Сергей Алексеевич Минский
Сквозь наваждение
Постепенно – по мере общения опасения улетучились, тем более что часто было не до них: приходилось постоянно сглаживать экстравагантные Танькины выходки. Андрей ей понравился очень. А скрывать чувства она не умела. Сразу стала называть его Андрюшей. Заметила, что они с ним почти родственники.
– Я и Настя – мы как сестры, – заявила она, – И я буду называть тебя так, как называет тебя мама… Настюша! – повернулась к ней, – Ты тоже должна… как и я.
Настя хотела возмутиться, но вдруг поняла, что и сама этого хотела, но не могла преодолеть барьер в себе. А тут – на тебе – само собой все разрешается.
– Ладно, – усмехнулась, – Будь по-твоему.
Кстати, Танька сразу приняла предложение Светланы Николаевны, и стала называть ее Светой, хотя, конечно же, на «вы». А Света ее – Танюшкой, переняв обращение от мамы. Андрей, прочувствовав общее настроение, так же называл девчонок уменьшительно ласкательными именами – Танюша, Настюша. Как и у родителей, в его голосе по отношению к ним чувствовались слабые нотки снисходительности – взрослого человека к ребенку. Танька этого не замечала или делала вид, что не замечает. Настя же, недовольная в глубине души таким отношением, ощутив уязвленную женскую природу в себе, пыталась несколько раз перевести беседу на серьезную тему. Ей хотелось говорить с Андреем на равных. О его работе. О направлениях в психологии. О ее столпах и их учениях. Узнать его отношение к разным темам, волновавшим ее в данное время. Но братишка по-прежнему отшучивался. И это тоже задевало.
Когда их позвали к столу, он, пропуская Таньку вперед – только Насте – тихонечко, но с тем же шутливым налетом официальности шепнул:
– Анастасия?! Все не так, как тебе кажется, – и загадочно улыбнулся, – Мы позже поговорим.
Насте это польстило. И она, наконец, успокоилась. Даже расслабилась.
За столом расселись «по интересам». Мама, конечно, пыталась порулить, но ее никто не услышал – отношения сложились до застолья и требовали продолжения.
Сначала, естественно, прозвучал тост за встречу. С удовольствием отдана дань еде. Потом снова тосты. Похвалы хозяйке и ответные славословия. Но, в конце концов, клановость интересов, как это обычно и бывает, стала все чаще прерывать общие тенденции застолья.
Наконец, молодежь ушла на кухню пить кофе с тортиками. А Татьяна Васильевна со Светланой Николаевной пересели на угловой диван полистать семейный альбом. Мужчины остались за столом, продолжая перемежать беседу тостами. Говорили о работе, о науке, о чиновниках от нее. Короче, обо всем, за что могла зацепиться потерявшая сосредоточенность мысль, существовавшая только что между незнакомыми людьми. Чиновники от науки – «эти горе-ученые» – вызвали к жизни чиновников от политики. И Сергей Станиславович с Павлом Николаевичем заговорили так, что их стало слышно даже на кухне.
– Может, пойдем туда? – спросила Настя, взглянув вопросительно на Андрея, – Все равно ведь не дадут поговорить…
– Я не против… – пожал тот плечами.
И даже Танька согласилась, хотя ее никто и не спрашивал. На самом деле Настя просто воспользовалась поводом, потому что устала нейтрализовать ее глупости. «Уж лучше поприсутствовать при беседе аксакалов», – подумала.
От российской политической элиты и беларусской, естественно, перешли к украинской. И здесь больше всего досталось депутатам. Особенно радикальной части Рады с ее провокациями и чуть ли не каждодневным мордобоем в зале заседаний.
– Ой, чую, домашутся эти народные избранники, – посетовал Павел Николаевич с нескрываемой горечью, иронично подчеркнув интонацией последние два слова, – Это ведь только вершина айсберга. Вот как бродил по Европе призрак коммунизма в конце девятнадцатого века, а потом фашизма – в начале двадцатого. И тот, и другой добродились. Вот так и сейчас что-то витает в воздухе Европы. Штаты взорвали Азию, и та потихонечку начинает мигрировать в Европу. Всякая агрессия со стороны активной силы всегда подразумевает экспансию со стороны пассивной. А что дальше? Это не активизирует местное население? Еще как активизирует. А кто возглавит это движение? Демократы? Коне-ечно, – усмехнулся с сарказмом, – Крайние правые. И Штатам это на руку. Им нужен хаос, чтобы увести мир от проблемы пустоты ставшей всемирной валюты. От своих реальных долгов…
– Да-а… – согласился папа, – Ты совершенно прав.
– Вот и у нас в Украине сейчас творится черти что. Европа с подачи Америки обещает Украине золотые горы. Но самое главное, что очень понятно западной части нашего населения… да, в принципе и восточной отчасти… ассоциация с Евросоюзом. Возможность безвизового въезда на территорию Европы, возможность там работать… а, может, и жить. Сначала сведут с ума, а потом поступят так же, как с Турцией: в НАТО – пожалуйста, а в Евросоюз – а вот вам фигушки. Помнишь, как Каштанка у Чехова мясо на ниточке глотала, а его назад вытаскивали? Так и Украина будет глотать: обяцанки-цацанки – дурню радость. А эти подлецы в Раде…
– Паша! – послышался голос Светланы Николаевны. Она укоризненно посмотрела в сторону мужа, – Да кому интересно, кроме нас, что в нашей Раде твориться стыд и срам? – чувствовалось, что ей и вправду стыдно. То ли за них, то ли за себя: за то, что она – часть того, о чем говорится.
– Не скажи, Светик… хотя, впрочем… – в голосе Павла Николаевича прозвучало сомнение и одновременно понимание ее чувств, – Согласен с тобой. Говори не говори, а инерция того, что уже натворили, все равно приведет нас к тому, от чего мы вряд ли будем в восторге.
– Да, Павел. Я и сам анализировал последние события, – задумчиво глядя перед собой, произнес Сергей Станиславович, – Добром это, конечно же, не кончится. Только вот какова будет степень этого недобра? Одна только ассоциация с Евросоюзом, если подпишут, развалит вашу экономику напрочь. Все пойдет прахом.
За столом вдруг возникла тишина. Как будто только что говорили о близком неизлечимо больном человеке, и счет уже идет не на дни, а на часы, а потому вместе с пониманием в душах стала прорастать горечь неминуемой потери.
– А пойдемте гулять, – осторожно вставила свой пятачок в образовавшуюся паузу Танька, обращаясь больше к Андрею, чем к Насте. Ей уже порядком надоели умные разговоры, в которых она почти ничего не смыслила, – Пойдем в какой-нибудь клуб? Потанцуем….
Андрей посмотрел на Настю – что она скажет. По нему – по его взгляду – было видно, что предложение его не вдохновило. Но, если она согласна, то согласен и он.
– Светлана Николаевна, а вы билеты уже компостировали, или еще нет? – перевела Настя тему разговора.
Гости, как оказалось, билеты до Питера не компостировали. Светлана Николаевна вняла, когда еще разговаривали по телефону, просьбе Татьяны Васильевны, и вторая половина билета была с открытой датой.
Пятница располагала к отдыху. Никому еще не хотелось спать. Тем более что и время детское – начало одиннадцатого. Но призыв к Андрею и Насте – «поклубиться» – со стороны Таньки, которой не хватало раздолья, а непонятные беседы с «иностранными» словами уже утомили – был отвергнут. К тому же вмешались мамы. И оказалось, что ни Настя, ни Андрей клубную жизнь не жаловали.
Побыв еще какое-то время со старшими, молодежь перешла в Настину комнату.
Здесь – с настольной у компьютера лампой – без верхнего света было комфортно. Полумрак и уютный угловой диван располагали к беседе. Насте хотелось делиться сокровенными мыслями, связанными с психологией. Хотелось слышать отношение к ним Андрея, в котором подспудно видела чуть ли не гуру. Она даже несколько раз пыталась это сделать, но он почему-то не откликнулся. Может, из-за Таньки – ее комментарии, и ее же лирические отступления, на которые приходилось отвлекаться, докучали. Андрей, вроде, и гость. Но с другой стороны – интеллигентный человек. Мужчина, наконец. А Насте, видевшей интерес подруги к нему, сказать бесцеремонной Таньке «ориведерчи» не позволяла совесть. Мед беседы оказался изрядно заправленным дегтем.
21.
Еще с вечера решено было завтра ехать на дачу – с шашлыками и ночевкой. А вернуться в воскресенье, если получится, до обеда. А нет – так и после. Утром, когда Настя проснулась, в доме оставались только женщины. Мужчины уехали на вокзал – компостировать билеты. Либо на вечер воскресенья, либо на понедельник – как получится. Мама со Светланой Николаевной уже сходили в магазин и закупили для поездки все необходимое. «Долго же я спала – даже не отреагировала на возню в доме», – Настя собрала постельное белье, спрятала его в боковой отдел и сложила диван.
– Мам, а давно они уехали? Успею я в душ до их возвращения?
– Не знаю, доча… А какая разница тебе?
– Да ни какой, – солгала Настя, – Просто спросила, – ей почему-то не хотелось предстать перед Андреем в халате и тапочках. Одно дело – отец или Павел Николаевич. Другое – он. Спонтанно возникший вслед за чувствами вопрос – почему так? – тут же уравновесился простым, не требовавшим комментария ответом. «Потому что в Андрее я вижу того, кто мог бы стать отцом моих будущих детей. А в Павле Николаевиче – нет, – Настя почувствовала, как приливает к щекам кровь, словно ее застали за чем-то постыдным, – А ведь на самом деле все просто: я хочу ему нравиться».
Недолго постояв под струями воды и порассуждав про себя на тему «если бы Андрей был моим мужем…», Настя быстро привела себя в порядок. Скоро должны вернуться мужчины, и она хотела успеть до их прихода.
Часа через полтора вся компания, но уже без Таньки, летела по «олимпийке» в сторону Бреста. Шины минивэна весело шуршали по обновленному покрытию, быстро наматывая на себя километры дороги. Павел Николаевич сидел впереди – рядом с папой: немного полу боком, чтобы можно было общаться с женщинами. Насте с Андреем, «как самым молодым», места достались сзади.
– Сколько, ты говорила, до дачи? – спросила Светлана Николаевна, обращаясь к маме.
– Около часа где-то. Ну, минут сорок-сорок пять, может быть.
– Ну, так скоро уже будем? Совсем недалеко… – она повернулась назад, – Андрюша, а у нас до дачи сколько километров?
– Да, примерно, столько же. Только по нашим дорогам добираться в два раза дольше.
– Ну, да, – согласилась Светлана Николаевна, вернувшись в прежнее положение, – дорога у нас, как Паша говорит, заплатки некуда ставить.
– Это точно, – громко вздохнул Павел Николаевич.
Беседа старших закрутилась вокруг дач. Но Настя уже фактически ничего из их разговора не слышала. Лишь периодически ухо улавливало знакомое начало в разных предложениях. Это «а у нас…» не то чтобы отвлекало ее от мыслей, просто сознание его почему-то фиксировало, опуская дальнейшее. «А у нас в квартире газ. А у вас?» – отреагировала скорая на аналогии память. Насте снова хотелось говорить с Андреем. И она стала говорить. Вернее, задавать вопросы. Но какие-то они получались длинные. И на вопросы не походили. Это, скорее, были рассуждения. Ей вдруг показалось, что он может расценить ее разглагольствования, как хвастовство или выпендреж. Бросила взгляд в его сторону. «Не похоже, – подумала, – Глаза серьезные – без подвоха».
Андрей больше молчал. Отвечал кратко: «угу» или «да». Иногда также кратко высказывал одобрение – говорил – «ты на правильном пути» или «ты правильно мыслишь». А еще посматривал в окно, иногда комментируя увиденное. Но делал это только в паузах – чтобы не обидеть Настю.
За разговорами время пролетело незаметно. Вся дорога от дома до калитки дачного участка уложилась в пятьдесят минут.
– Сережа, сиди – я сама открою, – скомандовала Татьяна Васильевна, когда машина остановилась у ворот.
Как правило, это всегда было заботой Насти. Она как чертик из табакерки выскакивала из салона, мгновенно скрывалась за калиткой, и буквально через секунду красно-коричневые створки распахивались. Но сегодня она сидела сзади, а потому чтобы выбраться со своего места, ей все равно пришлось бы потревожить маму.
– Ну, вот. Приехали, – Сергей Станиславович выключил двигатель, въехав на лужайку двора, и хлопнул в ладоши, потирая одну о другую, – Э-эх, сейчас баньку сварганим. По-быстрому. Через пару часов все будет готово, – воодушевленно проговорил он, видимо, предвкушая телесную радость, – Мы первые пойдем, – повернулся он к маме, имея в виду мужчин, – А потом вы. А мы за это время шашлычки приготовим.
– Как скажешь, дорогой. А мы… – начала мама и, как будто передумав, улыбнулась, – Пошли, Светик, лучше я тебе сначала все покажу. Приготовить стол, я так понимаю, времени у нас еще предостаточно.
Исходя из расстановки сил, Настя оставалась не у дел одна единственная, а потому мама поручила ей перенести из машины в кухню все, что привезли.
– Только ж, смотри, – предостерегла, – лучше десять раз сходи: не хватай помногу.
– Ладно, мам! Я помню.
– Хочешь, помогу? – спросил Андрей, как-то участливо посмотрев на нее.
– Нет. Что ты… Андрюша? – она заметила это выражение в его глазах и смутилась, едва не назвав его полным именем, – Мне самой тут делать нечего. Просто мама всегда так говорит: это ее коронная фраза.
– Смотри, – зачем-то добавил он, – Мне-то не тяжело.
– Так и мне не тяжело, – засмеялась Настя, ощутив в себе непонятное, но такое ясно осознаваемое торжество.
– Понятно, – почему-то заключил Андрей.
«Что тебе понятно? – с удивлением и досадой на себя подумала Настя, – Что я стерва? Я уж и сама догадалась».
– Андрюша, тебе и без этого работы хватит, – поспешила она загладить образовавшийся между ними вакуум, – Столько воды перетаскать нужно.
Время, пока готовилась баня, пролетело незаметно. Павел Николаевич и Андрей сначала носили из колодца воду в котел, а потом заполняли бак для холодной воды. Сергей Станиславович занимался дровами: принес несколько охапок, растопил печурку и теперь пошевеливал кочергой поленья, чтобы лучше разгорались. А когда за чугунной дверцей уже гудело голодное пламя, облизывая металл котла, он увел Павла Николаевича на реку: посмотреть – как у них здесь красиво.
Насте с Андреем доверили присматривать за топкой – подбрасывать дрова. Кроме того Насте еще и мама надавала кучу поручений. В итоге она, как Фигаро, была и «здесь», и «там» – ухитрялась всем помогать. Но старалась больше находиться с Андреем: больше всего удовольствия, конечно, получала от общения с ним. Что-то творилось в ее груди. В ней радость перемежалась с легкой, но такой ощутимой тревогой. «Приятно поговорить с настоящим практикующим психологом», – обманывала она себя, испытывая при этом двойственное чувство. Она настойчиво пыталась полемизировать с ним по интересующим ее вопросам, но Андрей опять больше улыбался, изредка поддакивая – поощряя ее, стараясь держаться на равных. Боялся обидеть? Скорее и да, и нет. И она видела это. Видела и догадывалась, что он прекрасно ее понимает.
– Андрей? – снова не смогла назвать его Андрюшей.
– Да, Настя, – подстроился и он.
– Ты, наверно, в душе смеешься надо мной – считаешь меня наивной дурочкой?
– Боже упаси, Настюша, – улыбнулся он.
– Ну, вот… опять эта улыбка.
– Да я улыбаюсь просто так. Потому что мне хорошо с тобой, – Андрей неожиданно сделал лицо серьезным, – Так лучше? – поинтересовался он и снова улыбнулся, не сдержавшись.
– Вот-вот! Я как раз об этом и говорю, – отреагировала Настя.
– Настюша, – продолжил он, все еще улыбаясь, но в голосе зазвучала нежность, – Перестань уличать меня в том, в чем я абсолютно не виноват… – Андрей на секунду задумался, – А если бы я был не психологом… а физиком, например, или экономистом? Тогда ты не чувствовала бы того, что чувствуешь сейчас?
– Ну… – растерялась Настя, – тогда бы я, наверное… – она засмеялась, – Поняла. Извини. Мне бы самой догадаться.
– Вот-вот. Это тебе урок, – погрозил он пальцем, нарочито насупив брови и прищурившись.
Оба рассмеялись.
– Весело здесь у вас, – в проеме между домом и летней кухней появился Сергей Станиславович, а за ним и Павел Николаевич, – Ну что, истопники, баня готова?
Сергей Станиславович, по виду, был доволен проведенной экскурсией. Да и Павел Николаевич – тоже.
– Готова, – почти в один голос отрапортовали Настя с Андреем.
Из дома, увидев в окно вернувшихся мужей, вышли и женщины.
– Ну!? – отец, по своей привычке, хлопнул, потирая одна об одну, ладонями, – Тогда не будем тянуть резину? Танюш, – обернулся к жене, – выдай нам полотенца.
– Там уже все. И полотенца, и белье. И чабреца с мятой положили вам. В предбаннике – на скамейке все лежит.
– Ну что ж… – повернулся Сергей Станиславович к Павлу Николаевичу и Андрею, – Тогда вперед.
И мужчины ушли.
А часа через полтора они уже колдовали вокруг мангала, принесенного из сарая хозяином. Профессор укладывал щепу, собираясь развести огонь. Сергей Станиславович раскалывал чурочки от спиленной в прошлом году старой груши. А Андрей доставал из маринада кусочки мяса и нанизывал на шампуры, выкладывая готовые на поднос.
Настя крутилась рядом, переходя от одного к другому, наблюдая и пытаясь каждому помочь. Но ее, по возможности культурно, держали на расстоянии, потому что она больше мешала, чем помогала, отвлекая от дела. Тогда она взяла скамеечку и села рядом с Андреем. Стала наблюдать за его движениями. В ее душе царили уют и радость. В груди таилось, пульсируя, ожидание простого человеческого счастья. И от бани. И от шашлыков. И от общения с гостями. Особенно с Андрюшей. Таким симпатичным и приятным во всех отношениях. Таким понимающим ее. «Зря думала поначалу, что подтрунивает. Ничего подобного. Вот это я понимаю – настоящий психолог. Сразу меня раскусил». Захотелось вдруг спросить – есть ли у него девушка, но в последний момент передумала – почему-то стало неудобно: Андрей повернулся, как всегда приветливо улыбаясь, мол, мне так приятно видеть тебя, говори – я слушаю. «Интересно, он всегда такой? – подумала, – Это его природа? Или профессионально выверенное поведение?»
– Ну, говори уже, – Андрей рассмеялся, – Вижу же. У тебя на лице не вопрос – вопросище.
Мама и Светлана Николаевна в халатах с полотенцами в руках продефилировали к бане.
– Доченька, пошли с нами. Я тебя попарю, – остановилась мама.
– Да нет, мам. Вам без меня свободнее будет. Я после.
– Как хочешь, – махнула мама рукой и повернулась к Светлане Николаевне
– А и то правда. Пошли, Светочка: вдвоем даже лучше будет.
– Ну? И что ты хотела спросить? – вернулся Андрей к прерванному разговору. Он то ли с участием, то ли с любопытством посмотрел на нее.
– Да так. Ни о чем, – Настя почувствовала, как кровь прильнула к щекам, – Тебе, наверное, показалось.
– Ну да, ну да, – он снова загадочно улыбнулся, а она еще больше покраснела.
– А знаешь, – нашлась Настя, – что ты очень похож на Колдуна… старшего? – уточнила, увидев на лице Андрея недоумение.
– На колдуна? Да еще и старшего? – он рассмеялся, – А что: колдуны бывают старшие и младшие?
– Да нет же, – искренне возмутилась Настя, – Ты не понял. Колдун – певец, – посетовала она на его дремучесть, – А у него есть старший брат. Посмотри фотки в сети.
– Да? – Андрей покачал головой, – Надо же? Может, и я их брат?
– Ха-ха-ха, смешно, – ответила Настя без улыбки.
– А что? Нет? В мыльных операх же бывает? А почему не может быть и в жизни? Представляешь, мои родители и не мои вовсе? Может, я подкидыш?
Оба рассмеялись.
Потом Андрей пошел мыть руки к рукомойнику, висевшему недалеко на вкопанном в землю столбике. А Настя сходила за полотенцем для него. А потом какое-то время они сидели и просто молчали – думали каждый о своем. И это почему-то тоже было приятно. Потом снова разговаривали. Но спросить, что хотела, Настя так и не решилась. Наконец, пришла и ее очередь идти в баню – женщины вышли раскрасневшиеся, с тюрбанами полотенец на головах.
– Настюша, – громко позвала мама, почти сразу же, как вышла, – Давай, девонька моя, а то все уже голодные…
– Мамочка! Торопиться я не буду. Что ж это за баня тогда? – возмутилась Настя, – Тем более, есть я пока не хочу. Так что меня не ждите.
– Ну ладно, ладно, – пошла на попятную мама, – Извини, не подумала. Все твое уже там, – махнула она рукой, – Можешь идти.
– Спасибо, – Настя повернулась к Андрею и, улыбнувшись, развела руками, чуть приподняв брови: мол, видишь, как со мной обращаются – как с ребенком. И добавила, словно очень этого не хотела, – Я пошла.
Тропинка, протоптанная в траве, по краям начинала прорастать новыми побегами. И наступать на них Настя посчитала предосудительным. Оттого и шла, как модель, словно по линеечке. А вот и массивная, но низкая дверь. Чтобы войти, надо пригнуться. «Не так как раньше», – вспомнила Настя, и мысль об этом отбросила чувства далеко в прошлое. Знакомый с детства рисунок сучков на уже посеревших от времени досках добавил в них ностальгии. Словно в детство окунулась на мгновение. Она приотворила тяжелое толстое полотно двери и прошмыгнула в предбанник. Пахнуло влагой и березовым духом. Полумрак, окутавший ее, запах распаренных веников, мяты вперемежку с чабрецом, почти сразу изменили привычное состояние сознания. Настя с удовольствием втянула ноздрями густой воздух и замерла. Потом быстро разделась, ощутив поверхностью кожи тепло комнаты, и так же быстро юркнула, приоткрыв следующую дверь, в жаркую негу парилки.
Забравшись на полок, взяла ковшик, тут же лежавший рядом. Набрала немного воды из таза, где плавали ветки мяты и чабреца, и плеснула через открытую дверцу на камни. Раскаленный воздух, вырвавшийся из тесного объема вьюшки, на мгновение показал себя, пошевелив прямые линии проема. Стал обволакивать сверху вниз сначала голову, покалывая верхушки ушей, затем плечи и грудь, обжигая соски. Контраст температур – внешней и внутренней – вызвал эффект гусиной кожи. Наконец, тепло дошло до кончиков пальцев на ногах, и весь организм отдался наслаждению горячего и влажного безмятежного покоя, сравнимого, наверное, разве что с состоянием эмбриона в матке. Через несколько минут тепло разошлось. Поверхность тела, вобрав какую-то его часть, набухла, покрывшись мелкими капельками пота, и стала требовать очередной порции тепла. Настя взяла еще немного воды, и еще раз поддала жару.
Мышцы, когда она улеглась на полке, подложив под голову веник, расслабились, и снова пришло ощущение покоя и наслаждения существованием. Нега, все глубже проникавшая под кожу, распространялась по всему организму. И он, как бы соединившись с окружением и перестав автономно существовать, благодарил за доставленное удовольствие. «Как же здорово!» – мелькнула мысль. Химические процессы, спровоцированные теплом и ароматом трав, затуманили сознание. Замедлили время, притупив ощущение границы между внешним и внутренним мирами. И Настя поплыла. Нескончаемый коридор звуков и образов, по которому она двигалась, увлекал ее все дальше и дальше в глубины собственной бессознательности. Она видела картины детства – давно забытые. Удивлялась другим, о существовании которых не подозревала – не могла даже представить, что они в ней есть. Потом наступила темнота. Слышались непонятные, но очень знакомые утробные звуки, голоса незнакомых людей, перекликавшихся с голосами матери и отца. Мышцы напряглись. Появились даже болевые ощущения вперемежку с экстатическими. Пульсирующими. Словно ее продавливали через какое-то тесное скользкое отверстие. Потом она оказалась в наполненном теплой жидкостью сосуде. И неудобство, и боль сменила неописуемая легкость – даже невесомость. Тело свернулось, отчего коленки оказались у подбородка. Потом навалилась масса пространства, раздавив силой гравитации, несоизмеримой с земной. Показалось, что – вот сейчас – ее сплющит, и все – жизнь на этом закончится. Но тяжесть за секунду сошла на нет, и Настя ощутила мгновенное ускорение, за которым, почти одновременно последовало такое же резкое торможение. «О, Господи! Что это?» – казалось, этого просто не может быть. Перед ней открылась неописуемой красоты картина – огромный голубой шар планеты. Она аж задохнулась от реалистичности увиденного, развернувшегося перед ней ярким свечением.
Но это продолжилось недолго, и ее снова поглотила темнота. За темнотой последовала панорама незнакомого мира. Она появилась вдруг – так быстро и ярко, что захотелось зажмуриться. Но ощущение век пропало. Их словно бы и не было вовсе. Мир возник и в мгновение ока светом и звуками ворвался, казалось, прямо в нее. Замелькали картинки. «Стоп!» – прозвучал в сознании ее собственный голос, и это получилось машинально – душа не выдержала информационной нагрузки. И поток информации остановился, ввергнув Настю в звенящую тишину. Как в немом кино – только цветном, она увидела – на фоне каменных с маленькими окошечками строений – редкие снежинки. Они плавно опускались на начинавшую подмерзать землю. Осознала себя посреди узкой – не мощеной, а потому грязной улочки. Ощутила корчившегося младенца на руках, завернутого в тряпки, отдаленно напоминавшие пеленки…
И вдруг! словно вспышка молнии в беспросветности ночи, в тишину вонзился детский крик. Он разорвал ее, а заодно и душу пополам, ошеломив и напугав. Казалось, одновременно с ощущением, что находилась в теле, Настя еще и видела себя со стороны. Видела и понимала, что это она, но себя не узнавала. Молодая женщина, одиноко стоявшая посреди улицы в деревянных башмаках и странной одежде, словно сошла с репродукции какого-то европейского художника из альбома с живописью. Появилось осознание, что тело, в которое только что нырнула, и ее, и не ее одновременно. Дискомфорт ощущался не сильный, но все же он был. Каким-то звериным чутьем Настя уловила надвигавшуюся на нее беду. Быстро подняла голову. И оторопела. Прямо на нее, в этом узком пространстве, где, казалось бы, с трудом разъедутся два всадника, вся в сверкающем железе, на чудовищной, в металлической чешуе лошади, неслась, позвякивая и гулко топая копытами, Смерть. Ужас, полоснувший по душе, когда совсем рядом оказался наездник на разъяренной лошади, снова рассек Настю, казалось, надвое. Прожег от макушки до промежности. И там застрял, вибрируя и вызывая двойственное чувство – отвратительное и приятное одновременно. И только эта, рожденная ужасом пульсация, заставлявшая перетекать жизненную энергию из половины в половину, еще объединяла части каким-то образом в целое, не позволяя животворящему духу покинуть свое телесное пристанище.
Настя бросила взгляд на тяжелую дверь, покоившуюся на массивных кованых завесах. Мысль, что только за ней она успела бы укрыться, вызвала к жизни надежду. Но ее тут же опровергла реальность – пока постучит, пока дверь откроют, будет поздно. Да и откроют ли еще? Она с тоской посмотрела на щеколду, как на последний шанс остаться в живых. Метнулась к ней. Но нажать не успела: дверь сама ушла внутрь. И кто-то – похоже, монах – в длинном балахоне с капюшоном, почти закрывавшем лицо, подхватил ее и втянул внутрь небольшого прямоугольного дворика. Перед глазами возникли голая в это время года виноградная лоза, уходившая к терракоту крыши высокого в два этажа дома, и стены из тесаного серо-зеленого камня, проглядывавшие сквозь нее. Все происходило машинально, словно ее тело жило своей собственной жизнью, а она лишь констатировала эту жизнь. На незнакомом, но почему-то понятном ей языке Настя забормотала слова благодарности монаху и заплакала одновременно, всхлипывая. Стала отчаянно качать ребенка, боясь, что тот своими воплями разозлит спасителя, чувствуя при этом дрожь в ставших такими непослушными ногах.
Человек сбросил капюшон, и она застыла в удивлении, забыв и о ребенке, который почти сразу же перестал плакать, и о холоде, и о неприятно ноющих в коленях ногах. Стало казаться, что это костюмированное представление. Не больше того. Потому что перед ней чуть измененный – будто немного загримированный – стоял Андрей. Она даже тихонько вскрикнула от неожиданности и опустила глаза в землю. Но тут же подняла, боясь обидеть его, понимая, что это и он, и не он.
Внешность человека на глазах трансформировалась. На месте лица Андрея появилось нечто, напоминавшее незаконченную работу скульптора. На нем проступили черты парня, шедшего за ней по проспекту. Все смешалось в сознании в какой-то страшный, нелепый по своей сути сон. Она отшатнулась, машинально выставив ладонь, будто защищая глаза от яркого света. Но тут же испытала замешанное на страхе любопытство. Перед ней снова стоял Андрей. Он улыбнулся, и, укоризненно покивав головой, удивительным по тембру, заметавшимся в стенах дворика голосом спросил:
– Настюша, ты чего так долго?
Голос чем-то походил на мамин. Только был объемным и более низким по тембру. Растягиваясь как резина, он стал наполнять ставшее безмерным существование. Казалось – вот он – рядом, но одновременно далеко. Его обертоны заполнили бесконечность пространства, и получилась какая-то непонятная, вибрирующая тянучка. Затем все свернулось в точку – в темный непроницаемый момент небытия, чтобы почти сразу развернуться прелестными мгновениями замелькавших в памяти образов. Они не успевали запечатлеваться сознанием, но фиксировались чувствами, наполняя сердце благоговением. Затем сквозь это мелькание не совсем ясно проступил потолок бани. Немного стало мутить, после чего привычная реальность вернулась полностью. Настя повернула голову. Увидела на пороге парилки маму с испуганными глазами.
– Настюша, тебе плохо?
– Нет, мамочка, все в порядке, – Настя почувствовала на языке горечь, – Придремнула маленько. Ты закрой дверь, а то пар весь выпустишь. Иди. Я скоро.
– Точно? – мама сомневалась.
– Точно. Иди.
Дверь, задержавшись еще на секунду, закрылась. Настю немного познабливало. Картины, всплывавшие в памяти, коробили сложившееся представление о жизни, о сознании, о памяти, в которой было то, чего быть, казалось бы, не могло. Она вдруг почувствовала, что немного злится на человека, робость которого отложила на неопределенный срок встречу, потому что теперь знала наверняка – она должна была состояться в тот день. А еще понимала, что нарушен порядок вещей, нарушена причинно-следственная связь событий, которая может развести их надолго. А, может, навсегда. «Может, мы теперь уже и не встретимся никогда?.. А Андрей? – пришла мысль, – Может, он – мой суженый? Ведь он мне не безразличен». Вдоль позвоночника – то ли от мысли, то ли от недостатка тепла выстуженной парилки – прошел холодок. «Нет! Не может быть! – зашевелилось сомнение, – Его надо найти». И почти сразу Настя поняла всю бессмысленность этого «надо» – поисков иголки в стогу сена. И только надежда – великая надежда на благосклонность судьбы, дающей страждущим душам второй шанс – все же теплилась в ней. Но и она уже была поколеблена откровением, которое говорило, что не к одному мужчине она испытывает чувство притяжения. Тот был далеко, и неизвестно еще – суждено ли ему появиться снова в ее жизни. А этот – рядом. Красивый и умный. И очень милый сердцу…
