя полгода занятий.

В бытие, как известно, определяющем сознание, появились неожиданные плюсы. И первый плюс нового бытия заключался в том, что Глеб стал с легкостью отказываться от общажных застолий. Сперва только потому, что следующий день вполне мог оказаться потерянным для учебы и кошелька. Потом выпали и субботние посиделки – они вдруг стали отдавать бессмыслицей.

Те же лица. Те же разговоры. Даже та же, что и в первые месяцы, тоска по дому у некоторых из субботних собутыльников. Глеб стал потихоньку ненавидеть и не понимать такую тоску, особенно ту, что приходила к обитателям общежития в периоды затянувшегося плевания в собственный потолок. Глебу заниматься этим стало просто некогда. Потом его ненависть перекинулась с абстрактной тоски на ее носителей.

Эти жители могли месяцами не выходить за рамки маршрута «дом – нститут». Если маршрут не был востребован, как, например, в воскресенье, вылезали на улицу они разве что в магазин. При этом даже не пили – для пьянства тоже нужна какая-то примитивная активность и, как ни парадоксально, жизнелюбие.

Они лежали на своих постелях, как фараоны в саркофагах, разве что частенько поднимались, чтобы выйти в коридор и покурить.

Даже мечтали вовсе не о великом. Если их спросить, о чем они думают, можно было бы услышать такое:

«Если бы у меня были деньги…»

Деньги почему-то не появлялись.

В марте они с Корнеевым посетили Музей артиллерии. Вернее, хорошо знающий экспозицию Слава провел Глебу целую экскурсию по залам кронверка. Через неделю впечатленный артиллерией Глеб в одиночестве посетил Военно-Морской музей.

В общем, скучать было некогда.

Потерявшаяся из виду на какое-то время, на горизонте вновь возникла та самая октябрьская симпатия.

– Глеба, – произнесла она, – почему ты к нам не заходишь?

– Дела… – заулыбался Глеб, подумав мстительно: «Поглупела…»

Октябрьская симпатия оставалась все такой же красивой, просто раньше Глеб не замечал в ней некоторого провинциального флера обитательницы коммуналки.

– А-а, – замычала она без особой интонации.

Мотнула незаметными неопытному взгляду рогами и ушла, позвякивая невидимым бубенчиком.

Оказалось, что октябрьские симпатии – явление именно октябрьское. Они не хранятся до марта. Симпатий, адекватных месяцу марту, к сожалению, не возникало.

Одногруппниц было попросту мало. Пять девушек, две из которых вполне сошли бы за прыщавых молодых людей, у которых просто не прорезалась щетина. Три остальные были вполне обычными для того, чтобы Глеба не взволновать. Соседки же по общежитию ходили в засаленных халатиках и пахли разнообразными фасолевыми супами. Глеб слишком хорошо знал их с изнанки, чтобы купиться на выходной наряд, раз в полгода надеваемый соседками.

Женский вопрос оставался открытым.

Учеба на недолгое время отвлекала от желания размножаться. И чем дальше, тем безуспешнее. А потом, следуя каким-то прихотям судьбы, это желание проникло в саму учебу.

В любом вузе всегда есть скудная горстка ненужных предметов. Притом не нужных никому – ни самому вузу, для которого непременное знание метеорологом, например, поэзии Серебряного века не является приоритетным в дальнейшем его распределении в Певек или Калининград, ни студентам, которые после математической статистики вряд ли будут внимательно слушать историю древней культуры. Такие нелепые предметы обычно ставят первой парой в субботу. Во втором семестре первого курса у Гончаренко и его товарищей таким предметом стала культурология.

Конечно, в расписании она встала как раз туда, где ей и было место. На первой субботней паре, да еще и культурологии, едва ли набиралась треть группы.

И Глеб, вопреки себе, пропустил аж две культурологические субботы подряд. И если первую после каникул субботу он с удовольствием проспал, то вторую они с Корнеевым решили посвятить культурологии вне стен института. Ходили в Русский музей, где Глеба почему-то впечатлили не «Последний день Помпеи» или «Девятый вал» – самым запомнившимся оказался портрет Тургенева работы Перова: на носу писателя были хорошо видны блики, выполненные художником белыми жирными мазками. При близком рассмотрении мазки явственно и неаккуратно выделялись на фоне самого Тургенева, выглядевшего более опрятно. Но стоило сделать один, даже нет – полшага назад от картины, как мазки превращались в гармоничные, даже безупречные солнечные пятна…

Глеб поймал себя на том, что топчется перед портретом взад и вперед.

В общем, культурология как предмет началась для Глеба в марте.

Преподаватель пространной дисциплины была молода. Более того – хороша собой. Плюс ко всему привлекательна в каком-то греховном смысле. Серое шерстяное платье выше колен, мешковатостью напоминавшее ночнушку, безответственно открывало миру в лице десятка молодых людей миниатюрные и чудесно сложенные ножки. Проводи она уроки в другое время, вышестоящие преподаватели сделали бы ей замечание.

Ее невозможно было представить на кухне в прошлогоднем халате, мешающей шумовкой фасолевое варево. Или цедящей бычок в общажном коридоре. Или в компании девок, болтающих о ценах на трусы и лифчики. Нет, все это было не для нее, казалось Глебу.

Она рассказывала про то, как, будучи студенткой, принимала участие в раскопках в Великом Новгороде. А Глеб тут же вспомнил свои тоже вроде как раскопки и горстку трофеев, которые он даже привез в Петербург. И, к своему стыду, даже не распаковывал.

Это были настоящие раскопки и настоящие трофеи. В лесах вокруг Туапсе до сих пор сохранились дольмены – каменные гробницы древних культур. Если проявить интерес к дольменам и их истории, то результат не заставит себя ждать. Дольмены готовы поделиться своим содержимым. В случае Глеба, который в одиночку облазил несколько таких гробниц, находками были ржавые наконечники стрел, дротики и какие-то превратившиеся в прах не то щитки, не то украшения. Несколько наконечников Глеб взял с собой в Питер, даже не зная зачем.

Рассказывала она долго и увлекательно. При этом проходя то и дело мимо сидевшего за первым столом Глеба, который ловил носом каждый оттенок ее чистого запаха, совсем не содержащего в себе кухонных оттенков.

Она была свежая и настоящая, как крупная дождевая капля. Звали ее Елена Борисовна. Глеб внутри себя уже называл ее Леной. Он с места переспрашивал ее, пытался возражать непонятно чему. Потом и вовсе вступил с ней в проникновенный диалог.

Так, как вела себя Елена Борисовна, ведет себя не вульгарность, а молодость. Ей, молодости, едва ли исполнилось двадцать пять. Лена трогала верхнюю губу языком, немного стесняясь, смеялась на замечания Глеба, перебирала пальцами подол платья. Показывая вместе с ножками безупречную осанку, боком садилась на стул.

Иногда Глебу казалось, что Елена Борисовна не носила бюстгальтер, и тогда ему трудно было дышать и он старался не покраснеть.

После пары он подошел к ней. Что-то спросил, немного замешкавшись. Начал с фразы:

– Скажите, а…

– Скажу, Глеб.

Глеб долго кивал. Потом загадочно произнес:

– Да. Я понял, спасибо. Обязательно, – и, переходя на что-то, очень напоминающее интимный шепот, произнес: – До следующей субботы…

– До следующей субботы, Глеб…

Когда он вышел в коридор, перед глазами даже поплыло. Как она была хороша, но главное – близка и горяча. Стоит только протянуть руку. Или не стоит и пытаться? Или это стоит столько, что…

До следующей субботы.

Глеб умел ждать. И откладывать на потом то, что не надо делать сейчас. И он не бросился приглашать Елену Борисовну в ресторан на несуществующие деньги, которые можно занять, а потом застрелиться от невозможности отдать этот долг. Не позвал ее бродить под плохо видными в городе, слякотными мартовскими звездами. Он дал ей остыть. Чтобы потом подогреть снова, с большей вероятностью закипания.

Неделю спустя она… заболела. Глеб разочарованно просидел всю первую пару в аудитории, играя с Корнеевым в крестики-нолики. И в каждом поставленном нолике Глеб видел себя, с отчаянием проклиная свои глупые и смешные, как ему казалось, надежды.

Вечером они с Корнеевым выпили две бутылки портвейна, к которому Слава как-то резко и с удовольствием пристрастился.

– Вот такая вот история, – закончил Глеб исповедоваться и допил вторую бутылку. В окрестностях вуза, наверное, не осталось ни одной скамейки, на которой бы не занимались легким пьянством напополам с рефлексией приятели.

– Ну и что тут плохого? – с нескрываемым удивлением спросил Корнеев.

– Да я уже такого нафантазировал про нас с Еленой Борисовной…

– И чего ты такого нафантазировал? – опять не понял Корнеев. – И вообще, мало ли что ты нафантазировал! Смешно стыдиться своих фантазий, а невысказанных – вдвойне…

Он хлопнул руками по коленкам:

– Пошли. У меня еще на пиво деньги остались.

В следующую пятницу непрогнозируемо выдали стипендию, на которую никто не рассчитывал.

Кухарский предложил пойти в кафе. Мирнов – выпить пива на скамейках. Корнеев настаивал на портвейне, и только Глеб, думая о чем-то своем, произнес:

– Нет, сегодня не могу. Давайте завтра.

Приятели, все как один, согласились. Завтра так завтра.

Глеб хмурился и молчал. Даже на вопросы Корнеева отвечал так, будто отряхивался.

– Молодые люди! – Елена Борисовна вошла со звонком, хотя Глеб уже разуверился ее увидеть. – Я хочу вам сказать вот что…

Одета она была по-праздничному. Вместо расширяющего грани сознания шерстяного платья на ней была юбка сомнительной строгости и воздушная белая блузка, сквозь которую был виден бюстгальтер. Хотя отдельно от нее эти вещи были вполне обычными выходными вещами, ее молодость делала их таинственными и легкими. Она поправила залитую лаком стрижку и начала:

– Мы только начали сотрудничество, и, дорогие мои, мне придется вас покинуть.

Глеб вздрогнул. Потом, рисуясь, протянул:

– Очень жаль…

– Мне тоже жаль, Глеб, – отреагировала она.

– Это дело надо отметить, – даже не обращая внимания на ее реакцию, задумчиво произнес Гончаренко.

Она смутилась. Потом произнесла, покраснев:

– Так предлагайте…

Все уставились на Глеба.

– Ну а что я могу предложить? – замечательно сыграл растерянность Глеб. – Давайте договоримся…

Они договорились встретиться после большого перерыва внизу, возле расписания. Одногруппники реагировали на этот шаг по-разному, кто-то даже высказался с сальной ухмылочкой. Большинство же просто сказали, что не пойдут. Тем более что кафе, куда пригласил Елену Борисовну Глеб, было не из дешевых.

К обеду у расписания внизу их собралось четверо: невысокий полный Мирнов, слюнявящий во рту бесконечную «беломорину», Многодеев – высокий человек с равнодушным лицом, Глеб и примостившийся на подоконнике с книжкой стихов Корнеев.

Она, не опоздав ни на минуту, двигалась им навстречу из конца коридора, на ходу застегивая струившуюся до пола шубу.

– Ну идем! – позвала она так, будто делала вызов им всем.

– Конечно! – бодро ответил Глеб. Корнеев громко захлопнул книжку и слез с подоконника.

До кафе от ворот института было метров пятьсот. Они прошли это расстояние гуськом. Позади всех шел Глеб, придерживая под локоть Елену Борисовну.

В кафе Глеб тоже расположился рядом с Леной. Корнеев попросил меню. Интерьер кафе был выполнен в ярко-красном, и губы Елены Борисовны гармонично вписывались в интерьер.

Принесли меню в пяти экземплярах. Они были похожи на огромные игральные карты.

Глеб боялся, что она закажет вина. Это дорого, и это мало. Если он на что-то мог рассчитывать, казалось ему, так это в первую очередь через алкоголь. Притом на что конкретно он мог рассчитывать, Глеб даже не думал.

– А чего тут смотреть, – выручил вдруг Корнеев, – пива всем, а есть, я надеюсь, никто не хочет?

Глеб не смог определить, чего было больше в словах Корнеева, расчета или простодушия, но определенную благодарность испытал, оценив при этом и степень изящества, с которой Слава уравнял всех – студентов и преподавателей, не допуская даже мыслей о каком-то вине.

– Елена… – Глеб сделал паузу, – Борисовна. А вы что будете?

– Я – как все, – расположилась она поудобнее за столом и скинула шубу. Шуба за ее спиной бесшумно стекла на кресло.

Когда Елене Борисовне подали пива, она стала совсем девчонкой. Вернее, она просто перестала быть преподавателем. А они – студентами. Хотя все было не так просто – Глеб из студента сделался мужчиной, а остальные – мальчишками.

Если, чувствуя себя несколько скованно, Мирнов и Многодеев молчали, то Корнеев говорил без умолку.

Выяснилось, что Елена Борисовна, после первых кружек закономерно ставшая Леной, родилась и выросла в Сибири, слушает таежный сибирский рок и любит – или говорит, что любит, – стихи Цветаевой и Мандельштама. На просьбу процитировать что-нибудь, вспомнила «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…». Возможно, что в исполнении Пугачевой.

Глеб, пьянея в разы медленнее, чем она, после второго бокала сломал наконец стеснение, делавшее его жесты деревянными, и тоже включился в затеянный Корнеевым разговор.

Еще недавно некурящий Корнеев высаживал одну за одной сигареты Глеба. Лена, достав из сумочки женский Dunhill, положила его в середину стола. Неумело прикурила сама и выдыхала дым, сложив губы трубочкой.

Когда Лена отлучилась в уборную, Глеб заказал еще пива, а за столом повисло молчание. Отсутствие главного действующего лица разлагало коллектив.

Глеб видел, что только Корнеев понимает его, Глеба, намерения. Слава был наименее мальчиком среди его нынешних друзей. Двое остальных, выпадающих из беседы товарищей разве что не клевали носом и с увлечением рассматривали дно своих опустевших кружек до тех пор, пока им не приносили следующие. Думать, что и Корнеев что-то хочет от Елены Борисовны, было глупо. У Корнеева – своя любовь, о которой пока он не особо распространялся. Ну а то, что Корнееву тоже интересно с бывшей учительницей, – это естественно. Корнеев любит разных людей так же, как Глеб – новые и незнакомые места, в которых ему еще предстоит побывать.

Она вернулась. Села, улыбаясь и оправляя юбку. Объединяя вокруг себя мальчиков и мужчин.

Они вышли из кафе, пошатываясь, когда уже стемнело. Снег вокруг был сумеречно-фиолетовый. Проезжающий мимо троллейбус светился, как аквариум на колесах.

Их осталось трое. Мирнов и Многодеев покинули компанию раньше.

Все трое были очень веселыми и пьяными. Глеб еще ощущал в ладони яблочную полноту Лениного колена, которое он то сжимал, то поглаживал под столом последние полчаса.

– Ну ладно, – заключил Корнеев и поцеловал Лену в щеку. Протянул руку Глебу. Повернулся и пошел к остановке трамвая.

– Нам в другую сторону, Глеб, – сказала Лена и захихикала.

Он вызвался ее провожать еще в кафе. От ее ответа зависело все дальнейшее, тем более что Глеб выяснил – живет она одна. В коммунальной, правда, квартире. Она с удовольствием согласилась.

Глеб боялся, что на морозе она быстро отрезвеет. Он же хотел еще долгое время быть с ней, пьяненькой и смешливой. Поэтому, проходя мимо магазина, предложил купить выпить еще.

Они пили вишневую настойку прямо из горлышка на остановке. Потом ехали в трамвае в обнимку и стали целоваться уже в подъезде…

5

На лестничной площадке прогромыхал лифт. Два раза шумно, словно совсем рядом, вздохнул в уборной сливной бачок. Послышались невнятные детские голоса. Глеб открыл глаза.

С низкой двуспальной тахты в окно ему было видно только серое небо оттепели.

Лена еще спала, лежа на боку к нему лицом и чуть-чуть приоткрыв рот, где на губах оставались вчерашние следы алой помады, со вкусом которой Глеб теперь познакомился. Сбившейся пшеничной копной ощетинилась вчерашняя стрижка.

Он повернулся к ней, чтобы лучше ее рассмотреть.

Комочки туши на ресницах. Розовая шея и мягкое полноватое плечо, наполовину прикрытое простыней.

Он погладил Лену по плечу, потом нашел под простыней груди, прижатые одна к другой.

– Ну, Глеб… – запротестовала она, не открывая глаз. – Ну подожди…

Он переместил руку ей на спину, придвинулся поближе…

– Я еще сплю, – по-детски опротестовывала она его движения и, повернувшись к нему спиной, за все время, что он пыхтел, не издала ни звука и, показалось Глебу, даже не открыла глаз.

Потом в душе Глеба наступила слякоть. Она, уже неинтересная ему, досыпала, комментируя сонным голосом: «Еще десять минут… Еще пять…»

Он кивал. Потом встал, надел брюки и долго смотрел в окно, где за ночь с природой произошли перемены. Природа осунулась и была похожа на старуху, под носом которой висит слякотная капля. Хотя понятно, что весна, конечно…

– Глеб, – позвала она его. Глеб обернулся.

Лена повернулась на спину, натянув до подбородка простыню.

– Ты хочешь завтракать? У меня есть бутылка вина.

– А яблок нету? – хмуро осведомился Глеб, почесывая грудь.

Тахта в Лениной комнате занимала половину пространства, и Глеб, чтобы куда-то приютиться, был вынужден сесть на ее краешек.

– Яблок? – переспросила она. – Нет. Есть оливки, – ответила и вдруг засмеялась.

– Ты чего? – не понял Глеб.

Она села на постели, прикрывая простыней обнажившуюся было грудь.

– Ты нахохленный! Голова не болит? – она взяла с прикроватной тумбочки свои тонкие сигареты, прикурила одну. Предложила Глебу.

– Нет, – с отвращением отвернулся он. Она сглотнула дым, подержав, с шумом выпустила длинную струйку.

Потом сделала еще несколько затяжек, затушила длинный окурок в пепельнице.

– Отвернись, я одеваюсь…

Глеб, не ответив, продолжал наблюдать тоскливый заоконный пейзаж. Скользкую тропинку через двор. Блестящие лужи вокруг детской горки.

– Помоги мне прибрать постель, и будем завтракать.

От вина Глеб повеселел. Утро уже не казалось таким ужасным. Лена наделала бутербродов с ветчиной, открыла оливки.

– Ешь, – приговаривала при этом и добавляла: – Если надо – я еще банку оливок открою.

– Надо, – кивал Глеб, жуя.

– Глеб, – вдруг тихо пробормотала она, когда он доел последний бутерброд и отставил бокал, – тебе надо уходить…

– Конечно, – Глеб был к этому готов. С некоторых пор он всегда был готов к худшему.

– Нет, ты не понял. То, что случилось, – это не случайность. Просто я к этому не совсем готова, чтобы вот так…

– Оставить меня у себя? – пошутил Глеб.

– Ну да… Ну давай хоть для начала куда-нибудь сходим, а?

– Ну конечно, – вдруг смилостивился Глеб. Действительно странно, когда люди начинают вести совместную жизнь с первого свидания.

От выпитого вина и вожделенной близости одиночества, которое было просто необходимо ему после подобных утр, Глеб ощутил тепло и даже приятную лень.

Он не торопясь оделся. Выкурил в форточку сигарету. Поцеловав Лену на прощанье, вышел на скользкий двор. Подняв голову, увидел, как она машет ему рукой из окна.

А к вечеру он начал по ней скучать.

На фоне убогого общажного пейзажа – койка, стол, полка с книгами и электроплитка – скучать было естественно. Потом к пейзажу добавился вернувшийся сосед, и от него в комнату добавилась еще и теснота. К грусти по Лене и ее коммунальному уюту добавилось раздражение. К тому же сосед, не будучи болтлив, все время задавал вопросы. Хотя и не ждал ответов на них. Например:

– Ты уже пришел? – спрашивал он сидящего на койке Глеба. Тот не отвечал, вынуждая соседа видеть ответ своими глазами.

– Ну ты сегодня рано, – комментировал сосед и успокаивался.

Или:

– Ты ел? – и не получив ответа: – Ну тогда и я поем.

Все, что Лена знала о Глебе, – имя и фамилия. Он знал ее адрес и телефон. Действительно, это еще не повод для совместного проживания, думал он. И тут же, заметив на противоположной стене насекомое, издалека похожее на подсолнечное семечко, думал, что иногда и сомнительного повода бывает достаточно.

Лена предлагала куда-нибудь сходить. Почему бы и нет? Но куда? Почему-то на родине он не задавал себе таких вопросов. Там, кроме моря, не было ничего. Море было театром и кино, кафе-баром и даже комнатой встреч, если очень хотелось. Здесь же при наличии всего, кроме как раз моря, приходилось внимательно обдумывать любой вариант, и в первую очередь с точки зрения финансовых возможностей. Или, точнее сказать, финансовых невозможностей.

Повести Лену в театр? Не будет ли этот жест выглядеть фальшивым? Словно отработка ее просьбы. Кино – туда же. Пришедший на ум планетарий – тоже…

Снова пойти в кабак? Благосостояние не вынесет такого удара. А главное, не очень понятно зачем!

Сгодился бы любой шаг, но только в том случае, если бы это был шаг вперед!

Постель, как обычно, случилась раньше, чем надо. В стратегическом, конечно, смысле. Потому что спать вдвоем – прекрасно, но неплохо бы попробовать жить в вертикальном положении.

Шагом вперед могла бы стать совместная поездка, на которую не было денег. Рыбалка, которую Глеб не любил. В общем, какое-то общее хозяйство, пусть даже только на пару дней. Тогда им обоим будет что-то понятно…

Будь Глеб немного старше… или лучше – опытнее, он бы сразу отказался от Лены, переведя приключение с ней в ранг милых мимолетных романов.

Он повозился на койке и отвернулся к стенке, чтобы не видеть соседа, лакомившегося все той же жареной гречкой.

– Не хочешь? – осведомился тот и, не услышав ответа, отреагировал: – Дело твое.

Он не позвонил Лене ни в понедельник, ни во вторник. Он не знал причины, по которой он должен был набрать ее номер. Им овладело то чувство, какое испытывает рыболов на зимней рыбалке, поймав не пролезающую в лунку, слишком крупную рыбу. С одной стороны он счастлив: исполинские размеры и блестящая чешуя – предмет гордости среди коллег. Но с другой – эта рыба еще не его рыба, и он не знает, как быть, чтобы заполучить ее сполна. Оттого боится любого неверного шага, бесполезно сидя у лунки и наблюдая рыбу сквозь дырку во льду.

Проще говоря, просто так звонить было незачем, а приглашение он не выдумал. В будущем Глеб узнает, что если мысли движутся в таком направлении – прекращать отношения надо, не задумываясь. Неестественность в отношениях заметна, как нагота. И выглядит она глупо.

Он набрал ее номер вечером в среду. Спустился на вахту, заплатил дежурной. Втайне он надеялся, что Лены не будет дома.

– Алло, – откликнулась на звонок коммунальная соседка. – Лену? Сейчас посмотрю…

Он хотел, чтобы она сказала ему: «Приезжай! Сейчас! Бросай все и приезжай, Глеб!»

– Да, – в трубке послышался ее, как показалось Глебу, взволнованный голос.

– Можешь говорить?

– Да-а! – Лена была чем-то довольна.

– Ну привет, – с облегчением произнес Глеб.

– Ну здравствуй!

– Ты была занята? – поинтересовался Глеб.

– Да так… – она перевела разговор: – Как ты?

– Без тебя? – шутливо продолжил Глеб, косясь на забравшуюся с головой в книгу дежурную. Глядел, не выставлено ли где ухо. – А если скажу, что скучаю?

– А хочешь? – она держала легкий, игривый тон. У нее не было под боком дежурного уха.

– Да, – ухмыльнулся Глеб.

– Что – «да»? Так и скажи: «Я тебя хочу»!

– Да тут… слушатели… – оправдался Глеб.

– А-а… Ну ты подумал над моим предложением?

– Подумал, – подтвердил он, – ты должна выбрать сама.

– Так я и знала. Я подготовилась! Ты хочешь в клуб?

«Только не это», – подумал Глеб, а вслух произнес нейтральное:

– Ну что ж?

– У меня есть два билета на субботу! Ты свободен в субботу? – и игриво понижая голос: – И в воскресенье…

В памяти Глеба всплыли подробности предыдущего пребывания у Лены. Он даже сладко потянулся.

Глеб смял конец разговора, как ненужный трамвайный билетик. Под чужим взглядом отвратительно нежничать.

Они договорились, что он позвонит ей в пятницу, хотя Глеб до самого конца грел мысль о завтрашнем приезде к ней.

Не случилось! Причин могла быть уйма – он не стал перебирать возможные.

В его планах места клубу не находилось. Даже не столько по денежным соображениям. Идти в клуб с девушкой – это примерно так же, как в Тулу со своим… ну понятно. Даже хуже. Попавший в Тулу свой самовар не просит, чтобы его развлекали под невообразимый грохот музыки, и не смотрит на тебя ревниво тогда, когда на сцене подают стриптиз. Еще самовар не пьет очень слабоалкогольные и очень дорогие коктейли за твой счет.

Глеб даже не мог ни с кем поделиться своими опасениями. Он так ничего и не стал рассказывать даже Корнееву. На его вопросы только слишком недоуменно пожимал плечами.

Услышав предложение Корнеева насчет субботы – Музей истории религии, – Глеб, собрав на лбу задумчивую складку, ответил:

– Я не могу, – и, как будто подумав: – Дела!

Слава отошел в сторону. Раньше у Глеба не было тайн.

В пятницу Глеб договорился с Леной о субботе.

Они условились встретиться у входа в клуб, и Глеб, естественно, пришел раньше. С приездом в Петербург он ни разу не посещал местных дискотек – так это называлось на родине.

Там на дискотеку шли пьяные. Чтобы сэкономить на выпивке в баре, выпивали перед тем, как войти, водки в ближайших кустах. Проходили фейс-контроль, дыша перегаром на пружинистых молодых охранников, готовых взорваться ежесекундно. Потом кучками толпились в зале и обжимались с девками в конвульсиях светомузыки. Кто-то из компании непременно блевал в туалете. Кто-то засыпал за стоящими по периметру столами. Нередко дрались. Наутро было плохо. Это так, примерная картина. В следующие выходные все повторялось.

Потом Глеб дискотеки посещать перестал. Слишком они были одинаковые и бесперспективные. Девки, которых там можно было подцепить, были страшные с почти стопроцентной вероятностью. Встречались и другие – блестящие, как конфетные обертки, но их склеить было нельзя. Такие девушки уже были склеены, по большей части богатыми армянами.

За попытки знакомства с подобными красотками Глеб два раза получал по лицу. Причем один раз все могло кончиться хуже, если бы его случайно не узнали приятели воинственных горцев.

В общем, дома это было вот так.

Что могло быть здесь, Глеб даже не представлял. Судя по вывеске и размерам – масштабы дискотеки здесь все же другие. Клуб располагался на берегу Невы. Потом уже Глеб узнал – на берегу Большой Невки. В любом случае – это было дорого!

Он удивился обилию машин перед клубом. Судя по ним, внутри должна быть масса безалкогольных посетителей. Он вспомнил туапсинские дискотеки.

Он уже жалел, что не купил пива возле метро. С его помощью можно было хоть как-то побороться с робостью. И с гадким ощущением, которому он еще не дал имени.

Это было ощущение… неуместности, что ли. Глеб понял, что стесняется даже своей обуви, хотя кто будет смотреть на его ноги в сырых сумерках марта. Ему казалось, что идущие мимо него люди знают, что он дешево одет и у него неважно с деньгами. И смотрят соответственно. Как на голого.

Переминаясь с пятки на носок, он высматривал Лену.

– Глеб! – голос Лены доносился почему-то с автостоянки, находящейся перед клубом. Он обернулся в ту сторону и увидел ее – одна ее нога еще была в автомобиле. Рукой, держащей перчатки, она махала ему. Захлопнула дверцу. Двинулась к нему навстречу. Распахнутые полы шубы демонстрировали несколько интимное для улицы великолепие форм.

Глеб с тоской подумал о своей выходной одежке.

Она подошла к нему, и Глеб неловко наклонился для поцелуя. Позади нее, в нескольких шагах, Глеб увидел владельца доставившего Лену автомобиля.

– Это Глеб, – представила она Глеба водителю. – Это Стасик…

Стасик сделал пару шагов вперед и оказался худощавым чернявым мужиком за тридцать. Трехдневная его щетина отдавала синевой.

Глеб с неохотой потрогал сухую руку.

– Стасик, иди, мы сейчас, – скомандовала Лена. Чернявый повиновался и уверенно пошел ко входу.

– Это кто? – не понял Глеб. Непонимания пока было больше, чем злости.

– Ты меня ревнуешь? Это друзья. То есть друг, но он там будет не один. Это они нас пригласили.

– Нас? – уточнил Глеб.

– Ну я же сказала, что буду с тобой.

– Ладно, – согласился Глеб. – Пойдем?

– Постой! Смотри, что у меня есть! – Лена открыла сумочку, которую держала одной рукой.

Глеб даже не сразу понял, на что надо смотреть. Потом среди Лениной косметики, упаковки влажных салфеток, между кошельком и паспортом он заметил крохотную пятидесятимиллилитровую бутылочку. Потом еще одну. И еще.

– У нас там мини-бар? – удивился Глеб.

– Что-то вроде, – согласилась она.

Оказывается, в Петербурге тоже принято выпивать перед входом. Только из других, более элегантных емкостей.

Разгоряченные содержимым Лениной сумки, они разделись в гардеробе. Под действием бутылочек – а ему досталось три – Глеб уже не чувствовал себя лишним. Когда они прошли в зал, Глеб обомлел. Подобное он, конечно, видел в кино, но экран не передавал всей масштабности события.

Пространство внутри было огромным. Под потолком, теряющимся в темноте, на каких-то сложных конструкциях гроздьями висели световые эффекты, то и дело вспыхивая. В сверкающей полутьме люди угадывались по фрагментам.

– Нам, кажется, туда, – прокричала ему в ухо Лена, протягивая руку в пульсирующую темноту, через долю секунду озаряющуюся холодным зеленым.

Глеб кивнул. По сути, местная дискотека очень напомнила Глебу свою, «деревенскую». Только эта была, конечно, технологически выше на несколько порядков. То есть здесь процесс оглушения и ослепления человеческих существ велся немногим более изощренно и качественно.

Протискиваясь сквозь толпу, они вынырнули у прижавшихся к стене столиков. Лена, придерживая Глеба за край свитера, огляделась. Ее уже окликали, но это можно было понять только по жестам. Звавшие Лену люди открывали рты и были похожи на людей с телеэкрана, у которого выключили назойливый звук.

Улыбчивая, она подставляла щеку под поцелуи и мужчин, и женщин одинаково охотно и при этом убирала свои напомаженные алым губы в сторону. В перерывах между поцелуями представляла своим друзьям Глеба, крича им в ухо. Глеб без разбору пожимал руки.

Все они выглядели одинаково удачливыми, что несколько обескураживало Гончаренко.

Три безупречные пары, пусть и разной степени красоты, излучали духовную сытость и материальный достаток. Причем если второе Глеб понял только по мере знакомства с этими людьми, то первое как-то сразу бросалось в глаза. Читалось в одежде… Как известно, самая дорогая одежда отличается внешней скромностью. При этом сидит как влитая…