Сергей Алексеевич Минский
Сквозь наваждение
– Извините, девушка. Обознался. Вы очень похожи на одну… ну, эту. Извините, – понял свою новую оплошность водитель, – Да и время, – выставил руку с часами, – видите, какое… – Насте повезло. Таксист и вправду соответствовал тому типу хамов, о котором она подумала. Чувствовалось – струхнул: мало ли кого нечистая занесла, – Извините, ради бога…
– Ничего, – продолжила она жестко, – Так сколько?
– С вас, девушка, по таксе – сколько выбьет.
– Благодарю, – она открыла заднюю дверь и села. Было стыдно, но ее распирало от гордости за себя – за то, что обрела незримую власть над другим человеком.
– Вот! – почему-то обрадовался таксист, – Принцессу видно по походке, – продолжил он свой комментарий, но – чувствовалось – с уважением, – А то пальцы гнут, а садятся наперед. Сразу видно – плебеи. Чего бы из себя не изображали.
– Учился где-то? – обратилась она на «ты», снова стараясь быть предельно неинтеллигентной.
– Да нет, – машина завелась и тронулась, – Это так. Читал где-то. Когда-то. А что? – повернулся водитель.
– Да ничего. Смотрите на дорогу, – скомандовала для пущей убедительности Настя, но уже смягчив тон.
– Да-да, дочка. Все в порядке. У меня стаж вождения уже за двадцать пять лет. Так что бояться нечего.
Почему-то стало неудобно перед этим, уже немолодым человеком. Будто виновата была перед ним. «Да пошел он, – подумала, – Сам виноват».
До своего дома Настя ехать не стала. Захотелось немного пройтись пешком – переварить все, что произошло за этот непростой, насыщенный противоборствующими силами день. А еще в душе царило ожидание чего-то. Чего-то непонятного, зовущего, не позволяющего успокоиться домашней обстановкой.
Она вышла у моста, окультуренного старинным чугунным ограждением. Как раз у спуска к воде. Преодолела по «зебре» проспект и направилась к воротам парка. А миновав их, чуть повернула влево – к выложенной плиткой дорожке. Пошла между бетонным ограждением начинавшей здесь сужаться реки и стеной деревьев, подчеркнутой выкрашенным в белый цвет бордюром и редким низко остриженным кустарником. Фонари, градуируя линию растительности, рисовали перспективу. Они делали совсем черной левую – небольшую часть реки, прикрывая ее тенью от массивного ограждения, уходившего вместе с ней в перспективу парка. Тишина, потревоженная ее шагами, ритмично распадаясь на части, стала пульсировать в голове. Появилось ощущение ожидания. «Это последнее, что я могу для тебя сделать», – услышала внутри себя голос. Заглянула в темноту – туда, куда уходили терявшиеся там стволы и кроны деревьев. Вдруг ощутила не то чтобы страх, но еще большее беспокойство – очень уж на него похожее. «Зачем, спрашивается, пошла сюда? – дрожь, пробежавшая по спине от этой мысли, проникла в конечности ознобом, – Только бы не встретить…»
С минуту она шла, искоса поглядывая на возвышавшуюся слева желтую в пределах фонарей стену деревьев, на темноту, сгущавшуюся сразу за кустарником. Всматривалась в просветы между деревьями: чуть дальше, где уже почти ничего не разглядеть. Шла, окоемным, периферическим зрением замечая все, чего достигал взгляд, и слыша, казалось, все через отзвук собственных громких шагов.
Буквально перед пешеходным мостиком, который перекинулся через водную гладь в сторону строившихся на том берегу высоких и сейчас зиявших темнотой зданий, увидела освещенную с одной стороны фигуру мужчины. Он шел навстречу совершенно беззвучно. Словно крался. Стук собственных каблучков, легким эхом отражаясь от окружавшего пространства, оказался для других звуков непреодолимой преградой. «Все хорошо, – подумала Настя, и сердце, забившись сильнее, ускорило свой ритм, – Все хорошо… человек просто возвращается откуда-то… так же, как и я… все очень хорошо. Сейчас он поравняется со мной… пройдет мимо… и я снова буду одна». Настя стала забирать вправо. Пошла почти вплотную к парапету набережной, опустив голову. Но, увидев исподлобья появившиеся в поле зрения ноги мужчины, машинально подняла глаза. Пришла догадка – чьи висевшие в воздухе ноги видела во сне. Она вдруг поняла, что это он. Узнала его даже в полутьме парка. Даже в этой нелепой вязаной шапочке, скрывавшей, казалось, пол лица. Не смогла пересилить себя: веки сами собой опустились, и взгляд выхватил череду узкой бетонной плитки. Испорченная страхом кровь стала пульсировать в висках, отнимая остатки разума и обрекая организм действовать по инерции. Это напугало Настю еще больше, но она нашла в себе силы оторвать взгляд от земли. И неожиданно для себя остановилась. Казалось – рвануть должна отсюда, сколько было сил, но ноги не слушались. Страх, до этого руководивший всеми ее действиями, стал каким-то детским и наивным по сравнению с ужасом, превратившим тело в статую.
По сверкнувшему в глазах рыжего бармена гневу, искривившему до неузнаваемости его физиономию, Настя, вдруг осознав сегодняшний сон, все поняла. Ноги подкосились. Но она, пересилив эту отвратительную слабость, выпрямила их. А через мгновение уже, как могла, бежала. Бежала туда, куда направило наивное подсознание – в темноту деревьев. Туда, где можно затаиться – стать невидимым. Казалось, именно там спасение. Потому что вправо – река. Назад? Бесполезно – на каблуках далеко не убежать. А значит – только влево. В темноту. «Ты же не видишь там ничего, – подсказывало подсознание, – значит, и он не увидит. А, значит, там можно спрятаться».
Удар в шею настиг ее еще в границах света фонарей. В глазах вспыхнуло, и сознание почти мгновенно померкло. Но все же успела вполоборота развернуться, словно защищала спину и затылок от следующего удара, а, может, чтобы не упасть ничком. Перед глазами промелькнуло мутное пятно лунного света через облака и одинокая звезда в почти черном разрыве между ними. Почувствовала, как позвоночник в районе поясницы что-то обожгло…
Очнулась от тяжести, навалившейся на грудь и мешавшей дышать. Увидела над собой искаженные звериным оскалом черты лица. Услышала частое громкое дыхание. И сразу пришло понимание: и что происходит, и что вот-вот должно случиться. Только на один вопрос разума интуиция не смогла ответить, и это разум смутило – отсутствовала чувствительность в нижней части тела – в районе бедер и в ногах, а потому четкой картины того, что происходит не складывалось. Все, о чем подумала, подумала в одно мгновение. От заполнившего душу ужаса она не закричала – завизжала. Потом схватила обидчика обеими руками за горло и стала душить, что было сил.
В какой-то момент почувствовала удар слева – почти в висок. Увидела ослепительную вспышку света, после чего руки, вдруг ослабев, упали вниз, а глаза сами собой зажмурились. Сознание, угасая, почти растворилось в небытии. Но в последний миг, когда показалось, что жизнь уже оставила ее, Настя ощутила легкость, будто с груди сняли ту тяжесть, которая угнетала до сих пор. Поняла, что снова приходит в себя. Одновременно с разумом стал возвращаться и животный ужас, реализовавшийся непроизвольным душераздирающим воплем, после чего глаза сами собой вытаращились в ночное небо.
То ли наяву, то ли во сне – там, где должны кончаться ее ноги, но чуть выше – в свете освободившейся от облаков луны Настя увидела человеческую фигуру, странным образом подвешенную за шею. Петля, на которой корчилось тело, вспыхивала зелеными и красными искорками, двигавшимися в потоке света. Она, словно свивавшаяся вокруг собственной оси струя воды, серебристо-голубоватым шнуром обвивала шею жертвы и уходила ввысь, постепенно растворяясь в инертном свете ночного светила. Это последнее, что увидела Настя перед тем, как окончательно и надолго потерять сознание.
12.
Она шла по бескрайнему снежному полю. Туда, где бездонное, холодное в своей синеве небо, прочертило условную линию горизонта – такого близкого и такого бесконечно далекого. Солнца не было – по крайней мере, так казалось, но все вокруг ослепительно сияло белизной. Если бы не общее ощущение движения, можно было бы подумать, что движения и вовсе нет, потому что глаз ни за что не мог зацепиться, а от ног ощущения не поступали. Словно не шла, а на месте топталась. Пока не посмотрела вниз. Странный, похожий на обыкновенную белую простыню, кусок материи, которым она оказалась обмотанной, ниспадал от груди на бедра и заканчивался под коленями. Ноги, утопавшие в снегу выше щиколотки, были босыми. Но странное обстоятельство: холода они не чувствовали. «Может я их обморозила? – не на шутку испугалась Настя, – Неужели до омертвения ткани, до полного уничтожения рецепторов?» Ноги вообще никак и ни на что не реагировали, словно к Насте не имели никакого отношения. Если бы не видела, что они есть, что при их помощи она двигается, даже представить бы не могла, что они существуют. А вот верхняя часть туловища – от поясницы – очень даже чувствовала холод. Ее знобило до дрожи в зубах, до ощущения корней волос, до онемения пальцев рук. «Я словно состою из двух частей, – подумала Настя, – Вот она дилемма – верх и низ. Верх – жизнь. Низ – смерть». На душе стало совсем грустно. Она уже начала было наклоняться, чтобы пощупать ноги – на самом ли деле все представляется так, как она думает. Но в последний момент ей показалось – голова ее дотронулась до чего-то мягкого и упругого. Настя протянула вперед руку. И – правда – то, что видела впереди, закачалось, словно было нарисовано на мягкой эластичной перегородке. «А там – за ней – что?» Где-то в основании горла – между ключицами появилось неудобство, словно именно там пряталось любопытство. Оно напрягало, требуя завершенности, настаивая на ней. И Настя, сложив руки, как будто собиралась нырнуть в воду, воткнула их в преграждавшую дорогу стену. Руки, погрузившись в эластичную поверхность, ушли в нее, не разорвав. Тогда Настя с силой развела их.
Горячая струя воздуха, хлынувшая с той стороны, приятно обволокла лицо и руки, открыв ослепительное, почти прозрачное небо. Настя схватилась за нижний рваный край отверстия, и, потянув на себя, быстро довершила начатое.
Перед ее взором до самого горизонта разостлался жаркий, цвета золотистой охры песок. Невысокие барханы, но не меньше, пожалуй, человеческого роста, словно океанские волны, вздыбили поверхность пустыни, напоминая о последних, породивших их ветрах. Тепло, мгновенно проникнув под кожу и прогрев мышцы, стало невыносимой пыткой. Оно уже не согревало, как совсем недавно, оно нестерпимо палило, выжигая из тела влагу, выдавливая ее на поверхность кожи.
Настя наклонилась: хотела зачерпнуть золотистую россыпь – неужели песок может быть таким красивым? – но тут же отдернула руку – пальцы обожгло только лишь от соприкосновения. И снова она удивилась – ногами этого испепеляющего тепла не чувствовала.
Уже было совсем невыносимо и казалось, что вот сейчас она больше не выдержит – упадет. Силы покидали ее. К тому же начиналась буря, от которой не то чтобы спрятаться, даже укрыться было нечем. Но стоило ей только подумать об этом, как впереди заколыхался и стал подвижным воздух. «Что это? Мираж? – предположила Настя, и почти сразу же догадалась, – Перегородка!» Через несколько метров она снова уткнулась в нее и, разорвав привычным движением, очутилась на снегу…
Все было белым бело и расплывалось. Неяркий, но все же резавший глаза свет, казалось, проникал миллионами иголочек в мозг и, начиная там вибрировать, заканчивался в переносице. Вибрация все нарастала и нарастала, и, наконец, реализовалась. Настя чихнула, словно младенец, внедрявшийся в атмосферу планеты, знаменуя этим свою претензию на место под солнцем. Голова отозвалась пронзительной болью, от чего мышцы живота и, казалось, все внутренности мгновенно сжались, исторгнув горлом непроизвольный стон. И почти сразу под грудь вползла тошнота.
Когда зрение восстановилось, она поняла, что видит потолок незнакомой комнаты. Попыталась повернуть голову, чтобы как-то ослабить ноющую боль в затылке. Не получилось, потому что боль сразу же стала невыносимой.
«Где я?» – мысль, будто закольцованная, стала пульсировать в сознании. Возник страх. Животный. Омерзительный. Он шел откуда-то снизу живота – из-под пупка, поднимался выше и заполнял собой солнечное сплетение. Страх усиливал тошноту. Почти до спазмов. Настя попыталась шевельнуть рукой. Получилось. Другой. Тоже. А вот ног не чувствовала. Не только ног, но и всего, что находилось внизу – за пределами поясницы. В сознании замелькали картинки воспоминаний, и появившаяся в душе горечь заполнила глаза слезами, превращая лампу под потолком в расплывающееся пятно искрящегося света.
Сколько вот так пролежала, соображая, где находится, и пытаясь вспомнить, как сюда попала, она не представляла. Время перестало осознаваться в привычном понимании. Время взбунтовалось. То казалось – оно течет так медленно, так отвратительно медленно, что хотелось закричать на него – поторопить. Потому что его тягучесть становилась болью, высасывавшей из позвоночника жизненную силу. А то мельтешило всевозможными картинами. И тогда начинало казаться, что вдоль позвонков течет нечто горячее, обжигавшее их, и боль как бы трансформируется. Но, преобразовавшись, боль оставалась болью. Как и предыдущая, она продолжала туманить сознание, отчего время снова замедлялось, и снова появлялось ощущение уходившей из позвоночника жизненной силы…
И все же, не смотря на мучительное состояние, Настя заснула. Или, скорее, отключилась, истерзанная болезненным дискомфортом и усталостью. А во сне вдруг все увидела. Словно ее психика, получившая команду – вспомнить, наконец, преодолела все запреты принципа выживания и обнаружила в банках памяти прочно закапсулированную информацию. И, развернув ее, в мгновение ока показала, и где она находится, и что с ней случилось. Но назвать однозначно это состояние сном, было бы, пожалуй, неверно. Скорее, это напоминало переплетение сна и яви, потому что Настя то ли увидела, то ли поняла, когда в палату, тяжело ступая, вошла объемная женщина в белом. Потом она увидела мужчину – с бородкой как у козла. Он приблизился вплотную и просунул свою голову меж ветвей парковых деревьев, заполняя своей шапочкой, бородой и очками весь окоем пространства. Но в следующий момент его немолодое одутловатое лицо мгновенно уменьшилось, и Настя услышала, как он изрек – «бедная девочка». Поняла, что это о ней, и что это говорит врач. Потом он взял ее руку за кистью, и, подержав в своей, аккуратно вернул на место. Сквозь шум вновь обступивших ее деревьев послышались удалявшиеся шаги и скрип двери. Скрип почти сейчас же повторился. И снова в шум ветра в листве стали впечатываться тяжелые шаги объемной женщины. Но теперь они приближались, а не удалялись. Снова замелькала белая шапочка, и рука выше локтя ощутила сначала мягкое прикосновение, затем давление, а затем чуть ниже легкий укол, после чего давление исчезло. Почти сразу стало легко и спокойно. Боль пошла на убыль – стала рассасываться по всему телу, теряя остроту и силу. Наконец, все исчезло.
13.
– Разрешите, Григорий Иванович, – майор Завьялова вошла в кабинет, держа в руке зеленую папочку с бумагами.
Полковник выслушивал кого-то по телефону, периодически поддакивая. Кивнул и показал жестом на стул.
– Так точно, Сергей Александрович. Конечно, буду держать вас в курсе. Сейчас начальник угрозыска доложит ситуацию, и я тут же перезвоню, – он положил трубку.
– Ну, Ирина Ростиславовна? – полковник сосредоточенно посмотрел на нее, – Докладывайте, что наработали за день.
– По факту ночного нападения на гражданку Захарову Анастасию Сергеевну, выявлено… эксперты еще, конечно, не готовы дать официальное заключение, но на девяносто девять и девять уверены, что труп человека, обнаруженный группой студентов в парке – рядом с Захаровой, наш серийный убийца.
– Ну… не кажи гоп, – заметил полковник, но по лицу его было видно, что доволен он даже предварительными результатами, – А труп опознан?
– Нет, Григорий Иванович. Ждем заявлений от граждан об исчезновении членов семьи.
– А если он один живет? Так можно ждать неизвестно сколько.
– Мы учитываем это, и прорабатываем другие варианты.
– А что по убийству? Какие версии?
– Сначала мы подумали, что кто-то из парней, увидев это, мог в горячке задушить его. Ну, мало ли… кроме этих ребят, что обнаружили Захарову, когда та стала кричать, вокруг никого не было. Но перекрестный допрос начисто отмел эту версию. Кто-нибудь из четверых засыпался бы обязательно. Все единогласно в деталях при допросе подтвердили, что когда они подбежали, насильник уже так и лежал… да и эксперты чуть позже подтвердили, что следов какой-либо борьбы не обнаружено. Как сказал Альберт Федорович, такое ощущение, как будто его вздернули подъемным краном, после чего бросили на землю. И задушен, оказалось, он был не руками, а, судя по следу, похожим на старый корабельный канатом. Притом Альберт Федорович говорит, что на шее остались небольшие фрагменты его, непохожие ни на что до сих пор им виденное. Мистика какая-то, Григорий Иванович.
– Майор! – одернул полковник, – Ирина Ростиславовна! Вот только давайте обойдемся без мистики, – он тоном, как смог, постарался скрасить последствия привычки общаться с подчиненными-мужчинами, – Мы же с вами не детвора после училища, и знаем прекрасно, что мистика возникает из-за неправильно истолкованных фактов преступления. Какие есть еще версии?
Дверь в кабинет приоткрылась, обозначив светловолосую, коротко стриженную голову молодого человека.
– Извините, товарищ полковник. Разрешите войти.
– Если у вас только что-то срочное, Прохоренко.
– Разрешите обратиться к майору Завьяловой.
– Разрешаю.
Молодой человек подошел к столу, где сидела Ирина Ростиславовна, и положил перед ней листок бумаги.
– Лейтенант Олейников обратил внимание, когда проходил мимо «обезьянника»… извините, на рыжего мужика. Очень уж походил он на обнаруженный сегодня ночью труп. Им оказался дважды судимый Мерзин Александр Игоревич. Олейников спросил – есть ли у него брат, и тот сказал, что есть. Олейников доложил мне, и я принял решение свозить его на опознание… – Прохоренко замолчал.
– Что за театральные паузы, Прохоренко? – полковник будто обиделся, – Он?
– Так точно, товарищ полковник, он, – Прохоренко, не смотря на оплошность, все же был доволен произведенным эффектом. Его лицо сияло торжеством.
– Вы посмотрите, Ирина Ростиславовна, – усмехнулся Дронов, – каково нынешнее поколение: не стесняются заявлять о своих заслугах. Да еще и обставляют как… у вас все, Прохоренко?
– Нет, товарищ полковник. Мерзин твердит, что это Витяня – сосед – убил его брата. Тот должен был ему бобло… извините – пять тысяч долларов США, – поправился, увидев, как начальник поморщился при его вольности, – И не отдавал. А тот обещал его убить.
– Кто такой Витяня, Олег? Ты, надеюсь, уже знаешь? – уточнила Завьялова, пытаясь загладить просчет подчиненного.
– Конечно, Ирина Ростиславовна. Это их сосед по площадке – Шпилевич Виктор Иванович. Предприниматель. Теперь все.
– Молодец, Олег, – Завьялова посмотрела на полковника, будто спрашивая разрешения отпустить подчиненного.
– Спасибо, Прохоренко. Можете быть свободны, – отреагировал тот.
Старший лейтенант, ответив «есть», удалился.
– Ну? Что скажете теперь, Ирина Ростиславовна?
– Что скажу? Был один подозреваемый. Теперь два. О последнем вы слышали. Правда, вначале мы еще подозревали молодого человека Захаровой… студент университета – Гарецкий Максим Викторович… но это была дежурная версия – ее пришлось исключить. Гарецкий в эту ночь находился в общежитии – в другом конце города. В компании. Свидетелей выше крыши.
– Не торопитесь, Ирина Ростиславовна. Вы же знаете, что иногда срабатывают такие сказочные, казалось бы, версии…
– Да-да, товарищ полковник. Понимаю. Но не мог же он бросить в таком состоянии Захарову и уехать. Тем более что с группой студентов, нашедших ее, он не связан никак.
– А еще кто? – поторопил полковник.
– А еще… – Завьялова вздохнула, – Гражданин Украины. Это вполне вероятная кандидатура. Некто Муромов Андрей Павлович. Житель города Киева. Психолог по образованию. Мать потерпевшей говорит, что вчера вечером они ушли вдвоем. Якобы в клуб. Но ночью Муромова в парке не было.
– А где он мог остановиться в городе, не узнавали у нее.
– Говорит – прошлый раз останавливался у какого-то знакомого. А этот раз не знает.
– Так обзвоните на всякий случай гостиницы. Мне что – учить вас надо, Ирина Ростиславовна?
– Товарищ полковник, еще и четверти суток не прошло…
– А телефон Захаровой где? – перебил полковник, – Может, там есть его номер?
– В отделе. В сейфе…
– Так чего же вы сидите? – Дронов укоризненно покачал головой, – Ирина Ростиславовна…
– А если спугнем?
– Да бросьте вы…
– Разрешите идти?
– Непременно, майор, – в голосе Григория Ивановича появился сарказм, – Может наш подопечный уже того… домой укатил? Как только что-то прояснится – сразу же докладывайте, – он снял трубку городского телефона, давая понять, что разговор закончен.
– Есть, товарищ полковник.
– Прохоренко, – майор вошла в кабинет, – Где телефон Захаровой?
– Здесь, Ирина Ростиславовна. Я как раз им занимаюсь. Вот… – он протянул трубку.
– Занимайся. Есть что?
– Куча неотвеченных. У нее звук отключен был почему-то.
– Олег, посмотри в первую очередь Муромова. Там может быть просто «Андрей» или «Андрюша».
– Есть «Андрюша», Ирина Ростиславовна. Шесть неотвеченных, – Прохоренко назвал номер, – Оператор – МТС.
– Повтори еще раз, – Завьялова достала свой телефон и набрала продиктованные цифры.
– Слушаю вас, – почти сразу же прозвучал приятного тембра мужской голос.
– Муромов? Андрей Павлович?
– Да, я, – в голосе прозвучало удивление, – А вы, извините, кто?
– Майор Завьялова. Уголовный розыск, – она сделала паузу, пытаясь уловить его реакцию.
– Хм, интересно!? Извините, майор, а откуда у вас мой номер телефона? Судя по голосу, мы с вами вряд ли знакомы?
«Даже будь он высококлассным психологом, – подумала Ирина Ростиславовна, – все равно что-то выдало бы его».
– Есть повод познакомиться, Андрей Павлович. Где вы сейчас находитесь?
– Как-то недружелюбно ваше предложение прозвучало. А что собственно случилось? И каким боком это коснулось меня… – он вдруг замолчал, – Настя? – ставший тихим голос выдал удивление вперемешку со страхом, – Что с ней?
– А кто такая Настя? – Завьялова решила успокоить его.
– Знакомая… – ответил он, и в его голосе Ирина Ростиславовна почувствовала такую теплоту, что все стало понятно, – Может…
– Андрей Павлович, я же не на любовное свидание приглашаю вас. Раз я вам позвонила, значит так надо. Все узнаете при встрече. Где вы? Я могла бы подъехать к вам, – Ирина Ростиславовна замерла в напряжении, словно охотник перед выстрелом.
– Не могу отделаться от странного чувства, – послышалась на том конце искренняя озабоченность, – что произошла ошибка, и вам нужен совсем не я?
«Неужели пустышка, – подумала Ирина Ростиславовна, – Не подкопаться ни к чему».
– И все же, Андрей Павлович, я настаиваю… вы же понимаете, что наша встреча – неизбежность. Ошибка или нет – мы во всем разберемся. Но для этого необходимо встретиться.
– Я в районе центрального универмага. А точнее – на противоположной стороне около банка. Иду в сторону вашей главной площади. Скажите, как скоро вы будете? И где вас подождать?
– Вы знаете, где находится здание госбезопасности?
– Да.
– Будьте в скверике – напротив. У бюста. Я выезжаю, – она отключилась, – Слава богу. Он здесь. Собирайся, Олег. Поехали. «А что – слава богу? – подумала, спускаясь по лестнице, – Похоже – он даже не знает еще. Но каким образом и где тогда они расстались? Мать Захаровой говорит, что ушли вместе, и вместе собирались быть в клубе. Надеюсь, сейчас что-то узнаем».
Через пятнадцать минут они уже подъезжали к месту встречи. Припарковавшись в самом начале бульвара, почти на пешеходном переходе, вышли из машины и направились к входу в сквер.
Буквально в каких-то тридцати метрах от них – рядом с памятником стоял элегантный, хорошо одетый молодой человек: в черном пальто и без головного убора. Ирина Ростиславовна еще издали отметила, что он ей кого-то напоминает. А, подойдя ближе, поняла. «Невероятно, – подумала, – насколько похож на телеведущего…»
– Муромов?
– Да… – Андрей улыбнулся, – А вы майор Завьялова?
Ирина Ростиславовна достала удостоверение.
– Гражданин Муромов, мы задерживаем вас по подозрению в убийстве гражданина Мерзина Бориса Игоревича.
Прохоренко достал наручники.
– Это розыгрыш? – Андрей еще продолжал улыбаться, но улыбка уже начинала стираться, – И кто такой вообще этот ваш Мерзин?
– Ну, какой может быть розыгрыш, гражданин Муромов? – вклинился Прохоренко, – Руки!
– Майор, – обратился Андрей к Завьяловой, – Может, обойдемся без наручников? Я никуда не собираюсь убегать.
– Ладно, – махнула та рукой: для себя она уже сделала вывод, – Пусть так идет, – и, повернувшись к Андрею, добавила, – Но смотрите, Муромов, если что, вынуждена буду применить оружие.
14.
Спустя сутки Настя пришла в себя. И ее из реанимации – по звонку одного из знакомых отца – перевели в отдельную палату со специальной кроватью. Настя была слаба и плохо помнила подробности, связанные с событиями в парке. Все воспоминания, разбавленные уколами и капельницами, казались нереальными. Но действительность – беспощадна. Результат – того, что с ней произошло – налицо. Она в больнице. С травмой головы и трещиной в нижней части позвоночника: от неудачного падения спиной на один из оказавшихся не к месту камней, с острыми краями – декоративную деталь дизайнерской мысли.
Настя увидела маму и как-то сразу успокоилась. Попросила пить. Бодрствование продлилось недолго, и действительность снова стала трансформироваться.
Сначала это напоминало бред, где пространство искривлялось по своему усмотрению, закручивая такие финты, что к горлу начинала подступать тошнота. Потом все поглотила тень – черная и непроницаемая. Но продлилось это, по Настиным представлениям, совсем недолго, и сетку темноты прошил неяркий, но всепроникающий свет. Он, как рентгеновские лучи, просветил ее насквозь. Настя так чувствовала и так видела. Как будто чуть со стороны свое тело видела. Насквозь. Два очага, выделявшихся красноватым свечением на позвоночнике, пульсировали, то уменьшаясь, то увеличиваясь. «Это же травмированные места, – подумала, – Но как я их вижу?» Картинка сразу же исчезла. Но появилась другая. Настя шла по золоту длинной-предлинной березовой аллеи, простиравшейся до самого горизонта. Сначала было тяжело – она с трудом делала шаг за шагом. Но по мере того, как продвигалась, идти становилось все легче. И странно – в золоте листвы все больше появлялось проблесков зелени. Под ногами меньше становилось листьев, и, наконец, желтый цвет совершенно исчез. Походка стала легкой – летящей. Настя почти парила, почти не касалась дорожки, обрамленной с обеих сторон белоствольными зеленокудрыми деревцами, испытывая к ним всеобъемлющее, с привкусом детства чувство любви…
С этим состоянием она и очнулась. Стало неудобно и неприятно влажно в верхней половине туловища. А ноги, которыми только что легко и непринужденно топала по березовой аллее – счастливая и окрыленная, исчезли. Но горечи в душе, сопровождавшей последние несколько просыпаний, на этот раз не оказалось. Появилась надежда. Теперь знала – надо потерпеть. Понимала, что случившееся дано ей во искупление того, что совершила. И все же горечь, найдя брешь в надежде, в сознание просочилась. «Неужели это все? Неужели жизнь на этом и закончилась? – пронзила мысль, и внутри, словно эхом, отозвалось, – Закончилась… закончилась… закончилась…»
– Настюша, ты уже проснулась? – над ней наклонилась мама, – Может, хочешь чего? Ты говори, доченька, не молчи.
– Мама, – стало так приятно, что она здесь – рядом, но в то же время очень ее жалко, – Иди домой. Отдохни.
– Ну что ты говоришь, Настюша. Какой отдых? Я с тобой. Я отпуск взяла – а там посмотрим. Папа вообще говорит – бросай работу… ну, если понадобиться. Но я думаю – не понадобится. Ты поправишься. А, если что, можно будет и за свой счет брать. Мама заплакала. Тихо. Вроде и не плакала вовсе. Просто текли слезы.
«Говорит, а сама не верит. Видимо, врачи считают положение безнадежным», – Настя попыталась улыбнуться, чтобы хоть как-то успокоить ее.
– Конечно, мамочка, все будет хорошо. Вот увидишь – я буду ходить. И даже бегать.
– Девочка моя, я так виновата перед тобой, – мама всхлипнула.
– Что ты такое говоришь, мама? Какая вина? – почти прошептала Настя.
– Я ж Бога молила, чтобы он как можно дольше подержал тебя около меня. Вот и вымолила… – она не выдержала – расплакалась.
– Мама…
– Все-все, больше не буду, – испугалась Татьяна Васильевна того, что поведала, не подумав. И стала успокаивать то ли Настю, то ли себя, – Все будет хорошо, – улыбнулась, как смогла, – Скоро сделают МРТ. Доктор сказал. И сразу все станет ясно… – она снова испугалась, осознав, что опять что-то не то сказала. И добавила, – Ясно – сколько будет длиться лечение.
Настя слушала и не слышала ее.
– Мама, а Максим не приходил, пока я…
– Нет. Он, может, и не знает еще. Телефон-то твой в милиции. А я его номера не знаю. Я только Оксане позвонила. А Максиму… наверное, не стала бы звонить, даже если бы знала номер… без твоего ведома, – добавила.
– Ну да. Ты права… а Андрей?
– Андрей? – мама посмотрела не Настю, как будто извинялась за то, что собиралась сказать, – Андрей звонил мне. Спрашивал о тебе. Ему разрешили позвонить.
– Кто разрешил? – Настя не поняла. И подумала, что от усталости снова начинает бредить.
– В милиции.
– Как? – известие поразило ее, – За что?
– Его подозревают в убийстве того маньяка, что напал на тебя. Кстати, завтра к тебе придут оттуда. Хорошая женщина – этот майор. Мы уже с ней разговаривали… – мама замолчала, – Ты, может, хочешь поспать, Настюша?
– Да, мамочка, – Настя почувствовала, как мамина речь, обволакивая сознание, делает веки все тяжелее и тяжелее. И сознание начинает пульсировать, пропуская моментами восприятие действительности.
Настя очнулась, сквозь сон почувствовав чье-то присутствие. Не открывая глаз, прислушалась к тихому шепоту. В стороне от нее – в небольшом отдалении слышны были два голоса. Мама с кем-то разговаривала, но так тихо, что слов не разобрать. «Максим?» – сердце, от радости увидеть его, застучало быстрее, и почти сразу же в эту музыку чувств прокрались нотки разочарования. Они завибрировали, вызвав в подвалах души пусть и не сильную вспышку стервозности: «Зачем он пришел? Не хочу его видеть». Тут же появилось понимание, что лукавит: просто не хотелось предстать перед ним в таком жалком и нелепом виде. А еще было стыдно. И оттого, как обошлась с ним, и что с его колокольни все предстанет в совершенно ином свете. «Он никогда не сможет понять, почему я так поступила. Не поймет, что со мной происходит. А потому никогда не простит… впрочем, – пришло осознание истины, – для меня это уже ничего не значит. А для него? Как я буду смотреть ему в глаза?» Она продолжала так лежать еще некоторое время. Вдруг ее осенило: он будет ждать, пока не дождется. И тогда пришло простое и целесообразное в этот момент решение: «Будь, что будет!» Настя открыла глаза, и буквально через секунду услышала скрип стула.
