Сергей Алексеевич Минский
Сквозь наваждение
– Викторович он, – пришел на помощь Руслан.
– Очень приятно, Максим Викторович. Руслан Николаевич в двух словах изложил вашу проблему. В принципе, мне уже все ясно. Но для чистоты эксперимента… – он улыбнулся, – для того, чтобы во мне сложилось полное понимание происходящего с вами, мне нужны подробности. И не просто… – он сделал паузу, – Например, наклон головы в момент произнесения ключевых слов или фраз. Размер зрачков… как менялся? Звучание обертонов в тембре голоса во время – нисколько не сомневаюсь – транса. Короче, надо вспомнить все: глубина анализа, – добавил он, – даст нам качество синтеза. А сейчас я в кухню – поставлю чайник. Вы тут осмотритесь пока.
Слова Николая Петровича показались странными для Максима. «Как описать ему подробности?» – подумал. Но тут же отвлекся. Судя по дверям, комнат – как минимум четыре. Но двери в них оказались закрытыми, а открывать их у Максима даже и мысли не возникло. Только подумал: «Неужели и там все завалено книгами?»
– Руслик? Скажи – он просто диагноз поставит, после того, как я все расскажу? И я просто должен буду поверить ему? Или что-то еще? А вдруг это все туфта?
– Много вопросов задаешь. Сам все увидишь.
– А ты его откуда знаешь?
– В парке на скамеечке познакомились: я подсел – время пережидал. Достал книгу… я тогда читал письма Елены Рерих…ну, а он со мной заговорил. Так и познакомились. Потом я у него несколько раз был… в смысле, здесь.
– Но почему я должен верить ему? Что он сможет понять по моему рассказу?
– А вы, молодой человек, никому ничего не должны, – Николай Петрович вошел с подносом в руках, – Верить по долженствованию вообще невозможно. Это нонсенс. Разве это можно назвать верой? Это, скорее, медитативный подход – концентрация воли и внимания на определенном предмете или явлении. Таким образом, на подсознательном уровне создается определенный алгоритм. Или, если угодно, привычка… Русланчик, убери, пожалуйста, вот эти книги, – он кивнул на стол, – Вот так. Благодарю, – поставил поднос и, наливая в чашки чай, продолжил, – Вот и представьте себе. Наработали вы в себе такую привычку. И что? Вы стали верить?
Максим пожал плечами – он не совсем понимал, о чем речь. Так – подспудно что-то пробивалось в сознание. Но и только.
– Вот именно… – продолжил Николай Петрович, – вы, кстати, пейте чай, пока горячий… вот именно – это не вера. Это привычка верить всему, что вы видите и слышите. Это – суеверие – вера всуе, то есть не вера. Услышали вы что-то, что вам сказали, и поверили. Просто так. Потому что привыкли верить всему… – Николай Петрович задумался. Но почти сразу же благоговейно продолжил, – Вера же – это великое чудо. Мы постигаем ее через повторяющиеся факты нашей жизни, которым доверяем. Прислушайтесь к этому слову. Доверяем. До-верие. До веры. То есть то, что веру формирует. Мы постигаем ее через собственный опыт, который постоянно корректирует интуицию. Вот почему настоящую веру невозможно взрастить искусственно. Это особое чутье. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.
– Теперь, кажется, да… но… – попытался уточнить Максим.
– Вот и хорошо, – перебил Николай Петрович, – А теперь слушайте внимательно. Это непосредственно касается того, о чем я говорил – тех деталей, что вы должны мне поведать. Готовы?
– Да… – не задумываясь, ответил Максим, но все же добавил, – Наверно, готов.
Николай Петрович внимательно посмотрел на него. Какая-то сила, проникающая в сознание, чувствовалась в этом взгляде незамутненных, совсем не старческих глаз.
– Так вот, – начал он, – есть два способа постичь прошлое. Вспоминание и возвращение. Вспоминание, чем чаще вы прикасаетесь к нему, тем более оно принципиализируется. Что это значит? Это значит, что с каждым новым вспоминанием вы все больше деталей события теряете. Другое дело – возвращение. Это как бы самогипноз – вы возвращаетесь в ситуацию, в которой находились когда-то и видите все сопутствующие ей мелочи. Для этого в начальной стадии вам нужно войти в пограничное состояние между сном и явью. Это легкий транс… чай, который вы пьете, не совсем обычный, он поможет вам…
Максим, только что собиравшийся отхлебнуть, машинально отпрянул: «Чем этот старикан меня опоил?» – подумал.
– Не волнуйтесь, – улыбнулся Николай Петрович, будто услышал вопрос, – никто вас ничем угрожающим здоровью не собирается опаивать.
Максиму стало неудобно за спонтанно проскользнувшую в сознании мысль. На несколько секунд Николай Петрович задумался, оставив ему время на переживание возникшего чувства неудобства. «Неужели читает…» – подумал Максим, начиная проникаться чувством доверия к этому человеку.
– И еще, – после паузы заметил ему Николай Петрович, – На меня не обращайте внимания. Просто пройдитесь по событиям, вас взволновавшим, чтобы я мог быстрее войти в интересующую нас информацию. А потом мы поговорим. Поняли?
Максим кивнул, но вдруг у него возник вопрос – каким образом происходит возвращение.
– А как…
– Все вопросы потом, – Николай Петрович немного помолчал и добавил – тихим вкрадчивым голосом, – А сейчас сядьте удобнее… закройте глаза… и… возвращайтесь… вы уже знаете как это сделать.
В комнате наступила относительная тишина. Лишь за окном слышался не громкий монотонный шум нескончаемого потока автотранспорта. «Как, наверное, ужасно – постоянно слышать этот шум», – подумал Максим. А уже в следующее мгновение он находился в родительском доме – в своей комнате, где они с Настей рассматривали рисунки. Потом оказался в кафе и стал наблюдать за ней там. Потом перед глазами во всем великолепии красок потекли его ночные видения. Он продвигался дальше и дальше в детство. Удивлялся тому, что видел такое, о чем не только уже забыл, но чего не помнил и, казалось, даже не мог знать. Потом перед ним открылась жизнь, о которой он до того, как встретил девушку в домотканой одежде на деревенской улице, и вовсе не предполагал…
Свет из окна, на которое посмотрел, когда открыл глаза, засветил почти все детали, все подробности только что виденного. Максим даже несколько расстроился. Попытался понять – сколько пробыл в таком состоянии: «сколько длилось это кино»? Не получилось. Мысль, что старик спит, когда посмотрел на Николая Петровича, радости не прибавила. «Вот так дела! И как же мы будем общаться?» Возникло чувство неудобства. Человек, чей возраст говорил сам за себя, спал в кресле, и будить его казалось чем-то кощунственным.
Подошел Руслан. Взял лежавший здесь же рядом плед в черно-зеленую клетку, расчерченный разноцветными линиями, и накрыл спящее тело. Максим посмотрел на друга. И тот, увидев, приложил сначала палец к губам, и сразу же после этого шепнул на ухо, что все хорошо. Но Максим засомневался. «Да, – подумал, – чаю напились, вводную речь хозяин квартиры произнес, возвращение в прошлое состоялось… и вот на тебе – консультант уснул». Он скептически улыбнулся. Хотелось действовать – поскорее приступить к разбору полетов. Дело-то связано с Настей, с ее здоровьем, а это сейчас важнее всего на свете. Конечно, была надежда узнать что-то и о себе – о своих видениях. Но лишь потому, что в итоге это все – одно и то же.
Руслан снова сделал знак, приглашая выйти из комнаты. И они прошли в достаточно просторную кухню. Максим улыбнулся промелькнувшей мысли: полок для книг в кухне не оказалось. Но книги все же были – на круглом столе, на низеньком холодильнике, на подоконнике. Стопка лежала на стуле у стола с раскрытым сверху объемным фолиантом.
– Так надо, – прошептал уже громче Руслан, словно здесь их можно было услышать, говоря нормально, – Еще минут пять-десять будет в таком состоянии.
– А сколько ему лет? – выразил Максим любопытство, появившееся, когда увидел заснувшего в удобном кресле старика.
– Не поверишь, – улыбнулся Руслан, – Сто четыре года.
– Что?! Сколько? – у Максима отвисла челюсть. Конечно, ошибка даже в десяток лет его бы не удивила – восьмидесятилетний старик вполне мог выглядеть на семьдесят и даже на шестьдесят, но сто четыре и семьдесят – это уже как-то круто.
– Ну, тогда понятно, – покачал он головой, – А я-то думаю…
– Что понятно? – полюбопытствовал Руслан.
– Понятно, почему он так заснул. Хорошо еще, что не на полуслове…
– Не заснул, – перебил Руслан, – Вошел в транс. Проблемы твои решает.
– Как? – снова поразился Максим, – Как можно решить проблему, не зная о ней ни фига.
– Конкретно – не знаю. Но знаю, что еще большее удивление тебя ждет, когда он, как ты говоришь, проснется. Я пойду… посижу около него, – предупредил он вопрос.
– А я?
– А ты? Можешь сделать себе чаю пока.
– Нет уж. Хватит с меня этого зелья.
– Как знаешь, – сказал Руслан, улыбнувшись.
Максим подошел к окну. С улицы – с высоты второго этажа красно-желтой листвой клена на него смотрела осень. Он почувствовал ее так, как будто она была живым существом, наблюдавшим за ним. Это было мгновение, но такое яркое и впечатляющее, что он в который раз за сегодня поразился – как же может непредсказуемо повести себя такая, казалось бы, очевидная, такая незыблемая реальность. Попытался вызвать чувство еще раз, но не смог. Отошел от окна и сел на свободный от книг стул.
Не сиделось. Снова вспомнил Настю. Мысли о ней – о том, что она может звонить, а его телефон отключен, вызвали недовольство. Поднялся и стал ходить по кухне – туда, сюда. Наконец, не выдержал – пошел в комнату, тихонечко на цыпочках проследовал на свое место.
Все было по-прежнему. Николай Петрович, низко склонив голову, лежал в кресле. Ощущение того, что он не дышит, пронзило неприятной догадкой. Обратил внимание на лицо – бледное, почти восковое – с полупрозрачной, казалось, кожей и заострившимися чертами. Встал, и также на цыпочках прокравшись к Руслану, шепотом спросил:
– А он… не умер?
– Все нормально. Не волнуйся. Потерпи немного.
И еще несколько минут Максим терзался домыслами по поводу происходившего, все время поглядывая на хозяина. Если бы его попросили сказать честно, до конца не верил, что Руслан прав.
Облака за окном заметно потемнели, и в квартире неожиданно наступили сумерки. Начавшийся мелкий дождик зашуршал под легким ветром по стеклу, вычерчивая чуть наискосок свой незатейливый узор. В какой-то момент Максиму, вдруг стало жутковато. «Может, все-таки Николай Петрович… того? А мы сидим здесь – ждем с моря погоды. А он… того – умер уже?». Он посмотрел на Руслана. «И в ус себе не дует. Может, все-таки так и надо? Наверное, он не впервые видит такое? Если бы не он с его уверенностью, я уже давно сбежал бы отсюда». Максим перевел взгляд на старика. Его рука, со странным – с головой непонятного животного – перстнем на среднем пальце, покоилась все там же. На мгновение показалось, что хозяин квартиры пошевелил ею. И Максим, под воздействием странного чая уже смирившийся частью души с тем, что тот мертв, инстинктивно ощутил леденящий сердце ужас. Наполовину спавшее под шум дождя сознание, встрепенувшись, не успело нейтрализовать ощущение. И страх, трансформировавшись в чувство поражения, неприятно зашевелился в районе желудка и солнечного сплетения.
Николай Петрович стал приходить в себя. Наконец, он откинул плед, и чуть наклонился вперед. К нему подошел Руслан: весь его вид говорил о готовности выполнить любое поручение.
Так прошло еще несколько минут.
– Начнем с того, что ваша девушка с медицинской точки зрения совершенно здорова, – улыбнулся Николай Петрович, как только окончательно пришел в себя.
«Странно, – подумал Максим, – Я ведь ничего еще ему не говорил, ни о чем не спрашивал. А, впрочем, здесь все кажется странным».
– Ничего странного, молодой человек, – продолжил хозяин, как будто снова подслушал его мысли.
И опять неприятное ощущение появилось в груди. «Неужели и вправду? Неужели читает мои мысли?»
– Не совсем так, – заговорил Николай Петрович, – Я скорее угадываю смысл, заложенный в определенных фразеологических конструктах, сопровождаемых определенными же чувствами. Когда вы думаете вербально, ваш речевой аппарат работает почти также – только беззвучно. Но, тем не менее, он производит колебательные движения. Это не чтение мыслей – это трансформированное восприятие, которое можно сравнить с плохим переводом с иностранного языка… – он помедлил, с улыбкой глядя на ошарашенного таким пассажем Максима, – А вот ваше возвращение я просматривал, как фильм – достаточно подробно. И еще: через вашу психическую связь с Настей я просканировал и ее.
– Не может быть… – большего сказать не получилось – язык не поворачивался, потому что не только не могло быть, но было. И даже такое мизерное количество фактов уже говорило об этом. «Шарлатанство? Сговор с Русланом по поводу Насти? Но зачем? А все остальное… и этот односторонний разговор? Нет. Не может быть. И вообще – чего я упираюсь? Поживем – увидим».
– Ну что? Можно продолжать?
Максим заметил, что Николай Петрович пристально смотрит на него, видимо, ожидая, когда он закончит сомневаться. Это добило его вконец.
– Да-да, извините.
– Итак, она здорова. Но… – он сделал паузу и снова взглянул на Максима, как бы заостряя его внимание на сути того, что собирался сообщить, – В ней очень сильно развито медиумическое начало.
– Это плохо? – Максим чуть не добавил к вопросу «доктор» – так это напоминало врачебную консультацию.
– Смотря с какой стороны на это посмотреть. Если говорить с точки зрения эволюционного преобразования души, то это и не хорошо, и не плохо. Это просто вовремя.
– Не понимаю…
– Наша вневременная субстанция – то, что мы в быту называем бессмертной душой – реинкарнационно эволюционирует. И это входит в противоречие с декларацией социума о якобы равных возможностях человека при рождении. Мы как бы подразумеваем, что при равных условиях, мы получим равные результаты. На этой почве произросла идея равенства, инфицировавшая человечество на много веков вперед. Она кажется прекрасной. Но сколько вреда она принесла уже. А сколько принесет еще? Эта характеристика – я имею в виду равные возможности – применима разве только к среднестатистическому человеку. Как, например, к роботу, сошедшему с конвейера. Но не вообще к человеческому существу. Каждый из нас, уходя из этого мира, уходит с готовой программой следующего воплощения, которое и формируется для него различными фильтрами Вселенной. Происходит естественное генетическое моделирование – подбор родительской пары, которая объединив отцовские и материнские гены, создает физиологический скафандр с определенным набором инструментария, если так можно сказать, который соответствует вневременной субстанции на данном уровне ее эволюционного развития. Под инструментами я имею в виду органы физического тела, способные работать с определенными частотами вибраций пространственно-временного континуума Вселенной, с ее тонкими информационно-энергетическими структурами. В связи с этим, как раз, наше планетарное тело и обладает теми достоинствами развития, до которых дошла душа.
Николай Петрович остановился и посмотрел, улыбнувшись, на Руслана.
– А что, Руслан Николаевич? Вы что – не могли сами этого рассказать другу?
Руслан вместо ответа виновато пожал плечами.
– Ладно. Надеюсь, понятно. Настино физическое тело – инструмент, соответствующий уровню эволюционного развития ее вневременной субстанции. И это тело, вернее, отдельные его органы обладают определенной чувствительностью, посредством которой проявляются медиумические способности…
– А у меня… – сорвалось у Максима.
– А у вас – нет. Вы такими способностями не обладаете. Вы как бы резонатор. У вас это проявляется только в связи с ней. Потому, что ваше и ее развитие на протяжении нескольких инкарнаций объединены – вы должны многое в ваших тонких структурах исправить, – он замолчал. Но почти тут же продолжил, – Вот, пожалуй, и все, что могу вам сообщить. Но… – Николай Петрович сделал паузу, – Могу еще намекнуть… – снова замолчал. Было видно, как ему тяжело говорить. Он будто поднимал что-то тяжелое – даже вены на висках увеличились, – Насте нужно остерегаться двойственности. В душе. Через это она может ослабить в человеке, с которым вы виделись в кафе, связь его вневременной субстанции с его нынешней телесной оболочкой…
– А что это значит? – не выдержал Максим, воспользовавшись секундной паузой.
– Это значит, молодой человек, – заметил Николай Петрович, – что произошедшее еще не фатально, но точку невозврата в этой ипостаси вы с Настей можете пройти в любой момент. Хотя от вас лично в этом раскладе, увы, ничего не зависит. Все, дорогие мои. А теперь идите с Богом. Я и так вам наговорил больше, чем был должен.
Попрощавшись, и миновав два уже освещенных электрическим светом лестничных пролета, друзья вышли во двор. Перерытый и заставленный контейнерами с тротуарной плиткой он выглядел неуютно в наступивших сумерках. Было зябко и неприятно от моросящей с темного неба сырости, от ветра, норовившего забраться за пазуху. Но в душе Максима появилась вера – вера в то, что все с Настей будет хорошо. Самое главное – что она здорова. А это компенсировало все остальные неудобства. Даже отсутствие ясности того, что услышал и чего до конца не совсем понял.
Преодолев неровности двора, они сели в машину.
– Ну что? Я же говорил, что он поможет? – Руслан явно нарывался на похвалу, и Максим не стал язвить по этому поводу, как обычно.
– Спасибо тебе, Руслан. Ты и в самом деле мне очень помог…
– Да ладно! – отмахнулся тот с довольной улыбкой, – Кто, если не я?
ЧАСТЬ III
.
1.
Во второй половине октября погода задалась. После северо-западных ветров с их влажностью и пронизывающим насквозь холодом уже неделю светило солнце. Было безветренно, тепло и сухо. Природа как бы попросила у осени отсрочку. Ночью доходило до восьми-десяти градусов, а днем даже до семнадцати. Трансформация цвета в кронах деревьев будоражила сознание своими контрастами. Зеленые ели и сосны в парках и скверах казались какими-то будничными рядом с желтым и желто-красным великолепием берез и кленов. И это несоответствие придавало всему остальному калейдоскопу красок щемящее ощущение уходящей жизненности. А заодно напоминало о цикличности процессов в природе, разбавляя грусть увядания надеждой возрождения.
Настя и Максим, не избалованные ресторанами и клубами, подолгу гуляли после занятий по городу. Особенно любили бывать в парке напротив цирка. Для них обязательно находилось укромное местечко, где они секретничали и целовались, в порыве нежности крепко прижимаясь друг к другу. В такие моменты Настя иногда физически ощущала, что им уже не хватает подобных отношений. Но никак не могла решиться на это, после того фальшстарта, случившегося по вине Максима. А он, после того неудачного сюрприза две недели назад, когда ездили к его родителям, не настаивал – с уважением относился к ее молчаливой просьбе повременить, прочитанной в глазах. Ждал, боясь обидеть.
Наконец, в очередные выходные она отказалась ехать с родителями на дачу. Сослалась на то, что у нее много работы по реферату. И в пятницу после занятий позвонила Максиму – пригласила его вечером к себе. Появилась уверенность, что готова. Что хочет сделать любимого счастливым. И от этого стать самой еще счастливей.
– Ты меня хочешь познакомить с родителями? – в его голосе появилось легкое волнение.
– Нет, Максик. Родители уезжают на дачу. Хотят не пропустить последние теплые дни.
– А ты, получается, не с ними?
– Нет.
– И почему же? – игриво поинтересовался он и добавил – почти утвердительно, – Наверное, хочешь побыть со мной?
– А ты как думаешь?
– Думаю – тебе нужно подготовиться к реферату… или еще к чему-нибудь. Или я ошибаюсь?
– Ошибаешься, – перехватила она его тон, – Жду тебя к семи.
У Максима даже дыхание перехватило – догадка оформилась в понимание назревавшего события.
– И не опаздывай, – добавила Настя.
– Есть, мой генерал, – машинально отчеканил он, – А-а…
– До встречи, – Настя отключилась.
«Неужели, это то, о чем я думаю?» – радость переросла в ликование и стала распирать грудь желанием выплеснуться наружу. Но радость была продуктом подсознания и потому принесла вместе с собой сомнение, сопровождавшееся легким неудобством. Словно сознание, оценив ситуацию, упрекнуло его за эгоизм. Как будто Настя приносила себя в жертву ради того, чтобы ему было хорошо, а взамен не получала ничего. Вспомнился недавний конфуз, когда она была у него в гостях. Забывшись на мгновение, повел себя нетерпеливо. Увидел удивление в ее глазах и какую-то детскую покорность. Она замерла, видимо, не в силах отказать, и до него стало доходить, что вот сейчас все может и случиться. Но вдруг осознал, что время для этого еще не пришло. Тогда-то и появилось чувство неудобства, которое сегодня о себе напомнило. Разум сам принес сомнение и сам же начал проповедовать логически непогрешимые выкладки – только ему понятные доводы. Вещал, что это неизбежность, что рано или поздно это все равно произойдет. Так, какая разница – когда? Намекал даже на то, что Максим, наверное, единственный болван в своем роде. Только он мог в прошлый раз не использовать неоспоримую возможность обладать женщиной, которая, безо всяких сомнений, тоже хотела этого. Ведь, в конце концов, его поведение противоречит законам природы.
Максим взглянул на телефон – он все еще держал его в руках. «Четырнадцать двадцать три. Времени у меня валом. Так. Цветы. И надо вымыться как следует, и переодеться. Вино? Брать или не брать?» Глубоко внутри кто-то нашептывал – брать, брать, брать. «Так надо, – отмел сомнения, – все так делают». Сомнения тут же исчезли. Но появились другие. Мысль, что его предположение преждевременно, что Настюша без всякой задней мысли назначила встречу у себя, чтобы, может быть, просто выпить по чашке кофе, пообщаться, неожиданно привела к новому осознанию собственного эгоизма. Появилось чувство стыда и раскаяния. «Так мне и надо. Думаю только о себе. Да и думаю ли? Тестостерон за меня думает: этот, блин, всегда начеку, всегда готов… но почему на такое позднее время назначила? – тихой сапой закралась в сознание мысль. И оно, только что рассуждавшее об исключительном себялюбии, вдруг возмутилось, – А она – что – не живая? Ей это разве не нужно? Может быть, в гораздо большей степени, чем ты думаешь? И почему вообще ты решаешь за нее – что ей надо, а чего нет? Ты ее любишь? Без сомнений. А она тебя? Да. Ты же знаешь это. Ну, так в чем дело? Отпусти проблему, дурачок. Расслабься. Все произойдет тогда, когда произойти должно». Максим повернул ключ зажигания. Машина, вздрогнув, уютно замурлыкала. И в этом звуке он услышал такой покой и умиротворение, что сразу же отлегло от сердца. И совесть со своим болезненным восприятием действительности почти утихомирилась. Но все же оставила в душе легкий свой след – след несоответствия между простотой желания и сложностью того божественного в человеке, что всегда мешает принимать правильные с точки зрения выживания решения.
После занятий – в четыре часа у магазина «Техника в быту» – он собирался пересечься с одним знакомым программистом. Уточнить кое-какие детали по заказанному контенту и еще раз поговорить об оплате. Это, конечно, можно было сделать и через сеть, но неувязочка по деньгам – он был уверен – требовала разговора вживую.
На часах пятнадцать ноль семь. И Максим решил, что до этого подъедет в ближайший торговый центр – за цветами и вином.
2.
Время, как ни странно это могло выглядеть в связи с ожиданием судьбоносной встречи, пролетело незаметно. Кроме, наверное, тех двадцати минут, когда он, собранный, сидел и ждал такси, общаясь с Русланом. Разговор больше напоминал беседу барана с козлом из философской сказки, которую повторяющиеся жизненные ситуации не давали забыть. Когда первый, то есть баран, восторгался крепкими дубовыми воротами, в которые он собирался втемяшиться, разогнавшись, второй мечтал о сочной белокочанной капусте, почти не слыша разглагольствований товарища. Лишь иногда доходил до козла то ли смысл сказанного, то ли догадки о нем. Потом он интеллигентно – соответствующими вопросами – подводил разговор к предмету своей страсти, и они менялись местами. Теперь скучал баран, выискивая в капустном монологе товарища лазейку, чтобы осчастливить того рассказом о прекрасных дубовых воротах.
Разговор не клеился, и оба замолчали.
Тишину нарушил телефон.
– Макс! – позвал Руслан, видя, что тот не реагирует, – Твой звонит.
– Что? А, да, слышу, – на дисплее восемнадцать двадцать две и незнакомый номер, – Слушаю вас.
– Можете выходить. Машина у подъезда, – проник в сознание приятный женский голос.
Сердце отозвалось на сообщение, словно он уже стоял у дверей, за которыми его ожидало то, чего так долго хотел, но что, скорее всего, окажется полной неожиданностью. Сердце замерло от предвкушения встречи с любимой, от ожидания чуда – простого и великого, до которого только могла дойти разумная Вселенная, интегрируя в единое целое и совершенствуя живое вещество.
Как всегда водитель такси передал диспетчеру опережающую событие информацию. И машину пришлось немного подождать, пока она доезжала и затем разворачивалась в узком пространстве двора, лавируя между припаркованным один к одному транспортом. Нетерпения, впрочем, не было. Были легкая тревога и предчувствие счастья, порожденные надеждами и сомнениями. Они, как основа и уток, объединяя возможности, ткали полотно собственной реальности, вплетая в него небольшую – возможную для себя – долю реальности физической. Но не такую значимую, чтобы она смогла упростить принципиальное – символическое понимание жизни, низвести его до уровня голой конкретики.
На всем пути, пока преодолевали полгорода, только два светофора не пропустили машину сходу. Все остальные, словно сопереживая Максиму, давали добро, вовремя переключаясь на зеленый.
Забежав на четвертый этаж, не дожидаясь лифта, Максим с минуту еще простоял под дверью – никак не мог утихомирить дыхание и сердцебиение. Наконец, решился – нажал на кнопку.
Трель механического соловья. И тишина.
Он постоял с полминуты и снова повторил.
– Кто там? Это ты, Максим? – переспросила Настя сразу же, не дожидаясь ответа.
– Я, Настюша.
Дверь распахнулась. На пороге в красивом синем платье и таких же туфлях показалась Настя. Пружинки прядей волос от виска придавали ее прелестному облику еще большую нежность.
– И по какому поводу… – начал он, но не закончил фразу, очарованный, сбитый с толку ее трансформацией. Она уже не походила на прекрасного ребенка – на девочку в преддверии перехода в репродуктивный возраст. Это была полноценная восхитительной пассивной силы женщина в боевом, поражавшем подсознательную суть окрасе и обворожительном, подчеркивавшем формы облачении.
Настя улыбнулась, довольная его реакцией.
– Ну… не стой уже за порогом, проходи.
– Ты поразила меня в самое сердце, – нашелся Максим, пытаясь банальной фразой в шутливом ключе сгладить свою растерянность, – Это тебе, – протянул розы.
– Неужели? – продолжила его игру Настя, – Судя по твоему тону, не похоже, что в самое… раздевайся, – скомандовала кивнув головой.
Он передал ей пакет с вином и конфетами. Пристроил на вешалку куртку.
– Нет, правда, – Максим стал серьезен, – Ты сегодня восхитительна.
– Только сегодня? – продолжила она начатую им игру.
– Не шути так, – улыбнулся он, подошел, обнял рукой ее талию, а другой прикоснулся к щеке. Наклонился и нежно поцеловал в губы. Вдохнул букет исходивших от нее ароматов. Ощутил маслянистый вкус помады. Увидел, как чуть расширились ее зрачки – перед тем, как она закрыла глаза. Как задрожали ресницы.
– Ты такая красивая, Настюша.
– Ой! – она вздрогнула и отодвинулась от него.
– Что случилось? – не понял Максим.
– Укололась…
– Где? – он виновато подхватил одной рукой пакет и цветы, а другой приблизил ее ладонь к своим губам и поцеловал пальчик, который она показала.
– Ну вот, – в его голосе прозвучал упрек собственной беспечности, – Прости…
– Да за что, Максик? – ее не столько расстроил сам факт укола, сколько его виноватый вид, – Ничего же не случилось… давай сюда мои прекрасные розочки, – шутливо потребовала она, – Кстати, этот оттенок – мой самый любимый.
– Я помню.
– Ну, чего мы стоим у порога? Проходи в комнату. А я сейчас – цветы поставлю. А что ты еще принес? – полюбопытствовала она, заглядывая в пакет, – О-о! Вино? А я в жизни всего пару раз и пробовала-то его. Но сегодня выпью с удовольствием. А вино вкусное? – не умолкала она.
– А ты как думаешь? Разве я могу своей любимой принести невкусное вино?
– Думаю… нет.
– Ну вот. Ты сама и ответила на свой вопрос, – улыбнулся Максим, переполненный нежностью к ней – такой близкой и такой родной. В игре ее слов снова стала проглядывать детская беспечность, разбавляя напряжение ожидания. Но эта игра ничего уже не решала – она лишь продлевала время до того судьбоносного момента, когда жизнь женщины, разделившись на «до» и «после» становится полноценной с точки зрения ее предназначения. Когда женщина душой и телом вбирает в себя частичку души и тела мужчины, чтобы нести эту печать в себе долгие годы.
Они ели и пили вино. Максим расхваливал немногочисленные, но с любовью приготовленные и оформленные ею шедевры кулинарии. Они смеялись по поводу и без. Просто так. От того, что было хорошо вместе. Смотрели с нежностью друг на друга, выискивая во взглядах ответ на тот единственный вопрос, который волновал обоих.
Наконец, застолье исчерпало себя, привнеся в разговор какой-то новый, но такой же неуловимый и понятный лишь подсознанию элемент ожидания. Его, вроде бы, и не было, но он стал прорастать в необоснованных паузах. В более коротких взглядах, скрывавших легкое напряжение от затянувшейся пасторали. В красивых, но уже потерявших первоначальный смысл словах. В нежности, безуспешно требовавшей развития. И, наконец, в бесконечной наивности, предполагавшей, что так может продолжаться вечность. Жизнь навязывала свою игру. Взрослую. Извечная, сформированная поколениями женская суть в Насте – ее Анима – как бы спрашивала: «Ну? Не знаешь, что делать дальше? Это же так просто – время пришло. Оставь в покое разум. Он тебе сейчас, ох, как мешает. Обними его покрепче. Соедини с ним уста. И все сладится само собой».
– Максим… давай потанцуем, – Настя игриво протянула ему руку ладонью вверх.
– А музыка где? – поддержал он ее тон.
– Пойдем. Будет тебе музыка.
Он встал, и она потащила его в свою комнату. Взяла с компьютерного столика пульт. Включила акустическую систему. Быстро пролистнула несколько треков и нашла то, что хотела. Шутливо, слегка приподняв край платья, сделала реверанс. Максим ответил кивком, став по стойке «смирно», и они рассмеялись.
